Текст книги "Поцелуй победителя"

Автор книги: Мари Руткоски

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

– Понятно. – Губы Кестрель сжались. – Покончить с собой я могу и без кинжала. Но я не стану этого делать. Это проявление трусости.

– Никто не обвиняет тебя.

Кестрель снова взяла спрятанный в ножны кинжал, положила его к себе на колени и сжала обеими руками. Этот клинок не мог принадлежать никому, кроме нее. Кестрель было бы больно с ним расстаться. Сарсин, судя по взгляду, понимала ее чувства. Кестрель разжала пальцы. Кинжал принадлежал ей, в этом не было ничего плохого. А то, что ей доверили оружие, тоже казалось правильным.

Сарсин отпила молока.

– Этот кинжал – как платья? – спросила Кестрель.

– Не совсем понимаю, о чем ты.

– Он явно сделан специально для меня. Значит, у тебя сохранилось много моих прежних вещей? Платья, кинжал, может, что-то еще?

Сарсин помедлила. Казалось, она хотела ответить, но сомневалась. Наконец она произнесла:

– Фортепиано.

Перед глазами Кестрель встал инструмент: черный, блестящий, он занимал такое огромное место в ее сердце, что оно тут же забилось быстрее.

– Где? – выдавила она.

– Внизу, в приемной.

В памяти ожили обрывки мелодий, бег пальцев по клавишам, звенящие ноты.

– Мне нужно туда. Сейчас же.

– Если честно, я не уверена, что ты сможешь спуститься по лестнице.

– Но…

– Можно, конечно, тебя отнести, но меня не проси.

– А…

– Ты не такая уж и легкая.

Кестрель смолкла.

– Мне попросить кого-нибудь еще?

Она понимала, кого имеет в виду Сарсин.

– Нет.

– Тогда давай завтракать.

Кестрель не стала спорить и принялась за еду.

Иногда, когда Кестрель осторожно ступала по туманным участкам своего сознания, память начинала поскрипывать и покачиваться под ногами, как шаткий мостик. Тогда приходилось отступать к более отчетливым воспоминаниям: тюрьма. Там Кестрель научилась ценить жесткий земляной пол под головой. Сухой, прохладный, пахнущий темнотой, он стал предвестником сна. Кестрель жадно глотала вечернюю дозу наркотика и погружалась в сонное оцепенение. А затем ее переполняла любовь и благодарность. К тюремщице, которая вела в камеру. К последнему мгновению перед погружением в сон, ведь еще немного – и не придется думать о том, как она подчинилась и сдалась. Другой жизни не было. У нее больше ничего не осталось. Только сон. Он подминал Кестрель под себя, сдавливал легкие. Призрачные пальцы наркотического опьянения тянулись к губам и придавали им форму улыбки.

Теперь никто не сидел по ночам у ее постели – ни Сарсин, ни спаситель. Кестрель и сама знала, что это излишне: она ведь не ребенок. Ее не пугали ни кошмары, ни даже то, что она забывала их сразу после пробуждения – вот как сейчас.

Дрожащими руками Кестрель дотянулась до тусклой лампы на прикроватном столике, взяла ее и ключи. Накинула халат, прошла через свои покои к лоджии и оказалась в саду на крыше. Под босыми ступнями хрустели гладкие овальные камешки. Кестрель окутала бархатная теплая тьма. Значит, мороз по коже вовсе не от холода. Но это неправильно – не знать, откуда взялось странное волнение. Стало бы ее сердце биться так же часто, будь она прежней?

Кестрель перебрала несколько ключей, прежде чем нашла тот, который подходил к двери в конце сада. За ней был еще один сад, зеркально отражавший тот, в котором она находилась. Кестрель попыталась бесшумно пройти по гальке, но ничего не вышло. Ей вдруг пришло в голову, что камешки здесь нужны как раз для того, чтобы слышать шаги. Эти мысли отвлекли Кестрель от забытого кошмара, который словно расколол ее пополам. Кестрель была одновременно и собой, и своей тенью, следовавшей по пятам, как призрак. Она уже делала так. Открывала эту дверь, проходила через сады.

