Текст книги "Сны в Улье (СИ)"

Автор книги: Мария Потоцкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Я понимала, что наконец-то я добралась до чего-то важного, и я вдруг почувствовала странное волнение, оттого что мне придется залезть в записи Эйвара. То есть, это действительно было странно, ведь мне сегодня хватало, за что поволноваться. Но еще я испытывала легкое чувство стыда, хотя и это было не менее нелогичным, потому что я и так путешествовала по фантазиям из головы Эйвара, и к тому же мы даже видели друг друга голыми. Я на секунду замешкалась, потом выставила вперед средний палец на руке в направлении окна, будто бы Эйвар мог за мной оттуда следить, и открыла записную книжку. Почерк у него оказался мелкий, но ожидаемо размеренный и аккуратный. Первая страница была озаглавлена : «Список Творцов, живущих на Небе (боги)».  Дальше шло два под пункта. Первый назывался: «Жители главного здания». Далее шло: «1. Я (Эйвар). 2. Женщина (?)».  Видимо, когда Эйвар это писал, он еще не выбрал, кто же это будет. Дальше было написано: «Жители соседних домов». Было пять пунктов с именами, одно из которых было «Илья», остальные были мне незнакомы. То есть, Эйвар предполагал, что на Небе будут жить всего семь человек? И при чем здесь пояснение «боги»? Это все его невероятное тщеславие или может быть, он свихнулся, и считает себя богом?

Я захлопнула книгу и подошла к окну. Я увидела еще несколько домов с круглыми арками и острыми крышами. Между ними были каменистые тропинки, лавочки, беседки и цветочные деревья. И даже гребаный маленький прудик с мостиком через него. Я уверена, там плавали золотые рыбки. Тумана не было видно, видимо он действовал по принципу тонированных стекол, и скрывал местность, только когда смотришь на гору снаружи. Но было понятно, что мы на горе, так как домики стояли немного ниже замка, да  и вообще вся территория уходила вниз, а обзор на светящиеся голубое небо был лучше, чем внизу. Дул приятный ветер, и легкие шторы выдувало из окна на улицу. Происходящее здесь мне казалось еще более безумным, чем трава под линеечку внизу, и я могла бы надолго погрузиться в свои мысли, рассматривая цветы и дома за окном.

Я хлопнула окном так, что стекло в раме задрожало. Я вернулась к записной книжке, и к слову «Женщина», подписала в скобках «Лида». Несмотря на то, что Эйвар мне к черту не нужен был, я даже ненавидела его, во мне вдруг проснулась какая-то злая ревность. Я думала, что он меня обожает из-за моей схожести с его мертвой монашкой, а он с таким же успехом мог взять сюда с собой на Небо любую красивую женщину. Может быть, когда он это писал, он не знал о моем существовании, но разве он не мог это исправить, когда бы путешествовал на Небо? Я зачеркнула его имя в скобках рядом со словом «Я» и подписала «мудак». Мой крупный разъезжающийся почерк рядом с его казался лишь жалким подобием почерка, но я была довольна.

Я перелистнула страницу. Заголовок: «Первая треть». Он был написан большими буквами,  как озаглавливают девочки-отличницы новую тему. Дальше шли заметки: «Чудеса. Восхищение. Помощь. Осознание.  Добровольное поклонение. Создание пантеона. Легенды (добрые)». Далее шла надпись: «День 1». Я стала перелистывать ежедневник, где были прописаны день за днем. Под некоторыми записями было просто написано «Сегодня ничего не происходит», под остальными же было подробно описано, где и что именно должен сделать сам Эйвар или остальные жители здешних домов. В основном, записи были довольно безобидными, типа «Сотворить дождь» или «Вылечить женщину от бесплодия». После каждого действия были прописаны несколько вариантов предполагаемой реакции людей. Кто они? Сначала я подумала, что это остальные Творцы Небесного Строя, но чем больше я читала, тем больше я убеждалась, что эти люди не особенно интеллектуально развиты. Я подумала, что это могут быть зомбированные Творцы. Подсевшие на сотворение Неба, но даже они, наверное, не могли быть настолько наивными и тупыми. Мне становилось жутковато, что за стадо умственно отсталых Эйвар собрался здесь держать? Это даже не могли быть дети, там не раз упоминалось про их размножение. Прямо так дословно и было написано – «размножение». Одна из записей гласила:  «Дар письменности. Обучение десяти людей грамоте».  Я поняла, что он собирается править какими– то людьми, которые вообще не знают, что такое цивилизация.  То есть теми, которые представляются при упоминании доисторического человека.

