Текст книги "Лев, глотающий солнце."

Автор книги: Мария Бушуева (Китаева)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Так мысленно рассуждая, я вошла в подъезд, поднялась по лестнице и позвонила в дверь Василию Поликарповича. Раздались его неровные шаги, он тут же открыл и, увидев меня, совсем, как мне показалось, не удивился.

– Я не вовремя?

– Проходите, проходите. Вы удачно ко мне забежали, с минуты на минуту будет у меня Иван. Он просто жаждет с вами поговорить.

Я вошла, села в кресло, одна ручка которого постоянно соскакивала и, если сидящий не успевал ее ловко подхватить, падала со стуком на пол. Вообще, точно у Собакевича, мебель у Василия Поликарповича, столь же выразительно его самого отражала: несколько стульев, стоящих как попало по всей комнате, где он принимал гостей, вообще едва ли могли уже стульями называться – у двух не было ножек и они были втиснуты между сервантом и стеной, один на другой, еще два не имели спинок, а один имел и четыре ножки и спинку, но был связан веревкой. Лишь два стула, стоящих у стола, были целы… Шкаф тоже прихрамывал: вместо одной ножки под него была подложена какая-то металлическая штуковина В серванте отсутствовало одно стекло. Шторы, когда-то, видимо, дорогие и даже изысканные по ткани и рисунку, сейчас были так грязны, что об их былой изысканности я могла догадаться лишь благодаря своей профессии художника-декоратора. Однако в серванте виднелась серебряная посуда и коньяк Василий Поликарпович пил из красивых старинных серебряных рюмок Он сразу поставил на стол початую бутылку, обставив потребность свою весьма прилично: «Я – рюмочку коньяка с вашего позволения, а вы можете с кофе. А желаете – просто кофе». Выпив, он хитро посмотрел на меня и пошутил: «Засеките время. Стоит мне поставить на стол алкоголь, через семь минут и тридцать две секунды заявляется Иван».

Я, конечно, от коньяка отказалась. К алкоголю и курению я вообще отношусь отрицательно.

– Обижаете, – сказал Василий Поликарпович, – а вот сестра ваша никогда не брезговала посидеть, выпить рюмку и послушать бред старого соседа! – Он помолчал. – И вообще, она была не такая, как все… Помните, кажется у Грина есть рассказ про… запамятовал имя… Вспомнил! Про Ассоль. – Он произнес имя девушки, сделав ударение на первом слоге. – Вот это и была ваша сестра. Я всегда знал, что замуж она не выйдет…

– Но у нее был короткий брак с художником, – вставила я.

– Ерунда! – Старик даже рассердился. – Так! Игрушки! Они и расписаны не были.

Это, кстати, было ново для меня и особенно меня удивило, что узнала я такую подробность не от сестры, а от ее чудаковатого соседа.

– Я имею в виду нормальную – нор – маль – ну – ю! – семью. Я знал – у нее такой семьи не будет. Пока была жива ее мать, пока она лежала на кровати, все говорили, что мать – ее обуза и не дает ей найти личное счастье. Чушь! Она была такая сама… А вот и он! Ну что я вам говорил: семь минут и пятнадцать секунд! Чует, чует ворон! Да это я так, шучу. – Он, видимо, решил, что с определением перегнул палку. – Я всю жизнь шучу. А Иван – отличный парень. Вы, кстати, замужем? – И он заковылял к двери.

Иван на этот раз был еще трезв и, наверное, оттого несколько смутился, когда оба они вернулись в комнату, и он увидел меня. Поздоровавшись, он присел к столу и произнес с ноткой укоризны: «С утра, Василий Поликарпович, и выпиваете.»

– Ты, конечно, не станешь и потому тебе я не наливаю, – старик наполнил вновь свою рюмку.

– Нет, отчего же!

Я засмеялась. Иван тоже Он быстро выпил и спросил: «Огурчика не найдется?»

– Темный ты человек, Иван, ох, темный, – притворно возмутился Василий Поликарпович, – нет чтобы конфет да фруктов попросить!

– Ну это вы у нас аристократ, а я мент!

– Кстати, вы хотели поделиться со мной какими-то соображениями, все-таки вы – профессионал, – я решила смягчить ситуацию, а главное, коньячный разговор мне уже наскучил.

