Текст книги "Лев, глотающий солнце."

Автор книги: Мария Бушуева (Китаева)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

А тесть – хитрый жук сразу уловил: молодому мэнээсу нравится оттеночек таинственности, – и уж так напускал туману, не без жутиков, признаться, что иногда у Володи начинала кружиться голова и географическая карта, полная пятен и пятнышек сотрудников, а также линий – дорог нужных связей и обходных путей, расплывалась перед ним в какую-то одну грязно – мутную лужу. Но переборщил старый интриган: сходство его с Черной курицей, мелькнувшее в самом начале Володиных хождений в дом Прамчуков, быстро испарилось: не милый друг, скрашивающий тоску детского сердца, но усатый генералиссимус тридцатых годов Двадцатого века, предстал перед его напуганным воображением.

В тот же вечер удрал Володя к своей огненноволосой Елизавете, с которой намеревался пожениться, как только пройдет защита его кандидатской диссертации.

Но перед самой защитой произошла у них большая размолвка. Сначала двое суток они выпивали и занимались любовью. Неистовая Елизавета влекла его и своей популярностью у мужского пола, и тем, что она и Володю, до той поры робкого и малосильного в постели со случайными подружками, наделила своей огромной физической энергией. В общем, наверное, он и мог любить только тех, кто вольно или невольно обогащал чем-то его самого.

До Елизаветы у него была Людмила… Но оставила она лишь «занозу в сердце», как выразился один из Володиных приятелей о своей неудачной первой любви.

Приятелей пришлось всех разогнать: Марта с брезгливой настороженностью относилась к чужим людям, приходящим в ее тихий прозрачный дом. Но это было позднее…

Елизавета обучила Володю всем чудесам секса, тогда еще не растиражированным видеопродукцией. В то утро, после особо смелых ласк, от которых он по-ханжески отмахивался сначала, но без которых, вкусив их, как запретный плод, уже не мог существовать, Елизавета разглаживала холодным лезвием ножа свои отяжелевшие веки, смотрела, не стесняясь, голая в зеркало на свои уже немного отвисшие груди и говорила своему изображению то ли ласково, то ли осуждающе: «Ох, и б-дь! Ох, и шлюха!»– и Володя, созерцая похмельным взором свою кинодиву, испытывал смутное чувство любви и отвращения одновременно: он и к себе так относился – с любовью и отвращением, и свое второе «Я», прекрасное, огненноволосое, смелое, щедрое на ласки, но безудержное, хищное и порочное, видел в Елизавете.

Вечером у него была назначена важная встреча с Анатолием Николаевичем, а днем, съездив на работу и отметившись, да, тогда они могли месяцами не работать, лишь «отмечаться» и получали исправно зарплату! – он зашел к Елизавете: то, что его невеста и любовница– директор известного в городе кинотеатра тоже приятно щекотала Володино самолюбие.

Несмотря на скромное название – «Пионер» – в кинотеатре показывали по вечерам и не пионерские фильмы. В подвале работал бар, напротив громыхал тир, а в небольшом зальце пели какие-нибудь не очень удачные певцы и выступали порой малоизвестные кудрявые поэты. Поэты потом почему-то обязательно заходили в тир, делали пару неточных выстрелов и нимало не смущаясь этим, спускались в бар и оседали в нем до самого закрытия. Елизавета тяготела к людям искусства. Она часто выписывала им не одну, а пять оплачиваемых «путевок» за одно выступление, – и они любили бывать в «Пионере», читая свои вирши не только по вечерам, но и днем – для детворы и старушек.

Для Володи все поэты были на два лица: походившие на Есенина или на Блока. Женщин-поэтесс Елизавета не приглашала принципиально. Она предпочитала быть не просто королевой, но и единственной женщиной среди табуна мужиков.

И в тот день у нее торчал в кабинете какой-то псевдо Блок: то ли Мыльник, то ли Мельник по фамилии, потом вдруг, лет через пятнадцать, взлетевший в поэты-песенники и ставший знаменитым… Нет, Мельник или Мыльник к тому, что случилось с Елизаветой, отношения не имел, тогда он просто сидел у нее, осторожно утешая, а она рыдала и пила коньяк, как воду. Правда, потом жена этого Мельника – да, фамилия его была именно Мельник! – стала директором «Пионера», и злые языки поговаривали, что она, мол, и накатала сама куда следует телегу на огненноволосую диву. Что было написано, Володя так и не узнал. Рыдала Елизавета безутешно.

