Текст книги "Скандал у озера [litres]"

Автор книги: Мари-Бернадетт Дюпюи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

Глава 11
Теодор Мюррей

Сен-Прим, улица Лаберж, воскресенье, 3 июня, 1928, утро

На столе в кухне дымился чайник. Фердинанд Лавиолетт сам захотел расставить три чашки, розовую стеклянную сахарницу и коробку с печеньем.

– Вы молодцы, что пришли меня навестить, – радовался старик, по очереди разглядывая своих внучек.

– Теперь, когда мы вернулись на ферму, ты будешь чувствовать себя таким одиноким! – посочувствовала Сидони.

– Я привык, детка. Дом кажется мне печальным, но это для меня не в новинку. Мы с вашей бабушкой были здесь очень счастливы! Я ни к чему не притронулся; оставил все ее вещи, так что меня не покидает ощущение, что она все еще здесь. К тому же у меня хорошие соседи. Теперь я обращаюсь к ним по именам: они настояли на этом сегодня утром. Франк одолжил мне прошлогодние французские журналы с кроссвордами. Если бы вы знали, как это занимает мои мысли… Когда я ищу ответы, я меньше думаю о нашей Эмме. Наконец ты вернулась, Жасент! Я удивился, когда сегодня утром Лорик сообщил мне эту новость. Еще он рассказал, что ты бросила свою работу в больнице Роберваля. Знаешь, мне кажется, что это не совсем правильное решение! Я думал, ты повременишь с этим.

– Мне необходимо было что-то изменить, дедушка, – ответила Жасент. – Было сложно там оставаться, вдали от всех вас. Матушка-настоятельница это поняла. Меня быстро заменят. Это случилось всего лишь чуть раньше, чем я предполагала. По этому случаю я думала встретиться завтра с мэром, ведь он мог бы предложить мне какое-то помещение, но у нас с Сидони возникла идея снять соседний домик.

Фердинанд с недовольным видом насупил брови. Он безмолвно наливал чай. Руки его задрожали.

– Что с тобой, дедушка? – обеспокоенно спросила Сидони.

– Я надеялся поговорить с вами обеими о другом, о том, что меня волнует… вот что со мной, – пробурчал он. – Не стоило бы забывать о смерти вашей сестры. Я говорил об этом соседям: в этой истории что-то неладно. Моего мнения никто не спросил. Но вам я сейчас его выскажу.

– Мы тебя слушаем, – сказала Жасент – решительный вид деда встревожил ее.

Они с сестрой вздрогнули от неожиданности, когда Фердинанд вдруг резко ударил кулаком по столу.

– Возможно, это был не несчастный случай, – заявил он. – Когда этот дурачок Паком нашел ее, стоило предупредить полицию. Как она могла утонуть? Она же плавала лучше всех! Черт возьми, я не слабоумный, не глухой и не слепой. Вчера ваша мать выскочила отсюда в одной ночной рубашке, с босыми ногами и пустилась бежать, громко проклиная вашего отца, который был тем временем на ферме. Альберта держала в руках листок бумаги. Но ты, Сидони, когда зашла после обеда по пути из универсама, ничего мне не сказала, ничего не объяснила. Господи, какое это несчастье – быть стариком! Если бы мне удалось вернуть свои ноги двадцатилетнего парня, я бы все обшарил, поговорил бы с жителями деревни, с матерью Пакома, например. Жасент, Брижит принесла тебе сумку Эммы; я сидел тогда здесь, за этим самым столом. Шамплен начал нести какой-то вздор, но я в это не поверил. Что от меня скрывают?

Сестры многозначительно переглянулись. Сидони попробовала перевести тему:

– Мы расскажем тебе, дедушка, обещаем. А пока мы хотели бы спросить у тебя, кому принадлежит дом по соседству. Мы с Жасент хотели бы его арендовать. Я могла бы открыть там ателье, Жасент – врачебный кабинет. Мы бы жили рядом с тобой, а на велосипедах быстро добирались бы на ферму.

Странно, но после этих слов губы Фердинанда вдруг растянулись в улыбке, выражение его лица смягчилось.

– Соседний дом? Он принадлежал одной женщине, учительнице, которую жители Сен-Прима прозвали Прекрасной Англичанкой. Все дома на улице Лаберж были построены после большого пожара 1870 года. Бедные мои девочки, лучше каждый год переживать наводнения, подобные нынешнему, чем такой пожар. Муниципалитет Роберваль, в состав которого входили Сен-Прим, Сен-Фелисьен, Шамбор и Роберваль, пострадал больше всего. Осталось около пятидесяти построек; у ста пятидесяти семей из двухсот больше не было крыши над головой. Я видел жуткие сцены, такие, от которых можно поседеть раньше времени. Охваченные пламенем овцы неслись, не видя перед собой дороги, люди искали хоть какую-то воду, пытались обернуться влажной листвой или просто взбирались на деревья. Это случилось как раз в мае, весна тогда была сухой, очень сухой. Кто-то сжигал поваленные деревья, расчищая просеку, а лес тогда был совсем рядом. Поднялся северный ветер. Он принес распространившийся вокруг запах серы и пламя, быстро покрывшее округу. Огонь приближался со скоростью бегущей галопом лошади.

– Боже мой! – вся дрожа, воскликнула Сидони.