– Вы читали Кинга? – тут же спросил он. – Я кроме детективов ничего не читаю. Кинг, конечно, ерунда, фантастика, но в одном его романе, где поджигательница – девчонка бежит от преследователей, есть такое словечко – п о д т о л к н у т ь. У Кинга словечко-то есть, но как-то не так оно обставлено, а у нас, криминалистов, все проще: за подталкивание статью сразу шьют– это дело уголовно наказуемо. Я все сказал. – Видимо, подполковник любит смотреть вестерны и в воображении видит себя то вождем индейского племени, то шерифом, подумала я…В другой раз мое наблюдение меня бы просто позабавило, но – не сейчас.

– Вы хотите сказать, что был человек, который мог бы ответить за то, что произошло с сестрой?

– Конечно.

– И он мог бы попасть под суд?

– Тонкое дело, но, если собрать факты, тщательно взвесить доказательства, найти ее собственные признания… Но ведь вы не будете этим заниматься, так?

– Пока я ничего не знаю, – призналась я. – Только начала читать ее дневник…

– У нее был дневник? – Иван оживился и со значением посмотрел на Василия Поликарповича, который, как ни странно, полную третью рюмку только пригубил и отставил в сторону. – Теперь мне кое-что ясно. Так дневник у вас?

– У меня.

– Читайте, читайте– и очень внимательно!

– Покажите потом записи ее Ивану, – сказал Василий Поликарпович, – если, разумеется, сочтете нужным. Он ведь опытный работник…

– Списанный на берег за ненадобностью, – прибавил Иван, криво усмехнувшись.

– Да их многих посокращали, – стал объяснять старик. – Время такое тогда пришло – дикое. И нынче – одни коммерсанты кругом, а другими словами – спекулянты. Там купил – здесь продал. Никто не работает, а кто работает, тому не платят И глагол появился соответствующий – крутиться. Он, говорят, крутится, чтобы семью кормить.

Иван вдруг рассмеялся и прищурив узковатые глаза спросил: «Ну-ка угадайте, кто у нас теперь самый крутой?»

– Не знаю, – растерялась я.

– А ты, Василий Поликарпович, знаешь?

– Ну, наверное, эти… новые русские, то есть буржуи?

– И не угадал, не угадал! Самый крутой у нас – композитор Игорь Крутой! – Он даже ладонями хлопнул по столу.

А старик обиделся: «И знать такого не знаю!»

Я поняла, что начинается вторая, развлекательная, часть их утреннего застолья и заторопилась уйти. Уже увлеченные детским подтруниванием друг над другом, они простились со мной без особого сожаления. А я решила пойти в риелтовскую контору и поставить квартиру, которая юридически теперь принадлежала мне, на продажу.

Накрапывал то ли мокрый снег, то ли первый весенний дождь; на асфальте чернели лужицы, я свернула в переулок и попыталась вспомнить, гуляла ли я здесь в детстве. Кажется, где-то неподалеку аптека? В шесть лет я переболела тяжелой ангиной, мне выписали витамины и мы с мамой вместе ходили в аптеку, она купила мне круглые белые таблетки, такие вкусные, вкуснее конфет… Да! Аптека! Надо же! Прошло двадцать два года, кругом супермаркеты, частные магазины, импортная одежда, обувь – ничего нашего… А старушка-аптека жива!

Агентство по недвижимости оказалось в соседнем доме. Визг тормозов заставил меня отпрыгнуть от двери – и оглянуться: из иномарки выскочил Андрей, мой гостиничный знакомый.

– И вы сюда? Вот так встреча! – Он распахнул передо мной дверь. – Решили купить квартиру вдали от столицы?

Мы вошли в мраморный вестибюль.

– Если купить – вам направо, если снять – прямо, а продать – налево. Одним словом, как в сказке!

Я остановилась в нерешительности. Мне, откровенно говоря, не очень хотелось раскрывать перед случайным знакомым свои планы. Но от его напора было просто некуда деться.

– Я здесь всех знаю, мы вам поможем, – шумел он. И пришлось сознаться, что мне нужно идти налево

– Теперь все понятно, – хохотнул он, – скончалась любимая тетушка, завещала недвижимость. А мне – направо! Увидимся в гостинице!