У него на лоджии было темно. Кестрель все равно шагнула внутрь. Прошла между цветов в горшках, лампой освещая себе путь, и отыскала дверь в покои. Теперь ее шаги, приглушенные мягким ковром, стали бесшумными. В комнатах стояла тишина. Интерьер был подчеркнуто мужским и подходил ему, хотя Кестрель подумала, что сам он такую мебель не выбрал бы. По крайней мере, ей так казалось. Но она едва знала своего спасителя.

Кестрель опустила лампу. Она не могла сказать, зачем пришла. Может, хотела напугать его, резко разбудить. Чтобы он почувствовал то же, что испытала она, проснувшись несколько минут назад. Кестрель представила, как крикнет ему в ухо. А может, стоит разбудить его иначе? Она увидела себя словно со стороны. Как на картине со сказочным сюжетом, где девушка в плену у существа, которое показывает свое истинное лицо лишь ночью. Девушка приподнимает лампу, подкрадывается к кровати. Капля масла падает на его обнаженное плечо, и чудовище просыпается.

Может быть, Кестрель просто пришла за ответами. Он знал их… или только делал вид. Возможно, это плохая идея. Кестрель вошла в комнату, которая, судя по всему, служила ему спальней. Пусто. Кровать аккуратно заправлена. Только теперь Кестрель заметила, что все окна в покоях закрыты. Воздух в комнате застоялся. Здесь никого не было уже несколько дней. Рука, державшая лампу, затекла. Все тело ныло от усталости. Кестрель поставила лампу на столик, положила рядом ключи. Она коснулась подушки. На ощупь – просто подушка, ничего особенного. Дотронулась до одеяла – совершенно обычное. Кровать как кровать. Как раз то, что ей сейчас нужно. Кестрель отказывалась задумываться над тем, что значит ее поступок. Она улеглась на живот, уткнулась лицом в подушку и почувствовала его запах. Она уже пожалела, что пришла, но сил, чтобы уйти, не осталось. Кестрель словно ощущала его призрачное присутствие. Тень той, кем она когда-то была, уснула, обнявшись с его тенью.

Кестрель проснулась на рассвете, потому что привыкла в тюремном лагере вставать рано. Комнату заливал красивый розоватый свет. Поняв, где находится, она не испытала радости.

«Все дело в привычке», – решила Кестрель. Вот почему она пришла сюда прошлой ночью. Нет никакой загадки, никаких сложных, путаных причин. Все просто. Кестрель привыкла спать рядом с ним в тундре. Ей было холодно, а он ассоциировался с теплом. Привычка – вторая натура. Вот и все. Но в глубине души Кестрель чувствовала себя униженной. На этот раз она не забыла, что ей приснилось. Кестрель заправила кровать. Все выглядело так же, как раньше. Прежде чем уходить, она убедилась, что не оставила никаких следов.

– Ты его сестра, – заявила Кестрель несколько дней спустя.

Сарсин уговорила ее выйти посидеть на лоджии. Солнечный свет придавал коже янтарный оттенок. Тепло пронизывало тело, и Кестрель вдруг поняла, что раны почти перестали болеть, если не считать самых глубоких рубцов. Кинжал в ножнах, закрепленный на поясе, лежал возле бедра.

– Нет, – рассмеялась Сарсин. – И не любовница.

Кестрель нахмурилась в растерянности. Она не понимала, что так насмешило Сарсин и почему та вдруг стала отрицать то, на что не было и намека.

– Ты задала такой же вопрос, когда мы впервые встретились, – объяснила Сарсин. Она подула на горячий чай. – «Сестра или любовница?» Я его кузина.

– Где он?

