Текст книги "Поцелуй победителя"

Автор книги: Мари Руткоски

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Мари Руткоски
ПОЦЕЛУЙ ПОБЕДИТЕЛЯ

1

Он рассказал себе сказку.

Поначалу Арин вообще был не в состоянии думать словами. Никаких сказок в голове не осталось. Война приближалась, гналась за Арином по пятам. Он родился в год бога смерти, и наконец-то пришло время порадоваться этому. Арин поручил себя своему покровителю. Бог улыбнулся и приблизился. «Все эти сказки тебя погубят, – прошептал он Арину на ухо. – А теперь слушай. Слушай меня».

Его корабль стрелой промчался по волнам из столицы в Гэрран и вклинился в ряды восточного флота, что стоял на якоре в заливе. Над легкими, быстроходными судами реяли сине-зеленые флаги восточной королевы. И все эти корабли находились в распоряжении Арина – по крайней мере, пока. Щедрый дар королевы новым союзникам. Арин, правда, предпочел бы иметь еще больше кораблей. А главное, пушек.

Но бог велел ему: «Слушай!» Арин распорядился подойти к самому крупному из дакранских судов. Своему капитану он приказал встать на якорь и послать в город к Сарсин, а сам взошел на дакранский корабль. Там его ждал командующий восточным флотом Заш, худощавый человек с широким носом. Его темная кожа поблескивала на солнце.

Арин взглянул в прищуренные глаза дакрана – черные, подведенные желтой краской (так красились исключительно командующие флотом). Заш будто уже знал, что Арин собирается рассказать, и едва заметно улыбнулся.

– Они скоро будут здесь, – предупредил Арин.

Затем он рассказал, как валорианский император придумал отравить воду, поступающую в столицу Гэррана. Должно быть, в горы, откуда шел водопровод, несколько месяцев назад заслали лазутчиков. Даже отсюда, с палубы дакранского корабля, можно было различить неясные очертания акведука. Извиваясь, как змея, он спускался с гор и нес с собой яд, медленно отравляя жителей города.

– В столице меня заметили, – сообщил Арин Зашу. – Валорианский корабль гнался за мной до самых Пустых островов. Полагаю, император понял, что я все знаю.

– И куда же делся преследователь?

– Повернул обратно. Видимо, пошел за подкреплением. И новыми указаниями. – Арин говорил по-дакрански отрывисто и с сильным акцентом, поэтому его речь звучала резко. Он ведь выучил язык совсем недавно. – Император не станет медлить.

– Почему ты уверен, что в акведуке яд? Откуда сведения?

Арин помедлил. Ему было непросто объяснять все на дакранском.

– Мотылек, – ответил он на родном языке.

Глаза Заша превратились в щелки.

– Шпион, – добавил Арин по-дакрански, наконец подобрав нужное слово. Он покрутил золотое кольцо на мизинце, вспомнив Тенсена, своего главного разведчика. Погоня, которую устроили валорианцы, вполне могла означать, что старика арестовали сразу же, как Арин покинул императорский дворец. Тенсен отказался уехать с ним. Вдруг его поймали? Пытали? Заставили все рассказать? Арин живо представил, на что способны валорианцы…

«Нет. – Бог смерти взял его мысли прохладной рукой и сжал в кулаке. – Ты не слушаешь, Арин. Слушай».

– Мне нужна бумага, – сказал Арин. – И чернила.

Он принялся рисовать карту для Заша. Быстро набросал очертания полуострова, обозначил острова к югу и западу от Гэррана, встречавшиеся кораблям на пути из Валории. Затем указал на Итрию, крупный скалистый остров недалеко от южной оконечности полуострова.

– В этом узком проливе очень сильные течения. Пройти через него непросто, но именно такой путь предпочтет валорианский флот.

– Через опасный пролив? – Заш недоверчиво покачал головой. – Проще обогнуть острова и потом повернуть на север, прямо к вашей столице.

