Текст книги "Лев, глотающий солнце."

Автор книги: Мария Бушуева (Китаева)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Трактат другого такого «контактера» попал как-то в руки Филиппова: муть честная, ей – богу. Сообщает он, что был похищен непонятными существами, общавшимися с ним с помощью символов, которые они ему рисовали. Рисунки тоже были автором приведены – всякие там кресты да мандалы. Они, эти непонятные существа, принудили его вступить в сексуальный контакт с их женщиной, которая потом родила ребенка – ему, при вторичном посещении, ребенка издалека показали. Сумасшедший этот, а иначе его Филиппов определить не мог, считал, что такие гибридные люди – дети пришельцев из иных измерений и людей – находятся среди нас и уверял, что его сын будет будущим лидером человечества…

– Некоторые считают, что Карачаров держит Ольгу Леонидовну из-за ее мужа-старичка академика, – сказала Неля, откусывая от куска торта.

– Да?

Другие, правда, говорили, что академик – сам с приветом и никакой власти не имеет и держать ради старика со страстью к собиранию старых часов его супругу, которая ровно в три раза мужа моложе и во столько же раз выше и шире, Карачаров никогда не станет. Неожиданную версию, объединившую таинственно исчезнувшего брата-близнеца и дородную клубную примадонну, дал Филиппову пьющий институтский слесарь.

– Дураки вы все тупоголовые, хоть и ученые, глаза у вас на заднице: это ведь не Карачаров институтом руководит, точнее Карачаров да не тот, доктор наук в колонии срок тянет, а братец его – торгаш сидит на его месте.

– Да ну, – усомнился Филиппов, – как-то слишком сложно для правды.

– А не очень сложно будет такую секретаршу иметь ученому?

– Секретарша – да. Не фунт изюму.

– А почему он ее держит?

– Вот уж загадка так загадка, – согласился Филиппов, – ума не приложу. Может, она очень умная? – Он и здесь решил проявить осторожность. – Или еще какие достоинства имеет.

– Ерунда! – Рассердился слесарь. – Достоинство ее одно – она была любовницей нашего Карачарова еще в ту пору, когда он возглавлял магазин, работала она у него товароведом, не главным, так, седьмой спицей в колеснице, но сильно ему нравилась И вот, когда им амбиции овладели, засадил он своего брата, а сам – как бы из благородства, дабы им, Карачаровым, из науки не выпасть, и сынка своего заграницу отослать, возглавил вместо брата институт, но от Ольги – то Леонидовны по слабости сердечной отказаться не смог…Такие вот паучки-червячки.

– Дак у него и сына-то нет, – задумчиво покуривая, сказал Филиппов, на что информированный слесарь, тут же и ответил:

– Это, брат мой ученый, у того, настоящего, Карачарова сына нет, о чем в анкетах и значится, а у нашего, то есть бывшего торгового работника, сын имеется. Но об этом бумажонки умалчивают.

– Ну ладно, – вздохнув и докурив, проговорил Филиппов, – какой бы он не был – первый или второй Карачаров, – но руководитель он хороший. И эрудит.

– А на него целая шайка негров работает.

– Не понял.

Но пьющий слесарь не успел объяснить, что за негры работают на Карачарова и откуда они взялись, в подвальную мастерскую, куда и забрел Филиппов, чтобы отремонтировать кое-какую лабораторную аппаратуру, даже не отремонтировать, а только договориться о том, когда слесарь за аппаратуру возьмется, заглянул еще один завлаб – Дима, у которого работала Анна. И если со слесарем Филиппов еще мог поговорить о директоре, считая риск передачи содержания беседы секретарше или ее шефу фактически минимальным, то с завлабами, даже с приятелями, такие темы безопаснее было не поднимать и не поддерживать.

Слесарь потом еще пару раз попадался Филиппову на лестнице. Но разговора у них больше не получилось. Да Филиппов и не стремился проникнуть за таинственную завесу двойной жизни Карачарова еще глубже. Скучно станет. Совсем скучно. И не будет загадки как транквилизатора, который, однако, одновременно и слегка тонизирует. Такая вот парадоксальная таблеточка. А примешь ее, сядешь напротив шефа и вместо сердечной маяты карьериста (Филиппов любил порой над собой иронизировать) испытываешь только легкое покалывание любопытства: а вдруг и правда не доктор наук правит бал в институте, а бывший завмаг, торгаш, греховодник?

