Лев, глотающий солнце.

Текст добавлен: 28 сентября 2016, 23:35

Текст книги "Лев, глотающий солнце."

Автор книги: Мария Бушуева (Китаева)

Жанр:

Современная проза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

Назад к карточке книги

– С деньгами связываться не будем, – сказал он Ивану, – пусть приезжает сестра и сама с нами рассчитывается.

Он засмеялся, открыто и радостно, открывая редкие, частично золотые, как у овощеторговца, мелкие, ровные зубы.

Через сутки я была уже дома.

ЭПИЛОГ

Прошло почти два года – и про город Н я постаралась забыть. Все, что происходило там, отсюда, из моей нормальной, обычной и, оказывается, такой счастливой жизни, с самого начала моего приезда домой предстало странным и пугающим, как неправдоподобный сон, или, скорее, как чужой овеществленный бред, в который я зачем-то попала…

Порой воспоминания, нахлынув, начинали снова мучить меня, но я поспешно отгоняла их, и они уносились прочь – так веселый, летний ветер разгоняет стайку налетевших откуда-то издалека, сбившихся в темную сеть маленьких, злых облачков…

Время, проведенное в городе Н, выпало из моей жизни, и, вернувшись, я ощутила себя так, точно и мое тело, и моя душа очень долго были в анабиозе и вот – я очнулась – такая же молодая и жизнерадостная, какой была до странного моего путешествия.

Если бы не редкие телефонные звонки Дубровина, ставящего меня в известность, что квартира, точно компьютер, почему-то «зависла» и никак не продается, я бы уже решила, что никакого города Н вообще не было в моей жизни никогда. Все, что я слышала от него о живущих там, знакомых мне людях, вызывало у меня чувство болезненное и неприятное – так, возможно, порой дает о себе знать старый шрам. Но впечатление моментально рассеивалось, стоило мне положить трубку.

Отец старался не говорить о старшей дочери, видимо, чтобы заглушить свое чувство вины, а моя любовь к Анне и память о ней приобрели тот здоровый, обыденный характер, какой свойственен всем человеческим воспоминаниям, не имеющим власти над вечным ходом и постоянно возрождающейся силой нескончаемой жизни…

За эти два года произошло многое: я сменила место работы и потеряла Максима, но, впрочем, расскажу все по порядку.

Когда я вернулась домой, моя однокомнатная квартира, заставленная картинами и рисунками, заваленная книгами, встретила меня тем же любимым мной с детства запахом красок и дерева.

Лишь пыль огорчила меня: она, как серый мышиный ковер, укрыла пол, мягко укутала письменный стол и компьютер. Но разве трудно было смахнуть ее влажной щеткой? Что я сразу и сделала…

В кухне на столе серебрилась старинная конфетница, принадлежавшая еще моей прабабушке. Над телефоном, стоящим на кухонном стуле, висела тонкая нить паутины, а на ней, едва покачиваясь, висел крупный паук. Я осторожно сняла паука мягкой салфеткой и выбросила через форточку на балкон: на улице тепло, плети свои сети там, хозяйка вернулась!

Я позвонила отцу, он высказал обиду и удивление, что младшая дочь куда-то исчезла, не поставив их в известность. Извинившись, я пообещала его навестить и все рассказать. Ведь он ничего не знал о том, что его старшей дочери больше среди нас не было.

Меня тянуло скорее увидеть Максима как он? Помнит ли он меня?

Прежде чем ему позвонить, я заварила кофе, села в кресло и постаралась представить, где он и что с ним: его квартира… коридор… Сегодня суббота. На даче? Мысленно я прошла по неширокой тропе от электрички к его даче, привычно перекинула руку через темно-зеленый забор, нащупала крючок, открыла калитку. Новое крыльцо… Надо же, сколько перемен. Не женился ли он?

