Текст книги "Экспедиция в Лунные Горы"

Автор книги: Марк Ходдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

Бёртон выстрелил в воздух, поднимая лагерь, и закричал:

– Квепа! Пакиа! Хопа!

Траунс, выслушав новость, деловито уточнил:

– Пруссаки? Сколько?

– Вполне достаточно! Мы должны торопиться. Если они возьмут город, мы не сможем купить запасы для следующего этапа сафари.

– А зачем он им нужен?

– Это ключ к Восточной Африке, Уильям. Тот, кто владеет Казехом, контролирует все пути от озера Танганьика к Занзибару и Лунным Горам. Как мне представляется, они собираются выгнать оттуда арабов и сделать город своей военной базой.

Пока Бёртон приказывал Саиду бин Салиму заставить носильщиков взять грузы, рядом с ним неслышно возник Мирамбо и спросил:

– Будет ли грядущий день днем сражения?

– Да. И я прошу тебя приготовить твоих воинов, О Мирамбо.

– Мы всегда готовы, музунго мбайа. Так и должно поступать в то время, когда дьяволы вроде тебя ходят на нашей земле.

Африканец пошел к своим.

Кришнамёрти, Спенсер, Изабелла Мейсон, сестра Радхавендра и Сиди Бомбей собрались вокруг королевского агента. Тот описал им сцену, которую недавно видел.

– Сможем ли мы войти в город с запада? – спросил Кришнамёрти.

– Да, – ответил Бёртон. – Если мы пойдем вдоль южных холмов, оставаясь на нашей стороне, потом пересечем их и...

– Нет. Мы вообще не можем войти в город, – прервала его Изабель Арунделл.

Все удивленно посмотрели на нее.

– Это было бы самоубийство. У меня сто двадцать бойцов, и еще девяносто в пути. У Мирамбо около двухсот мальчишек. Пруссаков и так намного больше, и еще, по меньшей мере, тысяча на подходе. Если мы войдем в город, то, когда они появятся, окажемся в ловушке и никогда не вырвемся оттуда.

Бёртон задумчиво кивнул.

– Да, ты специалист по партизанской войне, я тебе верю. Но что ты предлагаешь?

Изабель встала прямо перед ним и положила руки ему на плечи.

– Король сделал тебя своим агентом, Дик, и у тебя есть его приказ. Какое расстояние отсюда до Лунных Гор?

– Около двух сотен миль.

– Тогда иди. Забудь о припасах, которые ты собирался купить в городе. Ты и твои люди, берите по две лошади каждый, и только то, без чего нельзя обойтись. Никаких носильщиков. Только то, что сможете унести. И путешествуйте как можно быстрее. Это гонка, помнишь? Я не сомневаюсь, что Джон Спик уже в дороге.

– А ты? – спросил Бёртон.

– Мирамбо и я будем сражаться с пруссаками.

– Почему, Изабель? – прервал ее Уильям Траунс. – Если мы собираемся обойти город, зачем тебе вообще рисковать и сражаться?

Изабель отступила назад и сорвала куфью с головы. Бледный свет месяца, только что поднявшегося над горизонтом, осветил ее длинные белые волосы.

– Несмотря на всю эту одежду, я британка, Уильям. Если то, что мы видели в Мзизиме и Казехе, первые стычки в войне империй, то мой долг – защищать мою страну. Кроме того, если мы не займем здесь пруссаков, они быстро выставят сторожевые посты отсюда и до Лунных Гор, и вы не сможете попасть туда.

Какое-то время все молчали.

Потом Изабелла Мейсон прочистила горло.

– Ричард, – сказала она, – если вы не против, я останусь с Дочерьми аль-Манат.

– И я, – поддержала ее сестра Рагхавендра. – Кроме того, чем меньше группа, тем быстрее она путешествует.

Исследователь посмотрел на одну женщину, потом на другую, взглянул на Изабель, и, наконец, его глаза встретились с глазами Суинбёрна, и даже в этом скудном свете поэт уловил в них бездну отчаяния.

– Боюсь, что Изабель права, – тихо сказал маленький поэт. – Мы не можем позволить Спику добраться до Глаза нага раньше нас. И, конечно, мы не можем разрешить пруссакам захватить Казех. Единственная возможность – разделить экспедицию.