Сарсин промолчала – судя по ее лицу, она не то чтобы не собиралась отвечать, а просто пыталась подобрать слова. Но, пока длилась пауза, Кестрель вспомнила его пустые покои и решила, что не хочет знать ответ на этот вопрос. Поэтому она поспешила задать новый:

– А почему бы и не любовница?

Сарсин подавилась чаем.

– Кузины порой выходят за кузенов, – добавила Кестрель.

– За Арина? О боги, нет уж. – Сарсин никак не могла прокашляться.

Кестрель подумала, что ей не нравится стремление заводить о нем речь, едва успев сменить тему.

– Я люблю его, – объяснила Сарсин, – но не в этом смысле. Я осталась сиротой в раннем возрасте. Брат матери взял меня к себе. Родители Арина хорошо со мной обходились, а вот сестра недолюбливала. Сам же Арин… – Она стряхнула с пальцев капельки пролитого чая и задумалась. – В детстве он рос очень замкнутым. Любил читать, все время витал в облаках. Он был такой худенький. Иногда мне удавалось вытащить его на улицу, и он щурился на солнце, будто в жизни его не видел. Но все равно шел гулять, просто потому что я попросила.

Когда напали валорианцы, я была за городом, в поместье к югу отсюда, принадлежавшем моим родителям. Мы поехали туда с няней, чтобы забрать некоторые мои вещи, прежде чем дом закроют на зиму. Валорианский генерал – твой отец – сначала захватил город, а поместьями занялся уже потом. Мы попытались закрыться в доме, но ставни сорвали… Не знаю, что стало с моей няней. С тех пор я больше никогда ее не видела. Меня оставили трудиться на ферме. Даже для десятилетнего ребенка там можно найти работу. Потом продали в другое поместье. Уезжать было тяжело, но оставаться рабыней в родном доме было не легче.

Я заставила себя покориться. Не всем это удается. Вот Арин никогда не умел, разве что на короткий срок. Зато меня не секли. Я вела себя послушно и мило, выполняла все, что прикажут, хотя порой то, что меня заставляли делать, было хуже наказания. В конце концов очередной мой владелец перевез меня в город.

Еще до войны – в последний день перед моим отъездом за город – Арин подарил мне засушенный розовый цветок. Формой он напоминал веер. Я вложила его в медальон и села с ним в карету. Потом медальон потерялся, и цветок вместе с ним. Но я до сих пор его помню.

– Зачем ты мне об этом рассказываешь?

Сарсин повернулась к Кестрель, щурясь от яркого солнца.

– Хочу, чтобы ты поняла меня. – Гэррани помолчала. – И его… Ты спросила, где он.

– Мне все равно.

– Он уезжал. И только сегодня вернулся.

Сказав это, Сарсин сразу же ушла. Она явно показывала, что стоит сходить к нему. Прозрачность намека так разозлила Кестрель, что сперва она даже задумываться об этом не хотела. Раздражение нарастало, закрывая собой все. Если бы Сарсин вложила ей в руку тот самый засушенный цветок, Кестрель с удовольствием раскрошила бы его и развеяла розовую пыль. Сейчас она чувствовала себя точно так же, как на рассвете, когда проснулась в его пустой постели. В конце концов, именно злость заставила Кестрель встать и выйти в сад на крыше.

Она шла через коридор, ведущий от его лоджии в одну из комнат, когда из глубины покоев донесся приглушенный стук шагов. Раздался металлический грохот, затем еще какие-то звуки, едва слышные. Наконец наступила тишина. Потом тишина приобрела иную окраску, словно идея переросла в план, а затем стала решением. Снова раздались шаги, но теперь – навстречу Кестрель.

Сердце застучало чаще. Она застыла как вкопанная, цепляясь за собственную злость… Но это чувство растворилось, когда ее спаситель возник на пороге комнаты. Кестрель не ожидала увидеть его таким. Без сапог, в полурасстегнутой куртке, в пыли, с щетиной на подбородке, рассеченной белой линией шрама.