Этого мне, признаться, совсем не хотелось.

Вернувшись из агентства, я снова принялась читать тетрадку сестры.

16

«…Вчера вечером Елена примчалась ко мне и рассказала, что, когда мы с Володей ушли, у Георгия разболелась голова. Елена приготовила кофе. Потом дала ему аспирин. Таблетка тоже не подействовала. И тут Елену осенило. Я умею снимать головную боль, сказала она, просто ладонями. Сядь и расслабься.

Честно признаться, никаких особых способностей у Елены я никогда не замечала. Прагматичная особа – и только «И я ему сказала, – глаза Елены расширились, она выпустила из сигареты клуб сизого дыма. – Влюбить могу в себя на всю жизнь того, кто в меня не влюблен.» «И меня?» – Спросил он севшим голосом. И поцелуй наш был, как омут!

Ленка, ты – эгсгибиционистка, – сказала я, тоже закуривая. Я совсем не люблю курить, но есть в сигаретном дыме какая-то магия – точно сейчас дым превратится в сказочного джина. Боже! Какие мы все инфантильные!

– И мне страстно захотелось скорей, скорей сходить с ним в ЗАГС, а потом… А что было у вас с Филипповым? Он, кстати, ничего. Только распустил себя: мужику тридцать с небольшим, а уже проглядывает животик.

– Да, ничего, – сказала я. – Просто гуляли.

В общем я сказала почти правду: у нас и в самом деле ничего такого, чтобы могло бы заинтересовать Елену, не было. Даже не поцеловались. Я как-то и представить поцелуя с ним не могу. Он такой взрослый. Точно отец. Мы поднялись по каменной лестнице нашего старого подъезда, я открыла ключом дверь. Мама уже спала в своей комнате.

– Попить бы чаю, – попросил он тихо, когда снимал в прихожей мокасины, – а то жарко.

Мы прошли в кухню. Попили чай. Потом я провела его мимо двери в материнскую комнату– к себе. Он упал на диван, тяжело вздохнув, как дед. Его взгляд привлекли висящие напротив на стене большие круглые часы– их когда-то подарили отцу на один из его дней рождений, и он в шутку называл их «корабельными». Видимо, в них и в самом деле было что-то флотское, потому что Филиппов вдруг заговорил о том, как его призвали в армию и он попал на морскую службу.

– Там-то я и увлекся наукой, – сказал он, – полная тоска: кругом вода, вода, вода… Кроме одной женщины одни мужики. Я даже пытался там повеситься, но меня вовремя вытащили и откачали. А потом я стал пропадать в корабельной библиотеке – читал дни и ночи напролет…

Он говорил и говорил, а я слушала, всматриваясь в его лицо. В какой-то момент я вдруг почувствовала головокружение– будто сейчас упаду в его зрачки… Но когда он поднимал на меня глаза – они сверкали, точно изумруды. Я увидела их цвет: темно-зеленые с мелкими черными крапинками – так вот почему они казались черными! Он говорил и говорил, а в глазах его уже пылали огненные отсветы, и лицо казалось все темнее, будто он смотрит не на меня, а на красную лаву расплавленного металла. А он все говорил, я глянула на часы: три часа ночи. Он не замечал времени. Я узнала о его детстве, он до восьми лет жил в алтайской деревне, я представила очень живо симпатичного мальчика, который дышит на заросшее снегом стекло и глядит потом в образовавшийся глазок, точно в колбу, в которой происходит что-то необыкновенное, представила его мать, тихую медсестру, вышивавшую по ткани шелком узоры, и его первую подругу– босоногую белокурую девочку: ее увезли потом из деревни и он, семилетний, ходил и ходил на дорогу, не веря, что она уехала навсегда…

Мне было его мучительно жалко. Жалость текла по моим сосудам и скапливалась в сердце. Когда он вспомнил о своей любви к рыжеволосой Елизавете, я уже готова была заплакать – но непролившиеся слезы иссушил быстрый, как молния, жар ревности. В семь утра мы опять выпили чая, и я проводила его до остановки автобуса. Пели городские птицы, попадались навстречу заспанные уличные коты и потерянная кем-то домашняя, но одичавшая собака долго бежала следом за мной, когда я возвращалась в свою квартиру. Мама уже проснулась и громко требовала совершить с ней утренний туалет. Я наклонилась к ее постели, обняла ее и поцеловала. И ее, прикованную навечно к ее болезни, я любила сейчас как никогда».