Бёртон откинул голову назад и посмотрел на звезды. Потом закрыл глаза и сказал:

– А ты, Уильям?

Траунс шагнул вперед и низким хриплым голосом сказал:

– Вы предлагаете мне сбежать и оставить сражение женщинам?

Изабелла Мейсон повернулась к нему:

– Сэр! Неужели вы думаете, что если я написала книгу о том, как надо готовить и вести домашнее хозяйство, я не смогу послать пулю в сердце мужчины? Быть может, вы забыли это... – Она отдернула волосы и показала след пули на правом ухе. – Я получила это во время сражения на Дут'уми. Неужели я менее пригодна к сражению, чем вы? Я, что, плачу? Падаю в обморок? Или во время стрельбы вяжу шаль?

– Нет, конечно нет! Вы такая же храбрая, как и все. Но...

– Никаких «но»! Никакой средневековой чуши о чести и рыцарстве. Нет времени для подобных капризов! У нас есть дело, и мы должны его сделать! А вы должны помочь сэру Ричарду и вернуть алмаз!

– Хорошо сказано! – подала голос Изабель Арунделл.

Все посмотрели на Бёртона, который стоял неподвижно.

Из города доносилась ружейная стрельба.

Где-то далеко проревел лев.

Покс, сидевшая на голове Герберта Спенсера, прошептала что-то непонятное, и Фокс в ответ щелкнул клювом.

– Хорошо! Достаточно! – рявкнул Бёртон, открывая глаза. – Садхви, не приготовите ли для нас пакет с лекарствами?

– Да, конечно.

– Возьмите с собой Алджи объясните ему, как ими пользоваться. Манеш...

Кришнамёрти подошел поближе.

– Да?

– Мне очень жаль, но я должен дать тебе очень трудное поручение. Сиди Бомбей говорит, что в Лунных Горах живет очень агрессивное племя по имени чвези, так что вполне возможно, что мы не сможем добраться до цели. Но настоятельно необходимо, чтобы правительство узнало о том, что произошло здесь. Поэтому я доверяю тебе мой дневник и доклады. Я хочу, чтобы ты, вместе с Саидом и его людьми вернулся в Занзибар. Я заплачу нашим оставшимся носильщикам, чтобы они проводили тебя до Угоги. Там ты сможешь нанять других. Доберись до острова, садись на первый же корабль, направляющийся домой, и все сообщи Пальмерстону.

Кришнамёрти вытянулся во весь рост и развернул плечи:

– Вы можете положиться на меня, сэр!

– Не сомневаюсь, мой друг!

Следующим Бёртон обратился к Траунсу и Бомбею.

– Вы двое, Алджи, Герберт и я уходим на рассвете. Возьмите у Изабеллы все, что может понадобиться. Я скоро присоединюсь к вам. Но сначала, – он взял Изабель за руку, – нам надо поговорить наедине.

Они отошли немного в сторону и остановились, слушая шум далекого сражения и глядя на темные тени, движущиеся по равнине рядом с горизонтом.

– Слоны, – прошептала Изабель.

– Да.

– Ты не должен ничего говорить, Дик. Я знакома с твоей беспомощностью, когда приходит время говорить «прощай».

Он взял ее руку.

– Ты знаешь, что, если бы история не изменилась, в этом году мы бы праздновали свой медовый месяц?

– Откуда ты знаешь?

– Графиня Сабина, медиум Пальмерстона.

– Я должна тебе пощечину за то, что ты разорвал нашу помолвку.

– Мне очень жаль.

– Я знаю. Как ты думаешь, мы были бы счастливой семейной парой?

– Да.

Он замолчал на мгновение, потом начал:

– Изабель, я... я...

Она терпеливо ждала, пока он пытался подобрать слова.

– Мне настолько жаль, что я едва держусь, – наконец выговорил он сломанным голосом. – Я все сделал неправильно. Все! Я не должен был принимать предложение короля. Но я откровенно запаниковал. Спик уничтожил и мою карьеру, и мою репутацию. Он пустил себе пулю в голову, а люди сказали, что виноват я!

– И именно тогда Пальмерстон бросил тебе спасательный трос.