Я стала быстро перелистывать страницы одну за одной, пока не нашла заголовок «Вторая треть» с заметками: «Демонстрация силы. Могущество. Страх. Наказание.  Власть. Гнев Богов. Преклонения. Приношения. Легенды (злые)».  Я не стала смотреть, что там написано в текстах под днями, я искала, что же будет в последней трети, но ежедневник закончился всего на двадцатом дне второй трети.

Я откинула на стол этот дьявольский ежедневник. Интересно, через сколько эти записки сумасшедшего растворятся от моей крови?  Эйвар действительно возомнил себя богом. То есть, он хотел, чтобы его возомнили таковым другие.

И все-таки меня распирало любопытство, я стала ходить по комнате, ища какой-нибудь тайник, где Эйвар мог бы запрятать  следующую записную книжку. Наверняка, у него есть отстающая половица для этого или дырка в матрасе. Я даже сама не заметила, как я снова запела, на этот раз о том, что я хочу повеситься. Это все-таки успокаивало.

«Песня совершенно бессмысленная. У тебя посредственный слух. Мне нравится твой голос. Вернее:  но мне нравится твой голос».

Я вскрикнула и стала оглядываться. Это был голос Эйвара, и я точно осознавала, что он звучал у меня в голове, но не могла принять этот факт, поэтому вертелась из стороны в сторону, ища его. Голос был приглушенный, будто бы идущий совсем издалека. Точнее, из другого мира. И еще, голос был немного странный для Эйвара, будто бы растерянный и расстроенный. Мне было страшно слышать его голос у себя в голове, страшно оттого, что он наблюдает за мной, а я роюсь в его вещах. Тем не менее, я даже чувствовала, легкий оттенок удовлетворения, оттого что я могла это делать, и Эйвар узнал об этом. Но главное, я при всей этой дикой смеси эмоций была счастлива его услышать. Это ведь оттого, что я просто хотела, чтобы меня нашли? Эйвар выдержал паузу, и пока я разбиралась со своими эмоциями, видимо решил, что я ничего ему не отвечу.

«Ты расхаживаешь, как хозяйка по моему дому. Роешься в моих вещах. Другую бы я давно наказал за это. Ты прочитала мои записи. Другую бы я убрал».

– А что мне оставалось делать?! Ты кинул меня в свой долбаный мир, где я истекаю кровью, как во время...

«Я не договорил. Другую бы я убрал, но ты мне дорога. К  тому же это и твой дом. К этому вопросу вернемся чуть позже. Что касается твоего излишнего пребывания здесь, это не мой приказ. Это моя ошибка в конструировании ситуации и невнимательность Ильи».

– Эйвар, где ты?  Вытащи меня из этого места!

Он сделал снова небольшую паузу, а потом продолжил, будто бы я ничего не говорила.

«Я совершенно не мог предположить, что Небо так пагубно на тебя повлияет. Точнее предположить можно все что угодно, как я уже говорил, это моя ошибка. Теперь я понимаю,  ты гораздо ближе к нижнему миру. Возможно, даже ближе, чем к среднему. Верхний пытается изжить тебя. Как и ты его».

– Что ты несешь?! Какие к черту миры? Сейчас не время для разъяснительных историй, сейчас самое время забрать меня отсюда. Если ты вдруг не догадался.

На самом деле я догадывалась, что речь идет об Улье, нашем мире и Небе, но я слишком злилась на Эйвара, что он говорит так витиевато, и что он не забирает меня. Он, кажется, не понимал моей злости. Голос его звучал действительно отстраненно, возможно он вообще не вдумывался в мои ответы. Было ощущение, что он рассуждает вслух.

