Текст книги "Скандал у озера [litres]"

Автор книги: Мари-Бернадетт Дюпюи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 36 страниц)

Глава 16
Иголка в стоге сена

Роберваль, озеро Сен-Жан, вторник, 12 июня, 1928

Две одетые в черное красивые молодые женщины стояли на палубе парохода «Перро» среди двадцати других пассажиров. Девушки поднялись на борт за полчаса до отправления, обе выглядели серьезно и ни на секунду не отходили друг от друга. Какой-то матрос, очарованный их красотой, сообщил им, сколько будет длиться переправа.

– Если поднимется ветер, мадемуазели, вы сможете зайти внутрь. Там есть бар и лавочки для сидения, – добавил он.

В ответ он получил лишь тихое «спасибо».

Покидая порт, судно лавировало, и из дымохода тянулась струйка черноватого дыма. Преемник старого парома «Норд», этот крупный пароход был назван в честь министра Колонизации Квебека Жозефа-Эдуарда Перро. Он был спущен на воду в августе 1920 года, в Робервале, с большой помпой, под бурные аплодисменты явившейся поглазеть на торжество толпы. Однако освятил судно кюре из Перибонки.

В пасмурном утреннем небе, развернув свои белоснежные крылья, то крича, то затихая, проносились чайки.

– Боже милостивый, мы отъехали! – восторженно воскликнула Сидони.

Она перегнулась через поручень палубы, чтобы следить за скольжением воды вдоль корпуса судна. Жасент любовалась внушительной архитектурой своей бывшей больницы и окрестных зданий – всем этим знакомым пейзажем, который постепенно уходил вдаль.

– У меня такое чувство, будто я ушла из больницы сотни лет назад, – призналась Жасент сестре. – Я не могу поверить, что целый год жила там, на улице Марку. Так много всего случилось за столь короткое время!

Сидони посмотрела на сестру с укором. Этим туманным утром ей хотелось обратить свои мысли к будущему. Ее пьянила сама перспектива простого путешествия в Перибонку и обратно: этот край представлялся ей далекой неизведанной землей.

– Я пытаюсь об этом забыть, Жасент, – сказала она. – Прошу тебя, давай поговорим о наших планах, в частности, об Анатали. Вчера вечером я так переживала по поводу нашего путешествия, что не могла заснуть. Есть один вариант, о котором никто не подумал – ни мама, ни ты, ни я. Кто-то мог ее удочерить. Ребенок мог бы заинтересовать какую-то бездетную пару. В таком случае найти ее будет сложно или даже невозможно.

– Будем надеяться. Нет смысла строить какие-либо предположения, пока мы не узнали больше. Я представляла себе худшее.

– Замолчи, она жива, – отрезала Сидони.

Вскоре «Перро» уже плыл вдоль берега острова Кулёвр. Жасент указала на него Сидони и рассказала ей, как они с Пьером спасались здесь десять дней назад и что последовало вслед за этим. Естественно, все интимные подробности она опустила, но ее слов было и так достаточно, для того чтобы смутить сестру.

– Боже милостивый, это кажется мне немыслимым, – тихо ответила Сидони. – Ночью, на природе… Я так наивна!

– Почему?

– Супружеский долг я всегда представляла так: в постели, за плотно закрытой дверью и с выключенным светом.

Внезапный шквал ветра заставил Сидони замолчать, сдувая с ее головы черный платок.

– Господи, какая тоскливая фраза – супружеский долг! – вздохнула Жасент. – Что касается меня, то я еще не замужем, и это не имеет ничего общего с долгом, поверь мне.

– Ни слова больше! – испуганно ответила сестра, отворачиваясь от Жасент. – Нас могут услышать!

Рядом с сестрами устроилась какая-то женщина с мальчиком приблизительно десяти лет, у каждого из них на плече было что-то наподобие серого холщового свертка. Оба они молча всматривались вдаль. Немного поодаль стояли в кругу мужчины в картузах. Некоторые с озабоченным видом курили, сидя на прочно закрепленных ящиках. Временами они бросали на девушек в трауре любопытные взгляды.