– Да, но я не уверен, что, даже в моем плачевном положении, принял бы его предложение, если бы в ночь перед нашей встречей на меня не напал Джек-Попрыгунчик.

– Дик, что сделано, то сделано. Ты сожалеешь о своем решении, но можешь ли ты винить себя? Тогда ты был в экстраординарных обстоятельствах. Мы любим обманывать самих себя и думать, что мы независимы и на наши решения ничто не влияет; однако горькая правда состоит в том, что мы всегда действуем под влиянием событий.

Бёртон с размаху ударил правым кулаком по левой ладони.

– Да! Совершенно точно. Я принимал решения исходя из обстановки. Но правильно ли я понимал, что делаю? Начиная с появления Джека-Попрыгунчика я чувствую себя так, как если бы вообще не управляю событиями, они ускользают от меня. Сейчас происходит то, что никогда не случалось за всю долгую историю человечества – и слишком много! И слишком сбивает с толку! Бисмалла! Я чувствую, как время кружится вокруг меня, слышу его нестройный гул. Но....

Бёртон остановился, поднял руку к голове и помассировал череп, как если бы хотел освободить застрявшую мысль.

– Но что?

– Я чувствую, что время, оно... оно как язык! Черт побери, Изабель! Я знаю более тридцати языков! Почему этот ускользает от меня? Почему я не понимаю его?

Лунный свет на мгновение отразился от глаз Бёртона, и Изабель увидела в них ту же муку, что и Суинбёрн несколькими минутами назад.

– Том Бендиш, Шамчи Бхатти, Томас Честон, – продолжал Бёртон. – Они умерли, а мы – мы идем вперед через боль, лихорадку и страдания до полного изнеможения. Вот обстановка, в которой я должен принимать решения, но я не в силах постичь значение слов времени! Конечно оно есть! Почему я не могу перевести с языка событий?

– Дик, я никогда не встречала человека с таким глубоким интеллектом, как у тебя, но ты требуешь от себя слишком многого. Ты почти не спишь. Ты перенапрягся. Ты пытаешься сделать то, что ни один мужчина – или женщина – не в состоянии сделать. Кто может понять, как работает время? Твоя графиня Сабина, способная проникнуть в суть вещей больше всех нас – разве она понимает его?

– Нет. И чем больше она всматривается в него, тем больше не понимает.

– Возможно, живущий в нем человек не в силах разгадать его тайны, и только потом, в будущем, ретроспективно, историки разгадают все его загадки.

– Но они-то не участвуют в событиях! Неужели будущие историки лучше поймут жизнь аль-Манат, чем ты? Конечно нет! Но, быть может, они прочитают о твоей жизни и поймут ее смысл лучше, чем ты сможешь объяснить мне сейчас – или в любой момент, пока мы живы. Верно? Почти наверняка.

– Неужели ты боишься суда истории?

– Нет. Я боюсь своего суда над историей!

Изабель сдавленно хихикнула.

Бёртон удивленно посмотрел на нее:

– Что в этом смешного?

– О, ничего, Дик – за исключением того, что я вообразила, будто ты отвел меня в сторону для того, чтобы признаться в любви. Как глупо с моей стороны! Но как я могла догадаться, что ты хочешь поговорить о философии?

Бёртон посмотрел на нее, потом уставился в землю, и, наконец, насмешливо фыркнул над самим собой.

– Какой я идиот! Конечно я люблю тебя, Изабель. С того мгновения, когда впервые увидел тебя. И, достаточно странно, меня очень утешает мысль, что есть другая история, в которой мы вместе и нас не разделяет... – он повел рукой вокруг них, – вот это.

– Я всегда думала, что если что-нибудь и произойдет между нами, то в Африке, – сказала Изабель.

– Но не произошло, – ответил Бёртон. – И все из-за Джека-Попрыгунчика.

– Да, – вздохнула Изабель. – И, тем не менее, я подозреваю, что истоки всех этих событий – как и Нила – находятся здесь.