«Что касается второй спальни в моем доме, она действительно могла достаться любой другой красивой женщине, как ты и подумала. Но так было до тех пор, пока я не узнал о твоем существовании. Это довольно старые записи. Я не успел внести поправок. Сейчас это бесспорно могло бы быть только твое место. Я готов на многое ради тебя, Лида. Ради того, чтобы ты была моей».

– То есть, ты читаешь мои мысли? И уже давно? Тогда почему, почему ты не заговорил со мной раньше? Ты разве не понимаешь, как мне плохо?

Я сложила руки на груди, сжала кулаки и зажмурила глаза. Лишь бы снова не разреветься.

«Теперь я смотрю, как ты разрушаешь мир, который я строил и разрабатывал более сотни лет».

У меня побежали по коже мурашки. Это было, как признание в любви от маньяка при самых странных обстоятельствах на свете. Я все еще стояла вся зажатая, пытаясь сдержать себя. Мне было очень обидно, но еще во мне взыграла вредность, мне не хотелось ему отвечать. Эйвар тоже молчал, и я испугалась, что он больше не заговорит. Я всхлипнула, и тогда он снова очнулся.

«Теперь я попробую ответить на твои вопросы. Если ты не возражаешь, я буду отвечать на них не по порядку. И я бы попросил, не задавать новых без крайней необходимости, иначе мне сложно будет ответить на все из них так, чтобы ты поняла хоть что-нибудь. Я читаю твои мысли. Давно, с тех пор, как тебя привели ко мне Кнуд и Илья. Я делаю это непостоянно, ведь у меня есть и свои дела. Если ты спрашиваешь про данную ситуацию, то с тех пор, как ты нашла мой дом. До этого я видел лишь обрывки. Я не заговорил тобой, потому что залюбовался тобой и задумался. Я не могу понять, как тебе плохо, но могу строить предположения».

– Помолчи минутку! Я должна осознать тот факт, что ты роешься в моей голове.

Мне было жутко, я чувствовала себя совершенно бессильной, но сейчас я не стала придаваться всецело этим мыслям. Я стала считать от одного до шестидесяти, потому что мне вдруг стало невероятно интересно, заговорит ли он сам ровно через минуту. Мне казалось, что если я узнаю, мне это поможет разобраться в нем гораздо больше. Когда я только мысленно сказала шестьдесят, он продолжил.

«Ты спросила: какие к черту миры? Я думаю, ты поняла какие, Улей, Земля и Небо. Есть и другие. Дело в том, что наш мир был создан когда-то в Улье. То, что Падальщики называют богами, на самом деле обычные жители Улья. Мы считаем их слишком чуждыми нам, пугающими и могущественными, оттого принимаем их за высших существ. На самом деле они создали нечто настолько прекрасное, что сами потеряли власть над нашим миром, потеряли и связь, поэтому единственный их способ просочиться в наш мир, это через наиболее близких в ним созданий, получивших магию разрушения, то есть, к примеру, тебя. Возможно, есть и другие способы, но я о них не знаю. Улей тоже когда-то был создан из еще более нижнего мира, но он настолько отличается от нашего, что мы даже не можем вообразить, что там. Мне пришлось изучить многое, чтобы это понять, но то, что я говорю, достоверно. Хотя я и знаю лишь малую часть. Я решил, что я тоже могу создать мир, раз это было сделано не раз из нижних миров. Мир, прекрасный и безопасный, которого не смогли бы достигнуть опасности из нижних миров. Я не допустил ошибку богов Улья, и оставил себе входы в него. Я решил, чтобы этот мир стал действительно идеальным в моем представлении, я должен в нем править. Я – архитектор. Я – король. Я – теперь Бог. Мало людей, которых я бы хотел видеть рядом с собой на самом деле. Но такие есть, поэтому я планировал взять их с собой, править вместе со мной. Других людей, идеальных людей, я сотворил сам. Ты могла бы стать Богиней, когда этот мир был бы достроен. Но ты разрушаешь его. Не по своей воле, но ты разрушаешь его. Я сам впустил на Небо смерть, в обличии женщины, ради которой я был готов когда-то отдать все. Я ей это говорил. Лаура меня не любила. Эта ситуация довольно ироничная».