– Слишком долго. Купцы обожают пролив. В это время года течение особенно сильное, и глазом не успеешь моргнуть, как твое судно уже у ворот Гэррана. Император уверен, что жители города ослаблены ядом. Сопротивления он не ждет, так зачем медлить? – Арин постучал пером к востоку от Итрии, потом указал на южную оконечность полуострова. – Мы можем спрятаться здесь. Часть кораблей встанут у берегов Итрии, другая – к востоку от южного мыса. Валорианский флот вылетит из пролива на большой скорости. Мы зажмем их в тиски и легко разобьем. Скрыться они не смогут даже при хорошем ветре. Если попытаются развернуться и уйти в пролив, течение вышвырнет их обратно.

– Ты не учел соотношение сил. У нас мало кораблей. Чтобы зажать валорианцев в тиски, придется разделить наш флот надвое. Ты когда-нибудь участвовал в морском сражении?

– Да.

– Надеюсь, ты не имеешь в виду ту мелкую вылазку в ночь Зимнего восстания?

Арин промолчал.

– Это было в заливе, – оскалился Заш. – Ваш залив – детская колыбель, здешние ветра укачают разве что младенца. Тут легко маневрировать. Но сейчас речь идет о битве в открытом море. А ты предлагаешь ослабить наш флот, разделив его на две части.

– Я думаю, валорианцев будет немного.

– Думаешь?

– Им не нужен большой флот, они рассчитывают быстро расправиться с городом, который ослаблен ядом. С городом, – с нажимом добавил Арин, – у которого, по мнению императора, нет союзников.

– Я люблю внезапные атаки, и мне нравится идея зажать валорианцев в тиски. Но твой план сработает только в том случае, если император не отправил флот, во много раз превосходящий наш. Если это так, они легко разделаются с нами по частям. План хорош, только если в империи действительно не знают, что Дакра, – голос Заша выдавал неодобрение, – заключила с вами союз. Валорианский император не упустит возможности уничтожить сразу двух врагов и продемонстрировать свое превосходство на море. Если ему известно, что мы здесь, он вполне может прислать весь флот империи.

– В таком случае нам выгоднее встретить их у пролива. Ты же не хочешь, чтобы на нас напали прямо здесь, в заливе?

– Этим флотом командую я! У меня есть опыт, а ты всего лишь мальчишка. К тому же чужестранец.

Слова, которые Арин произнес в ответ, ему не принадлежали. Это заговорил бог смерти:

– Когда королева отправила тебя в Гэрран, кому она доверила распоряжаться флотом, тебе или мне?

Лицо Заша исказила гримаса гнева. Бог смерти лишь усмехнулся.

– Готовимся к отплытию.

Воды к востоку от Итрии были ярко-зеленые. Но, стоя на палубе своего корабля в ожидании валорианцев, Арин прекрасно видел, как из пролива широкой фиолетовой лентой вырывается течение.

С ним самим происходило нечто похожее: темная, непреодолимая сила проникла в его душу. Она заполнила Арина целиком, до самых кончиков пальцев, согрела и заставила дышать полной грудью.

Когда из пролива выскочил первый вражеский корабль, Арина охватило злорадство. Все шло по плану. Валорианцы не ожидали атаки и явно не догадывались о недавно заключенном союзе. Кораблей у них было не больше, чем у Арина. Суда проходили через узкий пролив по два, что делало их легкой добычей для восточного флота. Полетели пушечные ядра. Корабли окутал черный дым. Пахло так, будто где-то поблизости одновременно жгли миллион спичек. Арин перепрыгнул на палубу валорианского судна. Он словно видел себя со стороны: вот он разит мечом одного врага, потом второго, рубит снова и снова, пока клинок не становится алым и блестящим. На губы Арину брызнула кровь, но он даже не почувствовал ее вкуса. Не ужаснулся, глубоко вонзив лезвие в чей-то живот. Не поморщился, когда вражеский меч полоснул по плечу. Бог смерти отвесил Арину пощечину. «Не отвлекайся». Арин послушался, и теперь уже никто не мог причинить ему вреда.

Когда все закончилось, – обломки кораблей уже опускались на дно, а уцелевшие суда сдались, – только тогда Арин пришел в себя. Он удивленно моргнул, ослепленный вечерним солнцем. Теплый оранжевый свет заливал мертвые тела, точно апельсиновый сироп, придавая пятнам крови странный оттенок.

