Текст книги "Кстати о любви (СИ)"
Автор книги: Марина Светлая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)
Интернет у Сабринах едва ловил. Чаще – не ловил вовсе. Но каждый вечер они пытались. А ей казалось, что ему это уже надоело. На прошлой неделе она сунулась в отель, чтобы поймать вай-фай. Там было терпимо. Егор не смог ответить – наверняка загруз на работе. Или и правда надоело.
Она скучала. До одурения. По стенам ходила – без него. И даже не подозревала, что так может быть сейчас, когда по своей воле, когда действительно потому, что сама хотела. Вытащила мобильный и уныло воззрилась на экран. Ни одной палки, демонстрирующей наличие связи. Жопа мира.
И все-таки решительно набрала сообщение:
«Вдруг дойдет. Без тебя здесь даже небо красное. Кошмарный цвет».
Кстати о небе
Будильником послужил сигнал входящего смс. Лукин проснулся сразу же, схватил трубку, та традиционно зависла в самый неподходящий момент. Наконец, сообщение открылось. Он прочитал его несколько раз.
Отбросил телефон в сторону, буркнув что-то неразборчивое под нос, и снова откинулся на подушку.
Экран не успел погаснуть, когда на нем быстро замелькали буквы набираемого текста, выстраиваясь в слова.
«Кошмарный цвет. Кошмарный цвет? Кошмарная жизнь! Тебе нравится?!»
Стер.
«Уверена, что не пропустишь обратный самолет?»
Начал заново.
«Дошло к утру. Руслана, я устал общаться с тобой раз в трое суток».
Удалить!!
«Без тебя нигде нет неба. Я скучаю!»
Кстати о скуке
– Ты в онлайне, ты в онлайне, ты в онлайне, – бормотала Руслана, сидя на диване в ресторане. Одном из трех более или менее приличных в этом диком портовом городе. Здесь появлялось ощущение, что за дверью на улице все-таки цивилизация. Три с лишним года назад в Западной Африке все это не имело значения.
Она ни к кому не была привязана. Все были пофигу. А тут за полторы недели пофигу стало всё, кроме того, что она не слышит его голоса сутками напролет. Кроме того, что без него она снова не помнит себя, как когда-то давно.
– Ты в онлайне, ты в онлайне, ты в онлайне.
Как назло, самой выйти в онлайн оказалось непростой задачей. Но – о чудо! – осуществимой. Пока им несли их мясо, Хамди оглядывался по сторонам. Он не очень часто забредал в рестораны. И не любил их. А Шаповалов потихоньку снимал официантов и интерьер. И несколько, совсем немного, белых людей, которые, как и они, оказались здесь.
Зеленый кружок напротив фамилии Лукин. Руслана улыбнулась и сделала вызов.
– Алло. Руслана! Алло! – почти сразу услышала она. Услышать – услышала. Но нифига не увидела. На мгновение мелькнуло его лицо, потом экран пошел квадратами.
– Егор! Егор, привет! Ты меня слышишь? – затараторила она. – Я сейчас выключу видео, просто поговорим. Ты слышишь?
– Да, слышу. Как ты?
– Привет! – видеопоток остановлен. Звук выровнялся. – Я ем. Сейчас буду есть. А ты? Все хорошо?
Да просто замечательно!
– Нормально. Я тоже ем, но не сейчас, – рассмеялся он.
– Мы завтра едем в Босасо. Двадцать восемь часов пути, я пропаду. Но постараюсь выныривать.
– Угу.
– Что? Алло! Егоор?! Ты слышал?
– Слышал! Алло! Руслана, я слышал.
– Алло-алло! Черрт! Егор! Ал-ло!
Лукин с психом отрубил скайп и уставился в монитор, чувствуя себя проигравшим.
1:0 в пользу Босасо!
Кстати о Босасо
Если Сомали – это просто плохая идея, то Босасо – это охренительно хреновая идея.
Жаль, что подобные выводы приходят в голову слишком поздно.
Да и вообще многого жаль.
Когда в горло упирается кончик ножа – или чего там, в темноте не видно – жаль почти всего. Ее волокли куда-то по узкой глухой незнакомой улице, и она не знала, куда. Она здесь вообще ничего не знала. Кричать не могла – и от страха, и от того, что этот самый острый кончик ножа почти вонзался в кожу. Даже дышать трудно.