Он вздрогнул и уставился на нее. Потом уголки его губ приподнялись. Улыбка была милой и совсем не сочеталась с тем, что чувствовала Кестрель. Поразительно, какие разные чувства могут испытывать два человека, находящиеся в одной комнате. Но, задумавшись об этом, Кестрель поняла, что не смогла бы теперь сказать, что именно ощущает.

На его коже виднелись бурые следы. Кестрель решила сосредоточиться на том, что видела, – так проще разобраться. Она вспомнила металлический грохот, раздавшийся в глубине покоев. Воевал, значит.

– Ты победил? – спросила Кестрель.

Он рассмеялся:

– Нет.

– И что смешного в проигрыше?

– Да ничего. Просто… Вопрос очень в твоем духе.

Кестрель напряглась, гордо вздернув подбородок.

– Я – не она. Прежней Кестрель больше нет. Я не та, кого ты… – Она резко замолчала.

– Кого я люблю? – тихо договорил он.

Она не ответила. Он опустил взгляд, потирая запачканные руки.

– Прошу прощения, – произнес он и сделал шаг к выходу. Потом остановился, коснувшись резной ручки двери одним пальцем. – Я сейчас вернусь. – По тону голоса Кестрель догадалась: хоть и с опозданием, он понял, что она удивлена. – Я только на минуту. Пожалуйста, не уходи.

– Хорошо, – согласилась Кестрель – и сама себе удивилась.

Он вышел, и Кестрель охватила тревога. Она упрямо постаралась не поддаваться этому чувству. Упрямство помогло продержаться некоторое время, а потом она задумалась. Несмотря на внешнюю жесткость, в ее спасителе чувствовалась кротость, которая заставила смягчиться и саму Кестрель. Наверное, на это он и рассчитывал, но трудно обижаться на человека за это.

Кестрель все еще была погружена в свои мысли, когда он вернулся. Куртку сменила свежая рубашка, на ногах – мягкая домашняя обувь. Чистое лицо и руки, под мышкой – лист, свернутый в трубочку. Он развернул его на маленьком восьмиугольном столике с изящными резными ножками. Столик явно был рассчитан на двоих и предназначался для завтрака. Бумага оказалась картой.

– Мы потеряли Итрию, – начал он, указывая на остров на юге. – Там никто не живет, но… – Край карты топорщился. Он придавил бумагу ладонью и поднял взгляд на Кестрель. – Ты уверена, что хочешь знать обо всем?

– Ты боишься доверить мне важные сведения?

– Нет. Просто тебе это может не понравиться. Мой народ воюет с твоим.

Валорианцы держали Кестрель в тюрьме и избивали. Она скрестила руки на груди:

– И что?

– Твой отец…

– Я не хочу о нем слышать.

Сердце вновь заколотилось в прерывистом ритме. Ее собеседник изумленно приподнял брови – и руку. Он оторвал ладонь от стола, продолжая придерживать карту кончиками пальцев. Хотя кожа на его руках была чистая, ногти украшала черная каемка. Странно… Кестрель сосредоточилась на мелкой детали, которая помогла ей прийти в себя. Она вдруг поняла, что вид почерневших ногтей кажется ей знакомым.

– Ты плохо помыл руки, – сказала Кестрель.

Он посмотрел на свою руку и наконец отпустил карту. Бумага тут же начала скручиваться.

– Ах, это. – Он потер ногти подушечкой большого пальца. – Еще долго не сойдет.

Он покосился на кинжал, висевший на бедре у Кестрель, но тут же отвел взгляд, возможно, вспомнив о битве.

– Эта неудача может привести к проигрышу в войне? – спросила Кестрель.

– Кто знает.

– Скольких ты убил?

Он пожал плечами. Видимо, не считал.

– Тебя это не тревожит?

Он встретился с Кестрель взглядом и, помедлив, покачал головой.

– Почему? Тебе нравится убивать?

– Они хотят отнять мою страну.

– Значит, нравится.