С шести утра Альберта занималась туалетом своих дочерей. Им велено было надеть темно-зеленые шелковые блузы и серые трикотажные костюмы. Волосы были принудительно убраны с их лиц и заплетены в косы, закрепленные на затылках.

Воспоминания о материнских наставлениях заставили Жасент улыбнуться. Она взяла сестру за руку и вполголоса произнесла:

– Если бы Эмма нас увидела, она бы наверняка над нами посмеялась. Или же подумала бы, что мы отправляемся в монастырь.

– Тем лучше, – ответила Сидони. – По крайней мере, нас никто не побеспокоит.

Девушка искоса посмотрела на группу мужчин, и этот взгляд развеселил Жасент.

– Идем, пройдемся немного, – сказала она сестре. – Чего ты боишься? Мы в цивилизованной стране, Сидо. И дай мне нашу сумку, ты прижимаешь ее к себе, словно щит. Полюбуйся пейзажем. Смотри – тучи рассеиваются, видны просветы голубого неба. Берег теперь далеко.

– Я и не думала, что наше озеро такое огромное… Такое ощущение, будто мы отправляемся в море. Может быть, мы высадимся во Франции. И поедем в Париж!

Они принялись тихонько смеяться, шагая по палубе неуверенными походками – массивное судно пошатывалось на довольно-таки высоких волнах. Добравшись до носа парохода, они молча обняли друг друга за талии, очарованные необъятностью озера, на поверхности которого уже начинали мерцать танцующие блики застенчивого солнца.

Сен-Прим, ферма Клутье, тот же день, десять часов утра

Шамплен Клутье посмотрел на старые часы, стоящие на краю буфета. Затем в раздумье почесал бороду.

«Девочки уже наверняка на борту парохода! – подумал он. – Но я не знаю, когда они прибудут в Перибонку».

Дом казался ему непривычно пустым. Альберта проснулась очень рано, чтобы проводить дочерей в дорогу, а после поднялась к себе отдохнуть. Он видел, что супруга избегает его, укрываясь в своей комнате, – новая ее причуда, к которой Шамплен, однако, питал уважение.

– Эта тишина мне не нравится, – проворчал он, наливая себе чашку горячего чая.

Он тосковал по громким шагам Лорика, от стремительной ходьбы которого сотрясался пол, по суетящейся у печки фигурке Сидони и даже по специфическому однообразному стрекоту ее швейной машинки.

«Близняшки укоренились здесь, с нами. Мы привыкли к тому, что Жасент и Эмма далеко от нас, – угрюмо подумал он. – Пойду-ка я лучше в Grand Café, поболтаю немного с соседями».

Однако Шамплен очень быстро отказался от этой затеи. Озиас Руа помог ему устроиться на работу в сыроварню – директор проявил вежливость, ни разу не упомянув о речи кюре, которую он слушал наравне с другими прихожанами деревни. Однако завсегдатаи кафе могли завести разговор об убийстве Эммы. Поэтому Шамплен предпочел не лезть на рожон.

«Интересно, спит ли Альберта? – подумал он, бесцельно шатаясь по кухне. – Или, может, она ждет, чтобы я вышел, перед тем как ей спуститься?» Он решил это проверить, сохраняя смутную надежду на то, что супруга не спит и что ему удастся немного поговорить с нею. Еще никогда он не поднимался по лестнице так бесшумно и никогда еще не поворачивал ручку двери так тихо.

Толстые льняные шторы приглушали слабый свет все еще туманного утра. Растянувшись под одеялом, его супруга мирно спала: одно ее плечо было оголено, рука подложена под голову. Перевязанные лентой волосы темными волнами спадали на подушку.

Шамплен замер на пороге комнаты, смутившись, словно застал жену за неподобающим занятием. Он собирался уже уйти, когда Альберта издала во сне слабый стон.

– Тебе плохо? – тихо спросил он.

Ответа не последовало, но мужчина, будучи не в силах оторвать от супруги взгляд, все так же бесшумно сделал шаг вперед, затем еще шаг.

