Текст книги "Кстати о любви (СИ)"

Автор книги: Марина Светлая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

– Можно чай.

Руслана влетела в прихожую. Наклонилась к шнуркам. Скинула кеды. Разогнулась. Было тихо. Просторно и захламлено одновременно. Красиво. В доме с большими окнами – красиво. И пахло лесом и табаком. И огнем – который особенно пахнет. Обоняние разбушевалось не на шутку, запах пьянил. Дом, в котором живут мужчины. Это чувствовалось. И к черту… глянец паршивый.

– Можно мне с тобой? Пока ты чай будешь… – она запнулась, – заваривать…

Он кивнул и прошел в кухню. Ставил чайник, доставал заварник, банку с чаем. Потом повернулся к ней, опершись руками о столешницу за спиной, и спросил:

– Что случилось?

Внутри нее сработала пружина, о существовании которой Руслана и не догадывалась. Среагировала на его вопрос – другого было и не надо.

– Я не делала из тебя проект! – прежде чем понять, что именно говорит, выпалила она – так громко, что сама не ожидала.

– Оk, – кивнул Егор.

– Я правда не делала! Я просто забыть хотела, или чтобы мне голову расшибли, и оно все ушло. Я не думала о том, чем закончится, мне было все равно, чем… я не делала проект, просто… влезла в дерьмо… Но я тебе клянусь, я не делала из тебя проект!

– Я слышу. Я понял.

Из ее груди вырвался смешок. Рванула через кухню от порога к столу, у которого стоял Егор. Оперлась точно так же о столешницу руками и посмотрела ему в лицо – прямо и открыто.

– И то, что я про развод узнала, тоже понял?

– Нет, но теперь знаю.

На плите засвистел чайник. Егор выключил газ, достал чашки, сахарницу и занялся заварником.

– Да… я… как прочитала в инете, так сразу и прискакала, вдруг опять что перепадет, – рассмеялась она, почти захлебываясь смехом. Видеть, как он именно сейчас, в эту минуту, занят не ею, оказалось мучительно. Так, что она почти не представляла, что и как ему говорить. Но говорить было нужно. Хоть что-нибудь, а она вместо того смеялась. – Вдруг опять перепадет, потому что я так и не выбила… из головы не выбила, – смех оборвался, и она вдруг попросила: – Посмотри на меня, пожалуйста!

– Руслана, чего ты хочешь? – спросил он, повернувшись к ней и глядя в глаза.

– Сказать.

– Сказала.

– Не то сказала… Не получается.

– Как ты меня нашла?

– Стояла с табличкой с твоим именем под редакцией. Обнаружились пару самозванцев. И один предатель, сдавший тебя.

– Ясно.

– Егор, я знаю, что не было интервью, и что ты меня искал. Со вчерашнего вечера знаю.

Он долго молчал в ответ. На нее не смотрел. Рассматривал что-то за окном, снова вернулся взглядом к Руслане и спросил:

– Это что-то меняет?

– Да. Я должна… хочу попросить прощения.

– Все надо заканчивать вовремя.

Сердце отозвалось тяжелым ударом. И погнало кровь – вязкую и тягучую – по венам. Совсем как на даче дяди Паши. Снова откинула со лба челку – все еще сырую. Облизнула губы.

–  Почему ты тогда ко мне приехал? – спросила она. – Тогда… когда все началось. Почему?

– Ты уверена, что хочешь слышать правду? – Егор слабо усмехнулся.

– Да.

– Пьяный был.

– Из-за жены?

– Из-за себя.

– Ясно, – кивнула Руслана. – Простишь меня?

– Ну если тебе это так важно…

– Важно. Я-то себе не прощу… хоть ты.

– Хорошо.

– Спасибо. И что заморочила с чаем – прости. Не хочу я чай.

– Переживу, – он снова усмехнулся. Глядя на его усмешку, она в тугой узел скручивала себя. Только бы здесь не разрыдаться. А слезы уже сводили болью горло и глаза. Впрочем, какая разница, где плакать теперь? «Все надо заканчивать вовремя». Он ведь прав. А она всегда опаздывала.

– Ладно… я погнала… Работы валом, Гуржий презентацию сбацал… сказал, снова переделывать не будет, придется уговаривать.

– Захочешь продать – звони.