Свежая, но хмуроватая зелень теснилась возле крыльца. Пахло низким сладковатым запахом каких-то цветов. По кирпичной стене дачи ползли вьющие стебли. В темной от времени, высокой бочке плавали белые и сиреневые лепестки флоксов… Я поднялась по ступеням, зашла в приоткрытую дверь, не постучав. Красивая старинная мебель освещена была приглушенным, рассеянным светом, проникающим сквозь тюль, а над диваном горела, несмотря на то, что еще не вечерело, витиеватое бра. Под ним сидела и что-то шила пожилая женщина, почти старуха с пышными, еще не полностью седыми волосами, убранными в красивый узел. Она слегка вздрогнула, увидев меня в дверях, оторвалась от шитья и неприветливо поинтересовалась, кто я такая и что ищу в ее доме. Она не узнала меня. Ищу вашего сына, сказала я просто. Лучше вам уйти, сказала она, он отправился на станцию провожать свою жену. Он возвращается к своей бывшей жене. Вам лучше уйти, повторила она и повелительно сдвинула брови.

Ее слово всегда было для Максима законом. Встречать Новый год с ней, ездить с ней на дачу, смотреть вместе с ней телевизор – все это было для Максима самым главным и необходимым. Он походил на Кая, попавшего в плен к Снежной Королеве.

Когда-то она была очень красива, впрочем, некоторые лица к старости приобретают черты значительности, как бы намекающие на былую красоту, которой никогда не было.

Я попрощалась с ней и вышла. Снова мокрые листья на дачной тропинке ткнулись мне в лицо, стряхнув на мою еще незагорелую кожу голубоватые капли. И снова скрипнула калитка. О, эти деревянные калитки на старых дачах моего детства!.. И лопухи, и крапива у забора, и словоохотливая соседка с банкой козьего молока…

Я неторопливо шла через дачный лесок и только успела взойти на небольшой, но крутой мостик над мелкой речушкой, как на тот же голубой, в некоторых местах сильно облупленный мостик, с противоположной стороны, взбежал Максим.

Он несколько обрюзг и лицо его стало каким-то серым и помятым.

Мы вернулись на дачу, но вошли уже не через комнаты его матери, профиль которой мелькнул за тюлевой шторой и снова исчез, а через пристройку, прячущуюся в густых влажных яблонях и кустах смородины.

И ночью, когда мы вышли в сад, я, прижавшись к его плечу, едва не плакала: так было чудесно стоять под шумящей листвой, под небесным куполом, полным звезд и огней от мчащихся самолетов, в ароматах еще не перевалившего через свою середину, любимого, среднерусского лета…

– Будешь курить? – Максим закурил и, улыбаясь, протянул мне пачку.

– Что ты… Я никогда не курила. И вина не пью. Забыл?

– Не забыл – Он обнял меня. – Просто проверял.

– Ты всегда, и раньше, слишком долго и много проверял меня, – я потерлась лбом о его руку.

– Ревновал.

– А сейчас?

Он помолчал, погасил сигарету и вдохнул, подняв лицо к небу, сладкий, влекущий, волшебный запах прекрасной летней ночи.

– Ты любишь меня? – Я спросила то, что спрашивают все женщины в мире. – Любишь?

– Думаю, что люблю. – Голос его дрогнул и, наклонившись ко мне, он поцеловал меня в стриженый висок.

То, что я жду ребенка, я почувствовала уже утром. Думаю, женщины, вопреки сомнению врачей, с первого же дня способны ощущать в себе зародившуюся жизнь. Такое мое убеждение.

Мы договорились, что Максим позвонит вечером и я, счастливая, летала по квартире, наводя порядок и красоту.

Но он не позвонил ни в этот вечер, ни в следующий. Городской телефон его не отвечал. А когда я думала о нем, на меня накатывались вдруг такие ужасы, что сердце сразу падало и куда-то неслось, как под откос потерявшая управление машина.

Я выдержала только неделю. В следующую субботу я снова стояла перед новым крыльцом, потому что дверь в пристройку была закрыта на ключ и никто не отзывался на звонок.