Но любопытство улетучилось, едва Карачаров предложил Филиппову возглавить филиал. Не все ли равно, к т о тебе предлагает новые возможности, сулящие большие перемены – да хоть сам черт – с большой буквы и через «о» – главное, ухватить их мгновенно – хотя бы за хвост! Не упустить! И когда Карачаров, вдруг, понизив голос и как-то косо в кресле усевшись, поинтересовался, как поживает глубокоуважаемый Анатолий Николаевич, Филиппов напрягся и опять же ощутил сердечное трепыхание – опасность! – красный свет забил в глазах.

– Переживает, – лаконично ответил Филиппов, потом помолчал и прибавил, – пытается найти утешение.

Не подстроил бы чего, изобразит, что он за меня, а пронюхает про измену тестя своему клану и подложит собаку с защитой. Придется бежать за помощью к тестю…

И вечером побежал. Точнее – позвонил. Ответила его Аглая – сама любезность, как здоровье Марты, как дети, как работа., – обо всех, обо всем расспросила, однако тестя к телефону не позвала: отдыхает. Но – как только, так сразу– она обязательно передаст.

Конечно, всех деталей Филиппов рассказывать Неле не стал: к чему? Да, в общем-то ничего не выдал ей: ни главного, ни деталей. Грубо говоря, все наврал. А где не наврал, там утаил.

Все – ради тебя, только ради тебя, милая! И предам, и продам.

30

«19 июня.

Такая была сегодня гроза! Я возвращалась от Алины – и молния врезалась в землю прямо возле кончиков моих ступней. Мне кажется, ливень означает любовь, а молния – страсть. Страсть опасна, губительна: «О как убийственно мы любим» – у Тютчева, но мне кажется, он пишет о страсти. Любовь омывает и питает, как летний, сильный дождь, любовь целебна и хоть и бывают страшные последствия тропических ливней – но у них там иная, своя символика…

Когда молний вошла в землю возле меня, я испугалась. Нет, не грозы – Филиппова…

Кстати, у Алины произошло вот что: она с мужем второй месяц не живет, они поссорились, квартира их пустует, он теперь у своей мамы, она – у своей с сыном. Ей тридцать три, она старше меня, но мы вместе работаем. Она пришла к нам в институт, правда, в другую лабораторию, месяц назад, и, несмотря на разницу в возрасте, мне с ней очень легко и весело. Алина – язва и немножко стерва. У нее большие карие глаза, иногда застывающие, как омуты, а иногда сверкающие – когда она смеется и язвит.

Мы выпили с ней по бокалу «Шампанского» и она попросила меня ей погадать. Меня научила раскладывать карты Елена.

Я взяла колоду, перетасовала и стала объяснять Алине значения выпавших ей карт и карточных сочетаний. Хотя, если честно, я и сама не все сочетания знаю, а гадаю скорее интуитивно, а главное, я, гадая, стремлюсь вселить надежду, как бы стереть все негативное.

Ей действительно выпал разрыв с мужем, но я не стала портить ей настроение, а кроме того, мне так сильно захотелось, чтобы у нее – эффектной и неглупой женщины все наладилось, что я обманула ее и предсказала ей мир в семье.

– Он тебе позвонит вот-вот, – улыбнулась я, – и предложит встретиться. – И я представила, как я стою в дверях, собираясь уходить от Алины – и раздается телефонный звонок.

И что удивительно так и получилось! Я уже стояла в дверях, собираясь идти домой, и раздался телефонный звонок и муж Алины попросил ее приехать к нему для разговора.

Провожая меня, она смеялась.

– Теперь главное мне не сразу сдаться, – сказала она, – верно?

Я кивнула.

– Только не говори мне «спасибо», а то гадание не сбудется.

– Не буду ни за что!

А едва я вышла из ее подъезда, начался ветер, поднял и закружил пыль. И вскоре полил такой ливень, что в арку своего двора я влетела совершенно мокрая. И наскочила на мужчину, который стоял там и курил. Это был Филлиппов.