– Ты трубку не брал, а потом отключил телефон. Я знаю, я поступила тогда еще хуже… – снова засмеялась Руслана, ладонями зажала себе рот, чтобы не смеяться, но плечи продолжали трястись.

– Сел, наверное. Сто лет на глаза не попадался.

– Правда? – руки свесились вдоль тела. В глазах вспыхнуло что-то горячее, прозрачное. Расплавленное стекло.

– Что именно?

– Ничего… время тяну… глупость какая-то…

Она отлетела от стола и помчалась вон из кухни. А потом откуда-то из прихожей донесся ее вскрик:

– Хорошо тебе провести остаток отпуска! И это… спасибо за помощь с Загнитко!

– Пожалуйста, – негромко проговорил Егор и подошел к окну.

Видел, как она сбежала с крыльца. Позволил, наконец, воцариться в голове удивлению – она искала… приехала… извинялась…

Понять бы зачем?!

«Я никогда никого второй раз не впускала», – слишком громко проговорила в голове Росомаха.

К нему явилась впустить в третий? Как тут не удивляться!

Егор тяжело оперся на подоконник.

К дяде Севе он приехал сразу же после окончания конкурса. Отвез домой Вику и, не заезжая ни в гостиницу, где продолжал жить на время ремонта, ни на квартиру, хотя бригадир ежедневно дергал по поводу мозаики в душевой, позвонил Марценюку. Обрадовать зама собственным отсутствием.

Дядя Сева, наоборот, обрадовался его присутствию. Сначала воодушевившись заживлением рассеченной брови одному ему известными целительными мазями, а затем находя занятие в приготовлении ужинов и развлечении гостя.

Егор молчал, дядя Сева говорил, Михалыч лопал перловку со свежей рыбой, поглядывая на странных людей.

Егор набирал статьи, дядя Сева читал Вулрича, а Михалыч трескал артек с говядиной.

Так проходили дни, чтобы однажды под воротами дома на отшибе села в Черниговской области появилась Руслана.

Лукин хмуро смотрел, как она торопливо шла к калитке.

Сколько еще шансов будет ему даровано? Сколько еще раз она будет его проверять, выжидая? Сколько дополнительного экстрима ей понадобится, чтобы признать за другими право на недостатки?

Жить так день за днем… Тогда как он хочет обыденности и садовника.

Бред. Обоюдный бред.

Она оглянулась на окна. Увидела его. А он разглядел, отчетливо и ясно, как она всхлипнула. Ревет. Опять ревет. И отчаянно смотрит прямо на него.

Егор отлепился от окна, еще секунда…

А в следующее мгновение даже секунд не стало – ход времени изменился. Из вольера вылетел Михалыч, видимо, обожравшийся артека. И повалил Росомаху на землю. Только и слышно было, что рык и перепуганный визг. Да кеды зеленые мелькнули в воздухе. А когда Лукин подлетал к Руслане, мелькал собачий язык, облизывая ее руки, которыми она прикрыла лицо.

– Михалыч, твою ж мать, сволочь дружеобильная! – рявкнул Егор и схватил волкодава за ошейник, оттаскивая его тушу от Росомахи. Тот весело фыркал и мотал лохматой башкой, посверкивая блестящим, черным, как уголь, глазом.

Руська вывернулась из-под пса и отползла в сторону, к небольшому колодцу, стоявшему поблизости. Мокрыми ладонями размазывала грязь по щекам. Захлебывалась и смехом, и плачем. И наблюдала, как Лукин волочет собаку в вольер. Колготки были порваны. Куртка перепачкана. Она казалась замерзшей и испуганной одновременно. Но вместо того, чтобы пытаться успокоиться, громко выдала:

–  Ты когда-нибудь перестанешь меня спасать?

Он запер пса, для надежности сунул в петли засова согнутую подковой арматурину и подошел к Руслане. Протянул ей руки и спросил:

– Ты этого хочешь?

Она глядела на его ладони, хмурилась. Заплаканные глаза сверкали не хуже, чем у Михалыча, только совсем не весело. Где-то вскрикнула ворона, а следом, сквозь дождь, заверещал зяблик.

– Я не хочу от тебя уезжать, – ровно проговорила Руслана.

– Да кто тебя гонит-то, – усмехнулся Егор и, подхватив ее подмышки, поставил на ноги. Оглядел с головы до ног и снова усмехнулся. – В человеческий облик обращаться будешь?

