Текст книги "Поцелуй победителя"

Автор книги: Мари Руткоски

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

11

– Она умрет?

Сарсин с силой захлопнула дверь в комнаты Кестрель и, уперев руки в бока, посмотрела на Арина. Тот сидел в коридоре, прислонившись к стене напротив входа в покои. У него затекли ноги и спина. Он не знал, сколько просидел здесь.

– Боги, Арин! Возьми себя в руки. Нет, не умрет.

– Эти рубцы! Ведь могло начаться заражение…

– Но не началось.

– Со мной такое было.

– Она – не ты.

– Ее постоянно рвало! С каждым днем становилось все хуже.

– Ей дважды в сутки давали наркотики. Каждый день на протяжении месяца. Часть симптомов возникла из-за того, что тело требует привычную дозу.

– Ты сказала «наркотики». То есть он был не один?

Арин догадывался о чем-то подобном: ему самому довелось попробовать в шахте придающий сил наркотик, а Кестрель умоляла о снотворном.

– Да.

– Она сама тебе рассказала?

Сердце царапнула обида. Арин отвернулся, чтобы кузина не увидела, как его это задело. Кестрель так легко поделилась с Сарсин всем, ему же пришлось теряться в догадках. Арину показалось, что он снова в палатке в тундре: ветер треплет их укрытие, от земли веет холодом. Кестрель лежит рядом, ее сердце бешено стучит, а тело бьет дрожь. В зеленоватом полумраке словно светится ее бледная кожа. Наконец ее дыхание выравнивается, она успокаивается. Арин чувствует облегчение, но еще долго не может прийти в себя.

– Как ты заставила ее заснуть?

– Она не спит.

– Что?

– Пока она вполне спокойна.

– Ты оставила ее одну, хотя она не спит? – Перед глазами Арина встала картина: ночь Зимнего восстания, Кестрель стоит в шлюпке, поднятой высоко над черной водой залива, и готовится прыгнуть вниз. В следующий миг он вспомнил, что она спрашивала о кольце Рошара. – Сарсин, возвращайся, ее нельзя оставлять одну.

Кузина слегка расслабилась, сменила позу. Ее лицо смягчилось, выдавая усталость.

– Кестрель слишком сильная, она этого не сделает.

– Да ты посмотри на нее! – воскликнул Арин, как будто Кестрель сидела рядом. «Посмотри, что я натворил», – чуть не добавил он, но в последнюю секунду сдержался. Сарсин все равно ответит, что Арин не виноват. Но он-то знает правду.

Сарсин села на пол напротив него, подогнув колени и подобрав юбку.

– Поверь, я прекрасно ее рассмотрела. Я искупала ее, переодела, уложила в кровать. Да, Кестрель исхудала и больна, но жива. Она боролась за жизнь изо всех сил. Ты ошибаешься, если думаешь, что она слабая.

– Тогда я сам побуду с ней.

Сарсин покачала головой:

– Тебя она видеть не хочет.

– Мне все равно.

– Она не причинит себе вреда.

– Откуда ты знаешь?

– Арин, я буду о ней заботиться, не сомневайся, но мы не можем сидеть с ней целый день.

– Я могу.

– Ей это не понравится. Она даже саму себя не помнит. Как же Кестрель во всем разобраться, если ее никогда не оставляют наедине с собой?

Арин запустил пальцы в грязные волосы, ладонями закрыв глаза.

– Но я-то ее помню. Гордая девушка с храбрым, благородным сердцем. И такая скрытная. Я должен был догадаться.

В памяти Арина пронеслись дни, проведенные в валорианской столице. Он глотал одну наживку за другой. Ее насмешки и то, как она отмахивалась от него и унижала, выглядели логично. И он легко всему поверил.

Теперь Арин проклинал себя. В месяцы до ее ареста у него было так много возможностей докопаться до истины. Но все, с чем он сталкивался и о чем подозревал, казалось невозможным, бессмысленным, и он решил, что ошибся. Как в тот вечер, когда Арин встретил Кестрель возле канала в платье служанки и увидел в ее глазах невысказанную тоску. Это было нелогично, ведь кто станет рисковать жизнью ради чужого народа? Это было необъяснимо, ведь зачем Кестрель добывать сведения для главного гэрранского шпиона? Она предала свою страну. В Валории такое преступление карается смертью.

