Текст книги "Сны в Улье (СИ)"

Автор книги: Мария Потоцкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Я стал оглядываться, ища Эйвара. Он стоял за дверью, сложив руки на груди. Я не мог хорошо рассмотреть его, но мне показалось, что он недоволен.

– Откуда у тебя эта собака?

– Я здоров! Я теперь могу ходить, я не хромаю! Спасибо, спасибо тебе!

– Откуда у тебя эта собака? – повторил он, выделяя каждое слово.

Я не мог понять, что ему не нравится. Я тоже не любил животных, но видимо не настолько сильно, как он.

– Это собака моей... подруги. Она попросила меня посмотреть за ней несколько дней, пока она...

– Кто она? Как ты с ней связан?

– С собакой? Это шпиц вроде бы, я с ней не связан особо. А, ты, наверное, спрашивал не про нее. Это собака Ады, я познакомился с ней неделю назад. А что такое? Что не так?

– Ада. Я сейчас тебе покажу, что не так.

Эйвар явно злился. Этого нельзя было сказать по его выражению лица, но это ощущалось четко. Он быстрым шагом пересек комнату и оказался рядом с Инанной. Он наклонился и запустил руку, снова одетую в перчатку, прямо внутрь холки собаки. Я едва удержался от того, чтобы вскрикнуть, но сама Иннана никак не среагировала. Эйвар запустил в нее целый кулак, будто бы это была не настоящая собака, а игрушечная копилка, но она так и стояла, высунув язык. Я слышал ее животное дыхание, которое ни оборвалось, ни участилось. Он вытащил из нее руку, в которой сжимал что-то мерзкое темно-бардовое и истекающее слизью. Наверное, он вырвал ей какие-то внутренние органы. Я попятился назад.

– Это, – он порылся в месиве второй рукой, и вытащил из него настоящий человеческий глаз, – то, благодаря чему, за нами следили.

Он кинул глаз на пол, и тот покатился, словно мячик. Эйвар остановил его носом своего начищенного ботинка. Он стал перебирать пальцами в содержимом второй руки и достал ухо.

– А благодаря этому, нас прослушивали.

Он бросил и его на пол. Эйвар разжал кулак, в котором оказалось что-то, что я смог идентифицировать, как маленькое сердце. Животного, наверное. Он зажал его между большим и указательным пальцем, и какие-то ошметки  чего-то, видимо раньше живого, посыпались на пол.

– А это то, что избавило тебя от боли и погрузило в сон, нарушив мое исправление твоего здоровья.

Он с силой бросил сердечко к другим органам, и наступил ногой на них. Он вертел носком ботинка, пока все не превратилось в однородную массу. Я не мог понять, как связаны его слова с лежащим на полу, а уж тем более, как это связано с собакой Ады. Я ощущал, что чем-то провинился, но не мог уловить суть. Эйвар снял одну перчатку и, держа ее за самый кончик, потряс, забрызгав кровью мой и без того грязный пол. Затем он проделал тоже самое со второй, и положил перчатки в карман.

– Послушай, я не знаю, как вот это все попало в собаку,  но ни я, ни Ада никак не связаны с этим.

– Ада, настоящим именем которой, скорее всего является Адель, – Падальщик. Она – разрыв, разрушение, обвал, разлом, эрозия нашего настоящего мира. Я хотел сделать тебя Творцом прямо здесь, но теперь ты пойдешь со мной. С тобой поговорят. И я очень надеюсь, что выяснится, что ты связался с ней не по собственной воле. Одевайся.

Мне было так обидно за слова, которые он говорит про Аду, что я не мог оценить всю серьезность ситуации, в которой оказался.  Я даже хотел  поругаться на него, но я знал, что он прав. Вот только с Адой я все не мог это связать, наверное, она вляпалась в какую-то дурную историю, также, как и я. Эйвар еще раз повторил, чтобы я одевался, и я послушался. Не в милицию же звонить, а больше я и не мог придумать, как сопротивляться.

С собой я не стал ничего брать. Я не знал, куда меня ведут, и вернусь ли я вообще сюда. Я даже не закрыл дверь, оставив свою грязную квартиру с пятном крови на полу и тяжело дышавшим шпицем.