– Шутки про Росомаху тебе не нравятся, – медленно сказала она. – Только я другой не буду. Как женщины, которые возле тебя, никогда не буду, даже если попробую.

– Вообще-то я тебя помыть собирался, – совсем развеселился Егор и подхватил ее на руки. – Видела бы ты свое лицо!

– Хуже, чем когда все сине-зеленое? – уточнила она очень серьезно.

– Лучше, потому что сейчас все можно исправить и сделать это быстро.

Росомаха вцепилась пальцами в его плечи. И больше всего на свете хотела уткнуться лбом в грудь. И слышать, как бьется сердце, как он дышит. Сколько бесконечных дней и ночей она была лишена этого. Сама лишила. Но сейчас и этого позволить себе не решалась. Позволяла лишь держаться за него. Только бы он ее не отпускал.

– Ты уверен, что все можно исправить? – спросила она.

– Наверное, не все, но многое. При желании.

– Я хочу, – выпалила Росомаха, – я очень хочу. Я без тебя не могу. Я без тебя себя не помню.

– Придется вспоминать, – заявил Егор, входя в дом. За спиной у них громко и обиженно лаял Михалыч. И они вновь оказались в тишине светлых комнат. Один он здесь или нет, теперь действительно значения не имело. Совсем. Никакого.

– Прости, – снова заговорила Руся, тычась лицом ему в шею. – Прости меня… За Одессу прости… я уже тогда чувствовала, поверить боялась. А ты все равно кинулся. Вот зачем ты кинулся? Я же бестолочь, овца упрямая, фиг согнешь, если что-то вбила в голову. Мне так страшно было, Егор.

– Я знаю, – сказал он, не останавливаясь в лабиринте коридора.

– И за нос прости. Я каждую секунду понимала, что делаю. И знала, что ты поймешь. Но я правда никак не могла… въехать, почему ты со мной. Я и сейчас не совсем понимаю, почему из всех – я.

– Я тоже не понимаю, но… как-то так, – он поставил ее, наконец, на пол и распахнул дверь, у которой остановился. – Заходи.

Она оказалась в ванной. Потянулась было к умывальнику и зависла, глядя на себя в зеркало. Мокрая, красная, с черными потеками грязи по всему лицу, со всклокоченными волосами, превратившимися в замысловатую шапку в форме гнезда, съезжавшего на глаза. Чумазая, уставшая… Влюбленная. Повернулась к Лукину, обнаружила, что и его футболка теперь чистотой не отличается – следы ее грязных ладоней на плечах. И тихо спросила:

– Мы попробуем начать сначала?

Он закрыл дверь, прошел к ванне, открыл краны, пробуя воду, шумно ударившуюся о дно. И, обернувшись к Руслане, ответил:

– Называй, как нравится.

– Мне нравится… нравится, как ты тогда… целовал меня… в твоем номере. Мне очень нравится.

– Что не может не радовать, – улыбнулся Егор, подходя к ней.

Остановился так близко, что слышал сбивчивое дыхание. Рассматривал ее лицо долго, внимательно. Видел не грязь и слезы, видел его таким, каким он его помнил. Надеясь, что ничего не изменилось.

Что может измениться за четыре месяца?

Слишком многое. Даже за один день может измениться слишком многое. И Лукин знал об этом слишком много.

Быстрым движением он скинул с ее плеч ветровку.

– Как снимается твое чертово платье? – спросил Егор, не сводя с нее глаз.

– Обыкновенно. Как футболка.

– Где ты их только берешь… – беззлобно проворчал он.

Его ладони скользнули под край подола, по бедрам, талии… пальцы пробежали по животу, ребрам, кружеву, скрывавшему грудь – не задерживаясь, торопливо… едва коснувшись шеи, губ – он сдернул с нее мешавшую ткань и нетерпеливо отбросил в сторону.

– Оно любимое, – нервно хохотнула она. – Тебе понравилась моя новая прическа?

– Нет, – ответил он, коснувшись жарким дыханием уха, в то время как руки гладили ее спину, теперь медленно, дразня, расстегивая крючки бюстгальтера и отправляя его следом за платьем. Она шумно и медленно вдохнула воздух, наполненный влагой, лесом и им. Запрокинула голову, подставляя обозрению лицо. Обозрению или поцелуям – как ему больше нравится.

– А я старалась…

Не рассматривая и не целуя, Егор смотрел вслед своим рукам, освобождавшим ее от капрона колгот.