Его мать, высокая и седая, застыла посреди комнаты и смотрела прямо на меня, не мигая. Наверное, она слышала мои шаги и видела в окно, что я иду через двор.

– Зачем вы снова пришли? – Спросила она, сдвинув своенравные брови. – Я узнала Вас, вы уехали, бросили его, вы разбили его жизнь! Если бы не бывшая его жена, пришедшая ему на помощь…

– На мне нет вины, поверьте!

– Я не верю вам.

– Я смогу, смогу все объяснить Максиму.

– Поздно.

– Поздно?!.

– Для вас его больше нет.

…и только улитки на темно-зеленой листве, и только голубоватые лепестки на зацветающей воде…

Дочка родилась, и я, несмотря на пережитое, несмотря на потерю Максима и все трудности, связанные с положением одинокой матери, была счастлива, потому что все складывалось очень удачно для нас с ней: мне повезло с работой – новый экспериментальный театр и приличный заработок, большую часть времени я проводила дома, а когда бывала в театре, брала девочку с собой – она забавно висела в сумке-кенгуру и таращила глазенки на яркую, шумную, веселую толпу артистов и помрежей.

Я хотела назвать ее Анной, но в последний момент передумала и дала ей другое имя – Полина. Так звали мать Максима. Она так и не узнала, что у нее появилась внучка. Может быть, кто-то на моем месте поступил бы иначе, но ни звонить, ни посылать фотографий малышки ее родной бабушке я не стала. Что делать – у каждого свой характер…

Вскоре в тот театр, куда я устроилась, перешел Иванченко.

– Знаешь, без тебя мне скучно, – просто сказал он и пригласил меня зайти в кафе выпить кофе.

За окном стояло жуткое гудение и немыслимый рев машин. Налетали друг на друга бегущие пешеходы…

– Ты стала какая-то… – Иванченко помолчал, подыскивая слова. Но так и не нашел – и оборвал фразу.

– Какая

– Как будто ты и не ты… Не могу объяснить. – И он снова замолчал, небольшими глотками отпивая кофе.

Когда Полине было около года опять позвонил Дубровин.

Из прошлого разговора с ним я узнала, что Иван, друг Василия Поликарповича, окончательно спился…

– Видел его, – говорил Дубровин, – оборванный, грязный, как бомж.

– Жалко.

– Жалко. Погибший человек.

– А что со стариком?

– Представления не имею. Я с Иваном, как ты понимаешь, не разговаривал.

Однако, квартира была, по словам Дубровина, точно заколдованной – уже третье агентство недвижимости расторгало договор.

Но на этот раз его звонок был радостным: квартира продана, деньги лежат в банке – в ячейке. Он просил меня приехать.

Я объяснила, что не смогу.

– Ты вышла замуж?

– Замуж? Нет, замуж я не вышла…

Мы помолчали.

– В следующий понедельник я буду пролетом в Шереметьево – черт дернул связаться с швейцарцами, теперь торгую их палками – он не уточнил – какими, – будь проклята эта буржуазная жизнь! У меня все равно зависают несколько часов между рейсами и я заскочу к тебе.

Он позвонил из аэропорта: еду.

Странное чувство овладело мной – я и хотела его увидеть, и боялась. Вдруг снова я попаду, как в паутину, в капкан чужой памяти?

Дитя благополучно посапывало в своей постели, я зашла в кухню, чтобы включить чайник и выпить чаю. Надо ведь чем-то Дубровина угостить. Купить торт?

Я сбегала в магазин. Пока я отстояла небольшую очередь в кондитерском отделе, пока оплатила покупку в кассе, Дубровин уже приехал: терпеливо ждал перед моей запертой дверью, поставив между ногами новый черный чемоданчик.

– Ты где это бродишь?

Открыв дверь, я срочно заварила чай, и, пока мы ели торт, успела рассказать Дубровину о театре и о Иванченко., который был в театре главными художником Из моего рассказа вырисовывался образ человека одаренного, милого и немного забавного. Мы с Дубровиным посмеялись – и тени минувшего, как поется в одном из красивых романсов, перестали меня пугать.