– У меня такие страшные неприятности, Володенька, – шептала она, прижимая к себе его черноволосую голову. Поэт тактично удалился. – И растрата большая, и… не только… Наклепал кто-то на меня! Что будет!?

И тут Володя испугался. Действительно, что будет!? Мало ли куда написали?

В дверь постучали.

– Войдите! – Рыдающим голосом пригласила Елизавета. Вошел ее брат, Антон.

– Ладно, – поспешно сказал Володя, – я тороплюсь. Пока – Он встал и быстро пошел к дверям.

– Не уходи! – Елизавета выскочила изо стола. – Останься!

– Дела у меня, Лиза, – проникновенным голосом сказал Володя и как-то по-отцовски взросло посмотрел на нее. – Держись.

Она выбежала за ним, проводила по лестнице и в открытую дверь крикнула:

– Завтра я буду здесь с десяти утра, приходи сюда или сегодня после двенадцати домой.

Володя не пришел ни ночью, ни утром, ни через день. Как он себе объяснил – просто закрутился, замотался, то с шефом встречался, то работал… Во вторник, – он никогда в жизни не забывал, что это случилось именно во вторник, – ему позвонил Антон, брат Елизаветы, и будничным голосом сообщил, что она покончила с собой, а похороны в четверг, в два часа, панихида в «Пионере».

Володя тогда пил три дня беспробудно, и сейчас вряд ли может утверждать наверняка, что на похоронах был. Помнится смутно лицо Елизаветино – с закрыми глазами и косынкой на шее – но, может, во сне приснилось?

А на четвертый день его вызвал к себе домой Анатолий Николаевич. Он был строг, в черном костюме с галстуком, лысеющий лоб поблескивал при свете лампы. Володиному пропитанному алкоголем мозгу показался он в тот вечером директором бюро ритуальных услуг. Может быть, самого главного бюро. То есть, говоря проще, самим Князем Тьмы.

– Володя, – мягко заговорил он, – я безусловно сочувствую тебе…

Володя насторожился. Струйки страха поползли под его коленками и стали, извиваясь. подниматься вверх, по ногам.

– …Потерять близкого человека – всегда тяжело…

Володя сидел в кресле, чувствуя, что душа его, точно рыба в сети, колышется в нитях быстрых и путанных взглядов щуплого, коварного и всемогущего Анатолия Николаевича.

– Я и сам знал Елизавету. Неприятности ее не умаляют ее красоты. А неприятности были большие. – Глаза шефа выстрелили прямо в Володины зрачки.

Это был конец.

13

Елена принадлежала к вечному типу девушек и женщин, способных увлекаться только теми представителями противоположного пола, которые уже влюблены в их лучшую подругу или близкую приятельницу. И потому, напуская на себя сонный и скучающий вид, хоть и поспав, между тем, вполне сладко, она внимательно оценила отношения Ани и Гоши, Георгия, а также его дачку, машину и черты характера, так сказать, и почувствовала к нему сильный интерес, который уже к вечеру того же дня определила как вполне оформившуюся влюбленность. Некоторая прагматичность не отрицала чувства: ум с сердцем в ладу, вот и все.

Елена не грезила о заграничных виллах, о сыне американского миллионера, о старинном замке, где устраивает она балы для высшего света Европы. Такие мечты уже просочились в постсоветскую прессу, и многие уже выпрыгивали прямо из колонии строгого режима сразу в Штаты или Германию. Детей начинали наиболее смелые называть Артемами в честь первого официального предпринимателя – миллионера. Но Елену мало задевали необуржуазные перемены. Всем переменам суждены когда-то свои перемены: яркое остается только в кино, ну разбогатеют пятьсот человек, что с того? – остальные-то будут жить, как жили, – обыденность всегда победит. И обыватель во все времена одержит верх над любым, самым знаменитым, авантюристом.

И Елена, разумная девушка двадцати двух лет, заканчивающая факультет иностранных языков, сделала свой выбор: обыкновенное меня вполне пока устроит, надо пораньше родить, а потом, лет через восемь, буду ездить в Европу и там уж посмотрим… Фактура у Гоши что надо. Мать Елены всегда говорила: когда будешь выбирать мужа, подумай о наружности ребенка. У тебя широковат нос, тяжеловат подбородок. Ищи парня породистого: чтобы нос прямой, чтобы фигура отличная.

