Текст книги "Кстати о любви (СИ)"

Автор книги: Марина Светлая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Как и ожидалось, генерал-майор обнаружился на крыльце ресторана, пыхтящим сигаретой. Курил он, когда пил. А пил он сегодня непривычно много. Проблема заключалась в том, что, кроме генерал-майора, на крыльце находилось еще с пяток гостей, выскочивших перекурить с юбиляром и отдохнуть от веселья, распространяемого ведущей. Слушать их пьяные речи было дохлым номером. Но Росомаха упорна. Она берет свои жертвы на измор. Передвигаться быстро ей не дано, но за счет своей выносливости она может долго преследовать жертву.

Потому героически курила и шутила с нетрезвыми мужиками, пока, не менее героически, Лукин отвлекал ее отца, не подозревая даже, что толку от этого ровно ноль. Правда, обломалось у обоих быстро. Росохай появился на крыльце спустя еще пятнадцать минут. А к тому времени его дочь уже окончательно отчаялась.

– Видимо, придется ловить его в темной подворотне! – объявила она, едва вернувшись в зал и разыскав Егора.

– Опять облом? – проявил тот сочувствие.

– Черная полоса после большой удачи в Ульяновке – это нормально.

– Лучше б за кенгуру погонялась.

– Кажется, это ты мне говорил, что второй раз самодеятельность не проканает. Я типа разносторонняя – расследую дело о преступлениях Министерства обороны. Круто?

– Слишком.

– Критикуй, критикуй. А в следующем году на МедиаНе я тебя опять обставлю – спорим?

– Я не критикую, и твой Загнитко мне не конкурент.

– Загнитко не конкурент. Загнитко – материал. Сейчас пьяный и нервный. Он и так подобные гулянки не любит.

– И ты не любишь, – сказал Егор.

– Ненавижу, – согласилась она и подняла на него глаза. – Сегодня какой-то апофеоз. Или с возрастом люди нетерпимее становятся?

– Пошли потанцуем, – прозвучало в ответ.

А вот этого она не ожидала. Ожидала, что он предложит удрать поскорее. Неизвестно, что хуже: терпеть подколы от знакомых или находиться среди чужих и совершенно неинтересных людей. И еще она совершенно точно знала, что откажет. Потому что не танцевала со времен универа, потому что не любит танцевать, потому что не склонна привлекать к себе внимание именно здесь и сейчас. Но был единственный аргумент, который мог перевесить: она очень хотела с ним танцевать. Хотя это и не аргумент, если вдуматься. И все же через мгновение Руслана с изумлением услышала свой голос:

– Пошли.

Егор легко повел ее в чем-то незамысловатом. Уверенно, почти не задумываясь над движениями. Перед свадьбой Ольга наняла им какого-то именитого и титулованного танцовщика. Он гонял их, будто готовил на мировое первенство, а не для одного-единственного танца. И запомнилось надолго.

Руслана, вопреки ожидаемой росомашьей косолапости, оказалась довольно музыкальна и даже вовремя переставляла ноги. Хотя скованность ощущалась, лицо к нему она старалась не поворачивать лишний раз, и ее ладонь в его руке была немного напряжена. Она точно знала, что на них смотрят, смотрят все, кому не лень, даже те, кому дела быть не должно, смотрят из банального любопытства, просто смотрят, потому что на Егора Лукина сложно не смотреть. А если он контрастирует с ней – сложно вдвойне. «И что у вас общего с нашей Русенькой». Нет, запала в голову не столько смысловая нагрузка данного утверждения, со сквозящей в нем унизительностью росомашьего положения, сколько вот это вот «Русенька». С секретуткой отца у Русланы отношения были крайне неблизкие – как два полюса. Вот и сейчас Юлиана во все глаза пялится на них, вместо того, чтобы смотреть на своего «папика». Собственно говоря, отец от нее недалеко ушел – тоже «пялится».

– Мне джаз нравится, – выдала Руслана, перебивая собственные мысли – чтобы не частили и не забивали канал.

– А я равнодушен к музыке, – ответил Егор и наклонился ближе к ее уху. – К вниманию присутствующих тоже. И ты… просто танцуй, – он снова отстранился, насколько это было возможно в танце, и продолжил с самым серьезным выражением лица: – Но в опере, конечно, не засыпаю. Я воспитанный мальчик.