– Где вас носит, донна Анна? – Поинтересовался он. – Я жду в этой норе уже почти час.

– Вас просто гроза здесь задержала, не так ли? – В тон ему ответила я.

– В моей душе давно уже гроза.

– Пойдемте пить чай!

– Нет, уже поздно, я опоздаю на электричку. Меня ждут дома.

На дачу и в Академгородок он часто ездил на электричке.

– Жаль. – И я весело засмеялась. Не знаю, что на меня нашло, но смех буквально захватил меня всю в плен – я смеялась и смеялась, и не могла остановиться. И мне казалось, что мой старый дом, и лужи, и припоздавшие капли, стекающие с полукруга арки, и небо, синеющее над соседней крышей, – весь мир мой, такой молодой, такой сильный, такой живой мир, все смеется вместе со мной.

– Ну а Мэри все хохочет, будто кто ее щекочет, – пробормотал Филиппов мрачно. Он как-то мгновенно постарел. – Другими словами, «мне грустно оттого, что весело тебе».

– Хотите, я вас провожу до вокзала, – предложила я.

– Хочу.

И мы пошли по Вокзальной магистрали мимо ЦУМа с его аляповатыми витринами, мимо длинного забора, за которым что-то начали строить, мимо тополей. Мы шли и разговаривали, и я вдруг поймала себя на том, что только помню, где мы с ним идем, только знаю, что мы прошли мимо ЦУМа, мимо забора и мимо тополей, но на самом деле ничего не замечаю – будто ступаем мы с ним по огромной пустыне, где никого и ничего нет. Я остановилась и он остановился тоже – надо было перейти через дорогу– и мы встретились с ним глазами, и его взгляд буквально опалил меня, точно невыносимо жаркое солнце пустыни. Я не знаю, сколько времени мы стояли и смотрели руг другу в глаза: я тонула в огненном свете его палящих зрачков. Но он опомнился первым.

– Опоздаю, – сказал он. И голос его прозвучал глухо и хрипловато. – А опоздание смерти подобно. Идем, Анна.

Расстались мы у виадука: у Филиппова был проездной, и он побежал, не оглядываясь по каменным ступеням моста.

Мне почему-то стыдно было смотреть ему вслед – наверное, вид его такой прозаичной, оплывающей, как горящая свеча, совсем не юношеской, а мужицкой, нет, даже какой-то бабьей фигуры мог разрушить то возникшее между нами и внутри нас, и вокруг нас огненное пространство, в плену которого умирала от страха и счастья моя душа.

Но я заставила себя оглянуться и посмотреть ему вслед.

Значит, я хотела все разрушить?!

Боже мой! И этот толстеющий, среднего роста, теряющийся в толпе человек и есть твоя любовь? – Воскликнуло мое сознание. И сердце захотело засмеяться и надо мной, и над ним, хотя бы усмехнуться иронично, хотя бы прикоснуться с помощью насмешки к холодному трезвому свету бегущей за пыльно-зелеными электричками невзрачной, плюющей на асфальт, ругающейся и вечно жрущей реальности, – и не смогло. Сердце вздрогнуло – и душа понеслась за ним вслед.

Когда я вернулась домой, тетя Саша сказала, что звонил Сережа и скоро зайдет.

8 мая 1997 г.

Перечитала. Боже, сколько времени прошло с того дня. А Филиппов не исчез из моей жизни, как исчезли все, кто нравился мне когда-то. Даже Абдуллин, с которым получилось что-то вроде семейной жизни на острове, и тот, хоть и звонит мне порой, но ничего в моей душе не пробуждает – даже воспоминаний…

Тогда я еще не могла предугадать, что стану провожать Филлиппова всегда, когда он переедет жить в Академгородок, мои провожания станут нашей традицией….

Даша, сестра моя, никогда не люби т а к никого.»

Я отодвинула тетрадку, словно змею, уставившую на меня свои немигающие глаза. Я и не могу, неспособна любить т а к – отчего же во мне появилось чувство опасной черты, за которую ступить означает очутиться в иной, н е м о е й реальности?