Арин стоял на палубе захваченного корабля. Из груди вырывалось тяжелое, хриплое дыхание. Пот лился со лба ручьем. К Зашу подвели валорианского капитана.

– Нет, – сказал Арин. – Ведите его ко мне.

Командующий флотом гневно сверкнул глазами. Но дакраны послушались Арина, и Заш не стал их останавливать.

– Напиши послание своему императору, – велел Арин валорианцу. – Скажи, что вы проиграли битву и что он дорого заплатит, если снова попытается напасть на Гэрран. Запечатай личной печатью, отправь письмо, и я сохраню тебе жизнь.

– Какое благородство! – презрительно бросил Заш.

Валорианец промолчал. Его губы побелели от страха. Арин в который раз удивился тому, как часто валорианцы оказывались совсем не такими храбрыми и доблестными воинами, за каких себя выдавали. Капитан сел писать письмо.

«Разве Заш прав? Разве ты – всего лишь мальчишка? – шепнул Арину бог смерти. – Ведь ты принадлежишь мне уже двадцать лет. Я тебя воспитал».

Валорианец поставил подпись.

«Я заботился о тебе».

Послание свернули, запечатали и поместили в маленький кожаный футляр.

«Был рядом даже тогда, когда ты думал, что остался один».

Капитан привязал футляр к лапке сокола. Эта птица была намного крупнее охотничьего ястреба и совсем другого окраса. Сокол наклонил голову, уставившись на Арина глазками-бусинками.

«Нет, ты не мальчишка. Ты мужчина, человек, созданный по моему образу и подобию… Ты знаешь, что не имеешь права проявлять слабость».

Сокол взмыл в небо.

«Ты принадлежишь мне, Арин. Ты знаешь, что делать».

Арин перерезал валорианцу горло.

Только потом, когда Арин, покрытый засохшей кровью, возвращался домой, ему в голову вдруг прокралась сказка. Она горьким леденцом таяла на языке.

…Жил-был мальчик, ужасный трусишка. Однажды ночью, когда его видели одни только боги, он сидел в своей комнате, дрожа от страха и с трудом сдерживая тошноту. В доме творилось ужасное. Крики. Грохот. Отрывистые приказы. Слов было не разобрать. Но мальчик и так все прекрасно понимал. Он забился в угол и зажал себе рот.

Где-то за запертой дверью покоев находились его мать, отец, сестра. Нужно пойти к ним. Срывающимся голосом мальчик повторял эти слова, обхватив руками угловатые колени и уставившись перед собой. «Иди к ним. Ты им нужен», – шептал он, но не мог даже пошевелиться, поэтому так и остался сидеть в углу.

Вдруг дверь затряслась от ударов, раздался оглушительный треск. Дверь слетела с петель, и в комнату ворвался солдат. Кожа и волосы у него были светлые, а глаза темные, как ночь. Он схватил мальчика за тонкое запястье.

Мальчик закричал и забился в железной хватке, но солдат лишь рассмеялся и встряхнул его – несильно, будто пытался разбудить ребенка.

– Не сопротивляйся, – сказал захватчик на языке, который мальчик изучал все детство, не думая, что однажды это ему пригодится. – Не сопротивляйся – и никто не сделает тебе больно.

Эти слова возымели действие. Мальчик тут же перестал вырываться и послушно пошел за солдатом. Его привели в атриум. Там собрались все, включая прислугу. Родители не заметили, как ввели мальчика – он не издал ни звука. Могло ли все случиться иначе, если бы первой его увидела не сестра, стоявшая у дальней стены? Возможно, ничего не удалось бы исправить. Но одно мальчик знал точно: тогда, в решающую минуту, он даже не попытался что-нибудь сделать.

В валорианской армии служат и женщины, но все солдаты, которые пришли в дом в ту ночь, были мужчинами. Они окружили сестру мальчика, а она стояла между ними, гордо выпрямившись, высокая, величавая. Распущенные черные волосы укрывали ее плечи, точно плащ. Но вот взгляд Анирэ упал на брата, и ее серые глаза сверкнули. Только в это мгновение мальчик впервые осознал, что сестра любит его. Она тихо сказала что-то валорианцам. Слов было не разобрать, но ее певучий голос звучал насмешливо.