Секунды тянулись медленно, хотя она и отдавала себе отчет в том, что это секунды. Но ощущала только крепкий специфический запах пота мужчины, который крепко ее держал. И этот запах пополам с диким животным страхом вызывал у нее рвотный рефлекс.
Впрочем, здесь все вызывало рвотный рефлекс. С утра они ездили в лагерь для беженцев. И к этому она была готова. Почти напоминало бы развлекательную прогулку, если бы так сильно не коробило. Но Росомаха любила играть на контрастах. Ей нравилось в уродливом искать красоту. Она любила отражать изнанку. И часто отражение выходило искаженным, как в кривом зеркале.
Набродились и наснимали на приличный сюжет. Знать бы, как лучше приладить.
Потом черт дернул отправиться в клинику стабилизации. В Босасо пять амбулаторных программ. А они поперлись именно туда. Насмотрелись такого… Думала, что путешествие по Либерии и Сьерра-Лионе ее закалило. Хренушки. Эту пытку Росомаха выдержала с трудом. Даже у Шаповалова челюсть ходуном ходила, а уж на что сухарь, хоть и нытик. И только Хамди продолжал настаивать на обыденности, которая ее коробила.
До самого конца этого бесконечного дня, пока они не остановились в какой-то вшивой гостинице – вшивой в прямом смысле – она молчала. Молча писала, молча просматривала отснятый материал, молча лежала в постели, слушая, как сопят задрыхшие мужики. А перед глазами – кости обтянутые кожей да незаживающие струпья.
А потом ее прорвало.
Спят – ну, пусть спят.
Выскочив из комнаты, напоминавшей скорее тюремный каземат, она помчалась к океану. Туда, где тихо, и только стонут, качаясь на волнах, огромные железные монстры – рыболовные судна. Или пиратские.
Там можно дышать. Можно орать. Можно жалеть о том, что вообще принесло сюда. Сейчас бы спать – спокойно спать, чувствуя всем телом, как ее обнимают его руки и ноги. Они так по-дурацки спали всегда. Сплетясь в неразрывный узел, после которого у обоих затекали конечности и ломило позвоночник.
Неважно.
Она хотела. До крика, до боли в солнечном сплетении, до судорожного сокращения мышц – хотела к нему. Но вместо этого торчала на берегу Аденского залива и рыдала взахлеб. Вот что она здесь делает? Еще минус один день. И впереди две с половиной недели.
А когда шла обратно, искать гостиницу, которую, кажется, потеряла, позабыв откуда пришла, так нелепо попалась. Ее легко ухватили, приставили нож к горлу и поволокли по пустой улице в темный безымянный закоулок. И что-то шепотом бормотали по-сомалийски. Хамди бы понял что, а она…
Мозг включился неожиданно. Когда потные шершавые пальцы начали расстегивать пуговицы ее шортов, а нож от горла убрали.
Не так много вариантов.
Наверняка – изнасиловать. Возможно, ограбить. Скорее всего – убить.
А может быть, и все сразу. Чем черт не шутит.
«Вы – белые», – сказал в ее голове Хамди. Ну да. Если сильно повезет, ее не убьют, а потребуют выкуп. Зашибись расклад.
Но мозг действительно включился. Потому что там, в кармане шортов, все еще болтался газовый баллончик, уже не подаренный Гуржием. Новехонький. Сама покупала и таскала с собой. Ей бы только одно мгновение, чтобы успеть!
Потому что хуже всего представлять себе, что больше никогда, никогда, никогда не увидит Егора.
Она тихо всхлипывала, когда пуговки расстегнули.
Отчаянно упиралась в стену и пыталась ладонями дотянуться до кармана. А когда мужчина, шаривший руками по ее телу, отстранился – на то самое вымоленное у уродливо-красного неба мгновение – она резко выдернула баллончик и, как могла быстро, распылила его в морду сомалийцу.
И под его крик и удивленный возглас второго вырвалась из подворотни, тут же налетев на нескольких стариков, побиравшихся у этих самых стен, – будто бы из небытия устремилась в действительность. И мир вокруг снова заголосил.
