Текст книги "Экспедиция в Лунные Горы"
Автор книги: Марк Ходдер
Жанры:
Детективная фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)
ВОСЬМАЯ ГЛАВА
В КАЗЕХ
Снаружи раздался звон сигнального колокола и голоса заорали:
– Aufwachen! Aufwachen![29]29
Подъем, подъем, (нем.).
[Закрыть]
В 5-ом бараке, блок Б, шталаг IV[30]30
Шталаг – немецкий лагерь для военнопленных: рядовых и унтер-офицеров.
[Закрыть] в городе Угоги, сэр Ричард Фрэнсис Бёртон и его товарищи-военнопленные с трудом поднялись с коек, надели серую униформу и вывалились на грязный плац, который полуденная жара раскалила до невозможности.
Подчиняясь лающим приказам, они выстроились в три ряда, лицом вперед, мигая и щурясь, пока белое небо выжигало сон из их глаз.
– Что теперь? – пробормотал человек справа от Бёртона. – Они же не могут послать нас обратно в проход, верно?
– Как только чертова дорога будет готова, они нас расстреляют, – проворчал другой.
Они имели в виду туннель, который пленные пробивали через горы Усагара. Первоначально Бёртон и его товарищи были заключены в шталаге III около Зунгомеро, по другую сторону горного кряжа. Оттуда их каждый день водили, скованных в цепочку, на постройку дороги. Однако, три месяца назад, когда они пробили туннель наполовину, их переправили в новый лагерь в Угори, откуда они начали строить вторую половину дороги.
Со своего места в середине второго ряда, Бёртон поглядел на сторожевые вышки. Охранники – зверо-люди – стоявшие на них с поднятыми стручками в руках, казались встревоженными больше, чем обычно.
Слева от него только что закрылись ворота в высокой, обнесенной колючей проволокой изгороди, окружавшей лагерь, и рядом с ними остановилась, присев на корни, большая растительная карета. Из него вышла группа немецких офицеров.
– Черт побери! – выдохнул один из пленных. – Сам Леттов-Форбек!
– Который? – спросил Бёртон.
– Вот тот малый в шляпе с широкими полями. Что он тут делает?
Бёртон поглядел на офицера с тросточкой в правой руке и кожаным портфелем в левой, который как раз встречался в обер-лейтенантом Максимилианом Метцгером, начальником лагеря. Они поговорили несколько минут, потом подошли к пленным и медленно пошли от одного конца первой линии до другого, осматривая каждого человека. Закончив, они перешли ко второй линии.
Дойдя до Бёртона, они остановились и Метцгер сказал:
– Hier, Generalmajor! Hier ist der gesuchte Mann![31]31
Вот, господин генерал-майор. Вот человек, которого вы ищете, (нем.).
[Закрыть]
Леттов-Форбек внимательно оглядел лицо Бёртона. Потом вынул из кармана фотографию, поглядел в нее и кивнул.
– Sehr gut gemacht! Bringen Sie ihn her![32]32
Отличная работа. Приведите его ко мне, (нем.).
[Закрыть]
Метцгер кивнул двум людям-носорогам. Те вышли вперед, схватили Бёртона за локти и вытащили из линии. Его провели через плац, ввели в кабинет начальника лагеря и усадили в стул, стоявший перед тяжелым столом. Стражники встали по обе стороны от стула.
Вошел Леттов-Форбек и рявкнул:
– Lassen Sie uns allein![33]33
Оставьте нас одних, (нем.).
[Закрыть]
Стражники щелкнули каблуками и вышли.
На потолке крутился вентилятор. Бёртон откинул голову назад, закрыл глаза и разрешил воздуху овевать лицо. Он устал до мозга костей,
– Вы знаете, кто я? – спросил Леттов-Форбек по-английски с сильным акцентом.
Бёртон, не открывая глаз, ответил:
– Генерал-майор Пауль Эмиль фон Леттов-Форбек. Вы командуете немецкими войсками в Восточной Африке.
– Совершенно точно. Sehr gut.[34]34
Очень хорошо, (нем.).
[Закрыть] Итак.
Бёртон услышал, как пол заскрипел под тяжестью стула – его собеседник сел. Потом негромкий шорох – на стол лег портфель – и щелчок, когда он открылся.
– У меня здесь есть папка, в которой утверждается, что в вас есть нечто необычное.