Нет, мне видимо, не суждено дочитать! Я встала из кресла. Кто в девять вечера барабанит мне в дверь? Но в общем-то я догадывалась – кто. Андрей, разумеется, вездесущий сосед. Действительно, это был он. И чуть-чуть «под шафе»– так говорит о легком опьянении мой отец.

– А я вас ждал в ресторане. Вы что питаетесь святым духом?

– Просто поужинала раньше вас, – я выжидающе на него смотрела. И мой взгляд мог сказать ему, что мне, собственно, совсем сейчас не до него. Но он не обращал внимания на такие тонкости

– Кофе хотите?

– Спасибо, нет

– Но можно у вас десять минут посидеть?

Я молча указала ему на кресло, сама сев на край кровати.

– И чего нам, дуракам, не жилось в эпоху застоя! Вы-то всех его прелестей не застали, а я успел после института поработать в КБ – кайф! Только ходи да получай зарплату – и не надо ничего делать. А теперь, кто работает, как вол, зарплаты имеет фиг, а кто ворует – король!

Соседу, явно, просто хотелось с кем-то поболтать.

– Болото, конечно, при совдепии было, это факт, но такое спокойное, человечное болото. Сиди себе на кочке и медитируй. Были и те, которые сами удирали в большие воды, а иных вышибали, чтобы громким кваканьем и критикой камыша и затхлой воды не мешали другим спокойно и тихо квакать. Но большинству было хо – ро – шо! А теперь человек человеку волк. Идиоты. Кому потребовалось сделать себе жизнь интересней? И все кричат вслед за телепроститутками «независимость. независимость!». У меня у сына няня есть работала технологом, а сейчас горшки выносит. Я спрашиваю ее, вам, наверное, Глафира, жаль, что затеяли эту перестройку так называемую? А она – нет, наоборот, сейчас демократия, я чувствую себя независимой. То есть работая на государство, она была зависимой, а теперь воспитывая моего отпрыска, она свободная? Дура. И, кстати. она не Глафира, а Галина. Переделалась в угоду моде. Какая демократия? Кто ее видел? Акулы нагло расхватали государственную собственность, теперь концерты спонсируют. Маразм. Я бы уже настоящим директором тогда был – с моей энергией.

– Так вы, по-моему, и сейчас директор? – Напомнила ему я.

– А! – Он махнул рукой. – Производство наше давно бы сгорело – никому отечественная продукция не нужна, потому все маскируемся: выпускаем свое, а называем как-нибудь на импортный манер. Это для маскировки. А так все больше – здесь купил, там продал – вот и живем. А главное, алюминий тащим, где он плохо лежит. Ладно еще заграницу не продаем за бесценок. Я – патриот. И мой зам нормальный парень. Жалко, говорит, страну. Ну, разве это работа? Одно беспокойство. Вот сейчас хотим здесь купить квартиру-под филиал офиса.

– Купите, – вяло отреагировала я.

– Я бы у вас купил, но вы двухкомнатную продаете, а нам нужна одноканатная – Он уже все узнал в агентстве! Вот их заверения о конфиденциальности!

– Они что прямо так вам все и сообщили?

– Да просто поставили ее уже на продажу, а я смотрел по компьютеру и увидел.

– Ну если так.

– А однокомнатные есть в вашем доме?

– Есть, кажется. – сказала я. – У соседа. Но он – одинокий старик. Конечно, не станет продавать. Наверное, и еще есть…

– У вас родственник умер?

– Да. – Я не собиралась ничего ему рассказывать. Зачем?

– Мне бы такого родственника. – Пошутил он. – Я бы его перед смертью на руках недели две поносил.

Я улыбнулась.

– Может, мне жениться на вас по расчету? Все-таки кругленькую сумму получите, а?

– А как же ваша семья?

– Жену я люблю, – сказал он и захохотал. – Но для такого случая, думаю, она мне даст развод!