– Спать в опере можно, – рассмеялась она неожиданно для самой себя, – храпеть нельзя. А ты, вроде, не храпишь.

– А ты прислушивалась?

– Немножко.

– Я в печали.

– По поводу?

– По поводу «немножко».

– Вообще-то я тоже хотела спать! – весело возмутилась Руслана. – Но у меня чуткий сон – если бы ты храпел, я выдворила бы тебя из номера.

К окончанию ее слов закончилась музыка, кто-то из соседних пар оглянулся на них, а Лукин спросил:

– Домой?

– Давай попробуем… огородами.

Им это удалось. Без лишних препятствий они вышли из ресторана, Егор усадил Руслану в быстро приехавшее такси и отправил домой, пожелав спокойной ночи.

Сам провел остаток вечера в компании ноутбука и всемирной паутины, без интереса переключаясь с экономических новостей на трейлеры кинопремьер. Обязательный звонок во Францию решил отложить до завтра – когда Егор подумал, что надо позвонить, почувствовал необъяснимую усталость от однообразия бесед с женой, вернее, однообразие их отсутствия, словно в один-единственный момент исчезло все общее, что было между ними. Предательски возникал вопрос: а было ли это общее?

Что удерживало их рядом? Работа? Теперь и работа Ольгу мало волновала. Озерецкий – обыкновенная блажь.

Блажь беременной женщины, между прочим.

Когда Лукина озарила эта очередная светлая мысль – все его существование отмерялось различными озарениями после отъезда Ольги – звонить в Париж было слишком поздно, даже если бы он и захотел.

Но на следующий день он вспомнил об этом лишь к обеду. Понедельник оказался слишком понедельником. К нему постоянно кто-то заходил, о чем-то просил, на кого-то жаловался, звал куда-то сходить, чтобы там что-то посмотреть. А после обеденного перерыва, словно по мановению волшебной палочки, все развеялись самостоятельно, предоставив его самому себе.

Потому в голове приобрел трехмерность Париж.

Но Егора ждало разочарование. Ему никто не ответил. Автоответчик любезно предложил оставить сообщение, Лукин отключился. Толку просить, если знаешь, что с тобой не хотят разговаривать?

Оставалось заняться работой. Егору всегда нравилось то, чем он занимался. Этого же он требовал от своей команды и злился, когда замечал безразличие…

– Скажи мне, друг мой Марценюк, – сердито ткнув тому в руки планшет, вопрошал набиравший ускорение Лукин на следующий день, – почему эту Сухорук будто подменяют, едва она оказывается у нас?

Марценюк недоуменно взял в руки предложенное устройство, но даже не заглянул в него, вперившись озадаченным взглядом в главреда:

– Чего тебе не так-то?

– А тебе «так»? Ты вообще читал? – буйствовал Егор. – О чем ее статья? А предыдущая?

– Библейские мотивы в фильмах о супергероях, – кивнул Марценюк. – Тебя что конкретно не устраивает? Целевая аудитория подтянется.

– А вот с этого места поконкретнее. Какая целевая аудитория может здесь быть?

– Обыкновенная! Забитые под завязку залы кинотеатров!

Лукин изобразил восторженную мину.

– Огорчу тебя. Для тех, кто идет в кинотеатр для развлечения, это, – он ткнул пальцем в планшет, – слишком умно. А для тех, кто развлекается поиском глубинных смыслов, – слишком слабо и неаргументировано.

Егор вернулся в свое кресло и закончил:

– Передай своей Сухорук, пусть учит матчасть.

– Нормально там все! – возмутился Марценюк. – Я смотрел с Яриком! Сначала он собой во имя человечества пожертвовал и погиб, потом воскрес, а у него уже команда есть – ну типа апостолы. Тебе что не так?

– Ты пять от двенадцати отличаешь? – снова взвился главред.

– Это детали, которые погоды не делают!

– Это на тебя так недосыпы действуют, что ты очевидного не замечаешь? Так возьми отпуск! И все материалы Сухорук сначала мне на согласование.

– У меня хоть недосыпы по делу! А ты чего взбесился?