Когда мы вышли в сад, я надеялся встретить соседей. Но никого там не было. Будто не один я был напуган, а весь мир замер от страха перед Эйваром. Было так тихо, что не слышно было даже шороха листьев. Лишь наши шаги.

Перед калиткой Эйвар остановился.

– Если выяснится, что ты не виновен, я, как и обещал, открою ворота твоей магии. А когда ты остановишь ядерную войну, я покажу тебе, как мы сотворяем Небо.

Хотелось спросить, а что будет, если я виновен, но ответ я знать не хотел. Я по-прежнему мало понимал, что он говорит, но я верил, верил каждому его слову.

***

Ядерную войну мы не допустили, и не допускаем до сих пор. Хотя не обошлось и без промахов. Но за семьдесят лет, что я работаю на Эйвара, Небо он мне так и не показал. Я знал про него все, я каждый день видел тех, кто собственноручно принимал участие в его сотворении, слышал, как они говорят о наслаждении, испытываемом при этом. Не проходило и года, как только что открытые Творцы, не принесшие никакой пользы и даже ни разу не видевшие самого Эйвара,  получали доступ к Небу. А я, несмотря на свои заслуги, видимо очевидные только мне, до сих пор не видел его. Хотя, конечно, я понимал, что я полезен Строю, поэтому Эйвар и держал меня при себе. По крайней мере, очень хотелось верить, что это было именно поэтому, а не из-за его скверного характера. Небо –  был идеальный рукотворный мир, создаваемый лично Творцами Небесного Строя. В нем царила абсолютная гармония, никакие деструктивные явления не могли поникнуть в него. Небо – было местом неисчерпаемого питания для нашей магии. Но этот идеальный мир был еще не закончен, хотя конец стройки был близок. Кроме того, Небо – высшее обещанное мне вознаграждение. Но я не имею права жаловаться, у меня была высокая должность, и многие бы мне позавидовали. Если бы не были опьянены ощущениями от сотворения Неба. М-да.

За годы, проведенные с Эйваром, я успел привыкнуть к нему, но не перестал бояться. Он по-прежнему был постоянно недоволен мной. Нет, на самом деле он придирался  ко мне абсолютно  по любому поводу. И, несмотря на все, что мы пережили вместе, я не стал ему ни капельки ближе.  За его тысячелетнюю жизнь, наверное, семьдесят лет не имели значения. Но я, по крайней мере, научился общаться с ним наиболее приемлемо.

Сейчас я выходил из своего идеально чистого кабинета, чтобы пройти по безликому коридору в такой же безукоризненный кабинет Эйвара. У его двери висела камера, а войти в него можно было лишь по отпечатку пальца. Дверь была массивная, и открыл я ее с трудом.

– Эйвар.

– Проходи. Садись.

Эйвар сидел за большим практически пустым дубовом столом. На нем ,кроме стопки бумаг и ручки,стояла только лампа. На бумагах – русские слова и древнескандинавские руны. Да, при первой встрече я ошибся, приняв его за немца.

– Я принес бумаги с результатами поисков новых потенциальных Творцов.

– Документы. Ты принес документы.

– Я принес документы с результатами поисков новых Творцов.

Я положил на стол толстую папку, из которой достал две папки поменьше. Эйвар любил все систематизировать, поэтому приходилось группировать каждую бумажку, заносить в многочисленные списки. Из первой папки я достал досье на некую Яну Баженову. Ей был 21 год, и она училась на третьем курсе факультета психологии. Приехала в Москву из Липецка около пяти лет назад с целью учебы. Больше ничего интересного сказать про нее было нельзя, хотя в документе, конечно, было написано куда больше. К  досье была прикреплена фотография. На самом деле ее найти было довольно сложно, вместе фотографии на ее странице в социальной сети была картина Врубеля «Сирень». Поэтому пришлось поискать на страницах ее знакомых. Удивительно для современных девушек, как я заметил, некоторые выкладывали свои фотографии каждый день. Думалось, что она должна быть либо не очень красивой, либо довольно умной. Но на фотографии оказалась довольно миловидная, но не запоминающаяся девушка с пышными русыми волосами в серой толстовке и с совершенно стеклянным взглядом, который бывает лишь на фотографиях.

– Была случайно обнаружена Кнудом при выполнении задания по зачистке около месяца назад. Мне отправить  кого-нибудь из Особого Поискового Отдела Неоткрывшихся Творцов?