– После того как Эмма умерла, я очень испугался за твой рассудок и твой внешний вид, – прошептал он. – Ты все время болела…

Но эти слова были только предлогом. Он изнывал от желания приблизиться к ней, любуясь ею в эти минуты полного забытья, когда ее душа, отправляясь в мир сновидений, таится за закрытыми веками. Подойдя к кровати, он не мог оторвать глаз от ее лица. Его взволновало то, каким юным и нежным показалось оно ему. Он с удовольствием дотронулся бы до ее хрупкого округлого плечика, приоткрытого под атласной сорочкой с тонкими бретельками – предметом нижнего белья супруги, который не был ему знаком.

– Ты почти не изменилась, – вздохнул он. – Все такая же красивая.

Внезапно его охватили тревожные мысли: супруга действительно спала глубоким сном. «А если она приняла таблетки? Нет, те, что были в Эмминой сумке, я бросил в печь», – успокоил себя он.

Шамплен продолжал ласкать супругу взглядом и вскоре оказался во власти желания. Альберта никогда не отказывала ему до последнего времени, когда заставила его спать в комнате Лорика. Однако происходило это всегда по вечерам, в темноте или сумраке, по заведенному порядку. Когда он ее хотел, то подходил к ней, приподнимал низ рубашки и гладил бедра. Она покорно позволяла проникнуть в себя, не выказывая ни наслаждения, ни отвращения. Все заканчивалось быстро, удовлетворив свое желание, Шамплен уходил.

– Господи, я тебя не заслуживаю, бедная моя, – прошептал он, аккуратно присев на край кровати. – Раз уж ты так крепко спишь, я могу рассказать тебе то, о чем никогда не решался. Ты не услышишь моих слов, но они по меньшей мере не будут больше мучить мое сердце, сердце, которое так сильно тебя любит. И уже столько лет!

Он замолк и оглянулся. Никого: все та же непривычная тишина пустого дома.

– Альберта, двадцать четыре года назад я плохо с тобой обошелся. Ты громко прокричала мне это в лицо в присутствии детей, но я все понимаю. Я часто упрекал себя в том, что натворил. Если бы я не напился так сильно в тот вечер, я бы не совершил над тобой насилия и, возможно, ты бы вышла замуж за того парня, который тебе нравился. Но кто знает, была бы ты с ним счастлива? Одно я знаю наверняка: он не мог бы любить тебя больше, чем я. Я жил только ради того мгновения, когда повстречаю тебя в деревне или на берегу озера. Брат и его приятели твердили мне, что я тебе безразличен. И тогда я взял тебя силой, я украл у тебя свободу.

Терзаемый угрызениями совести, Шамплен, вздохнув, покачал головой, сложив свои мозолистые руки на коленях.

– Что я получил? Одну из самых красивых девушек в округе, хорошую повариху, труженицу, которая прекрасно прядет, отлично умеет ткать лен и шерсть, женщину, которая без единой жалобы рожала и хорошо, правильно воспитывала наших малышей. Ты чувствовала облегчение, когда понимала, что беременна, потому что благодаря этому ты от меня ускользала. У меня больше не было права на наслаждение. Но я понимал это. Да, моя Альберта, ты согласилась бы родить двадцать детей, только бы не чувствовать мою тяжесть на своем теле, своем прекрасном теле, которое я никогда так и не видел. Знаешь, этим утром я имею право лишь на твое нагое плечо, и я бы с радостью его поцеловал. Вот они, ваши женские уловки, эта легкая одежда без рукавов!

Желание покинуло его. При мысли обо всех этих годах их совместной жизни, в которой не было места нежности и взаимному пониманию, а в лучшем случае была лишь будничная дружба, ему захотелось плакать.

– Ты часто делала меня счастливым простой своей улыбкой и теми ночами, да, теми ночами, когда я тобой владел. Но ты, моя милая, ты никогда не получала никакого удовольствия. Я прошу у тебя прощения, да, тысячу раз прошу прощения. К тому же со временем во мне скопилась злость по отношению к тебе и Жасент, ребенку, ставшему последствием моей ошибки. Я таких дров наломал!

Шамплен погрузился в размышления. Альберта, проснувшись тотчас, лишь только супруг присел на ее кровать, не открывала глаз. Ее тронули слова мужа, голос которого, в зависимости от того, что он говорил, то дрожал, то становился более резким или же ласковым. Старательно притворяясь, что спит, Альберта прислушивалась к его дыханию, будучи не в силах, однако, сдержать горьких слез. Дров наломал! Он был прав, она это понимала.