Я понимала, что Эйвар психопат. Мне хотелось ругаться на него, чтобы он понял, какой бред безумца он несет. Что это неправильно заставлять других людей строить за тебя мир, если ты даже не возьмешь их в него, неправильно объявлять себя Богом, неправильно создавать жизнь не задуманным природой путем. А главное, неправильно боготворить меня за внешность его мертвой любимой. Неправильно отождествлять меня с ней! Но не имело смысла ничего ему говорить. Он бы не придал моим словам никакого значения. Ведь он действительно психопат.

А потом Эйвар сказал, будто между делом, совсем забыв поделиться какой-то незначительной мелочью:

«Они все мертвы».

Меня будто окатило холодной водой. Будто все мое тело пробила судорога.

– К-кто? Боги Улья?

«Нет. Все маги, Небесного Строя, Сладострастия и Анойи, которые пришли сражаться. Абсолютно все. То есть, я думаю, что погибло девяносто девять процентов всех ныне существующих магов. Ты спрашивала, где я. Это не имеет значения, важнее, что я делаю. Когда Дациан и Адель проводили ритуал, чтобы призвать Богов Улья в наш мир, я проводил обратный, пытаясь их сдержать. По моим подсчетам, наш мир и Улей должны были слиться. Я не допустил проникновения Богов в наш мир, но вместо этого, все присутствующие там, попали в Улей».

– Но ведь это не означает смерть?

«Не понимаю, почему ты так думаешь. Означает».

Из моих глаз побежали слезы, и я рухнула на пол. Я только что узнала о смерти моих новоприобретенных родителей от человека, который косвенно виноват в их смерти. Но мне захотелось, чтобы Эйвар оказался здесь со мной. Совсем не для того, чтобы вонзить ему нож в глаз и провернуть на триста шестьдесят градусов, чтобы попробовать заставить его мыслить по-человечески. Вовсе не для этого, нет.

– Эйвар, скажи, что это неправда. Пожалуйста, Эйвар.

«Мне жаль тебя, но я не могу тебя утешить. Со временем твои страдания утихнут. Я отправлю тебя в наш мир. На этот раз у Ильи получится».

Эйвар снова замолчал, именно в тот момент, когда мне важно было слышать его голос. Я рыдала и даже не думала о том, как мне грустно, как тяжела была для меня эта утрата. Я вся отдалась своим слезам. Я рыдала и рыдала, а Эйвар не мешал мне. В какой-то момент, мне показалось, что он ушел из моей головы.

– Эйвар? – сквозь рыдания прохрипела я. И тут я вдруг ощутила еще большую пустоту. До этого меня переполняло, я была готова разорваться от своих эмоций, но сейчас мне вдруг в момент стало невыносимо пусто. Эйвар ушел совсем. Я прекратила рыдать, и только судорожные всхлипы периодически напоминали о том, что было минуту назад.

Прямо передо мной появился Илья. Он стал испуганно оглядываться, а потом схватился за голову и запричитал.

– Лида! Не знаю, как я здесь оказался, я боялся, что не успею к тебе. Где мы? Не важно. С тобой все в порядке? Конечно же, нет, о чем я спрашиваю. Я должен скорее переместить тебя обратно, но не знаю, а вдруг опять не получится? Ты вся в крови.

Он оглядывался по сторонам, все еще силясь понять, где оказался. Я поднялась на ноги и увидела под собой дыру в полу.

– У тебя получится.

Я схватила его за плечо. Илья непонимающе уставился на меня.

– Давай же.

Илья посмотрел на меня, видимо собираясь что-то спросить, а потом закивал.

Мы вернулись обратно.

16 глава. Кнуд.

Меткий выстрел в мою голову не остановил мыслительный процесс. Мои мысли будут обтекать  вечность, и я скорее поверю, что вся энергия вселенной иссякнет, чем мое сознание. В этом-то и проблема думающих людей. Я знаю слишком многих, которые бы ничего не потеряли при отключении сознания, их серый шум в пустых черепных коробках не нес никакой функции.  Поэтому им можно стрелять в голову совершенно совестливо, а таким, как я, нельзя. К таким, как Юдит, нельзя даже прикасаться. Таких, как Юдит больше не будет.