Бёртон не ответил. Он был голоден, измучен жаждой, но больше всего хотел спать.
– Рядовой Фрэнк Бейкер, схвачен на восточных склонах холмов Дут'уми два года назад. Вы были одни – беженец после провалившейся британской атаки на Танганьикскую железную дорогу.
Последовало долгое молчание. Бёртон все еще не открывал глаза. Он вспомнил Берти Уэллса и ту ночь, когда они оба спали на открытом воздухе рядом с могилой Томаса Честона. После заката температура резко упала, они оба простудились и подхватили лихорадку. Бёртону снилась война – пруссаки и арабы убивают друг друга – и он проснулся мокрый от росы, ругая себя на чем свет стоит. Как он забыл, что неподалеку деревня? Прямо вдоль тропы!
Уэллса мучили галлюцинации, в которых – судя по горячечным монологам – насекомые выползали из луны, носились невидимые сумасшедшие и трехногие сенокосцы. Напрягая немногие оставшиеся силы, Бёртон поставил военного корреспондента на ноги и волок по заросшей тропе, пока они не оказались на открытой поляне, где стояла обветшалая деревня. Мужчины давно ушли из нее – призваны на военную службу – и в ней осталось немного стариков, почти умиравших от голода. Бёртон оставил им Уэллса, а сам отправился на охоту.
И сам стал добычей. Три ищейки вынырнули из-за подлеска, и преследовали его по болотистой земле, загоняя в густые джунгли. Очень странно: они могли бы схватить его, но вместо этого куда-то гнали.
Один из них, хромая вслед за Бёртоном, даже вырастил на себе цветок мака.
Он отделался от них, но потерял дорогу, и его вовсю била малярия.
Немцы нашли его лежащим без сознания на тропе. С тех пор он провел два года в шталаге III, и вот недавно его перевели в Угоги.
За это время к нему вернулась большая часть памяти. Он знал, что был королевским агентом, что путешествовал по Африке вместе с Алджерноном Суинбёрном, Уильямом Траунсом, Томасом Честоном, Манешем Кришнамёрти, Гербертом Спенсером, сестрой Рагхавендрой, Изабеллой Мейсон и Изабель Арунделл. Но не помнил почему, что стало с ними, и как он оказался в будущем.
Он здесь уже четыре года. Четыре года!
Почему? С какой целью?
– Почему? – спросил Леттов-Форбек.
Бёртон открыл глаза и встретился со взглядом генерал-майора. За головой офицера тонкие лучи света пробивались через оконные шторы. Пылинки вплывали в них, вспыхивали и исчезали в тени. На фоне этой иллюминации лицо Леттов-Форбека было едва видно – почти силуэт – но, благодаря причуде освещения, глаза сияли диким светом.
– Почему что?
– Почему вы, британцы, стремитесь все уничтожить? Вы не верите в эволюцию?
– Эволюцию? Что вы имеете в виду?
Офицер побарабанил пальцами правой руки по крышке стола.
– Великая Германская Империя хочет развивать человеческую расу. Мы желаем освободить каждого мужчину и каждую женщину из рабства, чтобы он – или она – мог реализовать свой творческий потенциал. И стал Ubermensch. Возможно это можно перевести как «Сверхчеловек», ja?[35]35
Да, (нем.).
[Закрыть]
Бёртон пренебрежительно хмыкнул.
– Не думаю, что ваши аскари чувствуют себя освобожденными.
– Nein. Nein.[36]36
Нет, нет, (нем.).
[Закрыть] И это вина вашего народа. Мы были вынуждены использовать африканцев для того, чтобы защитить построенную нами инфраструктуру от нападений британцев. Если бы не ваши люди, сейчас Африка имела бы пневматические железные дороги и благоустроенные города. В Европе был бы рай, в котором всю физическую работу выполняли растения, а люди, освобожденные от необходимости борьбы за выживание, могли свободно развивать свои способности. Вместо этого мы направляем все наши ресурсы на борьбу с вашим вандализмом.
Бёртон даже присвистнул.
– Всегда одно и то же, – сказал он. – Один сумасшедший создает план для будущего всего человечества, и, осуществляя его, причиняет людям невыносимые страдания. Генерал-майор, я действительно должен указывать вам, что ваши растения размножаются без всякой меры, или что мало кто из людей способен развиваться: подавляющее число людей вполне довольны, когда у них есть еда и крыша над головой?