– Так с вами ж хрен себе отпуск устроишь! Только отвернешься – накосячите.

Марценюк некоторое время изучал физиономию Лукина. Молча. Озадаченно. Потом пробурчал:

– Звонила два дня назад твоя Залужная моей Нельке.

Егор вопросительно глянул на зама. И тот продолжил:

– Трещали минут сорок. Какой-то поток сознания. У вас же идеальная семья, Лукин, чего происходит? Загулял, что ли? Так что? Ума не хватило скрыть? Ты вторую такую, как Олька, не найдешь.

– Это ты меня сейчас жизни учишь?

– Ну, кто-то же должен. У тебя отчим слишком правильный, чтобы чему полезному научить.

– А у тебя из личного опыта? – поинтересовался Егор.

– Допустим. Речь не обо мне! Хочешь сохранить семью: ноги в руки – и каяться! И обещать все что угодно. В церковь ее потащить можно – бабы такое любят. Типа гарантия, что навсегда. А не на мне с Сухорук отрываться!

– Ничего не бывает навсегда, – ответил Лукин и усмехнулся. – Иди работай, психолог доморощенный.

– Если не я, то кто же? – хохотнул Марценюк и поплелся к двери. На пороге еще раз оглянулся и добавил: – А про церковь – подумай, я серьезно. Оттает!

Что Егор и сделал. Подумал, достал телефон и позвонил.

Руслане.

Только вот трубку не брали – полный игнор со всех сторон, конечно, уверенность в себе мог подкосить даже у самого толстокожего чурбана. Но в данном случае обошлось. После десятого длинного гудка в телефоне раздалось легкое шуршание.

– У аппарата, – произнес приглушенный и чуть более хриплый, чем обычно, голос.

– Привет! Отвлекаю?

– Ннн…. Немного… – точно. Не только приглушенный, но еще и гундосый. Голос.

– Ну я ненадолго. Приглашаю тебя сегодня на ужин.

На другом конце что-то затрещало. Видимо, Росомаха сопела в трубку. Старательно так сопела. А потом еще более гундосо – сейчас отчетливо слышалось, что она то ли плакала, то ли… черт знает что! – выдала:

– Прости, я не смогу.

Егор задумался на мгновение, оценивая ответ и голос, потом спросил:

– Что-то случилось?

– Ну… я простудилась, – сказала она неуверенно. – Сопли, температура. Вирус, наверное.

– Наверное, – согласился Лукин. – Сезон. Тогда выздоравливай!

– Спасибо! Ты это… тоже… береги горло!

Он отключился. Некоторое время рассматривал дождь, лупивший по стеклу и превращавшийся в стекло под ногами, судя по температуре. Немудрено простудиться.

Сеанс психотерапии от Марценюка принес еще один результат – в своем созерцательном настроении Лукин очень скоро свалил из офиса и часа через полтора, вооружившись по дороге в супермаркете двумя пакетами цитрусовых и прочих полезных при простуде продуктов, звонил в дверь квартиры Русланы.

Не открывала она так же долго, как и не брала трубку.

Но куда ты денешься с вирусом из дому?

Спустя полминуты щелкнул замок, и в дверном проеме показалась росомашья мордаха, являвшая собой в эту минуту самую яркую из возможных демонстраций так называемого «вируса».

– Блин, – сдавленно пробормотала Руська.

Он же, довольно быстро оценив всю красоту багрового кровоподтека на скуле и опухшего глаза, ухватил Руслану за плечо, втолкнул в квартиру и захлопнул за собой дверь.

– Что случилось? – уточнил Егор свой давешний вопрос, продолжая крепко ее держать.

– Какого черта ты прикатился? – возмутилась Росомаха, глядя ему в глаза и теперь совсем не желая скрывать замысловатой яркости красок на своем лице, но рот ее при этом кривился так, будто она сейчас заревет. – Я же сказала, что болею!

– Решил уточнить название твоего вируса.

– Бл*дь! – резко вырвалось из нее, а она сама отстранилась, как-то разом оказавшись у противоположной стены и обхватывая себя руками. Кажется, ее даже потряхивало. – Ну, уточнил. Если хочешь, могу сварить тебе кофе.

– Что случилось?

– Случилось.

Действительно случилось. И по зрелом размышлении не случиться не могло.