Эйвар быстро пробежался по досье глазами  и кивнул.

Я открыл вторую папку. Здесь дело обстояло несколько хуже. Лидия  Белинская, 18 лет, еще школьница, москвичка.  Фотографий у нее было полно, но все они были довольно странными. Из-за обилия черной косметики ее лицо было не так легко рассмотреть, да и фотографии с ней было стыдно нести Эйвару. То она на фотографиях она показывала неприличные жесты, то на ее футболке были нарисованы пентаграммы и рогатые монстры, а то она выглядела чересчур похабно. В итоге я прикрепил фотографию с черным котом, который по крайней мере, закрывал рисунок на ее одежде. Она была бледная, с лиловыми синяками под темными глазами, а в ее прямых черных волосах были фиолетовые пряди. Не на всех фотографиях, только на этой. Где-то они были красными, белыми  или зелеными.

 – Семь дней назад ее обнаружил Поисковый Отряд.

Я передал ему документ. Эйвар сначала просматривал его с таким же равнодушием, как и прошлый, но  потом взгляд его стал удивленным, даже можно сказать шокированным. Он сильнее сжал руку, и бумага под его пальцами помялась. Я никогда не видел, чтобы Эйвар на что-либо реагировал, поэтому этот жест для него считался чересчур резким. Я стал судорожно думать, что же я сделал не так. Может неправильно оформил? Допустил ошибку в слове? Испачкал бумагу? Или его просто так удивил ее внешний вид? Эйвар же выходит на улицу, он видит, как порой одевается современная молодежь. Может, нельзя было прикреплять фотографию с животными, он же их не любит?

– Я могу переоформить документы, если я что-то напечатал не так.

Но Эйвар продолжал молча смотреть на фотографию, усиливая мой невроз. Я ерзал на стуле, не зная, что сказать, чтобы не сделать все только хуже. Наконец, он отложил листок.

– Этой я займусь сам.

– Сам?

Мне не верилось. С тех пор, как Эйвар нашел меня, он ни к кому лично не приходил открывать магию. Меня это даже немного обидело. Что он мог найти интересного в школьнице?

– Достань мне больше информации про нее. Свободен.

Я хотел забрать ее досье, но он снова взял его в руки и уставился на фотографию. В полном непонимании я вышел из кабинета. Мой рабочий день был закончен, и я решил поискать информацию про нее из дома. Разницы особой не было, но дома меня ждал мой шпиц, которого нужно было выгуливать.

2 глава. Яна.

Моя комната в общежитие была маленькая. Нас в ней жило двое, я и Марина. Она смеялась надо мной, но не потому, что она меня не любила, а потому, что считала странной.  Ей было весело рассказывать про меня друзьям – девочка,  помешанная на теориях заговора. Но я не в обиде и я не помешана, я ведь не верю в заговоры. Мне просто хотелось, чтобы у меня была фишка. Чтобы была какая-то тема, про которую я бы знала все. Хотя тему я выбрала не подходящую, ведь нельзя знать все про тайное мировое правительство или тайный заговор нефтяников.  В общем, я втянулась. Мне же с Мариной было тяжелее. Она была хорошая, она одевалась очень стильно, и у нее были  большие губы, которые всем хотелось целовать. А еще она любила есть чипсы, постоянно их покупала и делилась со мной.  Но, не смотря на все ее плюсы,  был у Марины большой минус: у нее было много друзей, которых она постоянно водила в нашу маленькую комнату. Каждый раз, когда они приходили, хотелось убежать куда-нибудь. В теплую погоду я иногда ходила в соседний парк. Но чаще всего просто приходилось одевать наушники и пялиться в ноутбук, пока они не уйдут. Обычно я делала вид, что никого не слышу,  будто музыка в наушниках у меня очень громкая.

Сегодня к Марине пришел Женя, ее парень. Он был практически идеальным, только с некрасивым лицом. Он ходил в качалку, был отличником и возглавлял студсовет. Но мне он не нравился, он казался очень кусачим. То есть, если бы случился апокалипсис, я думаю, он бы ел людей от голодухи.

Сегодня они должны были пойти с Мариной на какое-то световое шоу, и пока Марина красилась, он развалился на ее кровати. И тут я поняла: я совершила тактическую ошибку, наушники остались в моем рюкзаке. Я отложила «Комитет 300» Коулмана и вылезла из под одеяла, надеясь, что я успею надеть наушники до того, как меня вовлекут в разговор. Не успела.