И Елена, достав карты, села и стала гадать. Ей падал бубновый король. Но рядом с ним розовела кудрявая дама.

Мать Елены, врач скорой, ездила сегодня по вызовам. Отца у них не было пять лет: ушел к другой, там родился ребенок… Елена в своей двухкомнатной квартире была совсем одна. И она позвонила Гоше.

– Привет, скучаешь?

– Не то чтобы да…

– А то приезжай, позовем Аньку, поотрываемся?

– Давай.

Он собрался быстро и тут же приехал. Теперь перед Еленой стояла главная задача – убрать соперницу. Позвонив Гоше, она тут же позвонила Ане.

– Ну ты как?

– Читаю.

– Я тебе вот что звоню, Анька, – Елена еще не придумала, что и как сделать. И вдруг ее осенило. – Помнишь этого, Филиппова, который с моей Викой переспал?

– Ну… и что? – Анин голос словно покачнулся.

– У них уже ничего нет, давай я возьму у нее его телефон?

– Жену нервировать?

– Семья его на даче. Он один в городе.

Аня помолчала.

– Ну, возьми…

Елена тут же позвонила Вике, Вика похмыкала, но телефон дала. Однако, Елена сама звонить почти совсем незнакомому ей Филиппову не стала.

– Приезжай сейчас ко мне, – позвала она опять по телефону Аню, – придет Гошка, мы тогда пригласим к нам и Филиппова. С мужиками интереснее, чем с мальчиками, верно?

Аня и Гоша приехали почти одновременно; он чуть раньше. Она чувствовала в себе тот непонятный озноб, который бывает у некоторых людей перед грозой – точно повышается температура. Гоша, конечно, не занимал ее совершенно. А он, раздражая Елену, смотрел только на Аню и говорил, сам того не замечая, только с ней. Ничего, думала Елена, отольются тебе мои слезки, петушок! Впрочем, таить на него зла она не собиралась, прекрасно осознавая, что его уводит.

– Гоша, – попросила она, – позвони одному мужику, попроси его к телефону, а потом дай мне трубку.

– Да ладно.

Володя действительно оказался дома.

– А я вас видел в поселке, – сказал он, когда Гоша передал трубку Елене, – у обоих такие хорошенькие девичьи фигурки. – Елена была польщена. – Скажите, как до вас добраться.

Елена быстро и четко объяснила. Через двадцать минут он уже был у них, наскоро одетый в синие джинсы и джемпер на голое тело. Грудь его, безволосая, как яйцо, немного раздосадовала Аню, которая сидела в углу, в кресле, делая вид, что внимательно читает журнал.

Гоше он не понравился с первого взгляда. Какой-то жук, подумал он, и на разбойника похож. Гоша про себя, не в слух, всегда использовал какой-то полудетский язык.

И Филиппов был явно не доволен присутствием второго.

– Я думал, здесь только дамы… – сказал он, даже не попытавшись недовольство скрыть. – Так сказать, полный накол. – Он пролагал, что с молодежью надо говорить на идиотическом жаргоне. Сейчас бы он так много отдал, чтобы сбросить лет десять и вновь стать свободным, как юный орел! – Нет, нет я не пью, – отказался он от предложенного Еленой вина, – а если пью, то много. Сейчас я работаю над статьей.

– Георгий, можно тебя на минуту, – Елена выманила Гошу в кухню. – Порежь колбасу…

Расчет был точен. Пока они отсутствовали, Филиппов мгновенно договорился с Аней. И, когда Лена и Гоша вошли, они уже стояли, готовясь уйти.

– Приносим извинения этому дому, – сказал Филиппов, торжествующе на молодого соперника посмотрев, – но мы с Анной вас покидаем. Решили побродить по вечернему городу. Лето…

– И мы… – начал было Гоша…

Но Филиппов с такой быстротой вытолкнул Аню за дверь, что Гоша даже не успел закончить фразу.

– Бежим! – Шепотом крикнул он, захлопывая дверь и глядя на Аню горячими глазами. – Погоня! – И они слетели по лестнице, словно школьники.