А ведь он обвинял Кестрель в эгоизме. Тогда, в столице, Арин прямо в лицо назвал ее жадной до власти, жестокой пустышкой и обвинил в смерти жителей восточной долины. Она посмотрела на него в ужасе. Арин помнил лицо Кестрель в тусклом свете лучин, горевших в грязной таверне, видел, как сжались ее губы. Но не обратил на это внимания, не понял. Арин упустил все самое важное.

Сарсин схватила его за запястья, заставляя убрать руки от лица. Он уставился на кузину невидящим взглядом. Перед глазами у него стояло пораженное лицо Кестрель. Арин вспомнил ночь атаки валорианцев, когда в дом пришли солдаты, а он бездействовал. «Не сейчас», – ответил он Сарсин, когда та сообщила о посланнике. Он пообещал Рошару, что не поедет в тундру спасать неизвестную шпионку, когда принц перечислил ему причины этого не делать.

– Я ошибался, – произнес Арин. – Если бы я…

– Все «если» остались в прошлом. Они принадлежат богу потерянных вещей. Вопрос в том, что ты будешь делать теперь.

Арин долго заставлял себя отправиться в поместье генерала. Когда он въехал в незапертые ворота верхом на Лансе, слова Сарсин все еще звенели в его голове. На нижней ветке дерева защебетал желтогрудый дрозд. Некошеная трава на лугу доходила коню до колен. Арин пустил Ланса между шуршащих стеблей, свернув в сторону от виллы, куда пока не готов был войти. Он поднялся на холм и проехал через рощу, расцвеченную яркими пятнами зреющих апельсинов. Если сорвать их сейчас, плоды окажутся жесткими и совсем не сочными. Но аромат стоял такой, что Арину ужасно захотелось ощутить вкус цитрусов. Он щелкнул языком и стукнул пятками по бокам коня. Ланс шевельнул ухом и пошел быстрее, часто дыша и радуясь скорости.

Арин обошел стороной все крупные постройки: крытый соломой домик к западу от заросшего сада – здесь когда-то жила няня Кестрель, пустые конюшни, похожий на амбар барак без окон, где держали рабов. Белая краска, которой он был покрашен, потрескалась на солнце. Арин упрямо ехал вперед, но все же оглянулся и бросил последний взгляд на барак. Меч на бедре уперся в седло.

Наконец он добрался до кузницы и спрыгнул на землю. Ослабив подпругу, Арин отпустил жеребца пастись. Трава выросла высокая и сочная – рай для лошади. Сапоги Арина простучали по мощеной дорожке. В городе тоже имелись кузницы. Можно было пойти туда, но эта, как ни странно, казалась Арину роднее. С зимы здесь ничего не изменилось. Инструменты лежали там, где он их оставил. На наковальне скопился толстый слой пыли. В очаге давно не разводили огонь. Ведерко с углем наполнено доверху.

Он затопил печь, поработал мехами, и языки пламени взметнулись ввысь. Когда огонь как следует разгорелся, Арин вышел на улицу. Потом он вернется. Печь должна как следует прогреться, прежде чем можно будет начать работу. А тем временем – Арин заставил себя признать это – нужно сходить в дом.

Вилла генерала… Дом Кестрель пустовал с зимы, с тех пор, как Арин убил Плута. Будучи предводителем восстания, Плут забрал себе поместье и поселился в нем просто потому, что оно считалось лучшим и принадлежало самому генералу. А может, потому, что это был дом Кестрель. Арин не знал, когда в душе Плута зародилась одержимость дочерью генерала. От одного воспоминания в горле Арина встал ком, а пальцы сжали рукоять меча. Он взглянул на отцовский клинок, на дюйм вытащив его из ножен. Закаленная сталь блеснула на солнце. Арин убрал меч и отправился на виллу.

Сразу за портиком открывался вид на фонтан у входа, который теперь молчал. Он зарос тиной, а по зеленой поверхности воды бегали водомерки. Со стен на Арина смотрели нарисованные боги и другие существа: фавны, олень в прыжке. Ему на глаза попалось изображение птички в полете. Арин вспомнил, как впервые увидел этот рисунок за плечом у Кестрель в день, когда она только привела в поместье нового раба.