– Для кого? – равнодушно поинтересовался он, заставляя поднимать ноги и расшнуровывая ее дурацкие кеды, отнимавшие драгоценные секунды.

– Ни для кого. Просто.

– Ванна набралась, – сказал он, подняв голову и отстранившись.

– А ты все еще одет. Веришь мне? Что ни для кого?

Егор молчал, пристально глядя в ее глаза. Ладони снова настойчиво гладили ее тело, ноги, кожу по внутренней стороне бедра, отодвигая в сторону последнюю тонкую преграду и захватывая в плен то, что горело и пульсировало сейчас только для него. Руслана стояла, прикрыв глаза и отдаваясь его рукам, крепко сжимая пальцами его крепкие плечи, не сдерживая себя – не желая сдерживать, шумно выдыхая. Ни для кого. Только для него.

Потом она медленно отстранилась, шагнула в сторону. Выключила кран. И тихо сказала:

– Я никогда не занималась любовью в ванне. Говорят, неудобно.

Он снова промолчал. Слов больше не было.

Вместо слов в стороны летела одежда, белье, брызги, когда он опустил ее в воду и последовал за ней.

Вместо слов были жаркие поцелуи и хриплое дыхание.

Вместо слов они соединялись в быстрых, резких, несдержанных движениях и оглушали друг друга негромкими вскриками.

Вместо всех на свете слов.

* * *

– Почему у нормальных людей семьи, дети, секс регулярный, а не раз в несколько лет, а? – хрипловатый голос был сонным и спокойным. Солнечный блик вспыхивал на окне и пускал трепещущий золотистый свет по комнате, отчего та наполнялась оранжевыми красками. Может быть, из-за покрытых лаком бревен, которыми были отделаны стены. Здесь тоже умопомрачительно пахло – деревом. Ей нравилось.

Руслана перекатилась на живот, и ее лицо оказалось напротив его лица.

– Я уникальная или тупая?

– Какая бы ты ни была, тебе удалось обратить меня в свою веру.

– Тебе это нравится?

– Выключи журналистку, – лениво усмехнулся Егор.

– Кого включить?

– Не надо никого включать. Будь собой, – он приподнялся и коснулся поцелуем ее губ, ощущая ее дыхание. Оно было ровным и тихим, но пьянило и возбуждало едва ли не сильнее вздрагивающих рук, когда она касалась его сегодня.

– Я скучала по твоей щетине, – еще более хрипло после поцелуя говорила Руся. – Не знала, что она превратилась в бороду. Борода – тоже круто.

– А я скучал по тебе.

Ее губы приоткрылись. Она приподнялась чуть выше на локтях, чтобы дотянуться до его щеки. Прикоснулась к ней ртом, зажмурилась и прошептала:

– Я больше не буду. Я тебе обещаю.

– А если я тебе не верю? – рассмеялся он, прижимая ее к своему телу.

– Я тебе верю. Так что… если только сам когда-нибудь за дверь выставишь. Но я буду сопротивляться. Драться могу начать. За свое место возле тебя.

– С кем?

– Не знаю. С дверью. Давай у нас будет большая такая дверь, тяжелая. Заведем привратника… или как это… швейцара. Тогда еще с ним подраться можно. Или лучше перевоспитай меня. Я поддаюсь. Правда.

– Посмотрим.

– Посмотрит он! – проворчала она и обхватила руками его шею: – Скажи мне, что я тебе нравлюсь, а!

– Ты мне нравишься, – не моргнув глазом, повторил Егор. Быстрым движением перевернул ее на спину и навис над ней. – Ты мне очень нравишься, – он принялся целовать ее губы, шею, грудь, скользил ниже, прочерчивая языком влажные дорожки и чувствуя, как мелко дрожат мышцы ее живота. Остановился, поднял голову и поймал ее взгляд. – Ты мне очень-очень нравишься.

– Тогда давай заведем еще и мажордома, – простонала она, потянувшись ладонью к его волосам и с ума сходя от их мягкости. – Все же такая ответственность… а раз очень-очень, то можно рискнуть.

– На каждого твоего швейцара и мажордома я заведу кухарку, горничную и дизайнера интерьера, – с самым серьезным выражением лица сообщил Лукин.

И словно в подтверждение его слов на улице лаем зашелся Михалыч, а следом явственно лязгнул засов калитки. Руслана подорвалась с подушки и схватила покрывало, натягивая его на себя и на Лукина, пока не скрылась под тем до самого подбородка.