– Слушай, я столько про тебя рассказывала Жене, может, пока мы собираемся, расскажешь ему одну из своих историй?

Наверное, Марина была зла на меня. Она ведь знала, я не люблю это. Или не знала, может это я такая наблюдательная, и понимаю, что она любила, а что нет.  Я медленно повернулась к Жене, надеясь, увидеть в нем нежелание слушать. Но я увидела в нем лишь только то, что лицо его все еще некрасивое. Я стояла перед ним в пижамных коротких шортах и майке, и видела, как он рассматривает меня. Наверное, думал, что мое тело не такое красивое, как у Марины. А я думала, ну и смотри.

– Яна, прием, ты меня не слышала или игнорируешь?

–  А, сейчас.

Наверное, я слишком надолго зависла на нем взглядом сама. Я снова залезла под одеяло, и думала, чтобы рассказать. Точно не про тайное мировое правительство, это самая интересная тема, его может пробрать на вопросы. Тем более, он бы наверняка вспомнил с иронией  рептилоидов. А ведь зря, их зубы и когти очень острые и не смешные.  Про заговоры корпораций тоже не буду,  его может пробрать на бесплодные рассуждения; про спланированные теракты тоже не стоит, его может пробрать на возмущение. Решила, пусть это будет мертвый космонавт. Довольно скучно и неправдоподобно, самой не нравится.

– Ты слышал когда-нибудь, что Гагарин не был первым космонавтом в космосе?

Его брови скептично поползли вверх, образуя неприятные складки на лбу, и я поняла, я попала с темой. Я рассказывала ему о неудачных попытках СССР запустить людей в космос, и почти удачных попытках скрыть это, если бы не итальянские радиолюбители, перехватившие не один сигнал. Долго рассказывала, кажется, ему даже было интересно. Даже во вкус вошла, решила ему изобразить голос космонавтки Людмилы с записи, которая гуляет по сети.

– И вот, что услышали братья  Кадилья,  –  я понизила свой голос до полушепота, стараясь говорить с придыханием, чтобы вышло страшно, – Пять..., четыре..., три..., два..., один... Один..., два..., три..., четыре..., пять...

Меня прервал стук в дверь. Очень четкий и не торопливый. Тук. Тук. Тук. Мы с Женей вздрогнули, а вот Марина и не шелохнулась. Крепкие нервы. Она отложила помаду и открыла дверь. За ней стоял мужчина лет тридцати с короткими светлыми волосами, с первого взгляда привлекательный, со второго, отталкивающий. На нем было что-то похожее на серо-коричневую шинель без знаков отличия, такого же цвета брюки и тяжелые ботинки на шнурках. Смотрелось так сурово, что вызывало скорее ассоциации с КГБшником, чем с военным. Сам мужчина расплывался в улыбке, чуть приоткрыв рот, как будто в оскале. Выглядело не весело. Он сделал шаг в комнату, и, увидев Женю, обнажил зубы, все еще продолжая улыбаться.  Вот этот вот точно перегрызет глотку. Он перевел взгляд на Марину.

– Продолжай делать то, что делала с таким увлечением, что не будешь замечать абсолютно ничего происходящего вокруг.

Голос у него был хриплый и громкий. Он растягивал, смаковал слова, но ударно выделял отдельные. Марина со спокойным лицом снова подошла к зеркалу, взяла помаду и повторно стала обводить губы вишневым цветом.

Он проводил ее хищным взглядом и резко повернулся ко мне.

– И ты, девочка.

Будто кто-то управлял моим телом, я снова повернулась к Жене.

– Слушайте!... Слушайте!... Раз-раз-раз! Говорите! Говорите!

Слова были мои и космонавтки Людмилы, но я их говорить не хотела. Я была бы в панике, наверное, если бы могла выразить свои эмоции. Но я могла только говорить эту выдуманную кем-то запись и больше ничего. Какое-то потустороннее воздействие на мой разум. Кошмарно, что-то заставляло меня говорить.