Я отогнал ее образ от себя, я должен был срочно сориентироваться в ситуации. Открыл глаза, темно, как в жопе у негра. Выстрел лишил меня зрения. Я не слышал, ни заводящих криков, ни веселящих выстрелов, ни шума ветра в трубе. Только мое хрипящее тяжелое дыхание. Выстрел лишил меня слуха. Дыхание  – мираж, который достроило мое сознание, чтобы чувствовать себя в уютненькой привычной обстановке. Я попробовал принюхаться. Я чувствовал запах крови, пыли и магии, но все это мое, родное. Ни единого чужого запаха. Тишь да гладь. Выстрел в голову лишил меня обоняния. Задел какую-то желеобразную структуру в моей башке, из-за чего у меня вырубило все чувства.

 Это ничего, Гидеон сможет это исправить. Если только его не убили. Тогда найдется какой-нибудь другой мозгоправ. Медицина не стоит на месте, она двигается вперед семимильными шагами. Чувства и инстинкты составляли девяносто процентов моего успеха, но я и с оставшимися десятью не стану самым бесполезным членом Строя. Наш Мирошка ест и без ложки. Наш Иуда ест и без блюда. Точно. Наш инвалид и без пороху палит.

А теперь главная интрига, парализовало ли меня. Я пошевелил плацами на руке, успех. Я поднял руки от земли, стараясь не сильно указывать на свои признаки жизни другим. Ноги сгибались во всех суставах тоже. Я нахмурил брови, оскалил зубы, поморгал глазами. Все работало. Указательным пальцем сначала одной руки, а потом другой я дотронулся до кончика носа. Я ориентировался в пространстве и к тому же был не пьяным. Я тихо рассмеялся от осознания своей радости тому, что я не настолько убогий, каким мог бы быть. Я слышал свой смех, а больше ничего.  Жалкий такой предсмертный смешок. Я резко захлопнул пасть.

Вообще, конечно, я ратовал за теорию, что безвыходных ситуаций не бывает, но вот конкретно в этой я растерялся. Лучшим вариантом было лежать и притворяться мертвым, как опоссум. А потом, когда все закончится с позором вернуться к своим, виновато поджав хвост. Трусливый, но живой. Только вот я не мог поручиться за то, что кто-нибудь, увидев мое безжизненное тело, не захотел бы мне пустить очередь в лицо или к чертям не сжечь мое тело. Причем, это равносильно мог захотеть сделать и враг и свой. Хотя бы одно чувство, мне хватило бы даже нюха, чтобы понять, что мне делать. Думать, думать, думать, не останавливаться ни на секунду! Остановка равносильна смерти. Я должен справляться разумом с болью, но, конечно, не от дыр в моем теле. Образ Юдит, распятой на дереве,  снова промелькнул в моей голове.

Я не мог бездействовать, я должен был постоянно о чем-то думать. За экспертизой моей трудоспособности, я совсем забыл о возможности прекращения своей жизнедеятельности. Может кровь уже клейкой шапочкой пропитала мой мозг, и он покроется трещинами и лопнет, как пузырь. Я протянул руку к голове и нащупал пулевое отверстие. Я не любил самостоятельно без врача лечить магией такие сложные ранения. Оно было на затылке, и это меня немного смутило. Я всегда стрелял в затылок, если хотел быть уверенным, что наверняка. Выстрел был меткий, точный, стрелял либо профессионал, либо невероятно удачливый ублюдок. Второй рукой я нащупал с другой стороны выходное отверстие. Я трогал дыры и с точностью определил траекторию полета пули. И тут я не сдержался, схватил автомат, который все еще лежал рядом со мной на земле, и выстрелил несколько раз в сторону стрелка. Тут же перекатился в сторону, осознав свою ошибку, и ожидая ответных выстрелов. Оглушительный шум от моей верной винтовки звенел в голове, но ответных выстрелов не последовало. Конечно, была маленькая вероятность, что стрелок был убит, но куда смотрят остальные? Ослепли, как и я? Тупые, как Творцы Неба? Пацифисты, как в Сладострастии?  Окровавленные ветки снова распустились в моей голове, но я остановил это видение.  Возможно, это какая-то магия, и все ослепли и оглохли, и слышат лишь шум, издаваемый ими самими. Идиотская фантазия тогда у этого человека. Просто на всякий случай я пустил несколько пуль вокруг себя.