Леттов-Форбек задумчиво кивнул.
– То, что вы сказали о растениях, es trifft zu.[37]37
Совершенно верно, (нем.).
[Закрыть] Но это легко исправить, как только прекратится война. Что касается вашего предположения о неспособности – или нежелании – населения эволюционировать, то я даже не буду с вами спорить. Типичная британская точка зрения, потому что вы построили Империю на простой идее, что образованное и привилегированное большинство должно извлекать выгоды из работы угнетенного большинства.
Внезапно Леттов-Форбек стукнул рукой по толстому досье, лежавшему перед ним.
– Хватит! Lassen Sie uns auf den Punkt kommen![38]38
Перейдем к сути дела, (нем.).
[Закрыть] Не будем больше – как по-английски? – ходить вокруг да около, верно? – Он положил локти на стол и сцепил пальцы перед лицом. – Ich kenne Wahrheit.[39]39
Я знаю правду, (нем.).
[Закрыть] Вы не Франк Бейкер. Вы – сэр Ричард Фрэнсис Бёртон. Вы родились в 1821 году. Вы умерли в 1890. И вас послали в 1914 из 1863. Es ist ein ausserordentlicher Umstand! Unglablich![40]40
Экстраординарное обстоятельство! Невероятное! (нем.).
[Закрыть]
Бёртон выпрямился. Его усталость куда-то исчезла.
Леттов-Форбек слегка улыбнулся, из темноты сверкнули его зубы.
– Sehr gut. Sehr gut, Herr Бёртон.[41]41
Очень хорошо. Очень хорошо, господин Бёртон, (нем.).
[Закрыть] Вот теперь я завладел вашим вниманием. Вы выслушаете меня, ja? И я расскажу вам замечательную историю. Но сначала вопрос: вы обладаете die telepathischen Fahigkeiten?
– Медиумными способностями? Нет.
– И я тоже. Ха. Очень неудачно. Я бы хотел иметь их! Но вы знаете, ja, что у многих людей они есть? И их число постоянно растет. У вашего полковника Кроули есть такие люди – сильные медиумы, – и у нас, в Германии, есть люди, управляющие погодой, и, конечно, сам кайзер, величайший на свете Gedankenleser – медиум.
Правый глаз Бёртона слегка приподнялся.
– Ницше уже называет себя императором?
– Es ist angebracht, dass![42]42
Да, и это уместно! (нем.).
[Закрыть]
Большая муха лениво прожужжала вокруг головы Леттов-Форбека и приземлилась на стол. Немец взял досье, прихлопнул им насекомое, брезгливо стряхнул труп на пол и вернулся в прежнее положение.
– И в России был Григорий Распутин, также великий Gedankenleser, который, как вы, может быть, знаете, умер от – как вы скажете Hirnblutung?
– Кровоизлияние в мозг, – ответил Бёртон.
– А. Ja. Спасибо. Он умер больше двух лет назад. И моя история именно о нем.
Бёртон промолчал.
Леттов-Форбек указал пальцем на отчет, лежавший перед ним.
– Это досье отдал мне сам кайзер. Оно содержит информацию, о которой не знает ни один другой человек – только он и я – и сейчас я расскажу ее вам.
Бёртон по-прежнему молчал.
– Тринадцать лет назад, после того, как мы были вынуждены уничтожить вашу столицу, наши войска нашли под руинами Тауэра несколько черных алмазов. Там были семь осколков камбоджийского Глаза нага, и семь осколков африканского. Мы узнали это из найденных там документов, и там же описывался еще один Глаз – южноамериканский – тоже разделенный на семь частей. Но его самого не было и следа. Вы знаете, о чем я говорю, ja?
– Я знаю о Глазах нага, генерал-майор, – сказал Бёртон, – но я ничем не могу помочь вам. Я не знаю, где находится южноамериканский камень.
– Вы здесь не поэтому. Мы уже обнаружили его: наши люди почувствовали его присутствие в Таборе – вашей последней крепости. Мы завладеем осколками, когда выгоним вас из этого места.
– Ну, как мне кажется, раньше вам не слишком везло в этот деле.
– Ich kann es nicht verleugnen![43]43
Не могу отрицать! (нем.).