– Вы кто вообще такой? Что вам нужно? – в панике спросил Женя. Он встал с кровати, кажется,  он понимал, что со мной и Мариной что-то не так. Или не понимал, в любом случае, его вопрос был логичным.  Тоже бы спросила, если бы не:

– Мне жарко!... Мне жарко! Что?... 55?... Что?... 55? ... 50?

Он подошел к Жене почти вплотную. Глумливая улыбка так и не сходила с его лица. Вряд ли Женя был трусом, но он занервничал.

– Вопросы задаю я. Но можем познакомиться, меня зовут Кнуд. Привет.

– Да... Да... Да... Дыхание... Дыхание... Кислород...Кислород... Мне жарко...

– Так что вам нужно? К кому вы пришли!?

– Это не опасно?... Всё... Это не опасно?... Всё... Да ... Да ... Да ... Как это?

– Ты не понял, вопросы здесь задаю я! – заорал он, и улыбка вдруг сошла с его лица.

Такое бывает,  когда человек чувствует агрессию, он хочет напасть первым. Даже если объективной причины и нет. Особенно если он по жизни хищник, а не антилопа, как я.  Женя попытался его ударить, но Кнуд перехватил его руку, и с легкостью персонажа голливудского боевика, швырнул Женю на кровать. Тот ударился головой об батарею, раздался грохот. Такой сильный, что я подумала, голова его должна была расколоться, но нет, с ней все в порядке было.

– Что? ... Говорите!... Как я должна передать? Да... Да... Да... Что? Наша передача будет сейчас...

Женя попытался встать, но тот заорал него «Сиди!», и Женя послушался.

– Да-да, как говорит твоя подружка, передача будет сейчас.  Евгений, ты в курсе, что ты мудак? Ты-то в курсе, а другие еще нет. Догадываются, наверняка, но не могут масштабы оценить. После окончания института ты будешь еще призывной. И ты не будешь бегать от армии, пойдешь служить, что ты, не мужик что ли, в конце-то концов. О, и тебе там понравится. Выслужишься там, звание получишь.

– 41... Таким образом... Наши передачи будут сейчас...41... Таким образом... Наши передачи будут сейчас...41... Да... Мне жарко...

–...А потом, оп, и война нагрянет, на радость таким, как ты. И ты, злобный мудак, отдашь приказ уничтожить гражданский самолет. А это не гуманно, понимаешь? Нет, не понимаешь, я тоже слабо. Так вот, твои действия сделают войну еще злее, да. Такого-то нам не надо.

Под конец своей речи Кнуд снова развеселился. Его настроение слабо сочеталось с его словами, а слова слабо сочетались с реальностью. Но не скажу, что я не поверила им.

– Мне жарко... Всё... Всё... Мне жарко... Мне жарко... Мне жарко...

– Ничего подобного я не делал и не собираюсь делать! Если вы не уйдете сейчас же, я вызываю милицию!

– Ирония вся в том, что ты прав! Не делал и не собираешься! Но это пока. Знаешь, если мы сможем остановить войну, то возможно ты так и проживешь свою жалкую жизнь, скрывая ото всех свою мерзость в душе. Но бдительность – наше оружие: бдительность врага обнаружит.

Он полез во внутренний карман своей шинели и достал пистолет. Настоящий, опасный.

– Прошу вас, не надо! Марина! Яна! Сделайте же что-нибудь.

Марина продолжала с увлечением красить губы, совсем не зная о том, что ее парня здесь убивают. Она наносила слой за слоем, и вот уже кожа вокруг ее больших губ была вишневой. А я-то понимала, я даже могла вертеть головой немного или сделать ужасные удивленные и испуганные глаза. Только вот подняться не могла и перестать говорить.

– Я вижу пламя!... Что?... Я вижу пламя!... Я вижу пламя!...Мне жарко ... Мне жарко... 32... 32... 41... 41...

Женя попытался встать с кровати, но Кнуд поднял руку с пистолетом, который оказался в сантиметрах от головы Жени, и нажал на курок. Кровь забрызгала окно и кровать Марины. Женя не  издал ни звука, когда это произошло, а просто упал и умер. Бесшумно и быстро.  И как-то даже не очень грустно. Может, я в шоке просто была.

Кнуд убрал пистолет. Лицо его стало серьезным. Он направился к Марине, и тут мне стало даже страшно за нее. Он приблизился к ней совсем близко, даже интимно почти, и, кажется, понюхал ее волосы. Марине было все равно. Он снова довольно улыбнулся и взялся за ручку двери. Как это бывает, только подумала, пронесло, как он обернулся на меня.