– Отдохни еще немного, – пробормотал он, поднимаясь.

Его остановила теплая ладонь, опустившаяся ему на руку. Шамплен вздрогнул и посмотрел на супругу. Альберта не сводила глаз с мужа, щеки у нее были мокрыми от слез.

– Шамплен, останься ненадолго.

– Ты все слышала?

– Да.

Она все не отпускала его, объятая доселе неизвестным ей чувством. Это было так непривычно: лежать перед ним в свете дня, в их погрузившемся в молчание доме. Охваченная удивительной истомой, она ясно осознала наготу своего плеча и желание Шамплена его поцеловать. Ей внезапно захотелось, чтобы этот мужчина прикоснулся губами к ее телу. Некоторые женщины временами осмеливались перекинуться между собой, посмеиваясь от смущения, рассказами о наслаждениях своих супружеских ночей, наслаждениях, которые оставались загадкой для Альберты.

– Шамплен, иди ко мне, иди же, – позвала она.

– Альберта… неужели… ты хочешь?

Задыхаясь от наплыва эмоций, женщина выпрямилась и сняла сорочку. Он увидел ее тяжелые груди с крепкими темными сосками. Ее молочная атласная плоть привела его в возбуждение.

– Господи, – пролепетал он ошеломленно.

Шамплен едва мог в это поверить. Он нерешительным движением принялся расстегивать свой ремень, немного отвернувшись в сторону. Он думал только о том, что, повернувшись, увидит ее обнаженную, готовую ему отдаться, и сила его желания причиняла ему боль. В это мгновение Альберта, встав на колени на кровати, обвила его руками и, прижавшись к нему, сжала в своих объятиях. Ее волосы щекотали его, ее бархатная щека терлась о его колючую щеку.

– Боже мой, – ошеломленно повторял он. – Ты и вправду меня хочешь, моя красавица, ты меня хочешь?

Для него это тоже было открытием: держать обнаженную женщину за талию, видеть меж ее бедер треугольник вьющихся волос. Из его груди вырвался страстный крик, он покрыл поцелуями ее плечи и наконец стал ласкать своими горящими от страсти губами ее грудь, шею и затылок. Не отстраняясь от него, Альберта прерывисто дышала, замирая и постанывая.

– Альберта, как ты красива! – прошептал он ей на ухо.

Они слились в жадном, чувственном поцелуе. Растерянный и необычайно возбужденный, Шамплен стал снимать с себя одежду. Она помогла ему, отваживаясь на скромные ласки.

– Мой муж, мой супруг, – глухо бормотала она, прислушиваясь к неожиданному волнению своего лона, словно ожившего, изголодавшегося по мужскому члену, к которому она до сих пор испытывала лишь отвращение.

Она откинулась назад, полностью предоставляя свое тело его взгляду. Он проник в нее нежно и осторожно. Впервые он решил контролировать себя, с тем чтобы ее не разочаровать. Он с любопытством осознавал тот факт, что является сейчас свидетелем наслаждения своей жены, и это – бесспорное доказательство того, что он может ее удовлетворить. Очень скоро ясность ума покинула его, он был опьянен ее выражением лица в момент наивысшего наслаждения, обескуражен блеском ее светлых глаз, покрытых дымкой, смущен ее тихими восторженными стонами. Когда она стала изгибаться, сотрясаясь от продолжительной сладострастной судороги, Шамплен в изнеможении обрушился на нее после последнего толчка.

Вновь примирившиеся супруги еще долго лежали так, поначалу очарованные, а затем удивленные: неужели это действительно были они, Альберта и Шамплен Клутье, обнаженные и потные, посреди разметанной, измятой постели?

Перибонка, ресторан, тот же день, незадолго до полудня

Зал ресторана был переполнен, но в хорошую погоду хозяин ставил у входа в здание дополнительные столики. От солнца их защищал желтый холщовый навес.