Только что поднявшееся солнце окрасило равнину в цвет крови. Находившиеся на вершине холма Бёртон, Суинбёрн, Траунс, Спенсер и Сиди Бомбей смотрели, как экспедиция разделилась на три части. Одна группа, возглавляемая Манешем Кришнамёрти, повернула назад и направилась туда, откуда они пришли; вторая – Дочери аль-Манат – поскакали в сторону, вдоль холмов, собираясь разбить лагерь среди деревьев на юго-востоке от Казеха; наконец третья – Мирамбо и его люди – пошли в лес на востоке от города.

– Вперед! – сказал Бёртон, с дикой ухмылкой на лице, и заставил лошадь идти по тропе, ведущей на север. За его жеребцом на длинном поводке следовали еще два, нагруженные запасами еды, инструментами и оружием. За Траунсом также шли две лошади, за Суинбёрном одна, в то время как Герберт Спенсер с трудом вел за собой девятую лошадь. Заводной философ весил не слишком много – любой жеребец мог легко нести его – но сам он мог ехать только на муле, в дамском седле.

Сиди Бомбей вообще не вел за собой заводных лошадей, потому что очень часто уезжал далеко вперед, разведывая дорогу.

Они пересекли длинную долину и проехали между деревьями, очень быстро, благодаря редкому подлеску и плотной кроне, защищавшей их от солнца. Они не останавливались на отдых – и даже не говорили – пока, около полудня, не достигли края саванны. Только тут они уселись и разделили пресный хлеб и бананы, говоря то об одном, то о другом. Каждый прислушивался к далекому треску винтовок, думая о тех, с кем только что расстался. Даже всегда разговорчивые Покс, Фокс и Суинбёрн были не в своей тарелке.

– Жара нас не остановит, – пробормотал Бёртон.

И они опять тронулись в дорогу, защищая себя зонтиками. Они скакали по твердой пыльной земле, глядя, как стада антилоп и зебр бросаются наутек при их приближении.

Остаток дня они медленно ехали на лошадях, бесконечный ландшафт почти не менялся. Жара настолько приводила в оцепенение четырех мужчин, что время от времени они засыпали в седле, и их будил только крик Спенсера:

– Эти чертовы лошади опять встали, босс!

Незадолго до заката они установили одну единственную палатку рядом с каменной осыпью, заползли под ее крышу и заснули. Сиди Бомбей завернулся в одеяло и остался дремать под звездами. Только Спенсер, заново заведенный, остался на страже.

За несколько секунд до того, как провалится в сон, Суинбёрн вспомнил книгу заводного философа и фразу: «Только эквивалентность может привести к разрушению или к окончательному выходу за границы».

Он спросил себя, как он мог забыть о ней и почему не рассказал никому; затем опять забыл и уснул.

Сэру Ричарду Фрэнсису Бёртону снилось, что он дремлет один, на свежем воздухе, а над ним крутятся незнакомые звезды. Слева кто-то тихо засопел. Он открыл глаза, повернул голову и увидел крошечного человечка, меньше двенадцати дюймов в высоту, с нежными ажурными крылышками, растущими из лопаток. Его лоб украшал индийский бинди, третий глаз.

– Я не верю в эльфов, – сказал исследователь, – и я уже видел тебя в твоем настоящем виде, К'к'тиима.

Он сел, мигнул, и в то же мгновение эльф стал намного больше, превратившись в рептилию с пятью или семью головами.

– У тебя замечательный ум, О человек. Он проникает сквозь личину и видит правду. Он легко приспосабливается. Вот почему мы выбрали тебя.

Внезапно Бёртон испытал ужасно знакомое ощущение: он раздвоился, его было двое, каждый не в ладах друг с другом. В первый раз он, однако, почувствовал, что эти двое существуют физически.

– Хорошо! – прошипел наг. – Мы все еще поем, но скоро это закончится, и ты уже в состоянии внимать эху нашей песни.

– Что ты хочешь сказать? Что я чувствую будущее?

Жрец не ответил. Его голова стала треугольной. У него стало много голов.

Бёртон попытался сосредоточиться на странном пришельце, но не сумел.

– Я видел тебя во сне, – сказал он. – Ты был в Кумари Кандам. А здесь Африка, и нагов здесь знают как Читахури или Шайтури.

– Я – К'к'тиима. Я здесь. Я в других местах. Я нигде, мягкокожий, ибо твой народ истребил мой.