– И вы меня недели две поносите на руках?

– Даже три! – Мы засмеялись.

– А вы замужем? – Поинтересовался он чуть позже– Или обеспеченная невеста?

– У меня семеро детей. – Сказала я хмуро. – И я пишу сейчас письмо любимому мужу, а вы ворвались…

– Все понял, – он поспешно поднялся, наверное, немного обидевшись. – До завтра. Зайти перед ужином за вами?

– Хорошо, – согласилась я. Мне не захотелось оставлять у него неприятный осадок о нашей встрече.

Как только за ним закрылась дверь, я стала набирать телефонный номер Максима. Три часа разницы во времени: сейчас у Максима семь – он должен быть уже дома. Обрадуется ли он моему звонку? Нажимая кнопки со знакомыми цифрами, я почему-то вспомнила, что во времена моего детства разница во времени между двумя мне родными городами была четыре часа. А бабушка моя, родившаяся в столице и уехавшая вслед за мужем в этот далекий край, так и не узнала, что приблизилась к своему детству на целый час. Мне стало ее так жаль, так остро я почувствовала скоротечность человеческой жизни: бабушки нет, а жизнь продолжается!

– Слушаю, – сказал Максим, взяв трубку, – слушаю

– Это я… Привет.

– Привет.

– Ну как ты там?

– Нормально.

– Как на работе?

– Тоже нормально. – На все мои вопросы он отвечал односложно, а сам ни о чем не спрашивал.

– Ты… ты соскучился обо мне?

– Знаешь, – он помолчал, – мне кажется, нам больше не нужно встречаться…Ты напрасно позвонила. – Подо мной качнулось и стало уплывать куда-то вниз старое гостиничное кресло.

– Почему?! – Едва слышно крикнула я. Но в трубке уже были короткие гудки. Перезвонить! Объяснить ему, что он все не так понимает, что я уехала не за развлечениями и не от него. Не от него! Я стала вновь лихорадочно набирать восьмерку– но линия была занята Все. Конец. Огромная пустота смотрела на меня своими безразличными глазами изо всех углов. Я подошла к окну. В темном небе высвечивались лунным светом короткие безжалостные облака. Мертвый свет. Равнодушное безмолвие чужого неба… Нет! Нет! Я включила телевизор, музканал. «Упала шляпа, упала шляпа, упала шляпа…» Старая группа «На-на». «Упала шляпа…» Я переключила программу. Гениальный Смоктуновский, которого уже нет в живых, продолжал в который раз играть Мышкина… Я опять переключила: мужской голос, абсолютно без всякого соответствия какой-то детективной погоне, отчетливо произнес: «Не волнуйтесь, все будет хорошо. А он просто идиот!» Сначала я оторопела, но потом все-таки сообразила оглянуться: в прихожей моего номера стоял Андрей. – Простите, – сказал он, улыбаясь, – я заметил, что у вас распахнута дверь и решил предупредить, что одной молодой женщине небезопасно ночевать в гостинице, не заперев замок. Спокойной ночи. – И он, махнув рукой, вышел. Сначала я чуть не рванулась следом, чтобы крикнуть ему как стыдно прослушивать чужие разговоры. Но через секунду неожиданно для себя рассмеялась. Наверное, и в самом деле Максим успокоится и все у нас будет хорошо!

17

«24 июля.

Вчера днем, в три часа, наш директор, Карачаров, делал нам сообщение о влиянии одной клетки на другую. Даже разделенные непроницаемой стеной, родственные клетки реагируют одинаково: если гибнет одна – погибает и другая… Доклад его был любопытен, хотя мне показалось, что все, что он говорил, я знаю давным-давно: разве непонятно, что существуют какие-то (неважно как их назвать) частицы – переносчики информации от одного организма к другому или от одной клетки к другой. Эти частицы приводят в действие пусковой механизм болезни. Например, шаман имел дело именно с этими невидимыми частицами – как бы блокировал их – а с вирусом человеческий организм может существовать всегда – и не заболеть.