Внутри дом оказался почти пустым. Арин и не ждал, что от здешнего интерьера много уцелеет, но увиденное его поразило. Когда он подписал договор с императором, обещавший свободу Гэррану, колонисты вынуждены были возвратить гэррани свои особняки на полуострове. В гавань вошли корабли, чтобы вывезти вещи валорианцев. Было много споров, что кому принадлежит. Арину не раз приходилось вмешиваться, выступая посредником в переговорах, но про дом Кестрель он старался даже не вспоминать. Его гэрранские владельцы не пережили войну. Когда пришел корабль за вещами генерала, Арин сделал вид, что нет ни судна, ни виллы, поэтому был уверен, что из дома вынесли все. В каком-то смысле он не ошибся.

Сам Арин не приходил сюда с зимы. Он боялся, что его потянет в комнаты Кестрель или на кухню, где гэррани трудились с утра до ночи. Или туда, где управляющий однажды накинулся на него с обвинениями, будто Арин взял что-то без спросу. Его тогда высекли подальше от дома, чтобы валорианцам на вилле не пришлось слушать неприятные звуки. Арин не хотел вспоминать мелодию, которую играла Кестрель в музыкальной комнате, не хотел видеть библиотеку, где они проводили время вместе. Он не желал даже близко подходить к этому дому. Когда Арин со своими людьми приехал, чтобы забрать к себе фортепиано, то не стал заходить внутрь. Он ждал снаружи, готовя механизм из блоков, с помощью которых инструмент погрузили на повозку.

Поэтому Арин оказался не готов к грязи и вони, которые встретили его на вилле. Плут был мстительным человеком. Комнаты пропахли мочой. Стены и окна заляпаны грязью. Стекла кое-где выбиты. Ноги сами привели Арина в музыкальную комнату. Перед ним предстало странное зрелище: повсюду на полу валялись нотные листы. Некоторые из них были слегка обожжены, будто Плут хотел сперва бросить все в огонь, но по какой-то причине передумал. Вероятно, потому же он не тронул фортепиано. Может, поначалу Плут надеялся, что ему удастся подкупить Кестрель… У Арина внутри все сжалось, легкие жгло огнем. Он распахнул окно и выглянул в сад, вспоминая знакомый вид из окна. Год назад цветы точно так же покачивались от дуновения ветерка, пока Кестрель играла пьесу для флейты. Когда-то давно мать Арина пела эту мелодию для гостей. Неужели такова судьба всех, кто родился в год бога смерти, – видеть, как все прекрасное гибнет?

Свежий воздух помог Арину прийти в себя. Он пошел на кухню, развел огонь в очаге, на этот раз – чтобы вскипятить воду. Обнаружив кусок соды с едким запахом, тряпки, ведра, масло с апельсиновым ароматом, уксус для мытья окон и стен, Арин начал убирать дом. Выжимая тряпку, он услышал, как бог смерти, оскалившись, произнес: «Уборка? Ох, Арин. Для того ли я тебя растил? Мы так не договаривались». Арин не помнил никакого уговора. Бог просто заявил на него свои права, а Арин не стал возражать. Нельзя приносить бесчестие своему покровителю. Но бросить все как есть было бы не меньшим позором. Арин прогнал из головы настойчивый голос и продолжил работу.

Когда он вернулся в кузницу, пламя давно погасло. Арин заново разжег печь и раздул угли. Затем положил отцовский меч в огонь, разогрел, так что металл стал пластичным, положил на наковальню и отрубил часть клинка. Мысли Арина текли плавно и спокойно, пока он придавал куску металла нужную форму, отсекал лишнее, уплотнял сталь слой за слоем, переделывал рукоять, обрабатывал края и затачивал лезвие. Арин решил, что кинжал для Кестрель станет его лучшей работой.

12

Она вынырнула из полумрака. Все болело, особенно плечи, ребра и живот. Но терзавшие судороги ушли. Мягкая перина. Пуховая подушка. Удобная ночная сорочка. Чистая кожа. Кестрель моргнула. Было так тихо, что она услышала, как ее ресницы задели наволочку, и вспомнила, как Сарсин разбирала ей волосы пальцами, смазанными маслом, прежде чем расчесать.