– Тем не менее, твоя сущность была запечатлена в одном из Глаз; ты жил в этом черном камне, пока он не разлетелся на семь кусков.

И опять наг решил не отвечать.

Вспышка в небе привлекла внимание Бёртона и он поглядел вверх. Оттуда падала звезда, самая яркая из всех, которые он видел. Ее горящий путь пересекал небо пока, вдруг, не разделился на три потока света. Они улетели вдаль и погасли. Он посмотрел вниз, но жрец-наг тоже исчез.

Он проснулся.

– Рассвет, босс. Я все еще слышу выстрелы из Казеха.

Герберт Спенсер просунул в палатку голову, замотанную в куфью, однако шарф оставлял открытым «лицо» философа в полиметиленовой оболочке, и были видны все три отверстия. Через стекло в самом верхнем Бёртон видел, как внутри крутятся крошечные зубчики. Кроме в них в Спенсере ничего не двигалось.

Прошло мгновение.

– Что-нибудь еще, Герберт?

– Нет, босс. Я помогу мистеру Бомбею нагрузить лошадей.

Философ вышел.

Суинбёрн сел и потянулся.

– Эй, Ричард, как ты насчет ленча в клубе Атенеум, а потом пары рюмок в Черной Жабе?

– Алджи, ты проснулся?

Поэт огляделся.

– О, блин! Вот теперь.

Бёртон тряхнул Траунса, все трое выползли в отверстие палатки, торопливо проглотили завтрак, собрались и сели на коней.

– У меня жар, – проворчал Бёртон.

– А у меня есть лекарство Садхви, – предложил Суинбёрн.

– Я приму его, когда мы остановимся в следующий раз. Давай поглядим, сколько мы проскачем сегодня. Держите оружие наготове – мы в любой момент можем наткнуться на Спика.

Они поскакали.

Большую часть дня они пересекали саванну.

Над головой кружили стервятники.

Далекие звуки сражения наконец исчезли.

Они въехали в пышную долину. На ее склонах виднелись гранитные глыбы, а трава доставала до ног всадников.

– Вау! Это место называется Усагари, – сообщил Бомбей. – Скоро мы увидим деревни.

– Едем как можно тише, – приказал Бёртон. – Мы должны проскользнуть незамеченными как можно дальше, иначе те несколько ящичков с бусами и связки проволоки, которые мы везем, исчезнут в одно мгновение.

Преодолев очередной нуллах, они выехали на более высокое место и увидели плантации, лежавшие на пологом склоне. Бомбей провел их вдоль краев засеянных полей, через леса и густую растительность, и таким образом они сумели проскользнуть незамеченными мимо четырех деревень. Потом счастье закончилось, и их окружила толпа воинов, выпрыгнувших ниоткуда с копьями наперевес и принявших гротескные позы, которые должны были напугать белых дьяволов, но вызвавшие у Суинбёрна приступы смеха.

После долгих криков и воплей, Бомбей сумел перевести разговор в мирное русло. Британцы заплатили три ящичка с бусами и получили разрешение остаться в деревне на ночь. Деревня называлась Узенда, и ее жители оказались намного более дружелюбными, чем можно было предположить по первым мгновения встречи. Они разделили с гостями еду, и, к восторгу Суинбёрна, очень хмельное пиво, сделанное из бананов, и дали жилье на ночь. Однако и эту бедную хижину, выстроенную из травы и кишащую насекомыми, уже облюбовала семейка крыс. Траунс настолько устал, что ему было все равно, Суинбёрн напился и ничего не замечал, а Бёртон горел в лихорадке, и отключился в то мгновение, когда вошел в нее. Все они спали крепким сном, пока Герберт стоял на страже, а Бомбей допоздна разговаривал со старейшинами.

На следующий день, когда они выехали, королевский агент дремал в седле, и группу возглавил Траунс. Он успешно провел их мимо семи деревень и вывел на необитаемую плоскую равнину, где в изобилии росли имбирные пальмы. Ехать было легко, но потребовалось два дня, чтобы пересечь ее, и Бёртон постоянно то терял сознание, то опять приходил в себя. И за это время его товарищам до чертиков опротивел неизменяющийся ландшафт – они не видели никакого свидетельства того, что вообще продвигаются вперед.