Кстати о мире
Мир голосил плачем ребенка, звуками телевизора и трещанием Валеры, восседавшего на стуле, как на троне, посреди своей кухни. Лукин, сидевший напротив, вряд ли слышал, о чем он говорил, но Валеру это явно не смущало.
Валеру никогда ничего не смущало. Чертов гений. Чертов гений в период творческого кризиса. Кажется, на этот раз он жаловался на жизнь. Впрочем, он почти всегда на нее жаловался.
– Потому что в этой идиотской жизни столько проявлений, – трещал он. – Сегодня тебя на руках, бл*дь, носят, а завтра никому не нужен, все забыли!
– Валера! – донеслось из соседней комнаты. Алка не дремала. И сквернословить своему благоверному в присутствии ребенка запрещала. Потому Щербицкий еще больше поник и перешел на воинственный шепот.
– Я четыре месяца не могу заставить себя сесть за компьютер и написать хоть строчку! – стенал Валера. – Четыре! Не, даже ворд открыт. А я пялюсь на него, как баран на новые ворота. И не могу. В голове такой же чистый файл.
Егор кивнул, едва из какофонии звуков выпало трещание.
– Меня это все затянуло, – Валера кивнул на комнату и зашептал еще тише: – Вот это все. Вырваться не могу. Ты вдумайся! Дуть пиво на собственной кухне, а не в баре. Вот правильно вы с Росомахой живете – никаких детей, никаких обязательств. Свобода выбора. Свобода перемещения. Свобода от памперсов и лактации.
Призыв вдуматься застал врасплох. Егор услышал Валерины слова. Услышал и понял.
Не проникся.
Какой, к черту, правильно? Она шляется, где хочет, оставляя за ним право выбора. У него амбиции и признание ее свободы перемещения.
– Я всерьез думаю уйти, развестись, опостылело. Я даже не ревную уже, Лукин! Мне даже иногда хочется, чтобы она загуляла, и я мог того!.. – горестно заключил Щербицкий и потянулся к бутылке с пивом. Плеснул в свой стакан и вопросительно взглянул на друга: – Тебе?
Лукин отказался, отрицательно мотнув головой.
– Как знаешь, – пробормотал Валера. В комнате снова закричал ребенок, и папаша спрятал несчастную морду в ладонях и выдал напоследок: – А и уйдешь – это ж она не простит, назад не пустит. Теперь точно.
И будто перебивая и крик Щербицкого-младшего, и Валерины стоны, блоком новостей ожил телек.
Громко, ровно, отчеканивая каждое слово, девушка с экрана вещала:
«… в результате взрыва в клинике в сомалийской столице Могадишо погибли 54 человека. Об этом сообщает Associated Press. Более 120 человек получили ранения. Отмечается, что взрыв совершил террорист-смертник, который проник в помещение клиники.
Ранее сообщалось, что мощный взрыв бомбы унес жизни уже 38 человек. Большинство погибших скончались от ранений. Еще около 120 человек получили ранения различной степени тяжести. Число жертв растет. Часть пациентов и сотрудников клиники считаются пропавшими без вести.
Некоторые страны, в частности Турция и Кения, предложили направить в столицу Сомали медицинскую помощь…»
Егор поднял голову и уставился в телевизор невидящим взглядом. Перед глазами сидела мать на кухне, рыдающая в тихой истерике, а рядом – коллега отца, сообщивший о его гибели.
Через минуту в неизвестном направлении было отправлено смс. Оставшееся недоставленным.
Кстати о направлении
– Привет! – выпалила широко улыбающаяся Росомаха, глядя на – наконец-то! – нормальное четкое изображение лица Лукина. – Да поможет нам Красный крест. Забрели случайно, а тут сигнал классный! Наверное, они, как моя мама, читают о методах лечения всякой дряни в интернете. Жизненная необходимость!
– Привет! Как ты?
– Сгорел нос, в остальном нормально! – кивнула Руська. Нос действительно сгорел. Был красный, как вареный рак. Но себя со стороны не видишь. Похудела – еще больше. Кости да жилы. И следы усталости на лице никак не замажешь. Тени под глазами – и от жары изнуряющей, и от недосыпа – определенно были заметны. – Здесь есть отели, рестораны, пляж шикарный! Я на курорте!