– Отрежь их, – попросила Кестрель. Когда эти слова сорвались с ее сухих губ, она почувствовала себя странно, будто говорила не сама, а лишь повторяла эхо сказанных давно слов.

– Ну уж нет, – ответила Сарсин. – В этот раз я тебя слушать не стану.

«Отрежь». Да, такое уже случалось. Спутавшиеся косички, призрак непрошенного наслаждения… Но что произошло тогда, Кестрель не знала. Память молчала. «Ты же светская дама, потом пожалеешь», – возразила ей Сарсин.

Сарсин разобрала колтуны в волосах Кестрель – напоминание о тюрьме. От движений пальцев, перебиравших пряди, у нее закружилась голова. К горлу подкатил ком, и ее снова стошнило.

Теперь, размышляя над этим, Кестрель коснулась волос, рассыпанных на подушке. За время, проведенное в тюрьме, она успела забыть их цвет. В детстве у нее были почти огненные волосы. «Воинственный рыжий», – говорил отец, дергая ее за косичку. Кестрель подозревала, что он расстроился, когда по прошествии лет ее волосы потускнели.

Она села на кровати – слишком резко: в глазах потемнело, голова закружилась.

– Ага! – произнес кто-то.

Постепенно зрение вернулось. Сарсин потянулась, поднявшись с кресла (оно было из сизо-серого дерева с матовой обивкой жемчужного цвета и почему-то тоже казалось знакомым), и подошла к маленькому столику, где стояла накрытая крышкой супница. Сарсин налила горячий бульон в чашку и поднесла ее к кровати.

– Есть хочешь?

У Кестрель заурчало в животе.

– Да, – кивнула она, удивляясь такой, казалось бы, обычной вещи, как голод. Кестрель выпила бульон и тут же ощутила усталость. Руки едва держали чашку. – Как давно? – проговорила она.

– Как давно ты здесь? Два дня.

Сквозь задернутые шторы просвечивало яркое солнце.

– Ты почти не спала, – продолжила Сарсин. – Тебе было очень плохо. Но, думаю, – она коснулась щеки Кестрель, – теперь ты пошла на поправку.

«Какая она добрая», – подумала Кестрель. Сарсин излучала уверенность, ее характер был прямой и твердый, но при этом она умела заботиться. В глубине ее глаз поблескивала тревога. Возможно, она и впрямь искренне беспокоилась за Кестрель.

– Тебе нужно как следует выспаться, – сказала Сарсин. – Хотя бы попытайся, хорошо?

Кестрель это понравилось – Сарсин понимала, как трудно ей даются самые простые вещи. Действительно, прошло уже два дня, а Кестрель никак не удавалось хорошо отдохнуть – она то и дело просыпалась. Она взглянула в глаза Сарсин и вдруг замерла. Только теперь Кестрель ясно увидела то, чего раньше не замечала. Ее глаза были такого же цвета. Серые, как дождь, обрамленные густыми черными ресницами. Как у него. А еще форма нижней губы, и уголок рта так же поднимался в легкой улыбке… Сердце громко застучало.

– Договорились? – мягко спросила Сарсин, забирая из рук Кестрель пустую чашку, тяжелую, как камень.

Кестрель поймала свободную руку Сарсин и сжала ее. Взгляд этих серых глаз придавал спокойствия. «Это неправильно», – возмутилось что-то у нее внутри. Незачем искать его черты в лице этой девушки. Но Кестрель продолжила это делать, не в силах справиться с собой. А потом ее накрыло приятной волной сонной усталости.

В следующий раз она проснулась ночью. На столе тускло горела лампа, комната была погружена в густую тень. В кресле Кестрель заметила фигуру: длинные ноги, штаны, туго зашнурованные сапоги. Неловко выгнутая шея, голова, запрокинутая на спинку кресла. Лицо, наконец избавленное от слоя грязи и расслабленное во сне. Шрам на щеке. Пожалуй, он был даже слишком чистым. Кестрель почувствовала слабый запах, правда, весьма странный: апельсиновый уксус?

Его глаза приоткрылись. Прошло мгновение длиной в один вдох. Взгляд стал осознанным. Кестрель смотрела на своего спасителя, изучала в свете лампы. Ее сердце заметалось, будто пойманный кролик. Сомнение боролось с доверием и другим неясным чувством, которому трудно было дать название.