Городской вечер сверкал огнями, прошел дождь и блики, отсветы, огоньки плавали в лужах, пахло цветами и сигаретным дымом, откуда-то доносился старинный романс.

– А куда бежим? – Они стояли под огромным тополем, крона которого издавала монотонный шум, едва различимый в звуках вечера, но могучий по той возможной силе, котируя таил в себе зеленый лиственный рой. Она подняла глаза – их взгляды встретились.

– Давайте… ко мне.

И в нем точно оркестр зазвучал и душа его откликнулась: «Только раз бывают в жизни встречи, только раз судьбою рвется нить, только раз…»

Оставшись одни, Гоша и Елена, почувствовали совсем разное. Она – немного злорадное удовольствие, что все получилось, как она и спланировала: точно актеры, Филиппов и Аня, сыграли ею, Еленой, поставленную для них пьесу; он – печаль. Печаль Георгия была такой силы, что у него заболела голова. Сначала он хотел сразу уйти, но, представив, какая тоска по случившейся потере охватит его дома, как начнет хлопотать его усталая, одинокая мать, думая, что он, ее милый сын, ее надежда и опора, простудился, то есть пропустит занятия в университете, что у него обострился тонзиллит, а значит может быть осложнение… И он остался.

Елена приготовила кофе. Потом дала ему аспирин. Таблетка тоже не подействовала. И тут Елену осенило. То была вторая победа, может быть, гораздо более важная, чем первая – спланированное усечение подруги и вечер один на один с Гошей.

– Я умею снимать головную боль, – сказала она, – ладонями. Сядь и расслабься.

– Тоже – ведьма! – Хрипло проговорил Гоша, отдаваясь жару ее пальцев.

– А кто еще? – Она засмеялась, угадав, что держит в руках маленький ключик к его душе.

– Аня.

– Я об этом не знала. – Она сделала многозначителью паузу. – Ей нельзя верить. Она – фантазерка. А лечение биополем требует очень серьезного подхода.

– А у тебя это откуда?

– Не знаю. Но всем в институте я снимала головную и зубную боль.

И правда, боль начала понемногу отступать. Он расслабился, по телу потекло тепло. Может, самовнушение?

– А что ты еще можешь?

– Влюбить в себя на всю жизнь того, кто в меня не влюблен.

– И меня?

За окном рявкнули тормоза. У него потемнело в глазах. Он спросил это севшим голосом, уже понимая, что вошел в речную воду с желанием утонуть – а зачем, зачем теперь, когда Аня ушла с другим, ему радостно и свободно плавать на гребнях резвых кудрявых волн, на дно, на дно, в объятья русалки. И пусть внешне русалка – Аня, а Елена, скорее, похожа на веселую молодую вдову, остается только одно – утонуууууть! И поцелуй их был, как омут. И вдруг, уже кружась под водой, он натянулся, как струна, – нет, нет, не хочу тонуть! – и стал по – собачьи отфыркиваться, барахтаться, чтобы выбраться на берег. Любовницей она оказалась такой опытной, или он был еще слишком необразован в любви физической, что долго, весь следующий день, тело его тут же откликалось на любой эротический знак: обнаженную девичью коленку, картинку в журнале, женскую улыбку в метро… И тем не менее он принял трезвое решение – с Еленой больше никогда!

А она, улыбаясь на улице всем встречным парням, уже была уверена: еще одна такая встреча и цель достигнута. О, неужели я так сильна? И ей страстно хотелось скорей, скорей сходить с ним в Загс, а потом… И она улыбалась встречным парням, оценивая каждого как своего возможного любовника.

Но потом ей стало стыдно и она пришла домой, открыла блокнот, в котором иногда делала дневниковые записи, чтобы, как она шутила, скрасить себе долгую скучную старость чтением своих девических заметок, и написала крупно и отчетливо, как отличница.: «Я хочу выйти замуж за Георгия. Он – чудо! Я клянусь, что не изменю ему ни разу ни с кем!»

14

Лечащий врач вызвал Марту звонком. Значит, что-то ужасное! Она быстро собралась, позвонила Володе на работу.

– Его нет, – сказала секретарша Неля. Ей так хотелось сказать супруге шефа: «И не было сегодня совсем» – Неля была в курсе – и очень в курсе! – что Филиппов летом всегда живет один в городской квартире. Но она удержалась.