Белые раскрытые страницы тетради, исписанные неровным, так и не ставшим взрослым почерком сестры, глядели на меня, вызывая странное ощущение, что продолжение чтения уже таит для меня угрозу, как отчаянное вскрытие пробирки с опасными для здоровья и жизни вирусами. Змея – не только опасность, но и мудрость, но укус змеи унес маленького Принца к его звезде! – а я хочу ходить по земле, видеть свет земли, любить поземному…Поземному? Это как?

На миг сестра с ее легкой грустноватой улыбкой глянула на меня из затаенного зеркала моей собственной памяти. Любовь – это всегда другая реальность, прошептала она, поверь мне. Любовь – это единственный способ приближения к истине, данный женщине. Переступив черту, ты познаешь то сокровенное свое Я, которое в ином случае обречено так и не проклюнуться на свет. Ты уже стоишь на этой черте. Ты ступила на нее, когда встреча с княгиней обрела для тебя смысл п р е д у п р е ж д е н и я. И теперь не бойся – иди.

– Куда идти? – вслух произнесла я. И в этот момент в мою дверь резко постучали.

С трудом стряхнув с себя то ли грезы, то ли полусон, я встала и открыла дверь. И от удивления чуть не закрыла опять.

В дверях стоял Иван. Он был абсолютно трезв, немного бледен, его короткие волосы влажно блестели: я глянула, пропуская его в свой номер, в грязноватое стекло – за окном шел дождь.

– Не ожидали моего прихода? – Он остановился посередине комнаты, нервно двигая большими руками. Номер сразу показался мне мал, а потолки низкими. – Я звонил вам несколько раз, но никто не подошел к телефону. У меня, видите ли, появилась кое-какая версия. Вчера я возвращался от Василия Поликарпович и увидел свет в вашем окне… – Он запнулся. – В окне квартиры вашей сестры. Я тут же вернулся и позвонил в дверь: никто не ответил. Я снова спустился во двор и увидел, что света в окне больше нет. Я закурил и стал ждать, не выйдет ли кто из подъезда – никто не вышел. Уже было за полночь. А утром Василий Поликарпович видел у себя во дворе старого поклонника Анны – Сергея Дубровина. У меня нет, разумеется, доказательств, что именно он бывает в этой квартире… но…

– Но вы думаете, Иван, что именно у него могли быть вторые ключи?

– Думаю так.

– Подождите-ка, – я присела на край кровати, – и не стойте, вот кресло. – Я показала рукой, что Иван тоже может сесть. – Никаких упоминаний о Сергее Дубровине пока в дневнике нет… Хотя… – Я поспешно взяла тетрадку и вновь перечитала последнюю страницу. – Вот, очень давно, она писала, что к ней должен придти какой-то Сережа. Это мог быть этот… Дубинин?

– Дубровин, – поправил меня Иван.

– Они с ним сколько лет были знакомы?

– Да чуть ли не с детства.

– Я о таком не слышала.

– Значит, с юности.

– И кто он такой? Вы говорите – ее приятель?

– Я видел его несколько раз, а Василий Поликарпович неплохо знал. Он ведь опекал Анну.

– Кто? – не поняла я.

– Старик. – Иван помолчал. – И Дубровин как бы опекал. Иногда покупал ей продукты. По крайней мере, после того, как ее личная жизнь с художником не задалась и она вернулась домой.

– А может ключи у художника? Это как-то было бы оправданнее.

– Ну что вы! С художником она жила несколько лет назад… И при мне он не появлялся ни разу. Конечно, на всякий случай его стоит найти. Фамилия его, говорил Василий Поликарпович, то ли Бугаев, то ли Абдуев. Я уточню. А вот адрес Сергея Дубровина, точнее Сергея Александровича Дубровина, так как он уже далеко не мальчик, я вам принес. – И бывший эксперт-криминалист протянул мне листок. – Наведайтесь лучше вы. По праву сестры. А то – спугнем, если что. И позвоните мне.

Я проводила Ивана до лифта и вернулась к себе.