– Спи дальше, – пробормотал он.

Кестрель закрыла глаза. Сердце успокоилось, а дыхание выровнялось.

Когда она снова проснулась, шторы были раздвинуты. Полдень. Желтое солнце. В кресле с жемчужной обивкой никого. Кестрель пронзило неприятное чувство. Она не понимала, что это значит, но ее охватила подавленность. Пришлось заставить себя подняться. Опустошенная, слабая, Кестрель выбралась из кровати. Туалетный столик был совсем рядом, но даже это расстояние казалось зияющей пропастью. С трудом преодолев его, она почти упала на стул.

Девушка, которая смотрела из зеркала, казалась такой напуганной, что Кестрель невольно протянула руку, чтобы дотронуться до нее, успокоить. Кончики пальцев коснулись холодной поверхности зеркала.

– Подумываешь разбить его? – поинтересовался знакомый голос.

Кестрель убрала руку и перевела взгляд на Сарсин, стоявшую в дверях. Значит, ее все-таки не оставили одну. Сарсин смотрела задумчиво, как человек, который наблюдает уже давно. В руках у нее был какой-то сверток.

– Это не я, – произнесла Кестрель.

Сарсин развернула сверток. Платье. Она перекинула его через спинку кресла с жемчужной обивкой, подошла и положила теплую руку на плечо Кестрель. Девушка отметила, что сделала она это осторожно, стараясь не задеть рубцы на плечах, которые, наверное, просвечивали через тонкую ночную сорочку. Кестрель снова уставилась на исхудавшее лицо в зеркале. Запавшие глаза, потрескавшиеся губы, выпирающие ключицы.

– Ну вот, – сказала Сарсин. Она быстро собрала волосы Кестрель и заплела их в косичку.

– Он это делал, – проговорила вдруг Кестрель.

Однажды он тоже заплетал ей волосы. Это (неужели?) и было то самое забытое удовольствие, которое она настойчиво пыталась вспомнить. Он делал это медленно, чувственно. Кестрель вспомнила, как его пальцы задевали кожу на шее. А наутро изящные косички превратились в колтуны.

– Что? – переспросила Сарсин, закрепляя волосы лентой.

– Нет, ничего.

Сарсин взглянула в глаза ее отражению, но сказала лишь:

– Идем, тебе пора одеться.

– Зачем?

– Так тебе легче будет снова стать собой. – С этими словами Сарсин помогла ей подняться.

Платье болталось на Кестрель, но хорошо сидело в плечах и подходило по росту. И ткань с узором из цветущих веток казалось знакомой.

– Это мое.

– Да.

– Но я ведь не у себя дома.

Пальцы Сарсин, застегивавшие пуговицы, замерли.

– Нет.

– Тогда почему я здесь? И откуда ты взяла мое платье?

– Как много ты помнишь?

– Не знаю. – Расспросы раздражали Кестрель. – Для этого мне нужно понять, что я забыла. Почему ты мне не скажешь?

– Лучше спроси у кого-нибудь другого.

Кестрель понимала, кого имеет в виду Сарсин. И снова вспомнила пальцы, перебиравшие волосы. Подозрения, которые зародились у нее еще в тундре, подтверждались. Он ее возлюбленный? Возможно. Здесь было замешано какое-то нежное, но болезненное чувство. Ей казалось, что она трогает тонкую кожу на месте недавнего ожога.

– Нет, – покачала головой Кестрель. – Тебе я верю.

Сарсин опустилась на колени, чтобы помочь ей обуться.

– Почему?

– Тебе ничего от меня не нужно.

– С чего ты взяла? Служанка может добиваться самых разных милостей от госпожи.

– Но ты не прислуга.

Сарсин подняла голову.

– Почему ты делаешь все это? – спросила Кестрель. – Почему ты так добра ко мне?

Сарсин уронила руки на колени и потерла левую ладонь большим пальцем правой руки. Затем она встала и подвела Кестрель к большому зеркалу. Та чувствовала себя настолько усталой и сбитой с толку противоречиями, что не стала сопротивляться.

– Ну вот, – сказала Сарсин, когда Кестрель остановилась напротив своего отражения. – Теперь ты похожа на настоящую валорианку. Вот такая ты и есть. Я тебя сначала даже возненавидела.