– В последнее время – да, пожалуй.

– Почему?

– У меня есть на то причины.

– Это не ответ.

– Ты одна из них, Кестрель. Но я знаю, что ты не хочешь этого слышать. По-моему, ты специально заставляешь меня сказать то, после чего ты уйдешь.

Это заставило ее задуматься. Кестрель вспомнила, как тщательно расправляла простыни на его кровати, чтобы уничтожить следы своего присутствия.

– Я не… – Слова застряли в горле. Кестрель села за стол и уставилась на символ, вырезанный на его поверхности. Знак очередного бога, очевидно. У гэррани их полно. – Я не понимаю, почему так много забыла.

– Тебе давали наркотики. – Его голос зазвенел от непонятного напряжения.

– Но это не все, верно?

Он взял второй стул, но сел чуть поодаль, лицом к восточному окну, в профиль к Кестрель, так что шрама на щеке было не видно. Когда он начал свой рассказ, Кестрель вдруг подумала, что, возможно, ее собеседник тоже чувствует себя расколотым пополам. Может, так бывает со всеми? Вопрос не в том, есть ли у тебя в душе раны, а насколько легко их разглядеть.

Кестрель принялась рассматривать своего спасителя – и тюремщика, виновника всех страданий. А он продолжал говорить, и постепенно она начала вслушиваться. Он рассказывал жуткую историю тихим голосом, почти не делая пауз. Казалось, иногда он даже переставал дышать. Когда речь пошла об атаке валорианцев, Кестрель поняла, что он давно научился винить во всем себя. Это стало неистребимой привычкой, неотделимой частью его характера.

«Из-за тебя я оказалась в тюрьме». – «Да».

Только теперь ей пришло в голову, что он мог взять на себя вину, будучи невиновным. Кестрель подумала, что, кажется, догадывалась об этом еще до того, как он поведал свою кошмарную историю без прикрас. Возможно, она была к нему несправедлива. Кестрель продолжила слушать. Когда он закончил, она не посмела нарушить молчание.

– Может, дело не только в наркотиках, – произнес он наконец. – Тебе просто слишком больно вспоминать. – Он посмотрел на нее, потом отвернулся.

Нет, поняла Кестрель, он боялся не собственной тяжелой памяти о прошлом. Он боялся ее потерянных воспоминаний и не хотел показывать этот страх, чтобы не испугать и ее.

– Я не нарочно забыла, – возразила Кестрель.

Уголок его губ приподнялся. Улыбка была и не фальшивой, и не совсем искренней. Он заговорил легкомысленным тоном, будто они оба стали объектом чьей-то шутки.

– Ну а я не нарочно помню. – Он окончательно повернулся к Кестрель. – Можно я задам тебе один вопрос?

Кестрель задумалась, охваченная сомнениями.

– Никаких сведений я не прошу, – поспешил добавить он. – Мне ничего не нужно. Я хочу понять. Но это совсем не то же самое, что просить об услуге… или об ответном чувстве. – Он замолк, столкнувшись с трудностью: ему хотелось говорить открыто, но даже родной язык порой подводит и искажает первоначальный смысл. – Ты можешь не отвечать.

– Да скажи уже.

– Ты не хотела говорить о том, чего не помнишь. Не задавала вопросов. Отказывалась слушать. Ты… – Он не договорил, но Кестрель мысленно закончила за него: «Злишься? Боишься?» – Ты действительно не хочешь знать? Или… ты не хочешь, чтобы я тебе об этом рассказывал?

– Можно я сперва сама задам вопрос?

Он растерялся:

– Конечно.

– Тогда в тундре ты сказал, что я оказалась в тюрьме из-за тебя.

– Да.

– Почему?

– Почему?..

– Ты выдал меня кому-то?

Он отшатнулся:

– Нет. Я не знал. И я бы ни за что тебя не предал.

– Тогда что ты сделал?

– Я…

– Я имею право знать.