[Закрыть] Южноамериканские камни защищают город, герр Бёртон, но у Heereswaffenamt – нашего Управления вооружений сухопутных войск – есть решение. Окончательное решение! Вскоре операция будет проведена и от Таборы ничего не останется. Но давайте не будем отклоняться от темы – мы должны поговорить о других Глазах, ja? Много десятелетий, пока не началась Великая Война, ваши люди медиумно вредили немецкой промышленности. Мы обнаружили, что эти алмазы являлись теми орудиями, при помощи которых ваши Gedankenleser совершали свои преступления, и Бисмарк передал их Ницше, который использовал их для – какое слово? – углубления талантов наших людей. Ницше сохранил камбоджийские камни, а африканские послал Распутину, и эти два человека использовали силу Глаз для упрочения союза между Германией и Россией. Потом, в 1914, Ницше сбросил Бисмарка и Распутин устранил царя.
– Два предателя, предавшие своих предводителей, – презрительно сказал Бёртон.
– Два провидца, – возразил Леттов-Форбек, – начавших создавать лучший мир.
Снаружи послышались крики. Пленных связали и погнали в горы Усагара строить дорогу.
– И причем здесь я? – спросил Бёртон.
– Мы к этому придем. Ницше взял на себя управление Великой Германской Империей, но Распутин, не успев проделать то же самое в России, умер от Hirnblutung. Немецкие разведчики отыскали африканские камни и вернули их Ницше. Вот теперь мы подошли к самой интересной части истории, потому что наш император провел очень много времени, проверяя камбоджийские камни и обнаружил в них остатки интеллекта.
– Ну да. Наги, – пробормотал Бёртон.
– Мифические рептилии? Nein, das is falsch. [44]44
Нет, не правильно (нем.).
[Закрыть]
Бёртон удивленно посмотрел на него.
– Тогда чей?
– Одного человека. Философа по имени Герберт Спенсер. Там осталось немногим больше эха, но, тем не менее, Ницше сумел извлечь некоторые клочки информации: Спенсер умер в 1862, однако, каким-то образом, его разум сумел прожить еще один год, прежде чем был окончательно ликвидирован в храме, наполненном драгоценными камнями.
– Храм? Где?
– Где-то в Африке. Очаровательно, ja? После чего Ницше проверил африканские камни, и тоже нашел остатки воспоминаний другого человека – в них был тот же храм, хотя и с большим числом деталей, и Ницше понял, что это мистическое место, украшенное драгоценностями невероятной ценности, на самом деле является исполинским устройством, предназначенным для передачи огромного количества энергии.
– С какой целью?
– Для того, чтобы преодолеть границы времени, герр Бёртон. И среди этих воспоминаний сохранилось одно, очень интересное: вы, mein Freund,[45]45
Мой друг, (нем.).
[Закрыть] проходите через это устройство. Вот таким образом вы и очутились в 1914.
– Я? Зачем?
– Вы спрашиваете меня? Es ist meine Frage![46]46
Это и есть мой вопрос, (нем.).
[Закрыть]
Бёртон посмотрел на покрытые волдырями руки и разочарованно нахмурился.
– Не помню. Прошло четыре года. Я постепенно вспоминаю все, что произошло со мной до появления в 1914-ом, но все еще есть дыры.
– Как неудачно. Кайзер знает только то, что этот храм находится где-то на кряже Рувензори, далеко внутри Blutdschungel.
– Кровавых джунглей? Этот кряж Рувензори, он не?..
– ... был когда-то известен как Лунные Горы? Ja. Те самые. Самая важная для вас область Африки, я полагаю!
Немец какое-то время сидел молча и изучал Бёртона, который настороженно поглядывал на сверкающие глаза собеседника. Исследователь решил, что генерал-майор Пауль Эмиль фон Леттов-Форбек опасен, как ядовитая змея.
– Мы, – наконец сказал генерал-майор, – попытались прожечь дорогу через Blutdschungel, но джунгли вырастали чуть ли не быстрее, чем мы их жгли! Они непроходимы, покрывают все горы и постоянно разрастаются. За все эти годы мы не продвинулись ни на шаг, но только потому, что не знаем, куда идти. Поэтому мы разработали план.
– И ваш план включает меня?