– Всеволод Ростиславович? – с каким-то благоговейном ужасом в глазах спросила она.

– Егор! – раздался ор со двора. – Чего это у нас за желтая колымага под забором, а?!

Лукин с улыбкой выбрался из постели и прошлепал босиком к шкафу.

– Свои, – крикнул он в открытое окно, – потом загоню под навес.

Достал одежду себе, вручил футболку Руслане. И принялся одеваться. Росомаха тем временем спешно натягивала врученное. Хваталась за всклокоченные волосы, пытаясь их расчесать пятерней. И стенала, что белье осталось в ванной. А когда еще и входная дверь громко скрипнула, открываясь, страшным шепотом предложила:

– Может, мне лучше уехать? Неудобно…

– Выпрыгнешь в окно и уйдешь огородами? – поинтересовался Егор, скрестив на груди руки.

– Мне не привыкать, – вздохнула Руслана.

Между тем, по дому разносился топот. Молчавший до этого времени и принадлежавший только им, он наполнился шумными звуками – будто встряхивал их и выдергивал из безвременья. Жалобный скрип половиц. Шуршание пакетов. Кряхтение откуда-то из прихожей: «Разувайся и руки мыть».

А потом очередной ор могучим голосом:

– У меня торт и сюрприз!

– Сюрприз – это самогон ваш паленый! – зазвучало звонко и весело.

– Вообще-то я имел в виду, что тебя привез! – возмутился дядя Сева.

– Я не категория сюрпризов, а категория катастроф!

– Короче, Викундель здесь!

– Представляю выражение его лица сейчас, дядь Сев!

Впрочем, вряд ли она представляла себе выражение его лица. И уж тем более, не представляла себе выражение лица Росомахи – но это по понятным причинам. Не знала, что та вообще в доме. Никто не знал. Про нее никто ничего не знал. Зато Руслана узнала голос. Или скорее почувствовала. Викундель. Виктория. Машчетатам.

Прострелило в виске. И она мрачно хохотнула. Испортила ему уик-энд с новой пассией, оказывается. Снова секунды – быстрый взгляд на Егора. Настолько быстрый, что вряд ли он успел понять. И вскочила с кровати, бросившись к двери, пока не замерла посреди комнаты и закрыв глаза.

– Чего ты мечешься? – спросил Лукин, наблюдая за ней.

– Это та Вика, да? – Руслана повернулась к нему. Не уходила. Понимала, что ни уйти, ни выдохнуть не в состоянии. Нужно… пора научиться жить, слушая, что говорят. Не бояться слышать. – С которой ты на конкурс приезжал?

– Та самая, – подтвердил он, неожиданно развеселившись.

– И что мне делать? В смысле… Может, правда лучше уехать?

– Кому лучше?

– Всем… – отстраненно ответила Руслана, подняла глаза, посмотрела в его лицо, пытаясь отыскать на нем хоть что-то, что ответит на все ее вопросы, и тут же затараторила: – Нет, не из страны, не думай. Я дома буду. Я буду ждать. Я же понимаю все… ну… тебе надо разобраться. Ты приедешь или позвонишь… Просто тут мне ни к чему оставаться, правильно? Но если скажешь, я останусь, правда. Хотя это неудобно… и я… только мешать буду.

Егор задумчиво кивнул.

– Ты никуда не уедешь, – сказал он спокойно, но твердо. Обнял ее за талию и притянул к себе, пряча в своих руках ее страхи. – Сейчас мы пойдем знакомиться с дядей Севой и…

– Да я ревную тебя, как ненормальная! – всхлипнула Руслана и снова вцепилась в него. – Влезла в твою жизнь…опять… и ревную.

– Вика – моя сестра.

– А?

– Бэ. Родная сестра. Сводная. Через несколько лет после гибели отца мама вышла замуж.

– И это ты… с сестрой тогда? – непонимающе уточнила Руська.

– Тогда с сестрой, – улыбнулся он и взял за руку. – Идем. Только готовься. Сначала дядя Сева накормит тебя до беспамятства, а потом, пользуясь твоей беспомощностью, станет выпытывать все явное и тайное.

– Подожди! – запротестовала она. – Дай осознать… Вот это с дикой фамилией и ногами с мой рост – это твоя сестра? Черт! Охренеть генофонд! Ты знаешь, как я расстроилась на той вечеринке проклятой, а? Ты себе представляешь вообще?