Спустившись с парохода, Жасент и Сидони сразу же направились к террасе этого показавшегося им уютным заведения и проворно заняли места неподалеку от какой-то пары. Остаток путешествия они провели в довольно просторной каюте огромного парохода. Окруженные иностранцами, оглушенные шумом двигателя и гулом чужеземной речи, они не имели ни единой возможности поговорить друг с другом.

Однако и здесь они не смогли уединиться – ресторан выходил на запруженный оживленной толпой причал. Матросы с криками и взрывами смеха разгружали ящики с товарами. С соседней улицы приезжали упряжки, часто самодельные; к примеру, проехала хлипкая, покрытая брезентом тележка, которую тащила за собой наскоро запряженная рабочая лошадь. Сюда приезжали из отдаленных ферм за провизией и инструментами. Какой-то автомобиль расчистил себе дорогу и остановился недалеко от плавучей пристани.

– Здесь жарко, да и ветра меньше, чем на озере! – прокричал им какой-то мужчина, который сошел на берег сразу за ними. – Черт побери, красавицы мои, если бы вы видели пристань с десяток дней назад… Тогда я не смог бы здесь присесть! Я бы уплыл, словно пробка!

Сестры не удостоили его ответом.

– Какая давка! – сетовала Сидони, бледнея.

– Если бы ты побывала в Монреале, то пришла бы в ужас! – пошутила Жасент. – Давай сделаем заказ, я проголодалась.

– Я не смогу ничего проглотить, уверяю тебя. Там, за стеклом, посетители смотрят на нас! – испуганно ответила Сидони.

– Сидо, попробуй взять себя в руки, мы ничем не рискуем. Сними платок, так ты будешь чувствовать себя свободнее.

С этими словами Жасент сняла свой платок, высвобождая длинную блестящую светло-русую косу. Она также расстегнула пуговицы своего пиджака, под который надела мамину черную юбку.

– Что ты скажешь насчет филе дорадо под сливочным соусом? – предложила Жасент, пробежав глазами меню.

– Нет, лучше рагу, это дешевле.

– Дома ты ешь его дважды в неделю.

– Нам следовало бы сразу же наведаться к этой мадам Маргарите Лагасе. С обедом можно и подождать.

– Послушай, нам некуда торопиться, у нас есть время. Мама посоветовала нам остаться здесь на ночь, в связи с расписанием движения. Даже если мы сядем на пароход вечером, у нас не будет ни малейшей возможности вернуться в Сен-Прим из Роберваля.

– Да нет же, будет – на такси, и это будет стоить не дороже, чем ночь в гостинице, – возразила Сидони, она явно была не в духе.

– Я думала, ты обрадуешься нашему путешествию, а ты то и делаешь, что ноешь! А утром ты была так довольна!

В этот момент к их столику подошла официантка; тронутая глубоким трауром двух незнакомок, она не преминула принять серьезный вид.

– Что вы желаете, мадемуазели?

– Два филе дорадо и графин белого вина, пожалуйста, – уверенно ответила Жасент. – На десерт – блюдо дня, вишневый пирог с заварным кремом.

Как только сестры оказались одни, Сидони вполголоса запротестовала:

– Не надо демонстрировать свои замашки горожанки! Я не голодна.

– Ты заставишь себя поесть. Боже мой, мне стоило приехать сюда с Пьером. Хочу, чтобы ты знала: он был очень разочарован, когда узнал, что не поедет со мной. Когда я позвонила ему в школу его отца, он подумал, что я попрошу его приехать в Сен-Прим, но я сообщила ему о смерти Мюррея и о нашей поездке в Перибонку. Он обиделся, что его оставили в стороне. Если бы он чуть-чуть настоял, то присоединился бы к нам, но я предпочла остаться наедине со своей Сидо, которая мечтала пересечь озеро и которая теперь всем недовольна.

Небольшая тирада Жасент достигла своей цели. Расстроившись, Сидони уткнулась носом в клетчатую скатерть на столе. Почти сразу она вынула из кармана носовой платок и промокнула им свои полные слез глаза.

– Это не по моей вине, – простонала она. – Я беспокоюсь за маму, которую мы оставили дома одну. А еще за Лорика. Вдруг он захочет повторить свой безрассудный поступок! К тому же все эти люди меня пугают. Если бы мы вернулись вечером!