– Ушел по делам.

– Передайте ему, пожалуйста, что я уехала в больницу к маме. Меня вызывает ее врач.

– Дай Бог, все обойдется, – тут же посочувствовала Неля. Она вообще умела быстро откликаться: и сочувствовать, и осуждать, и делать нужные выводы. Секретарши, как резиденты, любила говорить, выпив рюмочку с подругами, никто о них ничего не знает, а они все обо всех. Но она несколько переоценивала свою засекреченность. Многие догадывались, что отношения ее с Филипповым несколько ближе, чем тому полагается быть. Но и эти некоторые тоже кое-что переоценивали. Тот единственный эпизод, когда нетрезвый Филиппов привез ее к себе, так и оставался пока единственным, что заставляло Нелю кусать от досады накрашенные ноготки. Мысленно, разумеется, так как ноготками она очень и очень дорожила. Досаду вызывало лишь то, что он, действуя ей на самолюбие, почему-то не предлагал больше провести вместе время, а она полагала, что такие, неформальные, отношения с шефом просто необходимы для хорошего и спокойного семейного быта: и лишние деньжата выпишут, и никогда не уволят за какие-нибудь ошибки, и мужу можно всегда сказать, что на работе ее весьма ценят. С мужем она, кстати, жила душа в душу: он верно служил своему начальнику, она – своему. Правда, в ее преданности всегда была нотка – хитринка, но на то она и женщина! И все – таки, хотя Филиппов регулярно выписывал ей премии, пока отношения их не превратились в стабильные – два раза в месяц как минимум – она покоя не чувствовала. Самолюбие тоже было задето: она что ему не понравилась? У нее хорошенькие ножки, хорошенькая мордочка…Так чего? Достоинства мужские самого Филиппова ее мало волновали, но кое-что как опытная молодая бабенка оценить она сумела и, мельком оглядев его, голого, сделала вывод: ему бы конюхом работать ай-да-ну.

О жене его, Марте, она была наслышана; ни в какую положительность той она, разумеется, не поверила: глупость! – просто «тихий омут». С такими женами жить тяжело; другая побегает, немножко изменит, немножко приврет, а дома, как Неля, сама ласка – только милая улыбка и мужу и дочери, Катюше. А эта Марта небось ходит, как пипа Соликамска… тьфу. Интересно, где Филиппов провел ночь?

И тут он появился, улыбнулся, прошел в кабинет. Мешки под глазами, но весь, как начищенный сапог. М – да.

– Владимир Иванович, вам звонила супруга. Она уехала в больницу к Ирме Оттовне.

– Что-то случилось? – Он резко повернулся. Улыбка соскользнула с его лица…

Ящерка. Вот кто она. Аня – ты маленькая Хозяйка Медной горы.

– Не знаю. – Она неинтеллигентно пожала плечами.

Он тут же вышел на улицу, поймал такси. Конечно, именно сегодня ночью с тещей должно было что-то случиться. Сегодня ночью на крышу моего дома упала крохотная ящерка с короной на голове. И она разрушила, точно глыба, крышу жилья моего. Сейчас начнется.

Он вошел в вестибюль больницы. Всегда в больницах прохладно, даже в жару. Как на кладбище. И пахнет… моргом. Мысли были неприятными для Володи, ощущения тоже, впрочем, чего можно ожидать в больнице, когда тебе навстречу везут на каталках по коридору тяжелобольных?

У тещи была отдельная палата. Анатолий Николаевич мог бы иногда в ней и переночевать – пустовала еще одна кровать. Но страшно мнительный, он после посещения больницы мылил и мылил руки. А деньги пересчитав, даже протирал ладони медицинским спиртом Марта сидела возле постели матери, на стуле. Значит, теща еще жива …. Он тоже присел на край кровати, тихо поздоровался. Жена посмотрела на него благодарным взглядом: он приехал так быстро.

– Сегодня ночью маме было очень плохо, – сказала она, – но сейчас уже лучше.

Теща попыталась повернуть голову.

– Лежите, Ирма Оттовна, не надо. – Володя склонился над ее белым лицом. – Поспите лучше.

И теща покорно прикрыла глаза.

Через несколько минут они вышли из палаты.

– Врач позвонил – нужно срочно делать операцию. Они ей вчера утром сказали об этом, а ночью у нее стало плохо с сердцем.