– Рад, что тебе нравится.
– Тебе бы… тоже понравилось.
– Возможно.
– Что-то случилось?
– Что у меня может случиться? Дожди идут, поэтому нос целый.
– Я не про нос. Егор, мне две недели и два дня осталось.
– Какая малость! – буркнул он.
– Можно подумать, что скучаешь только ты!
– Это ты торчишь там!
– Я работаю. Ты, кажется, тоже работаешь? Ты же поэтому не поехал со мной? Или есть еще какие-то причины?
– И какие же?
– Да то, что тебе надоело! Надоело, я понимаю, что угодно может надоесть! Но я не навязываюсь. Хочешь вести свое шоу – пожалуйста. Твое право. Я не лезу. А меня по дырам носит. Можно подумать, это для тебя открытие!
– Не открытие! – рявкнул Егор. – Открытие в том, что тебе твои дыры важнее меня!
– Вообще-то из-за тебя я поездку, на которую нужно минимум три месяца, сократила до одного!
– Возвращайся домой.
– Вернусь. Через две недели и два дня, – и снова ее упрямые темные глаза, нахмуренный лоб, пушистая челка – сейчас упавшая на лицо. Даже обгоревший нос – и тот упрямился.
– Ясно. А ты права, что угодно может надоесть.
Ее взгляд вспыхнул – сердито, отчаянно. На мгновение могло показаться, что она вот-вот долбанет его чем-нибудь. Но Росомаха была на другом конце света. И все, что она могла, это отрубить скайп, не попрощавшись.
Кстати о…
Он
Мантра дня:
Что угодно может надоесть.
Надоесть может что угодно.
Вывод 1:
И кто угодно тоже.
Вывод 2:
Когда этот кто угодно надоедает – уезжают в долбаную Африку.
Ночь прошла увлекательно – в чтении статей о Сомали, экстремальном туризме, миссии Красного креста и спокойном для беженцев Босасо.
За окном светало, когда Егор громко хлопнул крышкой ноутбука и отправился на кухню варить кофе. Самостоятельно.
Вопросы следующего дня:
А что дальше?
Для них дальше что?
Единственное решение следующего дня:
Он не хочет терять их отношения, и не будет, и ей не позволит.
К вечеру из всех бумаг – просмотренных, подписанных, составленных – порадовали лишь распечатанные электронные билеты.
Огнями аэропорта рассеивалась темнота, когда Лукин глотнул из фляжки и уставился в иллюминатор, начиная обратный отсчет времени до встречи с Русланой.
Она
Мантра дня:
Что угодно может надоесть.
Совершенно что угодно.
Вывод 1:
Какой нахрен океан, когда может надоесть?!
Вывод 2:
Кстати, океаны тоже надоедают.
– Я уезжаю, – выпалила она, едва Лёха продрал глаза в шесть часов утра по киевскому времени. И в семь по сомалийскому.
– Ну так-то мы все уезжаем. Сегодня отснимем порт и уезжаем в ночь.
– Я прямо сейчас. Хамди машину нашел. Я домой, Лёш.
– Какой домой?!
– В Киев. Мне до Могадишо чалить дохрена… заберешь мои шмотки из Кисмайо? Доки и деньги есть, по дороге не заблужусь!
А дорогой – мантра, мантра, мантра. Все двадцать часов до Могадишо – мантра. Философия жизни изменилась. Внезапно.
Вопрос восьми часов перелета:
Что дальше?
Что он хочет дальше? А она?
После их бурного недообъяснения – что может быть дальше? После того, как она сдуру от эмоций отрубилась, – может ли быть дальше? О чем думала? Опять позволила эмоциям взять верх. Плавали – знаем. Все уже было. Шило в заднице всегда ею управляло, а человеку, с которым она полтора года прожила, – не позволила.
Дура!
Единственное решение восьми часов перелета:
Он ей нужен. Он нужен ей.
Из иллюминатора на нее смотрело ее собственное отражение – изможденное, сонное отражение человека, не спавшего пару суток.