Я снова дотронулся до отверстия в голове. Другой рукой я нащупал одну из ран на теле. Я нашел общее, обе были мокрыми от крови, но ни там, ни там она не текла. «Отлично» за наблюдательность, Кнуд, «параша» за сообразительность. Что за херня здесь происходила? Я надавил пальцем на голову, и, черт возьми, я нащупал свой мозг! Я трогал своей рукой центр всего того, что составляло меня, если не брать в расчет член, зубы и руку с оружием. Второй рукой я надавил себе на плечо и проник пальцем в рану на нем. А вот тут я зарычал от боли, как девчонка от возбуждения, прикусив себе губу. Идиот, тут-то у меня были болевые рецепторы, в отличие от мозга. Я мог чесать его и ничего не чувствовать, кроме ощущения странности своего действия. Кровь не пошла ни в одном из отверстий, в которые я так вероломно и сладостно проник. На прокушенной губе отставала кожа, но опять-таки она не потекла кровь. Теряю навык.

До меня почти все дошло, я вскочил на ноги и понял еще одну вещь, на которую не обращал внимания из-за множества других моих маленьких проблем. Я не чувствовал землю, на которой стою. Я точно знал, что я нахожусь в вертикальном положении, и что мое туловище давит всем своим весом на ноги, но я не чувствовал ничего под ногами. Я мог дотронутся до себя и почувствовать это,  мог потрогать свою одежду, автомат и ножи в кармане, но вокруг я ничего не чувствовал. Даже когда я лежал якобы на земле, ничего подо мной не было. Теперь-то точно, абсолютно и неоспоримо я все понял.

Я умер! Я засмеялся так громко, что весь Ад, Хельхейм, небытие или хрен знает что, наполнилось  моим смехом. Как же это невероятно смешно! Я лежал здесь добрую четверть часа и не мог понять, что я мертв! Вот это вера в себя! Вот это да! Я-то думал, что я умру самым последним, что я буду жить, пока не прикажут обратного! Я ведь даже пытался убедить в этом каждого, поэтому до меня не дошло, что выстрел в затылок убивает и меня. Может быть, я пропил все-таки свой мозг? Раз уж на тот свет я отправился не с глиняной армией, а с вещами, которые были при мне, значит, и баклажка с водкой должна быть. Я просунул руку под шинель и достал баклажку. На месте и даже полная. Я сделал большой глоток, и горькая убийственная жидкость привычно растеклась по мне, как при жизни. А мертвым быть не так уж и плохо!

Как нельзя ярко я снова увидел красивое тело Юдит, обмякшее на ветках, и меня сшибло с ног. Я упал на то, что условно можно было называть землей, схватился за свою простреленную голову и зарыдал. И перед Сатаной мне не будет стыдно, я действительно больше не был способен взять контроль над собой. Юдит, родная моя, единственная любимая мертва! Жизнь навсегда покинула ее гибкое тело, пахнущее смолой. Нет, все это идиотские присказки романтиков! Никакая она не родная, сколько лет нужно прожить с женщиной, чтобы она стала тебе родной. Для этого нужно даже не пуд соли вместе есть, а хотя бы засыпать в одной постели. То время, что я пробыл у нее в плену, конечно, не сделало нас роднее друг другу. Лишь дало четко понять, что мы совершенно чужие, что нас разделяет не ее конфликт с Эйваром, а наши разные взгляды, цели, вера, образ жизни, чувства, еда, жажда, смех, словарный запас. Наша страсть возникла мгновенно, так же нетерпеливо она переросла в любовь, травмирующую, душащую, но никогда не способную свести нас вместе. И, конечно, она не моя. Когда-нибудь через десятки лет Эйвар мог бы заболеть, умереть, пропасть на Небе или в другой пучине своей паранойи, и тогда бы, только может быть, я смог бы стать ее. Но она моей не стала бы. Единственная – слишком пошлое лживое слово вообще. Верно лишь, что любимая. Я мог сказать это со стопроцентной точностью, иначе бы мое сердце так не рвало на куски, так не шатало бы, так не давило меня. Не вырубило мои инстинкты, не отшибло мою бдительность, и я бы не вышел в открытое поле под прицел меткого стрелка.