– Все видела, да? Чувствую твою магию. Сам бы ее открыл, было бы разрешение. Скоро к тебе кого-нибудь пришлют, и ты вступишь в Небесный Строй. Тебе все понравится, поверь, девочка. Сейчас мне так лень, но тебе обязательно разъяснят, что то, что я только сделал – во благо. Как говорится, цель оправдывает средства, понимаешь? Может, еще свидимся, удачного дня!

А я все еще не могла ему ответить. Хотя если бы и могла, вряд ли бы сообразила что.

– У нас авария... Да ... Да... Мне жарко!... Мне жарко!... Я ввожу, повторите еще раз!... Я ввожу... Я слушаю!... Мне жарко!...

Он подмигнул мне и вышел. Марина медленно довела последний вишневый овал. Потом она отстранила руку, в ужасе придвинулась к зеркалу. Ее губы выглядели то ли слишком ужасно, то ли слишком красиво, я не могла понять. Но когда она обернулась, на ее лице отразился еще больший ужас, и она заорала громко-громко, будто бы актриса фильма «Крик».

Марина все орала, я сидела, а кровь стекала вниз по стеклу. Что до Жени, он больше ничего не делал.

Потом, конечно, приехала полиция. Нас с Мариной забрали. Оказалось,  что Марина почти ничего не помнит. Она даже смутно вспоминала, чем занималась сегодня. По секрету мне она рассказала потом, что лучше всего помнит, как красила губы, все остальное смешалось из-за стресса. Она помнила, как заходил какой-то незнакомый мужчина, но не могла более сказать про него ни слова. Она даже выстрел не слышала. Я вот слышала все, но не стала этим делиться с полицией. Я подумала, вдруг я стала свидетелем чего-то страшного. Скажу я им, и они уберут меня.

Нас держали там долго. Но мне показалось, что нас особо не подозревают. Все-таки Марина сама вызвала полицию. Когда нас, наконец, отпустили, в общежитие было ехать нельзя. Это все еще было место преступления.  Поехала в антикафе, там есть Wi-Fi и мягкие пуфики.  Только оставшись одна, я смогла, наконец, все обдумать.

Я выяснила для себя несколько вещей. Первая – самая неинтересная: в смерти человека нет ничего пугающего для меня. Для Марины было, но может быть, здесь дело даже не в ней самой, а в том, что Женя был ее парнем. Может быть, я бы тоже заорала, увидь  я простреленную голову человека, с которым у меня был секс. Наверное, я бы думала: этот лоб я целовала, а теперь я могу посмотреть прямо сквозь его голову. А вот раньше не могла. Все меняется. И может быть, от этой мысли мне стало бы так страшно, что я бы закричала.

Вторая мысль была более приятной. Я, наконец, все поняла. Да, они существуют. Я не знала, кто они, чем занимаются и насколько они могущественны, но совершенно точно они существовали. Я стала ругать себя, мол, какая же я дура. Надо же было догнать этого Кнуда и расспросить его обо всем. Он, конечно, говорил, что за мной вернутся, но вдруг он соврал. Он похож на того, кто может соврать. А если нет, я бы все равно хотела бы быть готова к их приходу. Это свойственно тайным организациям, предложить тебе что-то хитрое, на что ты соглашаешься из-за незнания.

Мне обязательно нужно было их найти. Я кажется, наконец, нашла свою цель в жизни. Я хочу либо вступить в эту организацию, либо разузнать про нее все. Стала искать информацию в интернете. Запрос «небесный строй» выдал лишь несколько стихотворений о войне, больше ничего осмысленного, на имя «Кнуд» множество статей про королей Дании и других скандинавов. «Открытие магии» дало больше результатов, на них я зависла надолго. Было ли что-либо из них правдой, не знаю. Но было грустно. Конечно, если они действительно тайная организация, в этом не было ничего удивительного. Но я не отчаивалась. Я знала, что хоть какая-то информация должна была просочиться в сеть.