– Ja. Совершенно точно. Кайзер, как я уже говорил, увидел в алмазе, что храм послал вас в 1914. Поэтому он приказал мне найти вас. Понадобилось немало времени. Африка велика! Но, в конце концов, вы здесь. Человек из прошлого.
– И?
– И вы найдете нам храм. Каким-то образом вы вышли из него и прошли через Blutdschungel, значит, дорога существует.
– Но, я уже говорил вам, я не помню.
– Я думаю, что вот это... – немец поднял руку и постучал пальцами по лбу, – вернется к вам.
Бёртон вздохнул.
– Что вы собираетесь делать?
– Сейчас мы проводим вас в Лунные Горы, а вы покажете нам дорогу к этому мифическому храму. Используя его, кайзер сможет послать своих агентов в прошлое и устранить вмешательство, которое так препятствовало распространению Великой Германской Империи! Вмешательство Британии, герр Бёртон!
Леттов-Форбек встал и положил досье обратно в портфель.
– Wache![47]47
Стража! (нем.).
[Закрыть] – рявкнул он. Вернулись оба человека-носорога. – Ab mit ihm zum Transporter![48]48
Поместите его в транспорт (нем.).
[Закрыть]
Стражники вздернули Бёртона на ноги.
– Подождите, подождите! – крикнул исследователь.
Леттов-Форбек посмотрел на него и спросил:
– Haben Sie eine Frage?[49]49
У вас есть вопрос? (нем.).
[Закрыть]
– Да, – ответил Бёртон. – Да, есть. Воспоминания, запечатленные в африканских камнях, – чьи они?
– А, – сказал Леттов-Форбек. – Ja. Ja. Это вы должны знать! Они принадлежали человеку по имени Уильям Траунс.
– Я мертв, – объявил Траунс. Он махнул в воздухе большим глиняным кувшином. – Не осталось ни капли!
– Не все потеряно! – объявил Суинбёрн. Он поднял второй кувшин, в котором заманчиво плескалось помбе. – Однако, Пружинка, я должен сказать тебе: в моей посудине еще есть жизнь, но неодолимая слабость и гнет этого климата осушили до последней капли твою.
– Но не твою поэзию, – проворчал Траунс. – Неодолимая слабость, как бы не так! Почему ты не можешь сказать, как любой нормальный человек: в Африке жара как в аду? Передай мне пиво.
Сделав весьма нескромный глоток, Суинбёрн передал кувшин Траунсу, который влил невероятное количество его содержимого в рот, глотнул, икнул, и только потом сказал:
– Мы так давно бродим по этому проклятому континенту, что меня радует даже это поддельное пиво.
Суинбёрн в ответ рыгнул.
Они оба, одетые в костюмы цвета хаки, расслаблялись под колебасовым деревом в самом центре Угоги, деревни, лежавшей чуть дальше половины пути к Казеху. Им понадобилось две недели, чтобы добраться сюда от Дут'уми. Они прошли через возделанные поля, потом по болотистому берегу реки Мгари, затем прорубились через самые густые и мокрые джунгли, которые можно себе представить и пересекли трясину в две мили шириной – иногда мулы полностью уходили в зловонную, пахнувшую серой грязь.
Только добравшись до Зангомеро, входа в долину Куту, они начали слегка подниматься, оставив позади ужасные болезнетворные топи, сделавшие таким трудным первый этап их сафари. Теперь вокруг поднимались предгорья гор Усагара, покрытые густыми лесами, великолепными цветами и фруктовыми деревьями; воздух наполнили запахи жасмина, шалфея и цветущей мимозы; по склонам, весело журча, текли молодые ручейки.
Увы, это была единственный приятный этап их пути. Очень скоро спуски и подъемы стали настолько крутыми, что перед ними приходилось разгружать мулов, а маленькие речки, пересекавшие долины, стали глубже, быстрее и опаснее для переправы.
Климат изменился, температура прыгала из одной крайности в другую – холодные ночи сменялись жаркими днями. Но хуже всего приходилось мокрыми рассветами – с гор клубами наплывал густой туман, превращая долины в молочное море, из которого, как острова, поднимались острые пики. Поразительно, но холод пробирал их до костей.
Во время перехода через этот район Траунс заполучил огромную язву на ноге, такую болезненную, что не мог ни идти, ни ехать на муле. Пришлось нести его на носилках, а сестра Рагхавендра, собиравшая местные растения, долго экспериментировала с ними, пока не подобрала сочетание, облегчившее боль и ускорившее выздоровление.