Что еще за Дубровин? Совсем забыв о том, что еще час назад страницы дневника вызывали у меня какой-то необъяснимый страх, я поспешно взяла записки и начала читать, надеясь узнать о загадочном посетителе пустой квартиры хоть что-то.

И сестра тут же помогла мне.

«Филиппов позвонил мне в два часа ночи, читал свою статью, написанную им для Академгородской газеты. Вообще он тяготеет к публичным высказываниям и выступлениям: если нужно рассказать по местному телевиденью про наш институт, всегда выбирают его. Между прочим, сразу после первой нашей встречи в коридоре, я увидела его по телевизору. И образ его как-то раздвоился: возможно, именно благодаря экрану, мне стало казаться, что один Филиппов – обыкновенный сотрудник, а показанный мне на экране второй Филиппов точно всплыл из глубины моей души – я так долго всматривалась в его лицо, не слушая его ответов на вопросы ведущей телепередачи, что он будто стал моим сновидным, пришедшим из глубины веков, может быть, из генетической прапамяти, образом – образом мужчины, которого могли любить мои прабабушки, или, еще вероятнее, я сама в одном из прошлых воплощений. Может быть, если бы я смотрела телевизор не одна, а с кем-нибудь, и не вечером, перед сном, его лицо не сумело бы приобрести надо мной такую магическую власть?

Сегодня я страшно не выспалась. И не только потому, что Филиппов разбудил меня, благо телефон всегда возле своего дивана, но еще из-за прихода Сережки, проторчавшего у меня до одиннадцати вечера.

С Сережкой мы вместе учились, правда, он пришел на факультет психологии после четырех курсов технического вуза. Кажется, он и в армии успел послужить, точно не помню.

Он женат: женился на своей соседке по площадке – она забеременела. Так что у него уже есть дочка. Потом родители его жены переехали в какой-то новый район, и Сережкина семья теперь живет от него далеко. Он так и не стал пока нормальным семьянином.

С ним мы друзья. Я люблю его как брата. Во мне заложено от природы желание иметь много братьев и сестер, но даже одну мою сестричку и ту увезли от меня! И вот, наверное, от одиночества, я так и привязалась к Сережке, мама которого, Ангелина Петровна, тоже меня любит и даже сказала мне, что у нее должен был родиться второй ребенок, скорее всего, девочка, но врачи запретили рожать, приказали прервать беременность.

– Моя дочь походила бы на тебя, – как-то шепнула мне она, пока Сережка готовил в кухне чай.

Еще когда я училась на первом курсе, а Сережка на третьем, мы с ним как-то вместе возвращались из института. Был холодный зимний вечер, Сережка не мерз в своем милицейском тулупе – он вообще любит старые вещи, однажды я иду по проспекту, слышу грохот – это едет развалина-мотороллер, а в нем перепачканный мазутом Сережка – ну лягушонка в коробчонке, да и только!

А вот я тогда замерзла, когда мы возвращались из института, и пока мы стояли у моего подъезда и глядели на звезды, а Сережка бормотал стихи, я страшно простудилась и потом провалялась две недели в постели.

Он, как Бемби, возникал из моего температурного забытья, с ним прилетал запах лесной малины и чая из шиповника. Это посылала мне его мама.

Вообще Сережке я доверяю как дневнику, и порой, вместо того, чтобы записать что-то, я рассказываю ему об этом вечером по телефону.

Однажды моя тетка сказала маме:

– Вот за кого нужно выходить Анне замуж – за Сережу. Он мягкий, как теленок.

А мама моя неожиданно вспылила:

– Правильно Лена мне сказала: он – Пикколо Бамбини! Замуж за него я никогда не позволю ей выйти!

Я тогда не знала, кто такой Пикколо Бамбини, пришлось поинтересоваться у Елены, которая тут же напела мне песенку Вертинского о несчастном и преданном цирковой балерине клоуне…

То же мне – подруга! Знает, что мама больна, очень впечатлительна, зачем говорить так о моих друзьях! Ведь улучила минутку, когда меня как-то дожидалась! Хорошо, что, утонув в своем семейном болоте, она перестала у меня бывать, а то сплетничала бы еще!

Но малыш у них с Гошей чудный! Я видела ее маму, она везла его в коляске – в голубых ползуночках и сам голубоглазый – прелесть!»