– Что ты сказала?! – рявкнул один солдат.

Анирэ повторила, и тогда валорианец грубо схватил ее. Леденея от ужаса, мальчик понял, что это его вина. Он сам не знал, почему так решил. Сестру поволокли из атриума в гардеробную, где зимой гости оставляли верхнюю одежду. Мальчик иногда прятался в этой маленькой, темной и душной комнатке.

То, что случилось потом, было самой жуткой сценой этой страшной сказки. Ужасы прошлого эхом отзывались в груди взрослого Арина. Ему хотелось зажать мальчику уши, приглушить звуки. Он бы сказал малышу: «Закрой глаза». Арин изо всех сил старался придумать, как помешать ребенку увидеть то, что произойдет дальше. Но зачем он так мучил себя? Попытки изменить воспоминания о той ночи причиняли лишь боль и напоминали нервный тик. Пожалуй, сейчас, когда Арин снова и снова рисовал в воображении страшные картины, ему было даже больнее, чем тогда, десять лет назад. Но он не мог остановиться. Арин отчаянно пытался представить, что должен был сделать в ту секунду – и не сделал.

Что, если бы он закричал? Стал умолять солдат отпустить сестру? Может, стоило кинуться к родителям, которые не знали о его присутствии? Помешать отцу выхватить кинжал у стоявшего рядом валорианца? По крайней мере, так ему казалось, мать он вполне мог спасти. По характеру она была совсем не боец и не стала бы сражаться, если бы знала, что здесь ее маленький сын. Но нет, Арин молча смотрел, как мать набросилась на солдата, схватившего сестру. Валорианцы убили отца. Затолкали в гардеробную Анирэ и захлопнули дверь. Кинжал полоснул по горлу матери, отчего у нее на шее распустился алый цветок. Кровь шумела у Арина в ушах, но глаза оставались сухими, как камешки на солнце.

Мальчику не дали побыть у тела матери – солдаты оттащили его и вместе со слугами отвели в город. На холме пылал королевский дворец. Трупы монаршей семьи выставили на всеобщее обозрение на рыночной площади. Среди убитых был и принц, за которого должна была выйти замуж Анирэ. Тогда Арин еще надеялся, что сестра выживет. Но два дня спустя он увидел на улице и ее тело.

Трудно было представить что-то ужаснее его нынешнего положения, но маленький Арин сдерживал всхлипы и молчал. Он во всем слушался валорианцев, потому что помнил слова солдата: «Не сопротивляйся».

Однажды он увидел в рядах захватчиков мужчину в тяжелых доспехах. Потом Арин узнал, что генерал Траян был довольно молод, когда завоевал Гэрран. Но в ту ночь он показался мальчику мощным древним чудовищем из плоти и металла. Взрослый Арин представил, как опускается на колени перед ребенком, которым был тогда. Он бы обнял малыша, прижал к себе и прошептал: «Тише. Тебе предстоит долгое и мучительное одиночество, но в конце концов ты вырастешь большим и сильным. Тогда придет пора отомстить».

Очевидно, что разочарование в Кестрель – далеко не самое страшное событие в жизни Арина. Глупо даже сравнивать. Он думал об этом, стоя на палубе корабля, который как раз бросал якорь в освещенном луной заливе Гэррана. Флот вернулся с победой. Арин провел пальцем по выпуклой линии шрама, который рассекал левую бровь и тянулся вниз по щеке. Эта привычка появилась у него недавно.

Нет, думать о Кестрель было уже не больно. Да, он повел себя как дурак, но за ним есть грехи и пострашнее. А Кестрель… Теперь Арин хотя бы понял, в чем его главная слабость. Он слишком слепо доверял, слишком безрассудно отдал свое сердце.

Сейчас, наверное, она уже стала женой валорианского принца. Все так же плетет интриги при дворе, раз за разом выходя победительницей. Может, время от времени ей пишет отец, спрашивая совета. Ведь она уже подсказала одно прекрасное решение, обрекла сотни жителей восточной равнины на голодную смерть.