День накануне был самый обыкновенный. Такой, как всегда бывает, когда она надолго зависает в Киеве. Сейчас, если не считать вылазки в Одессу, как раз такой случай. Конец ноября. Припорошило снегом. Кроссовки для утренней пробежки выбраны с шипами на подошве, чтобы не скользили. Бегать не очень удобно, но она любила… преодолевать.

В сущности, чего только в своей жизни она ни преодолела!

Подумаешь, снежочек выпал.

Но как побежала с утра, так до самого вечера не могла остановиться. Потому что, вернувшись около шести часов утра в квартиру, все-таки собрала рюкзак и рванула в Винницу, объезжать склады. Занятие было малопривлекательное и совершенно непродуктивное. Но зато с ним справилась – ожидаемо ничего не разузнав. Их было всего семь, из них два продуктовых, которые ей не представлялись интересными, один – трикотажный, один – склад соли. Оставалось три, по которым Росомаха и прошвырнулась.

Для того, чтобы возвращаться домой, в Киев, поздно вечером, голодной, злой, разочарованной и с настойчивым голосом Лукина в голове, вещавшим что-то про черную полосу.

Но полоса, наверное, не была бы столь непроглядно черна, если бы не случившееся в тот момент, когда Руслана вошла в подъезд.

Свет не горел, но это нормальное явление. Напряжение скакало, и лампочка перегорала часто. Она успела мрачно подумать о том, как бы не переломать ноги, когда по стене мелькнула тень, на которую она едва ли обратила внимание. Поднялась по лестнице на свой этаж, свернула в закоулок в конце коридора, где располагалась ее квартира – жить в некоем уединении на этаже было забавно. Предбанник она совершенно искренно считала своим собственным. А потом прямо перед ней промчалась кошка, о которую Росомаха чуть не споткнулась. И в то же мгновение была подхвачена под руки, а в лицо ей ударил сильный запах мужского одеколона. Она только и успела что взвизгнуть.

– Не ори! – хрипло отозвался воздух, пока чьи-то руки зажали ей рот. – И слушай внимательно, поняла?

Руслана закивала, лихорадочно вспоминая, что в рюкзаке был газовый баллончик. Она всегда возила его с собой в своих вылазках. Вообще всегда. Так какого лешего он в рюкзаке, а не в кармане? Идиотка!

– Бросай нахер играть в следака и не делай проблем хорошим людям. Поняла?

Она снова закивала, в действительности почти ничего не понимая. А впрочем, нет. Кажется, в следующее мгновение уже вполне себе понимая. Что-то начало становиться на место. Проблемы хорошим людям. Да твою ж мать! Дядя Паша хороший чел – это даже папа-эмвэдэшник подтвердит! Росомаха, удивляя саму себя, отчаянно разжала зубы и, что было сил, укусила закрывающую ей рот ладонь, которая от ее кивков определенно немного расслабилась.

– Вот шалава драная! – глухо рыкнул нападавший, тут же ударил ее по лицу и с силой шарахнул в угол. – Если не хочешь собирать свои кости по частям – сиди тихо!

Руслана взвизгнула – и от боли, и от испуга. Не сразу поняла, от чего больше. Потому что сначала и больно-то не было. Просто обожгло лицо и звездочки перед глазами запрыгали, а уже потом запульсировало изнутри, со всей возможной отдачей и кошмарным гудением внутри черепа.

– Поняла, – с трудом прохрипела она.

– Лады, – рявкнул мужик и загрохотал тяжелыми шагами по лестнице.

А она медленно сползла по стене на пол. И просидела бог знает сколько времени, слушая только пульсацию в висках и затылке. Уже без голосов. Уже без ничего. Чувствовала, как от цемента, к которому она прислонилась спиной, веет льдом. Это от него ее стала бить крупная дрожь. От нее, а не от того, что она испугалась, или от того, что жутко болела голова. Потом дошло, что еще и глаз ноет. Медленно подняла руку, коснулась пальцами скулы, скользнула к веку. Поморщилась.

Как заходила в квартиру, не помнила. Только утром обнаружила, что изнутри заперлась на оба замка, чего никогда не делала. И утром же рискнула заглянуть в зеркало и обработать синяки, которые теперь украшали ее физиономию. Есть не могла, только курила на балконе, чувствуя, что тошнит.