Были и другие трудности.
Здесь жили племена вазагара, всегда непокорные и, в одном случае, враждебные. К счастью, несмотря на громкие крики и летящие стрелы, им не хватало храбрости и точности в стрельбе. Первые же выстрелы из винтовок, над их головами, напугали их до смерти.
Как всегда, местность причиняла намного больше вреда, чем ее обитатели. Четыре мула и пять лошадей пали, один носильщик сломал ногу, а другой разбился насмерть.
Оборудование ржавело и плесневело, еда и одежда – гнили.
И, конечно, здесь были насекомые: кусающие, жалящие, царапающие, извивающиеся, жужжащие, мешающие и пьющие кровь. Путешественники чувствовали себя так, как будто их едят живьем.
Сражаясь со всеми трудностями, они пересекли горы и вышли на другую сторону Угори.
Деревня, первая после кряжа Усагара и последняя перед сухими землями, была любимым пунктом остановки караванов, и поэтому превратилась в преуспевающий торговый центр, который не трогали даже работорговцы. Расположенная на высоте 2750 футов над уровнем моря, она могла похвастаться умеренным теплом и свежими ветрами, на окружающих холмах паслись стада скота, в долинах колосились посевы.
Люди Угори с радостью встретили экспедицию. Немедленно были приготовлены куропатки и цесарки, и начался праздник. Забили барабаны, начались танцы, повсюду зазвучал смех. И полилось помбе.
Бёртон объявил, что они будут отдыхать два дня, набирая силы перед четырехдневным переходом через западную глушь.
В этот первый вечер, с раздувшимися животами и одурманенными мыслями, все поплелись спать, все, кроме Суинбёрна и Траунса, которые остались под колебасовым деревом, решив прикончить еще пару кувшинов помбе и полюбоваться на Млечный Путь, и Герберта Спенсера, чей живот – к его очевидному неудовольствию – никак не мог раздуться, и чьими чувствами управлял заводной механизм.
Латунный человек вернулся в палатку, чтобы поработать над последней главой своей книги «Начала Философии». Уходя, он сказал:
– Во всяком случае я чувствую себя немного раздражительным, джентльмены.
Над головами Суинбёрна и Транса качалась масляная лампа, свисавшая с ветки. В ее свете танцевали москиты, а большие уродливые мотыльки регулярно бились об стекло.
– Чертовски ненавижу Африку! – объявил Траунс, размазывая по лицу грязь. – За исключением Угоги. Чертовски люблю Угоги. А ты что думаешь, Алджернон?
– Я? Я думаю, мой дорогой детектив-инспектор Уильям Эрнест Пружинка Траунс, что ты отпил намного больше, чем положено достойному товарищу. Передай мне кувшин, иначе я расскажу шаману, что ты спал с его женой!
– У него есть жена?
– Не знаю.
– А тут вообще есть шаман?
– Черт побери твои дедуктивные способности! Отдай мне пиво!
Траунс протянул ему кувшин.
Суинбёрн сделал большой глоток, удовлетворенно вздохнул и посмотрел на ветки.
– Я спрашиваю себя, сколько звезд запуталось в дереве, а?
– Ни одной. Это светлячки.
– Я решительно отказываюсь верить твоему чисто логическому утверждению. Мое намного поэтичнее и поэтому более правильное.
– Более правильно то, – проворчал Траунс, – что ты вдрызг пьян, парень.
Суинбёрн только фыркнул.
Несколько минут они сидели молча. Где-то неподалеку стрекотала мангуста. Значительно дальше кто-то скорбно ухал. Суинбёрн заухал в ответ.
– Семнадцать, – сказал Траунс.
– Семнадцать что?
– Семнадцать москитов укусили меня в правое предплечье.
– А, но ты посмотри на меня, – ответил Суинбёрн. Он вытянул правую ногу в воздух и отдернул штанину. Его лодыжка распухла, а кожа потемнела и сморщилась вокруг двух маленьких укусов. – Змея, – сказал он. – Ядовитая. Садхви пришлось попотеть, могу я тебе сказать! Она хлопотала как гусыня в камине, прежде чем нашла подходящее волшебное средство!