– Тебе точно следует выйти за полицейского, чтобы он всегда за тобой присматривал, – насмешливо сказала Жасент.

Окончательно перестав злиться, Сидони, казалось, сразу же ухватилась за возможность поговорить о Журдене Прово.

– Как, например, за помощника начальника полиции, – тихо сказала она, и щеки девушки внезапно стали пунцовыми. – Хоть ты и подшучиваешь надо мной, но ты дала мне повод поговорить о нем. Я не могу понять, почему согласилась шить платье для его матери-калеки. Он же может купить ей платье в магазине! Думаешь, он искал способ увидеться со мной? В таком случае не так уж он и умен.

– Сидони, когда ты рассказывала мне об этом вчера вечером, ты была совсем другого мнения об этом молодом человеке. Ты находила его вежливым и предупредительным. Тебе стоило бы радоваться, если он решил предложить тебе работу только для того, чтобы увидеть тебя снова. Это так трогательно. Он тебе нравится?

– Нет… Хотя да, немного. А как ты поняла, что Пьер подходит тебе?

– Когда он впервые зашел во двор фермы, вслед за Лориком, мне было тогда тринадцать, ему – шестнадцать. Как только он мне улыбнулся, мое сердце стало биться чаще. Я думаю, что влюбилась в него тем же утром. Затем все мы стали хорошими друзьями, но я всегда с надеждой ждала его прихода. Когда он учил меня плавать, мне приходилось держаться за его шею, а он смотрел на меня – его лицо было так близко! Я часто вспоминаю этот взгляд. Если бы рядом не было вас с Лориком, дурачившихся в воде, я бы поцеловала его. Позже он сказал мне, что чувствовал то же самое.

Возвращение официантки заставило их замолчать. Она поставила на стол графин вина с корзинкой нарезанного хлеба и сразу же быстро отошла.

– Согласна, что Пьер – соблазнительный мужчина; Эмма не раз мне это повторяла. Ей едва исполнилось двенадцать, когда она начала кокетничать с ним, – напомнила Сидони.

– Да, но стоило нам заговорить о нашей помолвке, как она стала вести себя по-другому. Как бы там ни было, для Пьера она была как младшая сестренка и будущая свояченица. Мне кажется, это было искренне.

– Особенно когда она останавливала свой выбор на других парнях, которые были явно старше. Временами я забываю о том, что она умерла. С тех пор как она поселилась в Сен-Жероме, я успела привыкнуть к ее отсутствию. Но бывает, ко мне внезапно возвращается чувство реальности. Я представляю Эмму в ее красном платье, полностью промокшую, бледную.

– Ш-ш-ш! Сегодня мы с тобой ищем тоненькую иголочку в огромном стоге сена – ребенка Эммы. Только подумай: это ее кровинка! Это небольшая часть ее самой, живущая на земле. Вечером мы наверняка что-нибудь узнаем.

– Мадемуазель, ваша рыба! – крикнул какой-то мужчина среднего роста с белым передником, затянутым на выдающемся брюхе.

На вид ему было около пятидесяти; лысый череп блестел от пота. Он обслужил сестер, бросая на девушек многозначительные взгляды. Это был хозяин ресторана, но сестры об этом не знали.

– Желаю вам приятного аппетита, – добавил он, не отходя от столика.

– Спасибо, мсье, – ответила Жасент.

– Я никогда не видел вас в Перибонке. Наверное, вы приехали навестить родных?

– Да, и мы рассчитываем остаться здесь на ночь.

– Хорошо, что вы сказали об этом. Я оставлю вам комнату. Лазар Мартино, к вашим услугам.

Мужчина с довольным видом проскользнул между столиками. Сидони покачала головой, недоверчиво посматривая на филе дорадо.

– Оно превосходно, – заверила ее сестра, которая только что попробовала блюдо.

Спустя полчаса, не без помощи белого вина, сестры уже чувствовали себя более расслабленно. Зрелище реки Перибонки и блестевшего вдалеке озера, ясно-голубого в это время суток, зачаровывало их. Нагруженные сеном или мешками с мукой, за пристанью туда-сюда сновали лодки, управляемые или одинокими фермерами, или парочками шумных подростков. Вдали виднелся элегантный белый парусник.