Совсем недавно Арин схватился бы за голову, с удивлением и отвращением вспоминая о том, как увлекся дочерью валорианского генерала. Совсем недавно мысль о ней причиняла жгучую боль. Но теперь, когда он думал о Кестрель, то чувствовал лишь облегчение, словно к синяку приложили лед. Кестрель больше ничего для него не значила, и Арин был благодарен богам за этот щедрый дар – возможность вспоминать о ней и ничего не чувствовать. Словно прикоснулся к старому шраму: удивляешься полоске омертвевшей кожи, но не более того. Арин знал: некоторые воспоминания будут больно ранить всегда, сколько бы лет ни прошло. Но воспоминание о Кестрель в их число не входило. Эта рана прекрасно зажила.

2

Кестрель знала, что во всем виновата сама. Сквозь зарешеченное оконце повозки она видела, как меняется окружающий пейзаж по мере продвижения на север. Гористая местность сменилась равниной, поросшей клочками бледно-красной травы. По болотам вышагивали длинноногие белые птицы. Один раз Кестрель увидела лисицу, которая несла в зубах пойманного птенца. Желудок тоскливо сжался. Кестрель с удовольствием съела бы и эту птичку, и лису. Иногда ей хотелось проглотить саму себя: и запачканное синее платье, и сковавшие запястья кандалы, и заплаканное лицо. Чтобы ничего не осталось ни от нее, ни от ее глупых ошибок.

Кестрель неловко подняла закованные руки и потерла сухие глаза. Видимо, от жажды закончились даже слезы. Горло болело. Она уже не помнила, когда стражники в последний раз поили ее.

Повозка теперь ехала через тундру. Стояла поздняя весна… Или нет, должно быть, уже наступило лето. И тундра, которая большую часть года оставалась под покровом снега, наконец ожила. В воздухе носились тучи комаров, Кестрель была с ног до головы покрыта волдырями от укусов. Но лучше не думать о насекомых и просто рассматривать очертания пологих холмов на горизонте – конусов древних, давно потухших вулканов. Повозка направлялась именно к ним.

Яркая зелено-голубая гладь озер радовала глаз, но мысли навевала тяжелые: Кестрель знала, что цвет воде придают соединения серы, а значит, уже совсем близко шахты. Еще труднее было осознать, что сюда ее отправил родной отец. Страшно вспоминать, что он отказался от дочери, обвинив ее в государственной измене. Но Кестрель действительно виновна. Она действительно совершила все то, в чем ее подозревали, и теперь у нее больше не было отца. Горло сжалось. Кестрель с трудом сглотнула горький ком. Сейчас у нее много дел. Например… Смотреть на небо. Воображать себя птицей. Дышать. Не вспоминать.

Но надолго забыться не получалось. Снова и снова в памяти всплывала последняя ночь во дворце. Письмо Арину, в котором Кестрель во всем призналась. «Ваш шпион, Мотылек, – это я, – написала она. – Я так давно хотела рассказать тебе об этом». Кестрель выдала все, что знала о тайных планах императора. Не важно, что тем самым она предала родину. Кестрель забыла о предстоящей свадьбе с наследником империи, о том, что ее отец – близкий друг императора. Она забыла о том, что родилась валорианкой, и просто написала то, что чувствует. «Я люблю тебя. Я скучаю. Ради тебя я готова на все». Но Арин не прочитал этих слов. Зато их прочитал отец Кестрель. И ее мир рухнул.

…Жила-была девушка, самоуверенная и гордая. Не всякий назвал бы ее красавицей, но все признавали в ней особую грацию, не столько чарующую, сколько устрашающую. Никто не решился бы перейти ей дорогу. «Она заперла свое сердце в фарфоровой шкатулке», – шептались люди. И были правы.

Девушка редко открывала тот ларчик – ее пугал вид собственного сердца. Как странно стучался о фарфоровые стенки этот плотный темно-красный комок! Но порой она прижимала ладонь к крышке шкатулки, и его ровное биение казалось сладкой музыкой.

Однажды ночью эту музыку услышал бездомный оборванец. Парнишка оказался к тому же вором. Он легко вскарабкался по стене дворца, где жила девушка, зацепился сильными пальцами за приоткрытую створку окна, распахнул его и забрался внутрь.