Наконец они добрались до края джунглей и начали пробиваться через них. Траунс и Спенсер по очереди прокладывали дорогу, в то время как Суинбёрн и Бёртон вели за ними лошадей. Бёртон сидел на своем жеребце, бесчувственный и неподвижный.

Много часов – так им показалось – они пробивались через лес, когда Спенсер, в очередной раз откинув с пути лианы, обнаружил себя лицом к лицу с носорогом. Зверь рыл ногой землю, фыркал и двигал головой из стороны в сторону, глядя на них маленькими водянистыми глазками.

Все подняли винтовки.

– Джентльмены, абсолютная тишина, пожалуйста, – прошептал Траунс. – Малейший звуки или движение, и он бросится на нас.

– Заткни свою закопченую воронку! – просвистела Покс.

– Вонючий свинопас! – прощебетал Фокс. – Кривая труба с отвислым животом!

Носорог громко рыгнул, повернулся и потрусил обратно.

– Ей богу! – воскликнул Суинбёрн. – Фокс быстро выучился!

– Хмм! – ответил Траунс. – В следующий раз, когда мы наткнемся на диких животных, я даже не выну винтовку. Вполне достаточно пары болтунов.

Перед самым закатом они вырвались из джунглей и нашли место для стоянки. Бёртон пришел в сознание, и, пока остальные спали, сидел около Спенсера, слушая скрипучие разговоры львов и смех гиен.

– Как ты? – спросил философ.

– Слабость. А ты?

– Уф! Страшно рад, что вся эта хренотень – ходьба и езда – на сегодня закончилась. Большая радость – играть в эти игры с моей хромой ногой.

– Твоя нога только слегка погнута, Герберт.

– Да-а, но ужасно болит.

– Невозможно.

– Возможно, возможно. Неужели ты думаешь, босс, что я потерял некоторые качества, только потому что я не из плоти и крови?

– Какие?

– Сознание, например, и созданный самим человеком моральный принцип, в соответствии с которым человек судит о своих действиях. Старик Дарвин однажды сказал, что это – самое важное различие между человеком и другими видами.

– И ты считаешь, что это характеристика материальности?

– Конечно. Эволюция инстинкта сохранения вида. Сравни нас с низшими животными. Что происходит, если в приплоде свиньи оказывается слишком маленький поросенок? Мать его съедает! Что происходит с искалеченными птенцами? Их заклевывают до смерти. А если газель повредит себе ногу? Стадо бросает ее на верную смерть. Люди – доминантная раса, потому что мы разнородны, потому что поддерживаем все индивидуальные особенности, и мы должны подавить в себе естественное желание вышвырнуть слабых и посредственных членов общества на обочину жизни, ибо как мы можем оценить друг друга, если действительность требует от каждого чего-нибудь другого? Рабочий может считать банковского клерка слишком слабым физически; разве это означает, что он должен убить парня? Клерк может посчитать рабочего слишком глупым, но разве это причина, чтобы лишить его средств к жизни? В дикой природе все так бы и произошло, но не в человеческом обществе; здесь в дело вступает сознание, оно подавляет низшие аспекты естественной эволюции и поднимает ее на более утонченный уровень. Как-то раз я уже говорил тебе, босс, что человечество выживает не благодаря физической силе, но из-за способности приспосабливаться к обстоятельствам. Однако этот процесс не может действовать там, где нет сознания.

Бёртон какое-то время обдумывал его слова, несколько добрых минут они сидели молча.

Спенсер подобрал камень и бросил его в темную тень – гиена подобралась слишком близко.

– То есть ты предполагаешь, – наконец сказал Бёртон, – что сознание развило в нас способность подавлять животные инстинкты, требующие убить или бросить искалеченных и слабых, потому что каждый из нас силен или слаб в зависимости от того, кто нас судит и какими критериями он пользуется.

– В точности. Без сознания мы бы волей-неволей убивали друг друга до тех пор, пока не истребили весь вид.

– Так что ты связываешь его с плотью, потому что оно обеспечивает физическое выживание нашего вида?

– Да. Это инстинкт приспособления, присущий нашему телу.

– И ты предполагаешь, что перенос тебя в этот латунный механизм мог лишить тебя сознания?