Следующие несколько дней я провела в поисках.  Прочесав весь рунет, я решила поискать в сетях других стран. На третий день мои поиски, наконец, увенчались успехом. Я нашла альбом некого польского музыканта и ди-джея Таддеуша, почему-то именно с двумя буквами «д», с провокационным названием «Репрессии и Наркотики».  В этом альбоме были две очень подходящие песни, переводящиеся с польского, как,  «Небесный Строй» и «Злой Кнуд». Ровно то, что я искала, только на польском и являющееся музыкой.  Но сомнений быть не могло, это не просто совпадение. Даже если этот парень и выдумал это словосочетание, оно бы не совмещалось в одном альбоме с Кнудом. Я очень надеялась, что в тексте песен окажутся какие-то новые наводки, но в них не было слов. Drum and buss, где могли выкрикиваться лишь отдельные слова или звуки. В основу трека «Небесный Строй» был положен суровый военный марш. «Злой Кнуд» был тоже жёстким, но довольно хаотичным,  полон криков, но при этом в песне чувствовалась какая-то грусть. Хотя возможно, я ее почувствовала потому, что не услышала в песни слов, или потому, что Кнуд теперь у меня ассоциировался со смертью Жени. Но вряд ли, ведь при воспоминании о смерти Жени мне грустно не становилось.

Сам Таддеуш оказался ослепительно красивым и очень-очень ярким. То есть и одежда его была яркой, как маркеры, и глаза яркие, зеленые и блестящие, да и лицо в целом яркое, загорелое, запоминающееся. На некоторых фотографиях он еще и рисовал что-нибудь у себя на лице. Я заметила, любимыми животными у него были осьминоги, они постоянно появлялись, то как нательный рисунок, то как картинка на футболке, а то на браслетах или сережках.  Выглядело очень круто. То есть, я на себе подобные штуки не видела, но на него посмотреть было приятно.  Хотя на него и без этого смотреть было приятно. Про самого Таддеуша информации было немного, одни лишь фотки, фотки, фотки. Выяснила лишь, что он популярен, и в Варшаве у него есть собственный клуб «Монстр», где он играет сам по пятницам.

Весь следующий день я пыталась найти еще что-нибудь про Таддеуша. Еще два дня я продолжала искать эти слова в сетях других стран. Еще через день я решила ехать в Варшаву. Денег особо не было. Украла новый iPhone у одногруппницы, съездила на рынок, чтобы продать. Стыдно не было, хотя понимала, что должно было бы. Сняла все деньги с карточки к тому же, не совсем я бессовестная, их я буду тратить в первую очередь. Еще пришлось потратиться на срочную визу. На учебе сказала, что съезжу домой в Липецк, родителям сказала, что съезжу с Мариной на похороны. Якобы Женя жил в Краснодаре, хотя это и не так, наверное.

Больше самой поездки меня волновало, как мне подойти к этому Таддеушу. Судя по тому, какой он крутой, это будет нелегко. В его клубах были сплошные фрики, причем некоторые очень замороченные. А фотографировались с ним вообще самые красивые из них. Я такой не была. Мое лицо было серым, одежда тоже, а фигура неинтересной. Я не любила свою внешность, даже фотографироваться не могла. Но я уловила суть фриков – не обязательно быть красивой, главное выделяться. Конечно, если ты при этом красивый, то ты крутой фрик, если нет, то просто фрик. Я купила себе в дешевом спортивном магазине обтягивающую  ядерно-желтую майку, и порезала ее так, чтобы открыть часть спины и живот. Это я могла сделать, все-таки хоть тощая была, к счастью.  Правда, мой черный лифчик торчал из-под нее, но это было скорее плюс, чем минус. К майке купила свободные штаны с занятным рисунком, в виде каких-то завитушек. Их долго можно было рассматривать. Но все равно на фрика я не была похожа нисколько. Хорошо бы татуировку сделать, но дорого. Поэтому накупила самых простых металлических сережек, и проколола себе по пять дырок в каждом ухе, пупок, бровь и нос. Хотела колоть дальше, но сережки закончились. В некоторые из них продела перья.  Я делала это все сама, было немного больно, но очень увлекательно. Когда все примерила, я показалась себе лучше, чем обычно. Но все равно до клуба Таддеуша не дотягивала. Марина, как увидела, сказала, что я рехнулась.

На поезде было ехать восемнадцать часов. На самом деле не так уж много. Мой одногруппник ездил до Махачкалы тридцать восемь часов, например. А это все наша страна. Даже Польша стала казаться немного роднее. А возможно это во мне просто проявляется завоевательный ген, доставшийся мне много веков назад от татаро-монгол.