Но все равно я слушала внимательно. Пока не почувствовала чей-то взгляд: я повернулась – из дальнего угла зала на меня смотрел Филиппов Надо же. я даже не заметила, что он тоже здесь! И вновь его глаза показались мне огненно-черными. Через минут пять он встал и вышел. Карачаров, надо признать, либеральный руководитель, он не давит на сотрудников и, если они во время его речи, выходят покурить или еще зачем-либо, не делает из этого никакой служебной проблемы.

Рабочий день подошел к концу, я собрала в сумку свои бумаги и вышла из института. Было очень жарко: по раскаленному асфальту не постукивали каблуки – они легко вдавливались в него и, казалось, сейчас совсем застрянут. Мои белые джинсы и рубашка прилипали к телу… Домой! Под освежающий душ! Скорее! Но скорее не получилось: Филиппов догнал меня возле кромки леса. Мы работаем в научном городке, где сохранили все деревья: сосны смотрят нам в окна, а иногда белки прыгают на ветках, словно дразнящие рыжие язычки.

– Домой?

Я кивнула. Сейчас, когда я была в босоножках на высоких каблуках, он был меня значительно ниже. Стареющий и невысокий. Мне почудились насмешливые взгляды прохожих. Вообще я такая: даже гулять с бабушкой своей стеснялась, хотя, сейчас помнимая, что выглядела она очень респектабельно – в легкой соломенной шляпке в красивых шелковых, пусть и не новых, костюмах… Но она сама всю жизнь считала себя некрасивой, и, возможно, ее неуверенность, сохранившаяся до старости передавалась мне. Может быть, и Филлитов комплектует?»

На этом месте я оборвала чтение и задумалась. Значит, сестра так же была способна чувствовать чужое состояние как свое собственное? Помню, когда я читала воспоминания Мессинга, именно это его свойство, такое близкое мне, вызывало у меня наибольший интерес. Все, что я читаю, откровенно говоря, я пропускаю через себя: если похоже на меня, я увлекаюсь чтением, если далеко от моего характера – пропускаю целые страницы. Плохо? Возможно. Мессинг рассказывал, что ему было сначала сложно выделить в хоре мысленных голосов нужный ему голос и он специально ходил на рынок, чтобы тренировать свои телепатические способности. А главное, на первом этапе работы у него были большие трудности с отделением своих чувств от чувств другого человека, которые он принял телепатически и воспринимал как свои… Я снова взяла в руки тетрадку, но зазвонил телефон.

– Вас беспокоят из агентства недвижимости, – сказал женский голос, – когда можно посмотреть вашу квартиру?

– Когда вам удобнее

– Сегодня вечером, в семь, вас устроит? – Темно уже, подумала я, страшно. Мало что за покупатель…

– А если в пять?

– Минуточку, я свяжусь с клиентом.

– Я подождала у телефона

– Хорошо, в пять. Вы будете там или подождете нас в другом месте, а потом покажете квартиру?

– Я буду в соседней квартире, двадцать пятой.

– Всего доброго.

Я дала Василию Поликарповичу телефон гостиницы, и он позвонил мне сегодня рано утром. Сказал, что у него ко мне просьба и просил зайти. Вот и отлично, решила я: совмещу два дела.

И вернулась к запискам сестры.

«– Погуляем по лесу, предложил Филиппов. Только сначала купим минеральной воды. Все внутри горит.

Мы завернули в ближайший магазин, взяли две бутылки воды и, перейдя через шоссе, углубились в лес. Но даже в лесу не веяло прохладой: сосновые иглы душно пахли и от папоротников и цветов шел дурманящий запах. По тропинке мы шли медленно, он часто наклонялся и называл имена цветов, которые я, дитя современного города, конечно, не знала.

– Вот, гляди, Анна, – он присел на корточки, – это Аронник. Такой невинный с виду цветок, а сам, как паук. заманивает в ловушку мух – и они его опыляют Страшно ядовит. – Мы пошли дальше и вскоре он опять наклонился, сорвал другой цветок и подал мне – А это фиалка!

– Разве? Совсем не такая!