– Даже не знаю, так это или нет, босс. Просто спрашиваю себя. Мне нужно проверить эту мысль.

Они еще немного посидели, потом на Бёртона навалилась слабость, и он ушел в палатку.

На следующее утро они опять двинулись в путь. Земля была твердой, деревья – баобабы – стояли достаточно далеко друг от друга, очень тонкий подлесок, всюду маленькие цветы. Самое приятное путешествие за все время в Африке!

Покс и Фокс снялись с плеч Спенсера и перелетали с одного дерева на другое, тёрлись клювами и восторженно оскорбляли друг друга.

– Это любовь, – объявил Суинбёрн.

И не успели они сообразить, что под ногами их лошадей – обрабатываемая земля, как перед ними возникла деревня. Прятаться было поздно и пришлось платить хонго. Взамен они получили хижину и пополнили запасы продовольствия.

Лекарство Садхви полностью выгнало из Бёртона лихорадку. Все тело болело, но температура больше не поднималась, к нему начали возвращаться силы.

Траунсу, однако, стало хуже. Рана от копья слегка воспалилась, на ногах опять появились язвы.

– Скоро я стану калекой, – пожаловался он, сидя на табуретке и разрешив Суинбёрну закатать брюки на ногах.

– Фу! – воскликнул поэт. – Ну и чертовщина у тебя на ногах, Пружинка!

– Ты еще ни видел ее в полном цвету, парень.

– И не хочу! А теперь перед тобой единственный и неповторимый поставщик Оживляющих Лекарств и Укрепляющих Средств Ее Светлости Сестры Рагхавендры, и все это богатство только за моток проволоки и три блестящие бусины! Что скажешь?

– Что я скажу? Хватит дурачиться и ставь припарку, или твой затылок познакомится с мой ладонью.

Суинбёрн принялся за работу.

– Как жаль, что ты ничего не можешь сделать для меня, – протрубил Спенсер.

Бёртон, который, вместе с Бомбеем, только что закончил трудные переговоры с деревенскими старейшинами, подошел к ним и в изнеможении грохнулся на землю.

– Нам нужно направиться немного севернее, – сказал он. – Это спасет нас от прохода через густонаселенный район.

На следующее утро они вышли до подъема солнца, спустились в глубокий болотистый ручей, продрались через заросли камыша и поднялись на вершину холма как раз в тот момент, когда из-за горизонта появились первые лучи солнца. Следующие несколько часов они пересекали неровную местность, изрезанную болотистыми ручьями, наполненными высоким острым тростником. Повсюду, насколько мог видеть глаз, высились каменные пирамидки и кряжистые перекошенные деревья, на которых в мрачном ожидании сидели сотни черных стервятников.

– Ну и ну, – заявил Суинбёрн. – Можно подумать, что я иду через долину Смерти.

– Наплыв покрытых пятнами мозго-губок! – добавила Покс.

Крутой склон привел их на более твердую почву и, наконец, в лес. Два зеленых попугая опять слетели с плеч Спенсера и запорхали под кронами деревьев, причем Покс учила Фокса новым ругательствам.

Бёртон выехал на хорошо утоптанную тропу.

– Похоже, это путь Спика, – сказал он.

– Вау! – ответил Бомбей. – По ней он ехал раньше, когда я был его проводником.

– Тогда нам надо быть очень осторожными.

Они остановились и поели, потом поехали быстрым шагом. Наконец лес кончился, и они оказались в начале тенистой долины, края которой густо заросли деревьями, а посередине бежал чистый ручей с достаточно открытыми берегами. В изобилии росли пальмы падана, повсюду виднелись рощи бананов и невероятных размеров чертополохи. Вдали долина выгибалась и переходила в высокие травянистые холмы, в которых Бёртон узнал район Карагу и Кишакка.

Ближе к вечеру они подъехали к деревне, все жители которой, только завидев их, немедленно убежали.

– Клянусь Юпитером! После того, как мы бросили сенокосца, такого еще не было, – заметил Траунс.

Проехав между домами, они обратили внимание, что нигде не было обычных запасов еды. На земле в центре деревни виднелись два выжженных пятна.