31

Итак, Пикколо Бамбинии! Полинялый балаган начала века. Как прорвалась сентиментальная и самоироничная стилизация в наше время? Точно так же, наверное, как шатер цирка очутился на площади современного микрорайона и вместе с ним раскрашенное чучело мамонта, приводимое в движение примитивными кнопками и проржавевшими от дождей и мокрого снега железными рычагами.

Все хорошо, что хорошо кончается. Так говорят. Но балерина мертва, а Пикколо Бамбини зачем-то тайно открывает дверь ее пустой квартиры и подбрасывает на старый палас фото ее сестры… Зачем? Я могу еще предположить, что он трогательно плачет в пушистое полотенце. Но почему он отвечает по телефону женским голосом? Бывает в квартире с какой-нибудь Коломбиной?

Нет, по-моему, здесь что-то не сходится. Возможно, Иван ошибся, и все-таки нужно искать художника?

Но я уже стояла возле желто-зеленой, точнее когда-то желто-зеленой панельной пятиэтажки под номером 6, возле третьего подъезда.

Ну что ж… Схожу, посмотрю на этого верного оруженосца – что, собственно, я теряю? Хлопнула дверь подъезда: какая-то весьма обширная тетка протиснулась из дверей наружу. Княгиня Хованская! Я почувствовала легкий, но неприятный спазм в солнечном сплетении. Толстуха прошла рядом – и я поняла, что обозналась. Но какое-то сосущее чувство, словно подавленный голод, не оставляло меня, пока я поднималась по плоским ступеням на третий этаж, и, когда наконец после моего долгого упрямого звонка Дубровин открыл мне, я ощутила внезапную слабость, как человек, увидевший после хронического недоедания, на дороге не хлеб, не молоко – а яркую конфету и пакетик импортного сока.

Передо мной стоял мужчина лет тридцати восьми, но судя по стилю одежды и прически, явно, относящийся к вечным мальчикам. Впрочем, если бы из дневника сестры я не узнала, что он ее старше, я бы решила, что ему лет тридцать… Среднего роста, с меньшевистской бородкой, с яркими глазами…

– Вы сестра Анны, – сказал он, глядя на меня, – и очень на нее похожи.

– Да?

– Я ждал, что вы придете. – Он так сильно побледнел, что под глазами сразу же обозначились темные круги. – Я даже хотел вас найти сам.

– Видите ли, – сказала я растерянно, – мне ничего не было о вас известно.

– Простите, – опомнился он, – проходите в комнату.

Я прошла в его комнату. Несколько других дверей, выходящих в крохотный коридор, были закрыты. Меня поразил царящий здесь беспорядок: казалось, в этой комнате никто не живет очень давно – во всех углах пылились коробки и завязанные, чем-то набитые рюкзаки, а под потолком, на обыкновенной веревке, какие мне приходилось видеть в дачных дворах, висели спортивные брюки и майки.

Перехватив мой исследующий взгляд, он улыбнулся в усы.

– Холостяцкий быт, – сказал он, – не пугайтесь.

Он убрал старые журналы с такого же старого кресла, на котором даже распоролась обивка, – и предложил мне сесть. По степени изношенности мебель Дубровина мало отличалась от полированных инвалидов Василия Поликарповича.

– Да я собственно к вам с одним вопросом, – лучше спросить его о ключах к сестриной квартире напрямую. – Вы бываете в квартире Анны?

– Почему вы так решили?

То ли он и в самом деле удивился, то ли сделал вид, что вопрос для него неожиданен.

– Вас там видели.

– У меня бухгалтер живет в соседнем подъезде. Мне приходится ездить к ней: знаете ли, налоговая инспекция, квартальные отчеты… – И он широко улыбнулся. Но лицо его было бледным по-прежнему.

Так, выходит круг замкнулся, и я попала в тупик. Если Дубровин был – и не раз – у своего бухгалтера – он, видимо, занимается коммерцией – то Василий Поликарпович, встретивший его во дворе, дал Ивану, говоря языком литературных сыщиков, ложный след. Мне оставалось встать, проститься и уйти. Пожалуй, следовало бы и попросить извинения за неожиданное вторжение и нелепый вопрос, но я не стала этого делать.