Кестрель уставилась на себя в зеркале. Она смотрела и не понимала, за что ее можно так невзлюбить. Ничего особенного в ней не было – тень девушки в красивом платье.

– Я плохой человек? – прошептала она.

Сарсин печально улыбнулась:

– Нет.

Повисло молчание, нарушать которое Кестрель не хотела. Мысль о том, что ненависти она не заслуживает, дарила приятную иллюзию защищенности. Может, этого достаточно – быть человеком, который не вызывает отрицательных чувств? Сарсин продолжила:

– Почти одиннадцать лет назад твой народ захватил нашу страну и превратил нас в рабов. Ты была богата и счастлива, Кестрель. Имела все, что только можно пожелать.

Кестрель нахмурилась. Некоторые моменты она припоминала, словно смотрела на все издалека, различая лишь общие очертания. Но… что-то было не так. «Все, что можно пожелать»? «Счастлива»?

– Всех подробностей я не знаю, – призналась Сарсин. – Но прошлым летом ты купила Арина на рынке.

– Значит, это правда.

– Ты выиграла его на аукционе и привела домой. Но на самом деле распорядитель, человек по прозвищу Плут…

Кестрель внезапно пронзила острая боль.

– …Он подстроил все так, чтобы аукцион выиграла ты. И Арин в этом участвовал. Твой отец – самый главный военачальник валорианской армии. Арин стал шпионом, чтобы помочь организовать восстание, и сыграл в этом очень большую роль. Без него ничего бы не вышло. И без тебя. Ты передала ему важные сведения, хоть и ненамеренно. Разумеется, ты бы ничего ему не рассказала, если бы знала, чего добивается Арин и что сделает с этими донесениями. Во время восстания на валорианцев, которые были в городе, напали. Их застали врасплох, многие погибли, твои друзья в том числе.

Слезы на коже мертвеца. Девушка в зеленом платье. Губы, посиневшие от яда. Кестрель сглотнула.

– После восстания, – продолжила Сарсин, – ты оказалась здесь.

Кестрель сдавленно проговорила:

– В плену.

Сарсин поджала губы, но отрицать не стала.

– Потом ты сбежала. Я не знаю как. Не успели мы и глазом моргнуть, а валорианская армия уже оказалась под нашими стенами, и началась осада. Но потом ты вернулась и вручила Арину договор.

Тяжелая грамота в руках. Снежинки на щеках. Белая бумага, белый снег, застывшее сердце.

– Нам предложили самоуправление в составе империи. Условия были настолько хороши, что вызывали подозрения. И они оправдались. Через несколько месяцев люди в городе начали болеть. Я тоже заболела. Нас медленно убивал яд, который попадал к нам с водой из акведука. Император решил расправиться с нами, не рискуя жизнями своих солдат. Мы узнали об этом – и выжили – благодаря тебе. Ты передавала сведения Тенсену, шпиону Гэррана в столице. Арин не знал, что это ты. Тенсен не сказал ему, кто добывает для него сведения, и называл тебя кодовым именем: Мотылек. В конце концов ты попалась. Гэрранский кучер, работавший в горах, принес весть о том, что девушка в тюремной повозке, направлявшейся в тундру, дала ему мотылька и попросила передать Арину. Он отправился за тобой, и вот ты здесь.

Кестрель напряженно застыла. Она мало что припоминала из того, о чем рассказывала Сарсин, в голове мелькали лишь смутные картины.

– Звучит дико.

– Знаю, в это трудно поверить.

– Это словно сказка. – Кестрель с трудом подбирала слова. – История из книжки. Зачем я все это делала?

«Это из-за тебя, – сказала она Арину в тундре. – Из-за тебя я оказалась в тюрьме». – «Да».

– Девушка, о которой ты сейчас рассказала, кажется мне довольно глупой, – призналась Кестрель.

– Девушка, о которой я рассказала, спасла мне жизнь. – Сарсин тремя пальцами коснулась тыльной стороны ее руки.

Кестрель вспомнила, что означает этот жест. Знание возникло из ниоткуда, открылось внутри, как шкатулка. Таким образом гэррани выражали благодарность или извинялись, а иногда и то и другое. Кестрель поправила платье, которое было слишком ей велико. В голове крутился вихрь мыслей. Веки тяжелели и опускались. Она попыталась представить прежнюю себя. Враг. Пленница. Друг? Дочь. Шпионка. Снова пленница.