– Ты не спрашивала.

– Хорошая отмазка, – подмигнула она и уткнулась лицом в его футболку. – Придурки из соцсетей долго думали, что я Тохина любовница. Мы так ржали.

– Мы идем или нет? – негромко рыкнул Лукин. – Или хочешь дождаться, когда они сами сюда заявятся?

– Трусы́ по-прежнему в ванной. Ты иди, а я за тобой, – шепнула Руська ему на ухо.

Но было поздно. В двери, будто подслушав, показалась Вика. Хлопнула полукилометровыми ресницами, решительно присвистнула. И выдала:

– Ну потрясающе просто! Я так и знала, что без твоей длинной истории не обошлось!

– Ты вообще слишком много знаешь, – хмыкнул Егор, – это чревато. Брысь отсюда, мы скоро придем.

А Росомаха, между тем, продолжала прятать лицо, прижимаясь к груди Лукина. Туда, где мерно отсчитывало ход их общего на двоих времени его сердце. Страхи действительно уходили. В его объятиях все уходило. Кроме тысяч бабочек и оранжевых лучиков самой удивительной весны в ее жизни.

Кстати пришедшееся

Кстати об оранжевом

Зеленый период сменился оранжевым. Как-то незаметно, исподволь. И жизнь стала наполняться солнечными деталями. «Тоска – зеленая! А в Киеве – солнце», – говорила она себе, покупая оранжевый набор посуды и транспортируя его в желтом Корвете домой.

Но, кроме кухни, оранжевым полны были и другие комнаты. За год с лишним стали полны.

И однажды, обнаружив себя сидящей, подобрав ноги, на диване в его кабинете, она невольно задавалась вопросом: а канцелярскую вертушку цвета апельсина на стол он добровольно поставил, или потому что она приволокла?

– Короче, Шаповалов согласился. Прикинь, Шаповалов – и согласился. Закис, не иначе, да? Обещал раскидаться к концу этого месяца, и, значит, в октябре мы точно едем в Кисмайо!

– Поближе ничего не нашлось? – буркнул Егор, не поднимая головы от бумаг, разложенных перед ним на столе.

– Не-а! Туда. Я, кажется, про них уже все на свете знаю, столько перечитала. Осталось увидеть.

– Ну-ну!

– Злишься?

– Злюсь! – он посмотрел на нее. – Да, я злюсь.

– Поехали вместе!

– Я уже говорил, не могу. До января не могу.

– Говорил. В январе тоже найдутся дела, так?

– Ok, – хмуро кивнул он. – Езжай куда хочешь.

– Егор, я на месяц! На один месяц! Мы все отснимем, и я приеду. И писать буду дома. Год в Африке я и сама теперь не выдержу!

– Я услышал. Ты на один месяц, – Лукин снова уткнулся в документы.

Руська вскочила с дивана и подлетела к столу. Оперлась руками о столешницу и решительно выдала:

– Обижаться – непродуктивно.

– Непродуктивно, – согласился он. – Но я обижен.

– Я понимаю. Я пытаюсь сгладить, – она мрачно усмехнулась, обошла вокруг стола и приблизилась к нему. Села на пол рядом и уткнулась лицом в его ногу. – Я все равно поеду, ты же знаешь.

– Знаю. Приковывать к батарее я тебя не буду.

– Пираты прикуют, – мрачно усмехнулась Росомаха и обхватила его руками.

Кстати о пиратах

Справедливости ради, пираты, пусть и сомалийские, покорителя Африки не пугали. Покорители Африки в этом смысле – существа безбашенные.

Папа был прав. Кочевник останется кочевником. И как бы сильно она ни любила Киев и дом, чувство непреодолимой потребности в движении толкало ее вперед.

Они пробирались на джипе вдоль побережья на юго-восток среди раскаленной пыли и горячего марева, стелившегося по горизонту и заставлявшего подрагивать воздух. Шаповалов трепетно прижимал к груди свою камеру, которую прятал ото всех с самого Могадишо – местные власти как огня боялись журналистов – и с опаской глядел на водителя.