Я оплакивал смерть Юдит, как должен был бы оплакивать свою. Ценность моей жизни должна быть для меня выше. Ценность ее, как древнейшего мага, умнейшей среди женщин, руководителя организации, конечно, объективно выше. Но в то же время, ценность ее для Строя – отрицательное число в отличие от меня. А ведь только и это и заботило меня долгие годы.

Такие мысли бесили меня, я разрыдался еще сильнее от собственного бессилия сейчас и от бессилия перед Строем в течение всей моей жизни. А думал ли я хоть когда-нибудь схватить автомат расстрелять всех в Строе к чертям собачьим, и лично пальнуть Эйвару между глаз? Конечно, это эротическая фантазия каждого в Строе, даже самый бесполезный секретарь типа Карины, перед сном лелеет эту мысль в своей дурной голове. Даже сам Эйвар, уверен, так думал, когда особенно задалбывался. Но я как раз так не думал. Меня все устраивало.  Никто не двигается с нагретого места, пока не шуганут. И так-то, это все чем я жил. Нравится твоя жизнь? Нравится? Нравится?

Юдит была той, кем стоило жить, но я осознал все слишком поздно. У меня были сотни женщин за мои четыре сотни лет, и любил я не одну. Каждая сдохла. Но их смерти давались мне легче, стали привычными. Ничто не идет в сравнение. А ведь это с учетом того, что я и сам мертв. Был шанс, что раз мы оба мертвы, мы встретимся здесь, в аду. Но я чувствовал, что в этой темноте я один, и я проведу в ней вечность. Меня ждет самая лучшая компания из всех возможных в лице себя самого. Много знаю, большой жизненный опыт, первоклассное чувство юмора, хороший собутыльник, что может быть лучше?

Свихнуться бы побыстрее и завести себе воображаемых друзей.

Собственная горестная участь помогла мне успокоиться. Мои сотрясающие рыдания перешли в сардонический смех, а потом в привычный оскал. Я поднялся на ноги и решил идти вперед. Я знал, что ничего мне не встретится, но я не мог бездействовать. Если я остановлюсь, все закончится даже больше, чем это уже произошло. Движение – это жизнь. Нужно будет придумать более подходящий слоган для моего нынешнего состояния. Движение – это ясное сознание. Это крепкая хватка хотя бы за что-то ясное в моем цирке в голове.

Я вдруг понял, что нахожусь здесь очень давно. Это осознание было не интуицией и не депрессивной догадкой. Оно было как новое чувство, вместо зрения у меня теперь было чувство осознания времени в темноте. Оно отличалось от земного. Услышал бы я такие рассуждения раньше, рассмеялся бы в лицо шизофренику,  сказавшему это.

Я и рассмеялся.

Одиночество уже начало пожирать меня. Черви водятся около трупов, а не около живых людей. Вокруг меня трупов всегда было полно, теперь они, наконец, полакомятся мною.

Кушать подано! Сегодня я обслужу ваш столик по высшему разряду! Сегодня – только лучшие блюда! Повар превзошел самого себя!