– Когда я приношу очередной эскиз декораций, он так радуется и так удивляется…

– Ты, видимо, очень стараешься произвести на него впечатление?

– Я просто делаю свою работу.

– Но согласись, тебе нравится, когда он так реагирует? – Улыбнулся Дубровин. – Ну, честно, нравится?

– В общем, да, – призналась я, – мне даже хочется, чтобы так было всегда!

– Что было всегда?

– Ну… – Я смутилась. – Сама не знаю. – Ну, может быть, чтобы кто-то, пусть не он, а кто-то другой, всегда так радовался, ну да, удивлялся и радовался!

– Давай это буду я! – С готовностью пошутил он.

– Ты не умеешь, – сказала я грустно. – Основная твоя беда – ты не умеешь радоваться.

С его губ сползла улыбка.

– Мы с Анной были одинаковы, и у нее веселье плохо получалось, сказал он.

– Мне она казалось жизнерадостной, сильной…

– Только маска… – Он вздохнул. – А вот ты другая. Совсем другая.

– А ты всегда общался не со мной, а с ней…

– Ну ладно, давай о делах, – он открыл свой черный «кейс», из которого тут же посыпались какие-то мятые бумаги. – А вот, нашел!

– Кстати, – он поднял голову и хмуро посмотрел на меня, – старика-то соседа, помнишь он полгода назад совсем спятил – натравил на меня каких-то двух родственников подростков-наркоманов и они угрожали мне и пытались вымогать деньги.

– Почему ты решил, что это Василий Поликарпович? – Пораженно спросила я.

– Один парень представился его внуком и требовал вернуть старику какой-то мифический долг – якобы твоя сестра заняла у него… сколько ты думаешь?

– Сколько?

– Сто тысяч! Комедия!

– И что дальше? Ты испугался?

– Я? Ну. В общем, неприятно было сильно. Сама понимаешь. И я взял да и позвонил Василию Поликарповичу, нашел его телефон через компьютерную. адресную книгу, ну и все ему высказал, милицией не пригрозил – зачем? Мне только могло быть хуже, а по-другому пугнул, говорю, у меня есть «крыша», ну то есть ребята, которые с вашими, говорю, подростками как следуют поговорят. А вам, сказал, Василий Поликарпович, должно быть стыдно, что вы такими делами занимаетесь. Вот ему, должно быть, и стало стыдно, – Дубровин грустно усмехнулся.

– То есть?

– Да так нелепо получилось

– Говори же! Что получилось нелепо!?

– Ну в общем сыграл в ящик старик. В тот же вечер. Я решил к нему на следующий день зайти – осадок от разговора остался неприятный, думаю, приду, подкину немного деньжат, поговорю дружелюбно. Прихожу, дверь открыта, меня встречает пьяный, оборванный Иван и кричит, что он был вчера вечером у старика, тот, оказывается, при нем со мной разговаривал, обвиняет меня, что я виноват, Василий Поликарпович так после разговора со мной расстроился, послал за водкой, выпил и тут же отдал Богу душу.

– Жаль старика.

– И мне жаль. Виноватым я, конечно, себя не чувствую. Но похоронить помог. Даже священника пригласил, чтобы Василия Поликарповича отпели как полагается: он был крещеный.

– А парни?

– Я встретил их на похоронах, сунул одному из них в рублях пятьсот баксов – и они остались довольны.

– Так ты и на похоронах был?

– Пришлось. Все получилось неплохо… И, кстати, там же и выяснилось, старуха одна, черная, как ворона, сказала, что у Василия Поликарповича были какие-то родовитые предки… Я не стал вдаваться в подробности: а тебе это надо, спросил себя, и ответил: не надо. Вырвался от черной старухи и был таков. Каждому – свое.