Хамди же болтал всю дорогу на восхитительно безобразной смеси английского и арабского. Эту смесь Росомаха понимала с трудом, усиленно прислушиваясь к каждому звуку. Но у парня было несколько преимуществ. Во-первых, кроме названных языков, он свободно говорил по-сомалийски и знал оромо. Во-вторых, ему она доверилась с первой минуты их знакомства – по прилету в Могадишо они выбрали Хамди не совсем вслепую из всех предложенных кандидатур. Тот их уже встречал в аэропорту. Его нашел Замзам, владелец рыболовного судна из Сьерра-Лионе, у которого однажды они торчали с Гуржием несколько недель, когда она умудрилась заболеть пневмонией. Семья Хамди удрала от войны на запад материка и несколько лет работала на Замзама. Но этот смазливый шоколадный парнишка в три раза крупнее Шаповалова, неутомимый представитель оседлого племени раханвайн, со временем вернулся и промышлял организацией экстремального туризма для безбашенных со всего света, желающих полюбоваться национальным парком и разрушенными войной трущобами.

Было еще и в-третьих. Напичканный оружием бронированный джип Хамди. Это почему-то внушало ощущение безопасности. «А должно бы наоборот», – ворчал Лёха. Но ворчащий Лёха – нормальное явление.

Они подъезжали к Кисмайо, когда в очередной раз узкой полосой вдоль дороги стал виден океан. И Росомаха приникла к окну, вперившись в бесконечную синеву вдалеке, за грязно-серыми крышами.

– Аэропорт здесь только для внутреннего сообщения, – угадывала она в хитросплетениях странно звучавших слов Хамди. – Но рядом несколько отелей. Отель – плохая идея. Жить будете у Сабринах, там удобно.

– Почему это отель – плохая идея? – недовольно крякнул Шаповалов после Руськиного перевода.

– Потому что вы – белые, – сверкнул белоснежной улыбкой сомалиец.

Страна, население которой живет похищениями людей, – априори плохая идея. Но когда Росомахе в голову приходили хорошие?

– Кто такая Сабринах? – спросила Руслана.

– Моя – Сабринах. У ее отца дом. Будете там.

– Интернет там есть? – без особой надежды уточнила Росомаха, готовясь держать бой за отель – потому что там точно есть интернет. А она уже несколько суток не слышала Егора.

– Есть, – неожиданно ответил Хамди.

Интернет – это было слишком сильно сказано. Но все же спустя почти час мучений, пока Росохай устраивалась в крохотной, но на удивление чистой комнате, которую ближайший месяц собиралась делить с Шаповаловым, связь появилась. И она спешно набирала Лукина в скайпе.

Кстати о скайпе

– Ну и что тебя в этом не устраивает? – усмехнулся Егор, кивнув головой в сторону распечатки, которую приволок Марценюк, ввалившийся в кабинет пять минут назад и теперь пыхтевший напротив него.

– Все устраивает! Все отлично. Посмотри. Программа про полигамию с бенефисом Гермаковской, которую муж бросил. Оценил процент? А теперь ниже глянь. «Собачий вальс», стерилизация бродячих животных. Аудитория почти на четверть ниже. Вывод?

– С большим вниманием выслушаю твой.

– Да не вопрос. Шоу с участием селебрити вызывают бо́льший резонанс. Кстати, Оля тоже так считает.

– Ну еще бы! Когда у Оли будет свое ток-шоу на телевидении, она сможет делать все, что ей заблагорассудится.

– Она часто оказывается права, и ты это знаешь. Но я не о том. Вы с каналом окончательно согласовали темы этого сезона?

– Да. И ты должен понимать, что без этого я бы не согласился. Либо мы играем на условиях, выгодных обоим, либо никак.

– Что ж ты вечно упрямый такой, а! – психанул Марценюк и рухнул на стул напротив стола начальника.

– Какой есть.

– Ладно, понял. Злой чего?

– Требовать результативной работы, а не потакать регулярным кофе-брейкам для стимуляции вдохновения – теперь называется злостью? – поинтересовался Лукин, откинувшись на спинку кресла.

– Ну ты требуешь, а я потом отговариваю увольняться. Нормальное разделение труда, да. Вся редакция жужжит, что вы с Росохай разошлись.

– То есть заняться им нечем, я правильно понимаю?

– Не начинай! Тебя никто не заставлял подписываться на это шоу! – рявкнул Марценюк вскакивая со стула. – Тащишь все на себе, чуть с цепи не срываешься. Куда только Руслана смотрит?

Куда только Руслана смотрит!