– Хм! – ответил Траунс. Он сел, повернулся спиной к поэту и поднял рубашку. Прямо над поясницей виднелась рана, как от пули.
– Как тебе это, а? Шершень ужалил. Пошло заражение. Куда хуже, чем удар кинжала.
Суинбёрн расстегнул свою рубашку и продемонстрировал левую подмышку. Прямо под ней ребра украшали множество плохо выглядевших опухолей.
– Нарывы, – объяснил он. – Не буду уточнять.
Траунс поморщился, потом сказал:
– Этого тебе не побить. – Он прижал правую ноздрю рукой и с силой выдохнул из левой. Одно из его ушей поразительно громко свистнуло.
В ответ из темноты заухало непонятное животное.
– Клянусь шляпой! – воскликнул Суинбёрн. – Как это у тебя так получается?
– Понятия не имею. Несколько дней назад я дунул в нос, и вот теперь так всегда!
Поэт поднял кувшин и как следует приложился.
– Очень хорошо, – сказал он и с некоторым трудом поднялся на ноги. Какое-то время он стоял, качаясь, потом расстегнул пояс, спустил штаны и показал человеку из Скотланд-Ярда белые бледные ягодицы, в свете лампы сверкнувшие, как полная луна. И они оказались полосатыми, как зебра.
– Боже правый! – выдохнул Траунс.
– Три дня назад, – небрежно сказал Суинбёрн, – мой мул заупрямился, пересекая болото. Саид как следует стегнул его бакуром, но именно тогда, когда плетка опускалась на его зад, чертова тварь внезапно присела на задние ноги, я соскользнул назад и получил вот это!
– Уух! Болит?
– Восхитительно!
– Ты, – сказал Траунс, протягивая руку к помбе, – очень странный молодой человек, Алджернон.
– Спасибо.
Спустя несколько минут тишину разорвал громкий гулкий рокот, прокатившийся по всей деревне.
– Слон, – прошептал Траунс.
– Слава богу, – ответил Суинбёрн. – А то я подумал, что это ты.
Траунс ответил храпом, с успехом бросив вызов толстокожему.
Суинбёрн опять лег и посмотрел на небо. Протянув руку в карман, он вынул оттуда стрелу Аполлона с золотым наконечником, которую носил с собой со дня смерти Томаса Бендиша, и направил ее на звезды.
– Я иду к тебе, граф Цеппелин, – прошептал он.
Спустя полчаса он вскарабкался на ноги и потянулся. Потом взглянул вниз, на спящего приятеля, и решил оставить его под деревом. С Пружинкой ничего не случится. Даже самый храбрый хищник, отважившийся войти в деревню, испугается такого вулканического грохота. Кроме того человек из Ярда и так скоро проснется, когда начнется ночной дождь.
– Герберт, – пробормотал Суинбёрн. – Пойду-ка я и почешу язык со старой консервной банкой.
Он, пошатываясь, пошел прочь, остановился, когда штаны сползли на ледышки, поднял их, застегнул пояс и направился к палатке философа.
Он откинул клапан и вошел внутрь.
– Эй, Герберт, я не хочу спать даже на чуть-чуть. Давай...
Он покачнулся и замолчал. Заводной философ совершенно неподвижно сидел за самодельным столом. Одетый во множество одежд, он выглядел как куль со стиркой.
– Герберт?
Никакого ответа.
Суинбёрн подошел к другу, положил ему руку на плечо и толкнул.
Спенсер не шевельнулся.
Завод кончился.
Поэт вздохнул и повернулся, собираясь уйти, но тут его внимание привлекла книга на столе. Собственно большой блокнот, на переплете которого было написано: Начала Философии.
Внезапно Суинберну захотелось узнать, как далеко продвинулся Герберт. Он взял книгу, открыл ее на первой странице и прочитал:
Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.
Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.
Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.
Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.
Поэт нахмурился и перелистнул несколько страниц.
Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.
Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.
Он стал перелистывать страницы, пока не добрался до последней, на которой было написано:
Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.
Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.
Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы.
– Клянусь перьями шляпы тетки Агаты! – воскликнул он.