На эту землю ее вернул звонок Лукина. Теперь же Егор Лукин собственной персоной сидел на ее кухне и слушал сбивчивый рассказ о приключениях накануне вечером. Лишь рот ее все еще продолжал кривиться, и она точно знала, что по лицу слезы все-таки покатились.

– Сама виновата, – с досадой заключила Росомаха. – Мне сколько про самооборону талдычили, Гуржий даже баллончик когда-то подарил. А я все ржу.

– Тебе не самооборона нужна, а мозги! – зло возразил Егор. – Чего ты такая дура, а?

– Я – дура? – всхлипнула Руська.

– Редкостная!

– Спасибо! Обласкал!

– А тебе больше нравится, когда ты в дерьмо прешь, а тебя за это по голове гладят?

– Давай я сама разберусь со своим дерьмом, ок? Если они зарыпались, значит, я уже очень близко копнула, понимаешь?

– Я понимаю другое! – заорал Лукин. – Вчера было лишь предупреждение.

– Я не боюсь! – выдохнула Руслана. В который уже раз – упорно, настойчиво, с завидной регулярностью в последние дни она повторяла это свое «я не боюсь». И даже сейчас, с припухшим лицом и дрожащими пальцами.

Егор не сводил с нее рассерженного и внимательного взгляда. Хорохорящийся цыпленок, твердящий одно и то же, словно заевшая пластинка.

Он резко поднялся и в два шага оказался рядом с Русланой, замершей у окна.

– Я боюсь! – сказал Лукин, притянул ее за шею к себе и, склонившись к лицу, поцеловал.

Она не сразу поняла, что произошло такого, что его губы оказались на ее губах. Только шевельнула своими в ответ. И к стуку в голове добавился звон, от которого почти закладывало уши. Она ощущала его пальцы на своем затылке, а под собственными ладонями – ткань его пиджака. И было бы тем еще лицемерием сказать, что не хотела этого, не ждала… столько дней с того вечера, как они вернулись из Одессы. А всего-то и надо было – чтобы ей морду набили.

Эта мысль отрезвила. Руслана отстранилась первая, отняв руки от его плеч и спрятав лицо в ладонях.

– Конечно, боишься, – с хриплым смешком выдавила она. – Разукрасили знатно.

– Уверен, можно найти занятие значительно интереснее, чем валяться в больнице, – сказал Егор, не отпуская ее от себя. Обхватил руками за плечи и уткнулся подбородком ей в затылок. – Лучше б и правда к кенгуру махнула.

– Не хочу к кенгуру.

– Мазохистка, – шепнул он и отпустил Руслану. – Тогда будешь лечиться, глинтвейн от любого вируса помогает.

– Ты умеешь делать глинтвейн?

– Тебе повезло, – Лукин достал из своих пакетов бутылку вина, апельсины, мед и приправы. – Посуду давай, сеньорита Африка.

Она задвигалась по кухне. Подошла к полочке над столом, сняла оттуда кастрюльку. Подала ему. Снова отвернулась – теперь уже к другому шкафчику. И на стол переместились две глиняные чашки с блюдцами. Потом спохватилась.

– Ты голодный?

– А ты умеешь готовить?

– Самое простое умею. Суп, котлеты… не люблю, но умею.

– Ясно, – Егор принялся колдовать у плиты. – Сама-то ела?

– Не хочу есть.

– А придется, – заявил Лукин. – Давай звони, заказывай что-нибудь.

– Хорошо…

В пришибленном состоянии ни спорить, ни острить у нее не было сил. Она так же медленно, как до этого возилась с посудой, двинулась из кухни на поиски телефона, но в очередной раз замерла на пороге. Часы-ходики, которые висели здесь над дверью еще со времен бабушки, громко отсчитывали время. Наверное, они и остановили. Руслана снова развернулась к нему и спросила:

– А ты правда за меня боишься?

– Правда, – он быстро взглянул на нее, отвернулся к кастрюле, в которой тихонько начало бормотать вино, и принялся сосредоточенно, слишком сосредоточенно, помешивать содержимое. – Звони, а пока будешь глинтвейном отогреваться.