– Десерт, кофе – и мы наведаемся к Маргарите Лагасе, – заявила Жасент, – или же сначала отправимся в монастырь. Деревня небольшая. Мы прогуляемся и без труда поймем, где здесь находятся бутик и религиозное учреждение.

Это словосочетание заставило ее улыбнуться. Она думала о Матильде, когда тщательно формулировала свою мысль, и последние слова прозвучали, как торжественное эхо.

– Что тебя позабавило? – спросила Сидони.

– Если я тебе скажу – ты снова начнешь читать мне проповеди. Я думала о Матильде, действительно необыкновенной женщине. Тебе стоило бы пойти к ней вместе со мной, когда мы вернемся. Благодаря ее картам ты, возможно, узнаешь имя своего будущего мужа.

– Это безбожные обряды, притягивающие несчастья. Я никогда не соглашусь на такое. Ох! Жасент, посмотри туда! Дикари!

Сидони настороженно вглядывалась в какого-то мужчину и двоих женщин с желтоватой кожей и черными как смоль волосами. Одеты они были в одежды европейского типа, состояние которых, однако, было крайне плачевно, а на головы водрузили помятые шляпы с торчащими из них перьями и безвкусными безделушками собственного изготовления.

– Что они тут делают? – озадаченно прошептала Сидони.

– Я не знаю, Сидо. Это наверняка монтанье из резервации Пуант-Блё. Летом они иногда выходят на охоту в этой части озера, в лесу. Матушка-настоятельница рассказывала нам в больнице об индейцах, которые раньше, до прихода колонистов, населяли весь этот край. Они дикари не более нас с тобой.

Троица медленно прошла мимо гостиницы, не удостоив никого ни единым взглядом.

– Несчастные люди! – пробормотала Жасент. – Идем, Сидони. Нам еще нужно оплатить наш заказ и комнату.

* * *

Сестры без труда разыскали бутик Маргариты Лагасе, который служил одновременно бакалеей и табачной лавкой, предлагая также галантерейные и хозяйственные товары, на что указывала одна из табличек в витрине магазина.

– Внутри темно, – прошептала Сидони. – Кажется, закрыто.

Жасент повернула медную дверную ручку, чтобы проверить, так ли это. Дверь открылась, зазвенел колокольчик. Магазин изобиловал радостным скоплением различных товаров, разложенных по ящикам из белого дерева, стоявшим прямо на полу, а также по полкам, которыми были покрыты все четыре стены. За стеклом одной из витрин виднелись сыры и куски соленого сала.

Сестры увидели, как зажегся светильник на потолке, после чего, раздвинув шторку из деревянных бусин, перед ними предстала сама хозяйка.

– Добрый день, мадемуазели, – любезным тоном произнесла она.

На Маргарите Лагасе были голубое платье и серый передник; женщина носила модную стрижку, у нее были золотистые кудри, узкое лицо и вытянутый нос.

– Прошу вас, выбирайте, – с улыбкой добавила она.

– Здравствуйте, мадам, – ответила Жасент. – На данный момент нам ничего не нужно. На самом деле мы хотели бы поговорить с вами об Эмме Клутье. Она была нашей сестрой. Должно быть, вы читали в газетах о ее смерти!

– Да, действительно, об этом много болтали. В связи с этими наводнениями каждый хотел знать, что происходит у озера. Все читали Le Colon от корки до корки. Когда газета написала, что молодая девушка из местных убита, языки у всех развязались. Но я не понимаю, чем могу быть вам полезна.

– Более трех лет назад, в начале 1925 года, Эмма работала у вас, – сказала Сидони, внезапно осмелев.

– Боже милостивый, вот так новость! Но я так и не видела эту мадемуазель. Мне ее порекомендовал мэр Сен-Прима. Она должна была явиться ко мне в лавку, но так и не пришла. Я подумала, что у нее возникли какие-то проблемы, возможно, с родителями, и нашла на это место более серьезного работника.

Жасент была подавлена. Она окинула окружавший их красочный беспорядок обеспокоенным взглядом.

– Однако наша сестра провела в Перибонке три месяца. Она писала домой. Ведь правда, Сидо?