– А вы хотели меня найти? – Спросила я, не столько из желания узнать, зачем Дубровину я понадобилась, сколько из стремления выйти иначе из неловкого положения.

– Хотел. – Он начал нервно ходит по комнате и заговорил очень громко, почти закричал, и, несмотря на свой средний рост, сразу произвел в небольшой комнате столько суеты, что у меня тут же зарябило в глазах. Вдруг он резко остановился.

– Я любил ее! Я любил Анну! И сейчас, сейчас помню о ней каждую секунду. Мы были знакомы много лет. Может быть, и она любила меня… Но я не мог на ней жениться, когда она этого хотела. У меня уже была семья. Сейчас я один, все давно распалось. А потом, когда у нас с Анной… ну, в общем, я не стану предаваться эксгибиционизму. Потом мне перешел дорогу Филиппов! Я уверен, она только позволяла ему себя любить, как позволила потом и погубить себя… Он, бесспорно он, на девяносто процентов виноват в том, что случилось! Она была самолюбива, не могла мне простить… Знаете, однажды мы с Филипповым встретились у нее, познакомились – и он, прикинувшись ее защитником, вскоре оговорил меня… Да вы, наверное, уже прочитали об этом в ее дневнике?

– Вы знаете о дневнике?

– Господи! – Он картинно заломил руки. – Я сам был ее дневником! Она или рассказывала мне обо всем, что с ней происходило, или читала фрагменты своих записок… – Он вновь начал бегать по комнате. – Вы так похожи! Так похожи! – Кричал он – Это что-то невероятное!

Откровенно говоря, я никогда не думала о своем особом сходстве с сестрой. Может быть, у них, у всех, кто твердит мне о нашей с Анной похожести, какая-то оптическая иллюзия? Или я, живя сейчас здесь, невольно, как актриса, начала вживаться в ее образ?

– Простите, но мне надо идти, – сказала я, с трудом поднимаясь из ямы продавленного кресла. – Если хотите, позвоните мне в гостиницу. Но, скорее всего, через несколько дней мне придется улететь домой. А то вот-вот с работы выгонят…

– Я позвоню! – Он помог мне надеть полушубок. – Или заеду за вами завтра. Завтра можно?

– Пожалуй. – Мне хотелось отказаться от встреч с Дубровиным, но я никогда не умела говорить «нет». Воспитание!

– Давайте я вас повожу по городу. Вы давно не были у нас? Лет пятнадцать?

– Больше двадцати.

– Проводит вас?

– Спасибо, не надо. Меня ждут, – солгала я, а, чтобы ложь получила плотскую вещественность правды, ярко представила стоящего на углу Андрея.

И он и в самом деле стоял на углу. Только не возле дома Дубровина, а рядом с гостиницей, которую, кстати, называл на западный манер «отелем». Стоял и грузил в машину свой чемодан и дорожные сумки.

– Отчаливаю, – увидев меня, произнес он, с полуулыбкой, – желаю и вам того же. Осточертело здесь.

– И мне, – призналась я.

– Квартиру купил, – он закрыл багажник машины, выпрямился и наконец, улыбнулся широко и спокойно. – Но пришлось проявить осторожность… У вас есть минутка-другая?

– Конечно.

– Хочу вас поучить уму-разуму.

– Ну, поучите, – усмехнулась я. – Я вас слушаю.

– Сядьте ко мне в машину, а то холодно. Да и не стоит, чтобы чьи-нибудь уши нас запеленговали.

В машине было тепло: работала печка, из магнитолы текла тихая музыка. Сейчас бы сидеть и ехать хоть куда, ехать долго-долго… Закрыть глаза и очнуться в Крыму. Пусть машина медленно движется по шоссе мимо долгого моря, пусть в открытое окно залетают запахи сухой горячей травы и каких-то неизвестных мне цветов. А потом выйти, скинуть белую блузку и шорты, оставив на теле только тоненькие полоски купальника, и нырнуть в теплую воду. И качаться на волнах, и смотреть в небо, по которому скользит и скользит вечный парус одинокий…

Но Андрей быстро вернул меня к реальности тяжелого индустриального города, заговорив об агентстве недвижимости. Оказывается, продавать или покупать квартиру весьма опасно. Какой-то отдаленный шум о криминальных делах, связанных с недвижимостью, доносился и до меня, растворяясь среди болтовни театральных актрисулек. Ой, как я, оказывается, соскучилась по ним! По их миленьким мордашкам По их коротеньким ножкам! По их притворным слезам и вульгарному смеху!