Леди спала, но вора и не интересовала леди. Парнишка заметил шкатулку и взял, даже не зная, что в ней лежит. Просто решил: он хочет эту вещь. Воришка вечно чего-то мучительно желал, но он давно уже усвоил: то, в чем разобрался, приносит больше боли – и старался лишний раз не задумываться о своих желаниях. Все, кто знал девушку, сказали бы, что украсть ее вещь – не лучшая идея. Она никого не прощала, и ее враги всегда получали по заслугам. Но воришка не стал бы их слушать. Он схватил свою добычу и сбежал – такова была его природа.

Однако хозяйка шкатулки обладала особым, почти волшебным умением. Отец («Бог!» – шептались люди, но его дочь знала: он, как и все, смертен) очень хорошо обучил дочь. И когда в открытое окно ворвался ветер, она проснулась и почувствовала запах вора – на оконной раме, на туалетном столике, даже на балдахине кровати. Девушка пустилась в погоню.

Преступник поломал лисий плющ на стене, выбираясь из дворцового сада. Несколько раз незваный гость едва не сорвался – местами лоза сильно пострадала. Девушка вышла за ограду и без труда отыскала следы, которые привели ее к логову вора.

Можно вообразить, что почувствовал парнишка, когда дверь распахнулась и хозяйка шкатулки ступила на земляной пол хижины, освещая ее пламенем своего гнева. В это мгновение парнишка понял, какую драгоценную вещь сжимает в руке. Сердце за прохладными белыми стенками шкатулки, казалось, билось в руке. Вор подумал, как легко разбить этот полупрозрачный фарфор, такой нежный, аж злость берет! Миг – и шкатулка превратится в горсть окровавленных осколков. Однако он упрямо держал свою добычу в руках.

Девушка взглянула на нищего оборванца. Отметила его стального цвета глаза, густые ресницы, черные брови, темные волосы, сурово сжатые губы. По правде сказать, будь девушка честна с собой, она бы призналась, что этой ночью ненадолго, всего на три удара сердца (в тишине комнаты их легко было сосчитать), она проснулась и увидела, как вор коснулся шкатулки. Но вместо того чтобы остановить его, закрыла глаза и погрузилась в сладкий сон.

Однако для честности нужна немалая смелость. Поймав вора в его логове, девушка поняла, что сейчас уверена только в одном. Мысль об этом даже заставила ее на шаг отступить. Девушка гордо вздернула подбородок, и в тишине хижины было отчетливо слышно, как сбилось с ритма ее сердце: воришка может оставить украденное себе…

Кестрель распахнула глаза: щека на дощатом полу, поскрипывает повозка. Кестрель спрятала лицо в ладонях, радуясь, что проснулась вовремя. Не хотелось бы увидеть конец этой истории, где отец девушки, узнав, что она отдала свое сердце воришке-оборванцу, выгоняет ее из дома.

Повозка остановилась. В замок вставили ключ и с лязгом провернули. Скрипнули дверные петли, кто-то протянул руки внутрь. Двое стражников выволокли Кестрель наружу, крепко держа ее и поглядывая с опаской, будто она могла напасть. По правде сказать, их страх был вполне обоснованным. Как-то раз одного из своих тюремщиков Кестрель ударила кандалами по голове, и тот потерял сознание. Конечно, сбежать ей не дали. Но когда в последний раз открыли дверь повозки, она плеснула в лицо стражнику из ведра с нечистотами, вырвалась наружу и побежала. Солнечный свет ослепил ее, к тому же Кестрель слишком ослабла. Больное колено подогнулось, и она упала в грязь. С тех пор дверь повозки перестали открывать, поэтому ни еды, ни воды ей больше не давали.

Ее вывели наружу. Это могло означать только одно: путешествие закончено. На сей раз она не сопротивлялась, пребывая в оцепенении после сна. Пришло время увидеть, на что генерал Траян обрек родную дочь.

Трудовой лагерь был обнесен черным железным забором высотой в три человеческих роста. Над каменными бараками нависали силуэты мертвых вулканов. К западу и востоку тянулась бескрайняя тундра: рваное покрывало из желтого мха и красноватой травы. Воздух был разреженный и холодный, с запахом гнили. Подступали сумерки, окрашивая все в зеленоватый цвет.