Она позвонила. Заказала что-то невероятно тайское и невероятно острое. Непомерный запас шоколада нашелся у нее в заначке – почти на любой вкус.

«Просто я очень люблю шоколад», – неожиданно смущаясь, прокомментировала она появление на столе целой корзины сладостей. Так тоже иногда снимают стресс.

На боль в голове и в глазу внимания уже почти не обращала. Просто впервые за последние сутки поняла, что действительно не боится. Что никакой дядя Паша – торговец памперсами ей не страшен. И глубоко по барабану, что кто-то, кроме него, знает, где она живет. И что кто-то из той цепочки, которую она прошла до этого дня, был в курсе всего и сдал ее. И – самое главное – что ей и без того хорошо. Просто сидеть на диванчике напротив Егора Лукина и болтать обо всем на свете.

Когда сумерками затянуло небо и улицу, включила гирлянду, развешенную у нее на окне. От этого сумерки стали казаться еще гуще. А мужчина возле нее – неожиданно и совсем непривычно домашним, будто всегда был здесь и всегда варил для нее душистый глинтвейн. До самого головокружения.

– Я больше не буду в это лезть, – неожиданно сказала она, когда окончательно разомлела.

– Почему-то я тебе не верю, – рассмеялся Егор. – Раны залижешь и придумаешь что-нибудь еще.

– Придумаю… Обязательно придумаю. Просто не Загнитко и не кенгуру. Только это не потому что мне страшно стало.

– А почему?

– Потому что ты был убедителен в своей настойчивости меня отговорить. Пусть живет. Все равно и до него когда-нибудь доберутся.

Домашний Лукин улыбнулся совсем по-домашнему и поднялся.

– Я пойду, а ты отдыхай. Прошлую ночь не спала?

– Не помню, наверное, нет… – ответила она, вскакивая следом за ним. – Спасибо тебе, что пришел.

– Да не за что, – отмахнулся он, но уже в прихожей, обуваясь, сказал: – Я терпеть не могу болеть, становлюсь нудный и раздражительный. И мне просто необходим кто-то рядом… Если что-то понадобится или захочется, что угодно – позвони, ладно?

– Да нет, мне ничего не нужно, я привыкла сама, – заговорила Руслана, почему-то по-девчоночьи волнуясь. Глупо как-то. Думала, что и забыла, как это бывает. Или так не бывало раньше? Она сглотнула и тихо добавила: – Но если ты приедешь просто так… я буду рада. Очень.

– Я понял, – Егор приблизился и коснулся губами ее губ, легко и быстро, чтобы остановиться. – Я приеду.

– Завтра? – как завороженная, прошептала она.

– С тебя котлеты! – рассмеялся Егор.

– Будут котлеты.

Когда Руслана закрывала за ним дверь, улыбка с ее лица не сходила. И эту ночь она действительно спала крепко и уже ничего не боялась. Чего можно бояться, когда есть еще глинтвейн, и разноцветные лампочки на окне кухни теперь всегда будут напоминать его, сидящим на диванчике у стола.

Глава 5

Следующий день походил на бег с препятствиями.

Началось все со статьи, которую соизволила прислать Ольга, задержав ее на несколько дней. За это время макет номера был сверстан с учетом блока под колонку, которую она вела.

Масштаб проблемы увеличивался прямо пропорционально количеству прочитанных Егором предложений. Он бросил сеанс мазохизма приблизительно в середине текста – про стрессоустойчивость при начальниках-тиранах с гендерным туманом по периметру. И потому, наверное, не оценил в нужной мере заявление об увольнении, приложенное к этому обличительному опусу.

Егор не думал о нем, пока редактировал одну из своих старых статей, так и не попавших когда-то в какой-то номер, чтобы подогнать ее под формат новогоднего выпуска и размер в макете, пока передавал ее дизайнерам для оформления и подбора фотоматериала. И уж тем более стало не до заявления жены, пожелавшей уйти и из их общей профессиональной жизни, когда Лукин, жуя рыбный пирог во время позднего обеда в «Артхаусе», вспомнил про дядю Севу.

Извечный друг Андрея Лукина. После его гибели стал сначала наставником, а потом и другом Лукину-младшему.