– И кто же я теперь?

Сарсин сжала ее руки в своих.

– Теперь сама решай, кем хочешь быть.

Пока что Кестрель хотела только спать. Она сделала шаг, кажется, к дивану, но темнота накрыла ее раньше, чем она успела понять. Кестрель не сопротивлялась и быстро погрузилась в сон. Подушка. Одеяло, укрывшее плечи. Платье, которое принадлежало ей.

Кто-то перенес ее обратно на кровать. Не Сарсин. Было темно, только лампа тускло мерцала на столике. В кресле никого не было. Кестрель лежала на боку, поджав ноги. Раны на спине немного затянулись, но все еще ныли. Особенно глубокие рубцы продолжали гореть. В тундре, пока в ее крови оставались наркотики, Кестрель не замечала боли. Потом их действие закончилось, но за тошнотой и ломкой она не обратила внимания на раны.

Теперь боль вгрызалась в спину, пронзая до самого сердца. Кестрель уставилась на кресло с жемчужной обивкой. Наверное, после того как она проснулась прошлой ночью и увидела его, спаситель решил держаться от нее подальше. Вид пустого кресла заставил ее почувствовать себя брошенной.

Пожалуй, не оставалось ничего другого, кроме как разозлиться на путаницу в собственной голове. Как можно сначала ударить своего спасителя, а потом грустить о том, что его нет рядом? Вероятно, все дело в том, что она – не один человек, а сразу два. Прежняя Кестрель и нынешняя, словно две половины сломанной кости, терлись друг о друга и никак не могли срастись.

Кестрель перевернулась на другой бок, лицом к стене, и впервые попробовала ощупать раны на спине. Искореженная плоть. Запекшаяся кровь, напоминающая чешую. Вздрогнув от отвращения, Кестрель убрала руку и прижала ее к груди. «Лучше спи дальше», – сказала она себе.

Кестрель уже научилась обходиться без привычной ночной дозы. Почти. При мысли о наркотике ее по-прежнему охватывала мучительная жажда. Если бы сейчас ей протянули чашку воды со знакомым металлическим привкусом, она бы выпила ее до дна.

На следующий день (по крайней мере, Кестрель так думала, но она вполне могла проспать и больше суток) Сарсин помогла ей дойти до столовой. На столе стояли чай и молоко, лежали плоды дерева илеа, хлеб, связка железных ключей и предмет странной формы, завернутый в ткань. Сверток лежал возле ее тарелки.

– Это тебе, – сообщила Сарсин.

– Нинаррит? – Странное слово само возникло в голове. Кестрель вспомнила, что оно происходило из древнегэрранского, который настолько отличался от современного, что считался отдельным языком. На нем уже никто не говорил, но некоторые слова сохранились. До войны гэррани дарили друг другу подарки на Нинаррит. Так назывался праздник.

– Нет еще. – Сарсин удивленно уставилась на Кестрель.

– Что такое?

– Мне странно, что ты помнишь такие вещи.

– Ну, что-то я все-таки помню.

– Да, но мы сами не отмечали Нинаррит уже одиннадцать лет.

– Что означает название праздника?

– Это сочетание двух слов – «сотня» и «свечи». Последний день пребывания богов на земле. Мы отмечаем его в надежде на их возвращение.

Кестрель мысленно потянула за это слово, как за ниточку, и клубок воспоминания постепенно распутался.

– Моя няня была гэррани. Мы с ней отмечали Нинаррит втайне. – Кестрель попыталась представить, что могло случиться, если бы они попались. Сердце сжал страх. Но теперь уже некому было поймать ее и наказать. – Я любила ее. – Вот только имени она не помнила. Страх сменился чувством потери. Кестрель выдавила слабую улыбку.

– Чай остынет.

Сарсин завозилась с чайником. Кестрель была благодарна ей за то, что та отвернулась и дала ей время справиться с чувствами.

– Я бы с удовольствием отметила Нинаррит с тобой, – сказала Кестрель.

– Если доживем, – мрачно отозвалась Сарсин, но покачала головой, когда поймала озадаченный взгляд Кестрель. – Ну же, бери.