Открылись небольшие ворота, и в лагерь поползла вереница узников. Кестрель видела их со спины, но вот какая-то женщина обернулась. В тусклом свете ее пустое лицо выглядело особенно жутко. Сперва Кестрель покорно шла за тюремщиками, но, наткнувшись на этот бессмысленный, остановившийся взгляд, начала упираться. Стражники лишь крепче стиснули ее руки.

– Пошевеливайся, – бросил один из них, но Кестрель словно не услышала. Она знала, куда ее везут, понимала, что станет узницей. Но только сейчас она осознала, что рано или поздно превратится в человека с пустым, стеклянным взглядом.

– Хватит упрямиться!

Колени подогнулись, и она безвольно осела на землю. Стражники, выругавшись, наклонились и попытались поднять ее, но Кестрель резко выпрямилась, ударив головой в лицо одного и оттолкнув второго.

Из всех попыток побега эта – самая бессмысленная. Глупо пытаться вырваться прямо у стен лагеря, охраняемого внушительным валорианским гарнизоном. Но даже когда подоспевшие на подмогу солдаты скрутили ее, Кестрель не раскаялась в своем поступке. Она просто не могла иначе.

Ее даже не избили. Очень по-валориански, ведь Кестрель привезли сюда трудиться на благо империи, а от покалеченных узников мало пользы. Кестрель загнали в ворота, протащили по грязному двору и толкнули к надзирательнице, которая посмотрела на нее с почти дружелюбной усмешкой.

– Ну, принцесса, – сказала она, – ты-то как сюда попала?

Волосы Кестрель давно засалились и растрепались. Внимательный глаз рассмотрел бы остатки изысканной прически, которая украшала голову невесты принца в день, когда раскрылось ее предательство. Кестрель вспомнила, как в легком синем платье сидела за фортепиано в последний свой вечер во дворце… Когда это было? Кажется, неделю назад. Неужели так много времени прошло с тех пор, как она пошла на глупый, неоправданный риск и написала это несчастное письмо? Целая неделя! Или всего неделя? Какое стремительное падение!

Кестрель словно окунули в ледяной колодец. Оцепенев от ужаса, она не пошевелилась, когда надзирательница достала из ножен кинжал.

– Не дергайся, – предупредила та. Ловким движением женщина располосовала юбку между ног Кестрель. Потом достала моток тонкой веревки, отрезала несколько коротких кусочков и обвязала остатки юбки вокруг ног – получилось подобие штанов. – Это чтобы ты не спотыкалась.

Кестрель коснулась узла на бедре. Дыхание выровнялось, ей стало немного легче.

– Есть хочешь, принцесса?

– Да.

Она набросилась на еду и проглотила все так быстро, что не различила вкуса. Потом большими глотками выпила воду.

– Тише, тише, – предостерегла надзирательница, – а то стошнит.

Кестрель не слушала. Звеня кандалами, она подняла флягу повыше, стараясь поймать последние капли.

– Пожалуй, они тебе не нужны, – решила надзирательница и освободила Кестрель руки.

Тяжесть на запястьях, ставшая уже привычной, исчезла, оставив лишь припухшие рубцы. Руки казались такими легкими, будто вот-вот улетят. Они и выглядели чужими: грязные, с поломанными ногтями, ссадинами на костяшках. Неужели когда-то эти пальцы порхали по клавишам? Кожу начало покалывать. Желудок сжался. Пожалуй, и впрямь не следовало так быстро есть. Кестрель обняла себя.

– Ничего, все пройдет, – утешила надзирательница. – Говорят, по дороге ты натворила дел, но я уверена, скоро угомонишься. У нас все справедливо. Делай, что говорят, и никто тебя не обидит.

– Почему… – Кестрель едва ворочала языком, – почему вы назвали меня принцессой? Вы знаете, кто я?

Женщина усмехнулась:

– Милочка, мне все равно, кто ты. Скоро и тебе это станет безразлично.