Сам Лукин смотрел в новый телесезон, когда подписывал контракт. Наверное, должен был подумать, что слишком давно Руська сидит дома и очень скоро ей надоест подобное положение вещей. Ее неугомонность требовала выхода. И в то же время, наверное, надеялся, что она примет его амбиции, и они вдвоем смогут согласовать сроки, удобные и ей, и ему.

Но она уехала. Просто взяла и уехала. В самое подходящее место! Там и смотрит…

– На сомалийские закаты Руслана смотрит вместе с Шаповаловым.

– Чего? – ужаснулся Марценюк и снова рухнул. – Где? С кем? И ты отпустил?

– Она не заключенная.

– Ну вообще-то это не романти́к где-нибудь на Майнау, – Марценюк криво усмехнулся. Прошлой осенью Егор с Русланой сбежали любоваться орхидеями. В редакции их почти поженили. – Правда, я с двенадцатого года не слежу, чего там у них…

– В том-то и дело, что не романти́к, – буркнул Лукин. – Она уже три дня не звонила.

И будто в ответ на его бурчание из компьютера раздалась характерная мелодия вызова в скайпе.

Кстати о вызове

«С самого утра мы снимали в Национальном парке Кисмайо. Об этом потом, там Шаповалов пыжился. Угрожает снимками покруче, чем в Нэшнл Джеографик. В нем включился художник. Я вижу только то, как колеблется воздух, и болтаю с Хамди. Он необычный, немного сумасшедший. Тоже что-то ищет постоянно – знать бы что?

Дала ему свои сигареты. Понравились.

«У нас порт, контрабанда, – говорит он, закуривая. – Сколько можно ввезти официально?»

«Четыреста штук», – я продолжаю наблюдать за Шаповаловым. Но думаю о контрабандных сигаретах, пока не слышу вопль фотографа:

«Смотрите! Слон!»

Будто никогда в жизни не видел слона. Настоящее сафари.

Обратно едем другой дорогой, останавливаемся, снова снимаем. С той стороны города огромная стройка. Хамди говорит, что у турок проект на полсотни домов.

«Когда война, всегда покупают», – мрачно констатирует он.

«Людям же нужно куда-то возвращаться», – отвечаю я.

«Дела нет. Есть небо и есть скот».

Кажется, он говорит сейчас о том населении, что относят к кочевникам. Они живут иначе, чем люди в городах. И война коснулась их иначе. Но искать их мы поедем завтра. Пока осматриваемся.

Мы с Хамди научились понимать друг друга. Я привыкла к его ломаной речи, многое слышу в интонациях. Что-то угадываю. Ему со мной проще – он возит туристов, опыт есть. Их здесь немного, этих любителей экстрима. Но все же на жизнь Хамди хватает. И другим, таким, как он.

Он смышленый, нахватался привычек от европейцев и американцев, заглядывающих сюда. И у меня на языке вертится вопрос, который я не могу не озвучить.

«Ты не думал уехать насовсем?»

«Думал. Пробовал. Вернулся».

Его дом разрушен. Понимание этого вторгается в тот момент, когда мы въезжаем в город. Дикая пробка. Перекрыта дорога.

«Что там?» – я наполовину высовываюсь из окна нашего джипа. Пыль, жара, снующие среди машин люди. И вижу примелькавшихся за эти несколько дней военных. Кенийские миротворцы.

«Машину подорвали», – это звучит буднично. Теракты в Сомали – вообще дело будней.

Шаповалов вскидывается и хватает камеру, намереваясь выскочить из машины.

«Телефоном снимай», – успеваю крикнуть я. Еще не хватало, чтобы отняли агрегат.

«Ща будет жир», – веселится Лёха. И нас несет в гущу. Нам – жир. У них – будни. Закономерное распределение».

Руслана отодвинула в сторону ноутбук и поморщилась.

Нифига не получалось. Слова не складывались и слов же не хватало. Неуловимо мелькала мысль, что пытается писать в духе «À propos». Интеллектуал чертов. Второй час ночи, а в Киеве – на час меньше. Интеллектуал спит. Наверное, спит.

Связи почти нет. Местные мобильные операторы здесь, на юге, едва работали. Это только в проспектах пишут, что покрытие – 70 %. Видимо, все оставшиеся непокрытые территории приходятся на Джубаленд. Или это величайший на*б, какой мог получиться именно в этом месте, в это время и с ними.