Ключи оказались тяжелыми.

– Это от дома, – объяснила Сарсин. – От всех дверей.

Кестрель взвесила связку на ладони и отложила ключи. Снова что-то знакомое.

– А это что? – Кестрель провела пальцем по странному свертку.

Сарсин приподняла брови. Ее взгляд казался насмешливым, но будто относился не столько к Кестрель, сколько к чему-то, что знала только Сарсин. Этот изгиб черных бровей – сдержанное проявление иронии… Кестрель снова узнавала в лице девушки его черты. Когда-то он тоже смотрел на нее именно так. Почему же с Сарсин ей было легко, а с ним – нет? И как это объяснить: Кестрель нравится общество Сарсин вопреки этому сходству или как раз из-за него?

– Разверни, и узнаешь, – ответила ее собеседница.

В свертке оказался кинжал. Клинок был убран в ножны, к которым крепился тонкий поясок из прочной, но гибкой кожи. Оружие без изысков, сделанное с упором на удобство и долговечность. Отверстия под язычок пряжки уже были проколоты: тот, кто изготовил пояс, явно знал мерки будущей владелицы. Ножны тоже оказались простые и прочные, без излишеств. Только металлический наконечник показался Кестрель необычно заостренным (Кестрель поняла, что в кинжалах она разбиралась). Наконечник не мог поранить того, кто носит ножны на бедре. Но если покрепче сжать в руке, то им вполне можно проткнуть противника насквозь.

Одно украшение на ножнах все же было. У самой горловины неведомый мастер поместил символ: две окружности, вписанные одна в другую, выведенные разными по рисунку линиями. Символ повторялся на эфесе, украшая навершие рукояти, которая оказалась довольно тяжелой. Если знать, куда ударить, ею вполне можно было раскроить череп. Кестрель сжала рукоять: она прекрасно лежала в руке, а изогнутая полумесяцем гарда отлично защищала пальцы.

Кестрель вынула кинжал из ножен, и тот засверкал в свете утреннего солнца. Он выглядел очень по-валориански. Если забыть о вытянутом наконечнике и непонятном символе, здесь во всем читался валорианский стиль: начиная с изогнутой гарды и обоюдоострой заточки и заканчивая скошенным лезвием. Сталь имела слабый синеватый оттенок – верный признак качества. Впрочем, Кестрель и так поняла, что кинжал хорош. Он был легкий, удобный, с идеальным равновесием. Мастерски выкованный. Кестрель дотронулась до лезвия подушечкой большого пальца. На коже выступила кровь.

– О боги, – выдохнула она и сунула пораненный палец в рот.

Сарсин рассмеялась:

– Я вижу, ты ударилась в религию!

Кестрель вздрогнула. Она успела забыть о присутствии Сарсин и теперь нахмурилась, не понимая, почему произнесла эти слова. Они вырвались будто по привычке. Только это была чужая манера, она прицепилась к ней, заставляя взывать к богам, в которых Кестрель не верила. Она спешно убрала клинок в ножны и с громким стуком положила на стол.

– Зачем ты дала мне все это?

Ключи Кестрель еще могла понять. В конце концов, она здесь не пленница, а гостья. А может, кто-то поважнее, если Кестрель правильно угадала смысл подарка. Гостям не дают ключи от всех дверей. Но кинжал…

– Я же теперь могу тебя убить, – добавила она. – Прямо сейчас.

– Не знаю, не знаю… – С лица Сарсин не сходила усмешка. – Боюсь, драться тебе пока рановато.

– Не в этом суть. – Кестрель почти расстроилась, понимая, что значит сочетание ключей и кинжала. Каждый из этих подарков по-своему выражал абсолютное доверие.

– Предполагалось, – осторожно начала Сарсин, – что так ты не будешь чувствовать себя беззащитной.

Кестрель открыла было рот, потом закрыла, лишь теперь осознав, что именно так и чувствовала себя до этого момента. Один только вид кинжала сразу придал ей уверенности.

– Мы… – начала Сарсин.

Кестрель резко посмотрела на нее.

– Я, – поправилась та, – не боюсь, что ты причинишь вред кому-нибудь. – Уже из этих слов было понятно, чего на самом деле опасалась Сарсин – а может, боится и до сих пор.