– Это, так называемая, собачья фиалка, видишь, у нее каждый листик в форме сердца. – Наверное, ему нравилось объяснять мне то, что он знал и от цветов он перешел к институту и стал учить меня, как себя вести на первых порах. Мы вышли на тенистую поляну и сели на бурый ствол срубленного дерева

– Не отказывайся ни от какой общественной работы, – учил он, – и начинай сразу писать диссертацию Выбери ходовую тему, к примеру «Синдром психоэмоционального напряжения в условиях Крайнего Севера…»– и быстро нашлепай.

– Мне это неинтересно, мне бы что-нибудь другое. Например, о контагиозности психических заболеваний.

– Не пойдет

– Почему?

– Долго объяснять

– Но, по-моему, Карачаров – человек нестандартных подходов и взглядов. Ему разве не будет интересен такой аспект?

– Анна, что позволено Карачарову, не позволено его сотрудникам.

– По-моему, вы не правы.

– А кроме того, – тут Филиппов повернул ко мне лицо, секунду смотрел на меня. не отрываясь, потом опустил глаза и закончил, – эта тема не в ключе моей лаборатории, и я не смогу тебе ничем помочь.

Я помолчала, глядя на сосны. Солнце, уже медленно начинало садиться и струилось сквозь ветки, точно сыпался их опрокинутой чаши июльского неба прозрачный золотой песок.

– У меня осенью защита докторской, – сказал он, – и я могу стать твоим руководителем. Бери любую тему, хоть каким-то боком выходящую на исследования здоровья человека на Севере. Соглашайся, Анна, – Он прищурился и мне почудилось, что из потемневших его зрачков вылетели две черных стрелы.

– Нет. Я хочу заниматься другим, – сказала я твердо. – Спасибо вам, конечно. Но я никогда не смогу написать то, что мне скучно

– Самое скучное – это жизнь, – пробормотал он, – ты это еще поймешь. Надо попытаться себя преодолеть. Я стал кандидатом в двадцать восемь. А тебя сделаем самым молодым кандидатом наук в нашем институте. Есть еще вариант, – он немного подумал, – «Течение психических заболеваний в условиях Крайнего Севера. Психологический аспект». Такая тема тебе ближе?

– Нет. – Сказала я. это все, как у всех. Таких работ полно. А я хочу заниматься тем, что еще совсем неизведанно, что находится на грани с парапсихологией… – Я встала со ствола дерева, улыбнулась. – И я буду т а к жить всегда.

– Пообломаем и в порошок сотрем, – то ли шутя, то ли вполне серьезно пробормотал он, тоже поднялся и мы пошли обратно

– Я тебя довезу!

Он поймал на шоссе такси.

– Выпьем у тебя чая, и я поеду загород. Надо навестить своих.

Расплачиваясь, он дал таксисту крупную купюру и махнул рукой, выходя «Сдачи не надо!». Мне показалось, что он хотел продемонстрировать мне широту своей натуры.

У нас в подъезде было прохладно, как всегда. У почтовых ящиков стояли подростки – два парня и девушка. Я вспомнила о сестре. Как-то она там? Отцу она совсем безразлична, а мачеха занимается, конечно, своим сыном… Отчего я веду дневник? Только от того, наверное, что мне недостает близких. С матерью ничем делиться нельзя, она так обостренно на все реагирует. И в ее положении это неудивительно. Если скажешь ей что-нибудь в резком тоне – а что, греха таить, я иногда срываюсь, она начинает рыдать и кричать, что я хочу ее смерти. Если бы не тетка – просто ангел, а не человек, не знаю, как бы я вообще жила. Сегодня она у нас до окончания моего рабочего дня; иногда она дожидается меня, иногда нет. Я открыла дверь и сразу поняла, что в квартире кроме спящей матери, никого. Присутствие другого человека, даже спрячься он от меня, я всегда ощущаю сразу: его незримое, но улавливаемое мной поле, заполняет квартиру. Когда у нас дома тетя Саша – будто над полом летает небольшое горячее облако – так становится мне уютно и тепло.

– Только тихо, – предупредила я, – не разбудите маму. Если не шуметь, она может проспать до утра. А разбудим – промается бессонницей всю ночь.

Он кивнул и на цыпочках прошел ко мне в комнату. Я принесла чай и негромко поставила музыку.

– Любите ли вы Брамса? – Улыбнувшись, сказал он. – Когда я был студентом, все читали. Это был стиль жизни.