– Переволновалась.

– Она отказалась от операции. И врач не знает, что делать.

– А что у нее … то самое? – Он по-отцовски тревожно посмотрел на жену.

– Да. – И она, уткнувшись ему в плечо, тихо заплакала. – Врач сказал, что чем быстрее, тем лучше. Итак уже надо отрезать…

– Ногу!? – Ужаснулся он.

– Да.

Марта все плакала и плакала. Больничная обстановка, блеклый коридор, крашеный масляной краской, страшное сообщение жены, – все это вдруг лишило его сил. Ноги стали ватными и сердце закололо так сильно, что он, отстраняясь от Марты, схватился за грудь.

– Что ты? – испугалась она.

– Сердце закололо.

Они медленно пошли по коридору, миновали вестибюль, огромная люстра которого была бы уместнее в каком-нибудь более веселом театре жизни, чем здесь.

– Ну что, – он приобнял Марту, – поеду-ка я с тобой на дачу. Тебе будет сегодня одиноко.

– Там Оля. Я оставила с ней детей.

Он со стыдом подумал, что за вечер, ночь, за утро и за весь день ни разу не вспомнил о детях.

– Поеду.

Выйдя за территорию больницы, они остановили частника на иномарке. Импортные автомобили стали уже появляться. Этот сдерет, садясь в машину решил Филиппов, – овес, так сказать, нынче дорог!

Ох, и трат будет много, случись что с тещей, мелькнула мыслишка. И дом вести будет некому – что Марта? Игрушечная жена.

Оля встретила их у ворот. Младший, Мишунька, возился тут же, он ловко набирал в лопатку камушки и бросал.

– У тебя я вижу еще время бросать камни, а у меня – время собирать, так Михаил? – Володя потрепал его по черному вихру. – Живи, малец!

– Иди в дом, Ольга, – попросила Марта, – и взяла на руки сына. – Где старший?

– У соседей, смотрят видео, там и поужинают. Я дала с собой клубники и пирожки.

Дом без Ирмы Оттовны казался пустым: она так вкусно готовила, так быстро и ловко прибирала… А теперь будет– без ноги. Господи боже ты мой, глянул на Ольгу– как-то подурнела она что ли– может, переживает за мать? Круги под глазами… Да, прямо уж переживает, таскается, наверное, почем зря. И папаша ее поведение не осуждает. Почему? Это было для Володи загадкой. Марту держали как голубку в золотой клетке, а для Ольги открыли все двери – летай куда пожелаешь, только покушать всегда возвращайся к родным маменьке и папеньке. Чу – де – са.

– Ужина нет, – сказала Ольга. – Я не успела. Мишка ваш все нервы вымотал, лезет везде, то на стол забирается, то на лестницу. Пришлось с ним быть все время на улице. – Она помолчала. – Ну что там? Как мама?

Марта коротко рассказала, едва сдерживая слезы.

– А где батя? – Поинтересовался Володя.

– Лучше не спрашивай, – Ольга махнула рукой. – звонил! Конечно, там.

Слезы полились у Марты, она закрыла глаза ладонью.

Миша тут же подбежал к ней – мамоська, мамоська. – обнял ручонками ее колени.

– Все вы так, пока крошки – мамочка, мамочка, а только усы вырастут– за первой юбкой побежите!

– Да помолчи ты, – возмутился Володя, – тебе бы, Ольга, в анатомке работать!

Марта накрыла на стол; доели вчерашнюю колбасу, попили чая. Марта почти не ела. Володя тоже сначала хотел отказаться от еды – но потом вспомнив, что почти весь день провел полуголодом, съел оставшиеся пирожки и колбасу…Что делать– пока жив– хочу!

Спать и все забыть.

Филиппов поднялся по деревянной поскрипывающей лесенке наверх, разделся и тут же провалился в сон. Ему снилась деревня, луг, девочка, дружившая с ним, беленькая с веснушками на носу, она бежала по траве совсем голенькая, а он догонял ее – и, когда догнал и обнял, она вдруг забилась в его руках, а он с отвращением к себе и страхом, внезапно там, во сне, вспомнил, что он-то уже взрослый мужчина, он хотел скорее бросить ее в траву, но откуда-то вынырнула машина – она неслась прямо на него, оглушая зеленый луг ревом милицейской сирены…

– Мне сегодня такой странный сон приснился, – сказала Марта ему, когда они сели завтракать, – как будто я на берегу реки и вдруг вижу тебя, ты идешь по другому берегу с какой-то девушкой. Я кричу тебе, машу рукой, но ты не видишь меня… И последнее, что я вижу– надо мной вода.