На следующий день Уильям Траунс пожаловался на головную боль, Манеш Кришнамёрти свалился с малярией и в Угоги прибыл гонец. Последний пробежал весь путь от Мзизимы с посланием для Изабель от тех Дочерей аль-Манат, которые остались около быстро растущего прусского поселения. Его первые слова к ней на суахили, переведенные Бёртоном, были:
– Ты должен хорошо заплатить мне, потому что я бежал быстро и очень-очень долго.
Бёртон уверил его, что он получит достойную награду.
Человек закрыл глаза и монотонным голосом пересказал сообщение. Он говорил по-арабски, хотя, очевидно не знал языка и просто повторял, как попугай, то, что ему сказали.
– О, аль-Манат, мир, милосердие и благословение Аллаха на тебя, на тех, кто идет за тобой, и на тех, кто путешествует с тобой. Может быть, он дарует безопасность, скорость и удачу этому гонцу, который, к сожалению, может принести тебе только плохие новости, ибо слишком много пруссаков продолжает прибывать в Мзизиму, и они стали настолько сильны, что без твоего мудрого совета мы не в состоянии с ними сражаться. Возможно, около тысячи из них ушло из лагеря и отправилось на запад. Хотя нас намного меньше, мы идем вслед за ними и, как ты учила нас, время от времени нападаем на них. Быть может, аллах защитит нас и даст нам силу выдержать.
Бёртон приказал Саиду дать гонцу доти богато украшенной одежды, ящик бус сами-сами и три мотка медной проволоки. Гонец, обрадованный до невозможности, присоединился к жителям деревни, чтобы отдохнуть, выпить пиво, обменяться новостями и похвастаться новоприобретенным богатством.
– Похоже на целую армию, – сказала Изабель Бёртону. – Что хочет Бисмарк, посылая в Африку столько войск?
– Пальмерстон считает, что он собирается создать Германскую Империю, и для этого ему нужны огромные природные богатства – и люди – всей Африки.
– Неужели пруссаки собираются объявить эти земли своими?
– Очень похоже.
– Мы должны остановить их.
– Не вижу как. Кроме того мы здесь не для этого.
– Но это похоже на вызов, брошенный Британской Империи, да, Ричард? Разве наш долг не требует сделать хоть что-нибудь?
– Что ты предлагаешь?
– Сражаться!
Бёртон недоверчиво развел руки.
– Посмотри на нас, Изабель! Кто мы? Одетая в лохмотья экспедиция! Даже то, что на нас – наполовину сгнило. Мы превратились в самые настоящие скелеты! Мы истощены и больны.
– Пальмерстон пошлет войска?
– Да, очень вероятно.
– Тогда, когда твоя экспедиция закончится, я поведу своих женщин против пруссаков, и мы будем сражаться до тех пор, пока не появится британская армия.
Королевский агент выдохнул и тряхнул головой.
– Конечно я не могу остановить тебя. Ты самая упрямая женщина из всех, кого я знаю. Ты бесишь меня – именно поэтому я полюбил тебя. Просто не рискуй понапрасну, пожалуйста.
– Мы будем делать то, что у нас получается лучше всего: ударили, убежали, опять ударили, опять убежали.
Остаток дня экспедиция отдыхала. Бёртон записал в дневник отчет о произошедших событиях, проверил оборудование и пообщался с гостеприимными хозяевами.
На следующее утро, еще до восхода солнца, отдохнувшие путешественники уже пересекали пустыню Маренга М'хали, по которой им предстояло идти четыре дня. Твердая, потрескавшаяся от жары земля, колючие растения, и горизонт, бугрящийся низкими размытыми холмами.
Вблизи почва была грязно-коричневой, усеянной камнями, булыжниками и островками ломкой белой травы. Вдали она казалась бледнее, скорее мягко желтой, и на горизонте сливалась с полинялым голубым небом, становившимся синим у них над головой.
Утром солнце обжигало их шеи, после обеда ослепляло.
Бёртон, Суинбёрн и Траунс ехали на мулах. Сестра Рагхавендра и мисс Мейсон скакали на лошадях вместе с Дочерями аль-Манат. Кришнамёрти несли на носилках.
Саид бин Салим и его аскари заставляли бывших рабов двигаться, несмотря на их склонность бездельничать от рассвета до заката. Бёртон считал раз кафилаха чудом эффективности и трудолюбия. Благодаря Саиду и сестре Рагхавендре, экспедиция двигалась с минимумом беспокойств и болезней.
Герберт Спенсер хромал позади колонны.