В поезде я изучала польский разговорник и немного паниковала. Пожилая женщина напротив подумала, что мне страшно ехать одной в другую страну. Но она была не права, мне страшно было, что Таддеуш не захочет мне ничего рассказывать. Тем более бесконечные деревья за окном нагоняли тоску.

Вокзал не впечатлил. Центр города чуть более, даже, можно сказать, он был сказочный. Но все равно было ощущение обманности:  старый город построен заново в двадцатом веке, а жилые дома – могильники.  Мой хостел и клуб Таддеуша находились в районе «Прага», отличавшемся от других частей города.  Полуразвалившиеся обгорелые здания, заброшенные и нет. Яркие граффити на всю стену, церкви и церквушки. Старые кованые фонари. Казалось, будто район вышел из фантазий романтического художника-маргинала. Почти из моих фантазий. Да и люди здесь оказались по большей части асоциального вида. Хотя не исключено, что за штанами Adidas и перегаром как раз и скрывались художники.

Клуб Таддеуша оказался тоже в довольно впечатляющем месте. Он находился в некотором отдалении от жилых домов, отделяемый от них длинной полупустой парковкой, на которой происходят скорее кражи и угон машин, чем детективные убийства. Уже по пути туда с одной стороны стало очень неуютно, с другой стороны, глаза радовались. Группки молодых людей, одетых кто в яркую, рваную и  украшенную шипами одежду, а кто в качественные рубашки и обтягивающие платья, курили у входа, смеялись, выходили из такси.  Само здание было изрисовано граффити: кислотные насекомые с одной стороны, и выглядывающие люди из-за красных полос революции, с другой. Вызывало ассоциации с тоталитарной красной властью. Хотя, наверное, у меня, как у последыша советского периода, все красное ассоциировалось с коммунизмом.

Внутри клуба было очень громко, тесно, будто бы попала в другую, очень динамическую и беззаботную реальность. Пол был выкрашен в розовый, а на стенах снова граффити, только теперь уже абсолютно шизофренического содержания. Много животных, но все поедающие друг друга или самих себя, и много голых женщин, чуть меньше мужчин, все с мороженым, леденцами и другими сладостями. Но и у людей, и у животных, были совершенно блаженные лица. Хорошо рассмотреть их я не могла, свет мелькал, искрился, как фейерверк.

На сцене за диджейским пультом был сам Таддеуш в огромных фиолетовых наушниках. Я видела, как он кайфует от того, что делает. Остальным тоже нравилось. Сначала мне казалось, что люди вокруг очень смешно двигают телами. Я просто стояла и слушала его электронную музыку, стараясь больше рассмотреть самого Таддеуша. Но в какой-то момент меня зацепило. Для меня вдруг все окружающее исчезло, остался только Таддеуш и экстатический ритм барабанов. Я танцевала долго, развязно и невероятно круто. В какой-то момент мне стало казаться, что Таддеуш смотрит на меня и подстраивает музыку под мой ритм. Когда я, наконец, выдохлась, он отошел от пульта, оставив играть записанный трек. Я испугалась, что он уйдет за сцену, и, кажется, полностью не отойдя от своего возбуждения после танцев, закричала ему «Стой!». Таддеуш обернулся, точно знаю на меня, хотя услышать за музыкой мой крик было невозможно.  Он стал спускаться вниз, и мне даже показалось, что сейчас он подойдет ко мне, как его окружила толпа из  его друзей.  Они увели его за свой столик, где он первым делом осушил несколько шотов. Я была в недоумении. Я была зла. Мой разговор к нему, куда важнее алкоголя и друзей. Я вовсе не стеснялась к нему подойти, но не могла спрашивать о таких вещах при посторонних. Я так и стояла, смотря, как Таддеуш накидывается, пока какой-то не слишком удачливый парень,  не предложил купить мне выпить. Я даже согласилась,  но предупредила, что в любой другой раз бы я с радостью, но сейчас на секс я вообще не настроена. Либо он не воспринял мои слова серьезно, либо ему нужен был собутыльник. Мы выпили с ним несколько цветных коктейлей, я молча, а он нет, в то время пока Таддеуш пил все новые и новые шоты, фотографировался и трепался.