– Да, письма были отправлены отсюда. Эмма писала, что ей нравится в лавке.

Торговка возвела руки к небу. Эти посетительницы в черном, с обеспокоенными лицами, вызывали в ней жалость. Она не решалась ранить их еще сильнее, раскрывая перед ними правду.

– Это была ложь, – ответила она наконец. – Я не хочу вас оскорбить, мадемуазели. Вот только, если верить статье в газете, ваша сестра, как мне кажется, вела довольно-таки свободный образ жизни. И это длилось не один год, вы понимаете, что я хочу сказать? Я не привыкла судить других людей, а еще меньше тех, кого постигла трагическая участь, но так обманывать свою семью в столь юном возрасте! Она наверняка посылала письма из Перибонки для того, чтобы заставить всех поверить тому, что находится здесь.

Маргарита Лагасе произнесла эти слова с некоторым сомнением, однако ее мимика говорила сама за себя.

«Боже мой, эта женщина предполагает, что у Эммы был здесь любовник, что она вела распутную жизнь уже в шестнадцать лет, – подумала Жасент. – Мне плевать на ее мнение. Увы! Она не сможет нам помочь».

Однако Сидони почему-то рьяно настаивала на своем:

– Мадам, вы действительно уверены в том, что никогда не видели Эмму? Постарайтесь припомнить. Первые месяцы зимы 1925-го, темноволосая молодая девушка, с такими же кудрявыми, как у вас, волосами, крохотная, худенькая, веселая…

– Бедное мое дитя, но сюда заходит много людей, и такие девушки в том числе!

– Она могла войти, решить, что не хочет у вас работать, и сразу же выйти.

– Возможно, – согласилась Маргарита Лагасе. – Но даже если все было именно так, я этого не помню. И я все еще не понимаю, что вам от меня нужно. Меня ждут мои бухгалтерские книги, в них сам черт ногу сломит.

– Простите нас, мадам, – вздохнула Жасент. – Мы не станем вас задерживать. Спасибо за то, что приняли нас.

– Не за что. Мои соболезнования! Это грязная история, я вам сочувствую.

Сидони вышла первой, пробормотав «до свидания». Она бросила исполненный разочарования взгляд на ряд окруженных садом деревянных домиков, затем стала рассматривать церковный колокол. Жасент догнала сестру и взяла ее за руку.

– Нужно было сначала все выяснить, прежде чем отправиться в монастырь, – заметила она. – Идем, Сидо. Будем надеяться, что сестра Сент-Бландин все еще в Перибонке.

– Будем надеяться. Но где могла находиться Эмма на протяжении трех месяцев, без денег? Может быть, как раз в монастыре?

– Очень скоро мы об этом узнаем. Идем.

– Господи! Жасент, почему она не рассказала мне о своей беременности? Я бы встала на ее защиту.

– Ты права, мама обожала малышку. У вас обеих был шанс смягчить папу. Как бы там ни было, уже поздно. Нужно молиться, Сидо, молиться всем сердцем, чтобы Господь привел нас к Анатали.

Сен-Прим, ферма Клутье, тот же день, то же время

Фердинанд Лавиолетт покинул двор фермы, сопровождаемый мечтательным взглядом своей дочери, которая провела его до крыльца. Альберта воспользовалась случаем, чтобы показать отцу, какого уровня достигала вода во время паводков; он мог лично удостовериться в коричневатых отметках на фасаде здания.

Как они и договаривались, старик пообедал с дочерью и Шампленом. Его зять съел порцию свиного пирога, приготовленного Сидони накануне, затем отправился к Жактансу Тибо – тот попросил соседа помочь ему подковать лошадь.

«Папа как-то странно смотрел на меня. Он что-то во мне увидел? – спрашивала себя Альберта. – Наверное, я изменилась!»

Она в растерянности стала рассматривать свое изображение в маленьком зеркальце, подвешенном на гвоздь у кухонной раковины. «Господи, будто молодая девушка!» Несмотря на туго стянутые в пучок волосы и черное платье с высоким воротником, Альберта до сих пор чувствовала себя соблазнительной, настолько хорошо она ощущала свое тело. К тому же она обнаружила, что ее лицо посвежело, черты стали более мягкими.