Но она не могла спать. Сон не шел. Ее ждал аэропорт имени Ататюрка. А оттуда – первым попавшимся рейсом в Киев. Домой. Домой – к нему. Потому что он тоже ждал. Должен был ждать!
Он
Который час Лукин торчал в аэропорту, с бешенством наблюдая в третий раз изменяющуюся цифру рядом с надписью Delayed. Глушил кофе, выпив, кажется, уже два ведра, и что-то мрачно жевал, не чувствуя вкуса.
Теперь Егор почти знал, где искать Руслану. Замзам, единственный контакт, который она ему оставила, назвал адрес дома – даже не гостиницы, дома! – где она поселилась. Не знал он того, вернулась она из своего чертового Босасо или нет… или вернется, пока он, наконец, долетит до чертового Могадишо и доберется до чертового Кисмайо.
Снова взглянул на табло. Пока цифра оставалась прежней. Посмотрел на часы – минутная стрелка сдвинулась на четыре деления.
Бесит!
Она
Бесит!
До красных точек перед глазами бесит.
Рюкзак за плечами, толпа выходивших людей, плохой английский соседки в самолете, которая не понимала, куда идти. Значит, по Сомали на сафари рассекать – ей нормально. А до багажного отделения добраться – проблема.
Очередь. Чертова очередь!
И забивавшая все на свете глухая ночь за окном, в которой она то ли потерялась, то ли пробиралась через тысячи километров, чувствуя только, как толкает в спину желание добраться скорее.
Поскорее не выходило. Следующий рейс до Киева через несколько часов.
Бесит!
И единственное – единственное вообще – что она могла сделать, чтобы быть хоть немного ближе, чтобы чувствовать себя хоть капельку ближе, это набрать его номер, надеясь, что он возьмет трубку, несмотря на ее вспышку. Потому что если не пустит обратно… если не пустит… куда ей от него?
Они
Телефон завибрировал в кармане деловито и нагло. Лукин, продолжая чертыхаться, достал трубку. Отвечать он не собирался. Бесят!
Но не ответить на этот звонок означало, что он зря сейчас сидит где-то в европейской части Стамбула, гипнотизируя надпись Delayed на табло отправлений. Надпись, состоящую их нескольких десятков диодов, которые бесили его вот уже который час подряд.
– Привет! – принял он вызов, пока мысль вслед за глазами металась по табло, толпе, часам…
Кажется, да нет, наверняка, было что-то еще, что выхватывал взгляд. Но это больше не имело значения. Самым главным сейчас было услышать ее голос.
– Егор! – взволнованно воскликнул этот самый голос, и ему чудилось в нем облегчение. Или оно там и правда было. А потом привычно – абсолютно привычно – Руслана затараторила: – Егор, я еду домой! Прости… в смысле, привет. Я еду домой, я утром буду… если чертов рейс не отложат. Я уже в дороге. Я еду домой, слышишь?
– Ты где? Какой рейс? Где ты едешь?
– Я не еду… ой… в смысле… стою… нет, хожу… я всегда хожу… как дурак. Я в Стамбуле. Минут сорок назад прилетела. Егор, я сразу поехала домой, слышишь? Ну… после того… Я утром буду дома. Я обещаю!
– Ты в аэропорту?
– Ну да. Билеты взяла, жду теперь.
– Где ждешь? Руслана, я тоже здесь.
На другом конце воцарилось молчание. Недлинное. Но ощутимое. Потом он услышал судорожный вдох.
– Если ты мне скажешь, что тоже в Ататюрке, я прямо здесь в обморок грохнусь.
– Не надо, иначе ничего тебе не скажу, – рассмеялся Егор.
– Где? – требовательно выкрикнула она.
– Ты далеко от фуд-корта?
– Черт, понятия не имею! – Руслана коротко рассмеялась и стала оглядываться по сторонам, пытаясь разглядеть что-то, что можно назвать приметным опознавательным знаком. Замерла на месте, прекратила собственное бесцельное мельтешение в броуновском движении бесконечно прибывающей и убывающей толпы. Табло. Почти глянцевый пол. Семейство арабов. Чьи-то чемоданы под ногами. Егор приехал. Она еще крепче сжала пальцами телефон и выпалила: – Короче, ищи сумасшедшую!