– Чуть не нагрели меня, – рассказывал Андрей, – предложили однокомнатную квартиру в центре, я глянул – понравилось, как раз для моих ребят командировочных, и ремонта особого не требуется, просмотрел документы, вроде все в порядке, были прописаны двое взрослых, муж и жена, но выписались… Уже собрался оформлять договор, и тут что-то меня дернуло пойти к соседям, причем к соседям этажом ниже. Позвонил, открыл старик, объяснил я ему, мол, продал в другом городе квартиру, хочу купить под ним, что за люди в ней жили, не может ли быть так, что кто-то на квартиру заявит свои права уже после того, как я стану ее собственником. Отчего же не заявить права, говорит старикан, когда у них двое сыновей, оба в интернате, они же попивающие. А сыновья, как известно, имеют полное право на свое жилье. Откуда же, спрашиваю, вы о них знаете, если они в интернате? Так они только с полгода в интернате, как начали эти бессовестные жулики квартиру продавать, а до этого, знай, каждое утро скакали над моей бедной головой.

– Кстати, вашего соседа мужики из агентства обхаживают.

– Какого соседа? – не сразу поняла я.

– По площадке.

– Василия Поликарповича?

– Я не знаю его имени-отчества.

– А откуда знаете, что обхаживают?

– Предлагали мне его квартиру.

– Как? Разве он продает?!

– Сказали, что ему – однокомнатную в том же околотке найдут… Что-то не верится мне…

– Во дурак-то.

– И я думаю, что его наколют, как червячка на крючок. Я червяка не проглотил – другой сцапает и попадется. Будьте осторожны, Дашенька… – В голосе Андрея прозвучали нотки нежности, и я простила ему… что? Ах, Боже мой, я засмеялась в душе, простила его измену, конечно!

– Буду осторожна.

– И лучше найдите своего юриста для заключения сделки. А главное, не ходите заключать договор и получать деньги без сопровождающих мужчин. Я бы с удовольствием вас и сам сопроводил. Но – пора в путь! Жена и детки малые плачут.

– Мне будет вас недоставать, – призналась я, чувствуя, что меня начинает мягко, но упорно обнимать прилетевшая грусть. – Мне одиноко здесь. А квартира как стояла, так и стоит. Может быть, я буду ее просто обменивать. Не торчать же мне здесь до окончания века.

– До окончания века осталось всего – то уже ничего, дорогая Дашенька, но за короткий срок может произойти множество перемен: одних посадят, других освободят, у одних отнимут, а другим отдадут. Хотя мне бы лично больше никаких перемен не хотелось. Только если в обратную сторону – к милому сердцу Ильичу!

– Вам, Андрей, наверное, пора, – сказала я, – да и мне пора.

Он вышел из машины и галантно помог мне сделать тоже.

– Адресок ваш я уже имею, – засмеялся он, – чего не сделает администратор за небольшую ласку! А вот вам моя визитка.

Я взяла бумажку и не глядя, засунула себе в сумочку.

– Но не беспокойтесь, без вашего сигнала, я беспокоить вас звонками и визитами не стану.

Он махнул рукой, сел в машину – и оглушительно просигналив, оставил после себя два узорных мокрых следа на весеннем асфальте.

Поднявшись к себе в номер, я немного поразмыслила, затем села к телефону и набрала номер Дубровина. Ну, в конце концов, на кого еще я могу положиться в этом городе? Кто еще может пойти со мной за деньгами? Дубровин, видно сразу, настолько высокого мнения о самом себе, что никогда не опустится до обмана. Если не посчитает, конечно, обман средством воспитания. Иван хоть и бывший мент, но пьяница, Андрей уехал…