– Ну и что, – сказал он, зевнув, – сон как сон, ничего особенного… Мне тоже привиделась какая-то ерунда. Всегда летом в жару мы спим беспокойно и потому видим всяческие сны.

– Ночь была прохладная, – вымолвила Марта, глянув на него каким-то отстраненным взглядом.

– Ты засиделась одна, – он поморщился: кусок сыра оказался несвежим. – Ни подруг, никого. Я сегодня позвоню твоей кривошейке. Пусть приедет погостит у нас денек-другой.

– Не называй ее так, – печально попросила Марта.

– Но если у нее действительно … – Он не закончил фразу. Ольга выплыла из своей комнаты, заспанная и мрачная.

– Ты чего такая? – спросил он, усмехаясь. – Лесные клопы заели?

– Сам ты клоп, – парировала она и тут же обратилась к Марте:

– Ты не в курсе, папаша сегодня вечером явится или теперь, пока мать в больнице, будет торчать у своей?

– Тебе, наверное, деньги нужны, – подмигнул Филиппов, – могу занять.

– Мне он сам нужен, а не деньги.

– Я могу ему позвонить и сказать, что ты жаждешь его видеть.

– Откуда же у тебя телефон?

– Телефон этой… – Марта запнулась. – Аглаи?

– Ага, этой людоедки. Он позвонил Неле и оставил номер, сказал, что если он будет мне нужен, звонить туда.

– Дела-а! – протянула Ольга, а Марта повернулась, сгорбилась и стала торопливо прибирать со стола.

Распадется семейка, подумал, вставая из-за стола, Филиппов, а это плохо во всех отношениях. Дай Бог теще, пусть без ноги, но хоть с десяток лет потянуть. Тесть нам всем дорог…

15

… «6 июля 19… г.

В прошлую пятницу ко мне в коридоре института подошел Дима и мы стали с ним болтать о разных институтских делах. Он проехался по поводу нашего директора, Карачарова, мол, тот все, что модно тут же берет на вооружение: сейчас вот с Агни-Йогой носится.

– Так это же хорошо, – сказала я.

– Ему бы на телевиденье!

Как-то незаметно мы вновь заговорили о Филиппове.

– А ему бы кладбищенские оградки делать, я тебе уже говорил, что его любимое занятие – рисовать орнаменты. Давно бы озолотился!

– Выходит, у нас тут каждый не на своем месте, так?

– Ты – на своем. – Он закурил и пригласил меня в субботу прокатиться по реке на теплоходе. И снова я отказалась, у меня всегда есть благородная причина отказов – больная мама.

– Так она вовсе не встает с постели?

– Да.

– Паралич?

– Частичный. И мышечная атрофия.

– Понятно.

Я, конечно, не стала ему объяснять, что к нам приходит четыре раза в неделю мамина двоюродная сестра, старая дева сорока лет, ухаживает за мамой, моет ее, и поэтому я относительно свободна.»

Я отложила дневник сестры на гостиничную тумбочку, выключила ночник. Пора спать. Окно гостиничного номера плыло в темном небе; промелькнули огни летящего самолета, Луна осветила экран телевизора и кресло, отпечатала квадраты паркета…

Бедная моя сестренка! «Относительно свободна»! Тащить на себе такой страшный крест и надеяться на какую-то еще личную жизнь. Впрочем, хорошего человека болезнь ее матери никогда бы не остановила. И что заставило сестру влюбиться в этого Филиппова, мне бы никогда не понравился такой тип, думала я, ворочаясь с боку на бок в жесткой кровати. Внешне он тоже не герой моего романа, среднего роста, брюнет. А уж как человек… Впрочем, пока я мало что могу о нем сказать. Василий Поликарпович считает, что он и виноват в смерти сестры Но так ли это? Пойму, когда дочитаю ее записки до конца… И зачем приходил Прамчук?