– Ты солгала мне, – вырвалось у него. – Солгала, а я поверил. Я не просил тебя рисковать жизнью. Я вовсе этого не хотел. Ни за что, только не это. – Его губы задрожали, в широко распахнутых глазах читалось жгучее и болезненное чувство. – У меня много раз была возможность обо всем догадаться. Но я не сумел. Не остановил тебя. Не помог. Я тебя презирал.

– Я солгала, – повторила Кестрель.

– Да.

– Скажи мне – в чем.

– О боги! – Он запустил пальцы в волосы. – Ты соврала про договор. Согласилась выйти замуж за другого, чтобы добыть для меня эту бумажку! Ты пыталась спасти жителей восточной равнины, но не стала переубеждать меня, когда я обвинил тебя в их смерти. Ты поступила ужасно, эгоистично. Ты работала на Тенсена и скрывала это. Он тоже мне лгал, и теперь я начинаю ненавидеть его – за то, что позволял тебе рисковать, а себя – за то, что не понял. Ты пошла на предательство, Кестрель. Как ты на такое решилась? По закону тебя должны были казнить. – Его голос зазвучал ниже, глубже. – Самое ужасное… Я не знаю… Самое ужасное, что ты соврала мне о… – Недоговорив, он прерывисто вздохнул. – Ты очень долго лгала.

На несколько секунд повисло молчание. Помедлив, Кестрель произнесла:

– Я сделала все это ради тебя?

Он покраснел.

– Может, были и другие причины.

– Но тебя волнует именно эта.

– Да.

Кестрель не знала, что ответить. Странно говорить о собственных безрассудных поступках, которых не помнишь. Но наконец она разглядела его гнев, прятавшийся под поверхностью, и поняла, что злится не только она. Кестрель стало немного легче. Ее поступки были глупыми, но смелыми. Кестрель это осознавала. И теперь она понимала, как видит события ее спаситель и как тяжело ему с этим жить.

Кестрель с радостью и в то же время с болью узнала, что она не всегда была пустой скорлупкой. Но как разительно отличалась та смелая девушка от нынешней Кестрель, которая не могла даже долго держаться на ногах. В душе крутился водоворот эмоций.

– Теперь твой вопрос.

– Забудь.

– Нет, я отвечу.

Он покачал головой:

– Ты не обязана.

– Дело действительно в тебе. Ты прав, я не хотела, чтобы ты рассказывал мне о том, чего я не помню. Только не ты.

Он вздрогнул, но попытался скрыть это. К глазам Кестрель подступили слезы.

– Кто ты такой, чтобы знать обо мне больше, чем я сама? Почему только ты можешь рассказать мне, кто я такая? Откуда у тебя эта власть? Несправедливо, что ты такой. – Голос Кестрель надломился. – Что я такая.

Он переменился в лице:

– Кестрель…

Она задержала дыхание до боли в легких, не в силах произнести ни слова. Правда наконец открылась: Кестрель оказалась в тюрьме по собственной вине. Совершила неведомую фатальную ошибку. Арин так хорошо подходил на роль виноватого, что ввел ее в заблуждение. А виновата была сама Кестрель. Она одна.

Он потянулся к ней через стол. Ее ладонь казалась совсем маленькой по сравнению с его рукой, такой большой и теплой. Кестрель уставилась на нее, смахивая слезы, и снова увидела черную каемку на ногтях. Он кузнец!

Внезапное открытие заставило ее замереть. Кестрель вспомнила о кинжале у себя на поясе. Слезы моментально высохли. Она посмотрела на Арина, который казался таким юным, и в то же время слишком осторожным, обеспокоенным, неуверенным… Потом его лицо словно осветил луч.

– Возможно, – произнес он, – нам стоит попытаться быть честнее друг с другом.

Хотела бы Кестрель знать, что в ее глазах подарило ему надежду. Кого он видит перед собой?

– Арин, – произнесла наконец она. – Мне понравился кинжал.

Он улыбнулся.