Дядя Сева был фигурой загадочной. Он считался коллегой отца, но Егору всегда казалось, что это лишь что-то внешнее. И что на самом деле связывало Лукина-старшего и дядю Севу – он не знал. Частота заграничных командировок, дача – добротный дом с лесом и речкой в Черниговской области, свободное владение несколькими восточными языками и не один десяток книг про шпионов, прочитанных Лукиным в детстве, сложились в странный пазл, который Егор давно перестал анализировать. Но иногда в шутку звал своего почти названного отца МаксимМаксимычем.

Он просто всегда знал две вещи: дядя Сева очень много знает, и дядя Сева всегда примет его в гости. А на его даче Лукин бывать любил.

Они могли часами молча рыбачить, а потом также часами вести неторопливые увлекательные разговоры, которые заканчивались только под утро. При этом Егор отсыпался до обеда, а дядя Сева умудрялся съездить в соседнее село за свежим домашним хлебом и самогоном, наварить настоящей ухи и растопить баню.

И для полноты картины сумасшедшего дня Лукин провел вечер в поисках винтажной трубки в подарок дяде Севе и поедании котлет в квартире Русланы, странным образом способствовавших крепкому, но короткому сну – до рассвета он выехал из Киева, взяв курс на север.

А через несколько часов входил в высокую деревянную калитку с резным узором, с тем чтобы, едва сделав шаг, почувствовать теплый мокрый язык огромного, лохматого и совершенно черного волкодава по имени Михалыч на своей щеке.

– Ах ты ж паразит, твою через черный ход налево! – раздался знакомый могучий голос со стороны сарая. – Оставь! Оставь сказал!

– Пусть, – отмахнулся Егор и, преодолевая обнимашки пса, пошел на голос. – Привет, дядь Сев!

Тот вылез на свет божий, глянул на «подопечного» и широко улыбнулся. Невысокий, плотный, но отнюдь не толстый, чуть лысеющий, с темным живым взглядом, он не менялся десятилетиями. И определить его возраст сходу было невозможно. Никак не моложе, чем мог быть отец Егора, но и едва ли гораздо старше. Однако, судя по скупым рассказам, повидал он немало – на несколько жизней хватило бы.

– Ага! Вспомнил про старика, – драматично прокряхтел дядя Сева. И Лукина подхватил водоворот, утянувший его в дом, усадивший за стол в любимое старое всегда поскрипывающее кресло. И вручивший ему большую кружку горячего чаю с малиной.

– На старости лет научился варенье варить! – радостно сообщил дядя Сева – овдовел он недавно, года три как. И по сей день постигал азы домашнего хозяйствования.

– Соскучился, – улыбнулся Егор, отхлебнув ароматный чай. – И дело есть.

– А у меня трубочки со сгущенкой есть. Будешь?

– У тебя десертный период? – рассмеялся Лукин. – Буду я трубочки твои, буду. Потом.

– Борщ позавчерашний сейчас насыплю, – почти обиделся дядя Сева.

– Уймись, а, – попросил Егор. – Я с ночевкой. Все успеется.

Он откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза, сделал глубокий вдох. В доме всегда был особенный запах – так пахнет в хвойном лесу после дождя. А может, это и пахло лесом. В гостиной были открыты если не окна настежь, то большие форточки, какая бы погода ни была на дворе. И ощущалась свобода, какой никогда не было ни в офисе, ни в их с Олей квартире. Коробки домов, коробки шкафов. Закупорено, закрыто, почти заколочено.

Дядя Сева, взглянув на Егора, только усмехнулся, налил чаю и себе и устроился возле камина. Камин здесь был самый настоящий, переделанный из старой печи. Дом без детей – не страшно.

– Ладно, выкладывай, что стряслось, – наконец, услышал Лукин.

– Ничего не стряслось, – отозвался Егор и потянулся к чашке. – Вкусное варенье, между прочим. Малина твоя?

– Моя. Наконец-то себя показала. Немного, но на пару банок хватило.

Потом они ели борщ, бродили по лесу с радостно скачущим вокруг Михалычем, играли долгие партии в нарды, пока Лукин зависал над доской, а дядя Сева выпускал клубы дыма из новой трубки, ужинали жареной картошкой с грибами и шкварками. И, наконец, Егор заговорил о «деле».