В своей голове я вдруг услышал пронзительный крик. Кто-то визжал от ужаса, и голос его дрожал. Лишь на секунду мне показалось, что орет женщина, прежде чем я вспомнил, кому принадлежал крик. Не знаю, как его звали, какой-то швед, но его я убил первым. Шла война, мне было пятнадцать. К тому времени я прекрасно владел мечом и луком, видел, как стреляют из револьвера, убивал на охоте лосей и бил каждого, кто косо на меня смотрел или, чего доброго, разевал рот.  Я думал, убить человека будет также легко. Сначала дело было даже не в моральных терзаниях, а в том, что человек умел также держать оружие в руке. Он долго отмахивался своим мечом, как от мухи, пока я не пропорол ему пузо. Слева от подвздошной кости до правого реберного угла. Его одежда окрасилась кровью в миг, и из его живота что-то вывалилось. Он схватился за это, и это оказались его собственные  розовые жирные кишки.  Он посмотрел на меня удивленно и только после этого завизжал. Этот кусок дерьма стоял передо мной и держал в своих руках свой собственный кишечник. Только что он был с мечом в руках, а вот сейчас он держал в них что-то еще более личное, чем свои чувства, то, что вообще не стоило никому показывать. Ха-ха. Его страх передался и мне. Я с минуту стоял и смотрел на него, у нас с ним завязался особый зрительный контакт, словно у любовников. Я перерезал ему горло. Это было милостиво, и избавило нас обоих от страха. Потом я со смехом рассказывал об этом своим товарищам, и даже в виде пантомимы им все показал.

Так вот этот ублюдок без остановки верещал у меня в голове, и я будто бы видел его онемевшее от ужаса и обиды лицо. Я был абсолютно уверен, что этот звук лишь у меня в голове, он никак не был соразмерен с тьмой вокруг. Я тоже это просто знал. Я по-прежнему оставался слеп для такой темени, но видел этот образ, как заигравшееся воображение. Чтобы убедиться в этом, я заткнул уши руками, и, конечно же, крик остался. Я четко помнил, как легко меч разрезал его живот, и как сложно было протащить его по горлу. Наверное, я был слишком мал, оттого сильно старался.  Учись убивать смолоду.

Голос не умолкал, и я несколько раз ударил себя по голове. Хоть бы хны.

– Что ты орешь? – закричал  я, – Что тебе нужно? Если это началось перечисление моих грехов, не с того начали. В одиннадцать я подсматривал за соседкой, а в двенадцать  устроил пожар, в котором у этой соседки обгорело лицо. Больше она не была красивой, и я не подглядывал. Все это не нарочно, но ведь и с этого хотя бы можно начать.

Швед все орал, а меня затрясло от злости.

Почему я должен выслушивать крики  мертвого парня, умершего еще в семнадцатом веке? Этот тип ничего не добился, и он не имеет никакого права мучить меня, прожившего  и сделавшего столько. Хотя мы оба мертвы, что, казалось бы, нас равняет. Мертвыми бывают только дураки, старики и неудачники, а я продержался на пятьсот лет больше. Если бы этот говнюк умер от старости в обоссанной постели в компании детей, ожидающих его кончины, то у него было бы хоть какое-то право докапываться до меня. Может, он орет, потому что думает, что я виноват перед ним? Я лишь оказался сильнее, и дальше всю свою жизнь я всегда оказывался просто сильнее и хитрее других. Может быть, кто-нибудь еще из вас, сдохших неудачников, хочет со мной поговорить?

«Подкинь еще дров, я совсем продрогла. Эта зима будет такой холодной. Но ты ведь рядом».

Я услышал слабый болезный голос моей первой жены Руны. Задело, испугало, даже ком в горле встал. Это должны были быть ее последние слова. За эту смерть я должен был возненавидеть Бога, но в ту ночь я благодарил его, как никогда ранее. Это была  действительно несправедливая смерть. То есть, когда Творцы Строя говорили мне, что я сужу их несправедливо, я всегда вспоминал обстоятельства смерти Руны, сравнивал и смеялся им в лицо. Она действительно была хорошей женщиной. Жемчужина лежит на дне морском, я долго бродил по миру, прежде чем найти ее, а потом всячески обхаживал ее родителей, прежде чем она стала моей. Так уж сложилось, что я был воин еще при своей жизни, и мы мало проводили времени вместе. Поэтому у нас было только трое детей к моим тридцати. С изобретением контрацептивов и обретением прав у женщин, мы бы считались уже многодетной семьей и могли бы отдать детей в сад без очереди. Да в Дании, ее бы вообще показывали в телешоу, как мать ее, героиню!