– А вы Вивальди? «Времена года»«Лето». Мне нравится именно эта часть

– Я люблю работать под музыку тридцатых годов, – и он, довольно приятным голосом пропел: «О, Кэролайна, О, Кэролайна!»– и прокомментировал: «Усталый ковбой возвращается к своей девушке по прерии.»

Я засмеялась. Мы опять долго пили чай и разговаривали. Точнее, как в прошлый раз, говорил он, а я слушала Он признался мне, что охладел к жене, хотя она – чудесная и прекрасно рисует, и вспомнил зачем-то, что, когда он привез ее знакомиться к отцу, тому она сразу приглянулась. Отец у него умер несколько лет назад от инфаркта, а к матери он собирается поехать в конце отпуска. Сегодня на лекцию я пришел, чтобы увидеть тебя, вдруг признался он, а я покраснела.]Потом он стал хвалить сестру жены, назвал ее удивительной красавицей, а я тут же приревновала. Те тридцать сантиметров, что отделяли сейчас меня от Филиппова, вдруг показались мне заполненными кипящей ртутью… Кипящая ртуть. Что получается потом? Священный брак. И в конце концов он вдруг показал рукой на место рядом с собой на диване и предложил: ну чего мы тратим время на разговоры, давай ляжем. И я поразилась его простоте, и у меня с языка сорвалось.

– А зачем?

Конечно, у нас с ним ничего не было, и он вскоре поднялся и ушел. Обиделся ли он, не знаю…»Дура ты, сестра, дочитав до этого места, подумала я, ты за один день отказала ему дважды и решила, что он уйдет, ничего не затаив против тебя. Наивная глупышка. А он-то каков! Отвратительный тип! Хотя… Я остудила свое раздражение. Таких– миллионы. Говорил ей о жене, чтобы объяснить любовные намеренья своим охлаждением, о сестре, чтобы вызвать ревность. Ему нужен банальный служебный роман: он – шеф, она – диссертантка… Как пошло.

Уже четыре часа, вдруг, посмотрев на часы, вспомнила я о времени, пора идти. Навела кой-какой марафет, надела черные джинсы и черный джемпер, накинула полушубок – и уже, закрывая дверь, подумала: не денег ли хочет у меня занять старик, надо захватить на всякий случай…

18

Оказалось – точно. Василий Поликарпович был сегодня совсем не таким благодушным и склонным к шутливому лицедейству старичком, каким я его видела накануне – хмурый, нервный, он очень быстро, несмотря на хромоту, двигался по квартире, перекладывая с места на место какие-то ничего не значащие сейчас предметы: футляр для очков он зачем-то бросил на сервант, старую газету поднял с пола и отшвырнул в кресло… На меня он старался не смотреть. Работал старый телевизор, а в кухне пиликало допотопное радио. Он был сегодня столь подвижен и неспокоен, что у меня возникла обычная в таких случаях иллюзия: я не успевала крутить головой и следить за ним взглядом, потому мне стало казаться, что по комнате бегают сразу несколько хромых стариков. Наконец, он резко притормозил возле стула, где я сидела, и хрипло спросил: «Вы не займете мне до следующего понедельника сто – сто пятьдесят? Не получил опять пенсию. Еще за январь дают – и вот опять задержка. Чтоб им там всем!»

Я достала кошелек. Он сразу повеселел. И, пробормотав «спасибо», так скоро, точно фокусник, спрятал деньги, что я и заметить не успела, куда они исчезли из его худых смуглых рук. В дверь позвонили.

– Василий Поликарпович, это меня ищут, наверное, из Агентства недвижимости.

Он настороженно глянул, но, ничего не сказав пошел открывать. Я вышла следом за ним в прихожую. В дверях стояли женщина в длинной каракулевой шубе и парень лет двадцати четырех в кожаной куртке на белом меху и черных джинсах

– Я только сосед, сосед, – стал объяснять Василий Поликарпович, – а хозяйка квартиры той вот – она, – и он, как-то криво улыбнувшись, показал на меня.

Опять замки долго не поддавались моим дрожащим пальцам – я почему-то чувствовала сильное волнение – наконец, последний ключ повернулся, и я распахнула перед посетителями дверь моей старой родительской квартиры.