Утром, прямо возле лифта я столкнулась с моим гостиничным соседом и стала мучительно вспоминать, как же его зовут. Настроение у него, явно, было прекрасное: он игриво сделал мне комплимент и, шутя, предположил, что я в столь ранний час а было всего около девяти, отправляюсь на свидание.

– Вы же приехали, Дарья, по личным делам, не так ли?

Я кивнула и зашла вместе с ним в лифт.

– И он уже ждет?

– Не ждет, но иначе я его не застану. Знаете, когда человеку семьдесят, он обычно поневоле просыпается очень рано, а, проснувшись, не знает куда себя деть – и часто убегает, придумав себе важное дело: например, посещение почтамта… А мне нужно его застать.

– А вы – оригиналка, – он хмыкнул. И я вспомнила имя соседа: Андрей. У гостиницы его ждала машина. Видимо, его игривость и шутливый тон объяснялись тем, что у него неплохо здесь шли дела.

– Вас подбросить?

– Спасибо. Мне недалеко.

– Тогда вечером – вместе в ресторан? – Я неопределенно улыбнулась. Не объяснять же ему, что, конечно, мне нравятся обеспеченные мужчины, но только те, для которых деньги – средство, но отнюдь не цель передвижения по жизни. А от Андрея, как от алкоголика всегдашним перегаром, только и пахло зелеными купюрами. И случайное знакомство со мной было лишь способом на короткое время отвлечься от своей единственной страсти, чтобы после отдаться ей без всяких воспоминаний обо мне или же любой другой женщине. Так мне показалось. Я мельком глянула вслед приехавшей за ним иномарке, отметив, что номер счастливый: две семерки и две единицы. С детства я обращала внимания на числа, а порой даже считала свои шаги до школы, загадывая на определенное число, вызовут ли меня отвечать домашнее задание, которое я никогда не делала, полагаясь на свои природные способности, которые всегда меня здорово вывозили. Но, застенчивая, я все равно не любила стоять перед всем классом, чувствуя, как оценивающе смотрят на мою фигуру мальчишки и недоброжелательно перешептываются девчонки.

Анна была, наверное, все-таки красивее меня…

Я вошла в свой старый двор и постояла у облупленного фонтана. Если бы сейчас вдруг из него вырвался весенний салют воды, я бы решила, что это – счастливый знак для меня и Максима. Ведь любовь это фонтан или водопад, или июльский ливень… Но чуда не произошло: фонтан был мертв, еще во времена моего детства, он отслужил, видимо, свой срок… А кроме того сейчас март – кто включает фонтаны весной? Неужели и мой Максим, как этот старый фонтан, из отверстий которого могут вытекать только ржавые капли влаги, случайно, благодаря дождю, попавшие в его износившиеся трубы? Неужели первая любовь, о которой он мне сказал как-то мельком, опустошила его душу, иссушила ее подземные воды и у него больше нет сил и смелости любить? Не отпускает ли нам природа каждому лишь определенный запас любви? И можно ли пробудить к жизни того, кто уже свой запас истратил? Того, кто по сути, мертв? Нет, мне хочется верить, есть рецепт, способный опять заполнить прозрачный сосуд его души: это мертвая вода забвения прошлого – и прошлых чувств, и лиц, и своей боли, и живая вода моей любви– я вернусь, поцелую своего мертвого Финиста, и он проснется, проснется, да, да, да! Впрочем, расставание и расстояние так обострили мое чувство к Максиму, что я, как фантаст, нагромождаю на печальные пески разлуки гигантские замки каких-то вымышленных построений … Фонтан… Причем тут фонтан? Или цифры номера машины, на которой уехал случайный знакомый?… Хватит витать в облаках. Максим – обыкновенный человек, не наделенный особой способностью любить. Покой, семья, хороший богатый дом, – вот, что нужно ему. И это хорошо Вот они – умирающие от любви герои романов и фильмов, и моя бедная сестра, попавшая во власть гения чужого воображения. Я в тот миг даже не подозревала, как близко в своих размышлениях подошла к той правде о ее жизни и смерти, найти которую теперь стало смыслом не только моего приезда сюда, но и смыслом вообще Я чувствовала, что тайна ее любви и гибели откроет мне какое-то новое и, может быть, единственно правильное для меня, понимание жизни, возможно, и в себе я обнаружу что-то такое, о чем раньше и не подозревала!