– Похоже на то, что здесь побывали не слишком дружелюбные гости, – сказал королевский агент. Он снял с одной из лошадей сумку, вынул из нее два ящичка с бусами и положил их на порог хижины вождя. – Оставим здесь подарок, хотя бы для того, чтобы показать им, что не все музунго мбайа плохие.

Остаток дня они ехали по долине, пересекая великолепные луга, пока не добрались до утеса из слоистого песчаника, под которым и остановились на ночь.

Еще один ранний подъем. Холмистая местность. Стада скота. Леса акаций.

Деревья вокруг них кишели маленькими птичками, свистевшими и щебетавшими с таким пылом, что путешественникам весь день приходилось кричать, чтобы их голоса могли пробиться через птичий гам.

Солнце уже клонилось к закату, когда они, оставив позади неистовых обитателей леса, остановились на вершине холма и посмотрели сверху на обширную, покрытую джунглями равнину. На другой ее стороне, на склоне небольшого холма, что-то двигалось. Траунс поднес бинокль к глазам и покрутил колесико, настраивая прибор.

– Около двадцати человек, – сообщил он. – Идут пешком. Одно движущееся растение.

– Дай посмотреть, – сказал Бёртон.

Его друг протянул ему бинокль и Бёртон глядел через него, пока отдаленная группа не исчезла из виду.

– Спик, – сказал он.

Они решили остановиться здесь, быстро разбили лагерь и, не утруждая себя едой, немедленно провалились в сон.

Герберт Спенсер стоял за палаткой, опираясь на палку. Его тень удлинилась, стала темно-фиолетовой, потом рассеялась в наступившей мгле. Когда утром следующего дня они проснулись, он все еще стоял там. Бёртон завел его.

– Эй, Герберт, а твой мозг работает, когда пружина не заведена? – спросил Суинбёрн, готовя завтрак.

– Да, парень. – Механический человек коснулся пальцем в перчатке своей замотанной в шарф головы. – Бэббидж, вот здесь, интерпретирует электрические поля, находящиеся в алмазах, и преобразует их флуктуации в речь. И в обратном направлении: сенсорные каналы передают информацию из окружающего мира в камни, а поле интерпретирует их как звук и изображение. Когда чертов бэббидж не заведен, я понятия не имею, что происходит вокруг меня, но я все еще могу думать.

– Наверно ты чувствуешь себя как в ловушке. Я, скорее всего, сошел бы с ума, если бы оказался на твоем месте.

– Ты и так сумасшедший, – вмешался Траунс.

Ночью одна из лошадей пала. Они перераспределили груз, поели и начали спускаться по склону к краю джунглей. Достигнув его, они оказалась перед необыкновенно густой растительностью, через которую проходила узкая тропа. Хотя совсем недавно по ней прошла экспедиция Спика, следов она почти не оставила, и провести лошадей мимо колючих кустов и свисавших сверху лиан, покрытых снующими вверх и вниз муравьями, казалось исключительно трудной задачей.

– Дай-ка мне мачете, босс, – заявил Спенсер, ковыляя в начало колонны.

Он взял в руки большой нож и начал расчищать подлесок. Человек устал бы от этой работы за считанные минуты, но механическая рука заводного философа рубила без остановки, расширяя дорогу, и через четыре часа они вынырнули из джунглей, оказавшись на огромном плоском камне, большом как теннисный корт, окруженным со всех сторон сочной зеленой растительностью.

Спенсер, слегка пошатываясь, вышел на него, положил свой нож, достал из-за пояса револьвер Бомон-Адамса, 54-ый калибр, и сказал:

– Давайте остановимся здесь, ненадолго.

Бёртон поглядел на Траунса и ответил: – Да. Надо дать отдохнуть Уильяму. Его раны слишком болят. Мы подождем, пока не спадет дневная жара.

– Я в порядке, – запротестовал человек из Скотланд-Ярда.

– Вау! Великолепное место для отдыха, мистер Траунс, – сказал Сиди Бомбей.

Покс и Фокс, вместе сидевшие на голове Спенсера, внезапно защебетали и улетели в лес.

– Да, Уильям, – сказал латунный человек своим ухающим голосом. – Ты должен снять груз со своих ног.

Он поднял револьвер, направил его точно на переносицу Траунса и нажал курок.