– Чего? В смысле?
– В этом! – Руслана убрала от уха трубку и снова отчаянно огляделась. Глубоко потянула носом воздух и неожиданно слишком громким, сильным голосом для человека, который находился в пути вторые сутки, запела:
What'll you do when you get lonely
And nobody's waiting by your side?
You've been running and hiding much too long
You know
It's just your foolish pride
(Что ж, в турецкой полиции она еще ни разу не сидела, вот будет весело).
Layla, you've got me on my knees
Layla, I'm begging, darling please
Layla
Darling, won't you ease my worried mind
Ее голос зазвучал где-то совсем близко. Настолько близко, что ему казалось – голос его обнимает, до него дотронуться можно. Живое и настоящее среди бреда последних недель.
Лукин ринулся сквозь толпу и очень скоро увидел ее. Росомаху. Со сгоревшим красным носом, с которого наверняка облезала кожа. Со смешным пучком отросших волос на голове, сейчас напоминавших солому – тоже от солнца, дороги, пыли. В черной футболке и джинсах – ее любимых, с канадским флагом на заднице, болтавшихся сейчас так, будто она сбросила никак не меньше пяти килограммов, что при ее габаритах было почти критично. Она держалась за лямки здоровенного рюкзака, дикими глазами озиралась по сторонам – потому что на нее смотрели зеваки – и продолжала петь, словно боялась, что кто-нибудь ее заткнет, но разве заткнешь Дженис Джоплин, если ей нужно горланить?
I tried to give you consolation
When your old man had let you down
Like a fool, I fell in love with you
You turned my whole world upside down
Laylaааа…
– Думаю, весь аэропорт покорен, – сказал Егор, умудрившись подойти к ней незамеченным – толпа способствовала.
Она стремительно обернулась к нему. И замолчала. Только несколько хлопков донеслось до ее ушей. Но слыша их, не осознавала. Две бесконечные недели и… сколько-то дней. Руслана перестала их считать в перелете. Сбилась.
– Оливки целиком не глотала, к наркоторговцам в логово не совалась, от собак держалась подальше, – звонко отрапортовала она.
– Что не может не радовать, – улыбнулся он и, крепко обняв, притянул к себе.
Несколько секунд она стояла молча, цепляясь за его куртку и чувствуя большие теплые руки, дороже которых не было ничего на свете. Ехал за ней. Он ехал за ней! И от этого гулко и болезненно нежно стучало сердце, и ей казалось, что она сама – одно сплошное сердце.
Потянулась к его уху и тихо сказала:
– Не отпускай меня больше от себя. Все равно без толку. Не могу работать, когда тебя нет.
Он вдохнул ее запах, сжал еще сильнее и проговорил:
– Я могу, но мне это не нравится.
– Злишься?
– Нет.
– А раньше? Знаю… злился. Я тоже… Больше не пустишь?
– Тебя покусали в твоей Африке? – удивился Лукин.
– Нет. Я скучала.
– Домой?
Руслана отняла голову от его груди и посмотрела в лицо. На губах ее играла улыбка, и что-то вечно ему знакомое, вечно ему необходимое, вечно им любимое – неугомонное отразилось в росомашьих глазах.
– Мы в Стамбуле все-таки. Оба. Ты в случайности веришь?
– Нет.
– Давай останемся? Я спать хочу. И помыться. И тебя. И Босфор. И спать. Господи, я не знаю, сколько дней не спала и не мылась!
Егор согласно кивнул и потянул ее обратно в толпу. Руслана послушно топала рядом. На них изредка недоуменно оглядывались, но она привыкла. Потому что знала: оглядываться будут всегда. Вряд ли что найдется нелепее словно сошедшего с обложки глянцевого издания красивого мужчины, прижимающего к себе смешно одетую невзрачную женщину, которая, наверное, никогда в жизни не повзрослеет. Но еще она знала, что ему на это плевать, а она сама давно уже сунула любопытную мордаху под обложку. Глянец? Ну, пусть. Запустивших глаза в содержание мало. Тех, кому позволили запустить, – почти нет. Но она не жаловалась. Ей больше достанется. Как он там назвал свою статью полтора года назад? Обжора на охоте?
Конец