– Дубровин привез мне деньги, полученные за квартиру, а когда я предложила ему часть, отмахнулся: «Я все-таки не такой болван как вы с сестрой обо мне думали, я продал твою квартиру дороже, чем ты просила. Ты уж совсем снизила цену. Так что свой барыш я уже получил. Тем более с кое-каким риском все-таки продажа была связана. Помнишь, то агентство, в которое ты обратилась сначала?

– Конечно.

– Оказалась просто шайка: находили стариков, заставляли писать дарственные, а за некоторых и сами строчили, а потом старички-маразматики тихо исчезали, а их квартиры продавали по доверенности… Совсем случайно эти деятели попались: родственник, заинтересованный в квартире, решил навестить свою старую то ли тетку, то ли двоюродную бабку… Позвонил ей с выказала, а женский голосок его и спрашивает: «Вы хотите купить квартиру?» Он сориентировался и сказал: «Хочу купить, да». Смелый попался паренек. И удачливый – остался жив. Но, благодаря ему, все и обнаружилось! – Дубровин помолчал. Молчала и я. Рассказ его не поразил меня: такие ужасные дела случались и в других городах – возвращение частной собственности многим помутило разум…

– А я хочу купить себе дом где-нибудь на русском севере, – наконец проговорил Дубровин. – Деревянный старый дом. Вот, – он кивнул в сторону моей дочурки, которая уже проснулась и с удивленной улыбкой села на постели: спокойная, улыбчивая, она никогда, просыпаясь, не плакала, – будете ко мне приезжать на лето… – Он не задал о девочке ни одного вопроса, и, честно говоря, я была этому рада.

– Спасибо. – Я подошла к кроватке и взяла Полину на руки.

– Мне это будет только приятно.

– Правда, мне кажется, что ты приобретешь дом не на севере а на Оке…

– Почему?! – Удивился он.

– Понимаешь… – Я несколько замялась, – нут вот мне просто так кажется…

– Но я, – Дубровин растерянно смотрел на меня, – я только в самолете первый раз подумал – а не лучше ли купить дом на Оке? И как ты догадалась?

– Я тут не при чем, – улыбнулась я, – все происходит само собой, помимо моей воли. – Например, только что я увидела берег Оки, я хорошо знаю эти места, и там стоишь ты – с удочкой в руках. Вот и все. И, кстати, – я решила снова вернуться к нашему разговору, – раз ты собираешься покупать дом, тебе, конечно же, нужно больше денег… Я ведь тоже сначала мечтала купить дом … – Я не стала говорить, что нарисовала тогда у себя в воображении картину своего семейного счастья с Максимом…

– Давай я тебе верну те, которые ты мне давал…ну, в долг…

– Ты хочешь обидеть меня? Хочешь подчеркнуть, что между нами никогда ничего не было? – Он так разволновался, что у него на щеках появились красные пятна. Мне показалось, что он сейчас зарыдает. Это было бы так мучительно видеть. Но он сдержался, а я поспешила перевести разговор на другую тему.

– Знаешь, я хочу издать все, что написала Анна…

– Издай, – вяло кивнул он. Лицо его так же внезапна, как минуту назад покраснело, теперь стало резко бледным.

– И напишу о ней, как хотела она, историю ее любви. И обязательно возьму себе псевдоним: ее имя и фамилию.

– Это будет дань ее памяти?

– Скорее – иная форма ее жизни. Ведь я никогда ничего не писала… Даже если все, что было, нам с тобой только казалось, ее историю все-таки стоит рассказать!

И тут он повернулся ко мне и сказал очень тихо, почему-то с опаской поглядев в сторону окна:

– Но мы же с тобой видели ее. Она ведь приходила за ним.

– За кем?

– За Филипповым.

– За Филипповым?

– Ты же ничего не знаешь!

– О чем?

– Филиппов умер в прошлом декабре. Инфаркт. – У него на лбу выступила испарина. – Я, собственно, и с швейцарцами связался, чтобы как-то забыть. Ее забыть и… – Он поднял на меня глаза и я впервые увидела, что они у него очень крупные и яркие, – …и тебя.

Оглавление

Предисловие