– Ты знаешь Павла Анатольевича Загнитко, бравого генерал-майора из кадрового департамента?

Дядя Сева на мгновение задумался, разглядывая немытую посуду в раковине. Но видел он явно не ее – его личный компьютер в головном мозге, видимо, раскочегаривался. Потом снова вернулся в реальность. Нужная информация из внутренней картотеки была выужена.

– Уже генерал-майор? – усмехнулся он. – Быстро!

– То есть – знаешь, – констатировал Лукин. – Что расскажешь?

– Да что рассказывать? В те времена он еще в полковниках ходил. Таких себе… паршивеньких, плешивеньких. Но в Министерство его привели уже тогда. Почти за руку. Проверка какая-то была, погоны летели, шапки летели, мужики со стульев своих летели. А его усадили на свободный стульчик очень тихо и быстро. До этого он в «Укроборонпроме» работал. Но недолго, лет пять. А еще раньше – на складе в Балаклее. Пороху не нюхал, ни в одной военной операции не участвовал. Малоприметный жук. У тебя к нему какой интерес?

– Не к нему, о нем… Как думаешь, он может деятельность какую для собственной выгоды развивать? Потянет?

– Того рода, о котором я подумал?

– Того самого, – кивнул Егор.

Дядя Сева опять задумался, и по всему было видно, что задумался он о чем-то безрадостном. Снова глянул на «воспитанника». Хмуро, из-под блеклых, но густых бровей. А потом мрачно выдал:

– Егор Лукин, ты во что лезешь уже?

– Я не лезу, будь спокоен. Ты же знаешь – всевозможные пресс-релизы не мое. Но… есть один человек… неугомонный слишком.

– Хороший человек? – у дяди Севы все определялось понятиями «хороший человек» и «не очень человек».

– Хороший.

– Тогда твоему хорошему человеку лучше угомониться. Сам понимаешь, если Загнитко за руку привели, значит, кто-то сильно заботливый у него имеется. Не чета вам, воробьям. Нет, я не утверждаю ничего. Но… не люблю тихушников, короче! – дядя пыхнул трубкой и снова уставился на посуду.

– Ясно. Я и сам думал… Конкретного ничего не расскажешь?

– Не расскажу. В связях, порочащих его, замечен не был. Нечего рассказывать. Но ты же и сам понимаешь, у всех за душой что-то имеется. Выводы делай. Выводы. И не суйся в это болото. Я Андрея тогда не вытащил, а сейчас – и годы не те, и связи уже не прежние.

– Ну ты не прибедняйся, – хохотнул Егор. – Но я тебя услышал. Еще вопрос, если ответ будет. Как думаешь, с чем в Виннице или области он мог бы быть связан?

Дядька снова задумался. Но теперь уже недолго. Ответ последовал. Четкий и уверенный.

– Да много с чем. Ремонтный завод, склад в Калиновке, два военных аэродрома – действующий и резервный… Что угодно.

Больше об этом не говорили.

Разошлись традиционно поздно. Но поднялись оба затемно – ни один, ни другой не смогли отказаться от рыбалки, которая прошла под лозунгом: «Главное не победа, а участие!» Хотя Михалычу на эксклюзивную кашу составляющих было добыто. Волкодав, как и его хозяин, просто до самоотречения обожал рыбу.

Егор засобирался в Киев после обеда. Дядя Сева, тоже традиционно, снабдил его ящиком собственных заготовок, гвоздем программы которых стал трехлитровый бутылек вареного сала.

– Ты такого никогда не пробовал! – размещая продукты в багажнике, сказал он.

Егор молча наблюдал за его пассами и невпопад выдал:

– Дядь Сев, а ты жену свою любил?

Мужчина недоуменно глянул на Лукина – тот его, кажется, удивлял. И не первый раз за минувшие сутки.

– Слово дурацкое, – проговорил дядя Сева. – «Любил». Еще и в прошедшем времени. Нет ее сколько – и до сих пор болит. Она меня ждала, а я знаю, что и не дождусь уже.

Егор кивнул. Выглядел так, будто хочет еще о чем-то спросить. Но промолчал и стал прощаться.

– Ладно, не скучай тут. Я позвоню. А то приезжай, а?