Волоски на коже приподнялись. Кестрель вдруг живо представила, как по ее венам ползут крохотные жучки. Она даже посмотрела на руки, чтобы убедиться в этом. И вдруг страх ушел. Она… Но что это? Мысли путались и сливались, как разноцветные платки, которые фокусник один за другим вытаскивает изо рта…

– Что вы добавили в еду? – с трудом выговорила Кестрель. – И в воду.

– Лекарство. Оно поможет.

– Вы дали мне наркотик. – Сердце Кестрель билось как сумасшедшее, в груди все дрожало. Лагерный двор вдруг показался ей совсем маленьким. Кестрель уставилась на надзирательницу, попыталась сосредоточиться на чертах ее лица – большой рот, волосы с серебристыми нитями, слегка опущенные уголки глаз, две вертикальные морщинки между бровей, полуулыбка. Но лицо расплывалось, то растягиваясь, то сжимаясь, и в какой-то момент Кестрель подумала: если она протянет руку, то ее пальцы просто пройдут сквозь женщину. Та улыбнулась шире.

– Ну вот, – сказала она. – Так-то лучше.

Кестрель не помнила, как оказалась в камере. Она взволнованно мерила шагами комнатку, сжимая и разжимая кулаки, круг за кругом без остановки. Кровь стучала в ушах все громче и быстрее.

Наконец действие наркотика закончилось. Кестрель совершенно обессилела. Она помнила, что очень долго металась по камере, но теперь не понимала, как умудрилась так устать: в императорском дворце шкафы и то просторнее ее камеры. Ноги болели. Тонкие подошвы изящных туфелек совсем стерлись. Сердце налилось свинцом. Кестрель начала мерзнуть. Она опустилась на земляной пол и уставилась на стены, все в яркой плесени, будто облепленные крохотными зелеными морскими звездами. Кестрель провела пальцами по веревкам, половинкам юбки. Этот жест странным образом привел ее в чувство.

Она понимала: попытки спастись по дороге сюда были обречены на провал. И все же дочь генерала надеялась. Самый первый жест, такой же отчаянный, как и последующие, тем не менее мог принести плоды. В первое утро долгого пути на север стражники остановили повозку, чтобы напоить лошадей. Кестрель услышала, как кто-то говорит по-гэррански, шепотом подозвала незнакомца и протянула ему через окошко мертвого мотылька. Она до сих пор отчетливо помнила, как сжимала крохотные крылышки кончиками пальцев. В глубине души ей не хотелось выпускать моль из рук, будто это был ключ к прошлому, возможность все вернуть назад и исправить. В музыкальной комнате Кестрель сказала бы Арину другие слова. Меньше суток прошло с тех пор, как она сидела за фортепиано в синем платье и плела паутину лжи.

Кестрель разжала пальцы и уронила мотылька незнакомцу в руку. «Отдайте это вашему губернатору, – произнесла она. – Скажите Арину…» Договорить ей не дали. Стражники заметили, что Кестрель просунула руку через решетку. Они обыскали гэррани, но отпустили, поскольку ничего не нашли. Что, если мотылек утонул в грязи, и стража его не заметила. Окно было высоко. Кестрель не могла разглядеть.

Но если гэррани добрался до Арина и передал ему послание, разве тот не поймет, что она сделала и почему отправилась в изгнание? Кестрель перебрала в уме фрагменты своей истории. Мотылек – знак безымянного шпиона Арина. Повозка, которая направляется на север. Даже если незнакомец, встреченный на дороге, не узнал Кестрель, он сможет описать ее губернатору, верно? По крайней мере, скажет, что валорианка дала ему мертвого мотылька. Арин умен, он догадается. Он всегда был догадливым. И слепым.

«Ради тебя я готова на все», – написала Кестрель в письме, которое попало в руки ее отцу. Она верила в эти слова, когда торопливо царапала их на листке бумаги, но на самом деле солгала. Кестрель не сделала того, о чем просил Арин. Она отказала ему в честности, даже когда он умолял сказать правду. Притворилась жестокой и бессердечной пустышкой. И Арин поверил. Думая об этом, Кестрель начинала его ненавидеть. Поэтому она поспешила отбросить слабую надежду на то, что Арин узнает о ее беде и придет на помощь. Дурацкий план. Вернее, это и планом-то назвать нельзя. Следовало придумать что-нибудь получше.