– Почему ты не рассказывал нам этого раньше, дедушка? – спросила Жасент.

– Я не хотел вас пугать. У нас с вашей бабушкой было столько ужасных воспоминаний о том пожаре! Хотелось как можно скорее забыть об этой картине конца света, о криках тех, кто сгорал заживо. В Шамборе – пятеро погибших и много изувеченных, а сколько случаев помешательства! Вся провизия была уничтожена, а также дома, белье, инструменты, стройматериалы… Загорелся даже остров Траверс из-за занесенных на него ветром тлеющих угольков. А затем началось движение всеобщей солидарности. Те, кого беда минула, развозили зерно и провизию, делились бельем и одеждой. Среди дымящихся поленьев я нашел прожаренного кролика, мы с моим братом и Олимпией съели его. Вашей бабушке тогда было шестнадцать, мне – двадцать.

– Вы были уже помолвлены? – поинтересовалась Жасент.

– Нет, наши родители были соседями. Отец Олимпии из старинного семейства Савуа родом из Акадии. Покинув Квебек, они купили землю здесь.

Почувствовав жажду, Фердинанд сделал несколько глотков теплого чая.

– Но почему же соседний дом сейчас пустует? – спросила заинтригованная Сидони.

– Во время войны его занимала одна супружеская пара. Мужчина работал на сыроварне, а женщина сажала овощи и занималась садом. У них было трое сыновей. Им здесь не нравилось. И они уехали, куда – не знаю.

– Я смутно их припоминаю, – сказала Жасент. – А кто жил в доме после них?

– Другая пара, детей у них не было. Оба скончались от чахотки в больнице Роберваля, – угрюмо ответил старик. – После них все осталось, как было, даже мебель никто не забрал.

– Но ведь все эти люди должны были у кого-то арендовать дом! Дедушка, если им до сих пор владеет эта твоя Прекрасная Англичанка, мы могли бы ей написать.

– Мэр должен знать, где она живет. Может быть, кюре тоже в курсе. Ее звали мисс Сьюзен Валлис! В первое время после нашей женитьбы ваша бабушка даже немного ревновала, когда мы стали соседями.

Охваченный ностальгией, Фердинанд меланхолично улыбнулся, однако улыбка быстро сошла с его лица.

– А теперь поговорим об Эмме! – он вернулся к первоначальной теме. – Вы заставляете меня болтать попусту. Я понимаю, что ваши мысли занимают сейчас разные творческие планы. Вот только еще не прошло и недели, как ваша сестра упокоилась на кладбище. Не следовало бы выказывать к ней неуважение, а вы так или иначе это делаете.

Он снова ударил ладонью по столу. Внезапно сестры увидели в его лице незнакомое им прежде выражение. За изможденными чертами и морщинами благодаря блеску в глазах и волевому выражению лица можно было разглядеть в нем прежнего мужчину.

– Нам очень тяжело, – сокрушалась Сидони. – Ведь мы с Жасент знали Эмму лучше, чем ты. Обстоятельства ее гибели действительно очень странные. Как бы тебе сказать…

Заметив, что сестра колеблется, покраснев от смущения, Жасент сделала ей знак замолчать. Она чуть склонилась к Фердинанду и посмотрела на него в упор своими бирюзовыми глазами.

– Ты имеешь право все знать, дедушка. Поэтому слушай внимательно, это непросто объяснить. Тебя это может шокировать.

– Говори же! – отрезал Фердинанд. – Не сахарный – не растаю, девочка моя!

Сен-Прим, дом Матильды, тот же день, два часа спустя

Жасент застала Матильду за развешиванием белья. Сначала она тщетно стучала в приоткрытую дверь, а затем обошла дом, сад и две небольшие деревянные пристройки на заднем дворе, пока не увидела хозяйку.

– Боже милостивый, у меня гости, какой приятный сюрприз! – воскликнула Матильда. – Подходи, я почти закончила.

– Я вам помогу.

– Хорошо, но доставь мне удовольствие, прекрати уже эти чопорные выканья. Я в таком возрасте, что могла бы быть твоей бабушкой. Обращайся ко мне на «ты».

– Извините… извини, я привыкла обращаться так к пациентам в больнице.

Матильда кивнула, зажимая в зубах прищепку. Она наклонилась, чтобы взять из большой корзины две наволочки. Жасент тем временем достала несколько носовых платков. Все они были в серую и бежевую клетку, кроме одного – самого маленького, в цветочек и с каемкой цвета весенней зелени.

– Паком забыл его у меня. Мне не терпелось увидеться с тобой, чтобы поговорить об этом. В прошлый понедельник он ел у меня дома. Когда он вытер лицо этим платком, я поинтересовалась, где он достал такую красивую вещь. Если верить словам Пакома, он взял его в сумке твоей сестры. Еще он сказал, что твоя сестра плакала. Сердце сразу запрыгало у меня в груди. Вот только как можно узнать от него что-либо наверняка? Он мог увидеть, как Эмма плачет, еще задолго до трагедии. Увы, он не захотел говорить, где нашел сумку. А потом пришла его мать и едва не закатила скандал, словно я отобрала у нее ребенка.

– Боже мой, он сохранил ее платок, – слабым голосом прошептала Жасент, теребя в руках шелковую ткань. – Матильда, безумство озера утихло, вода отступает, но в моей семье буря продолжается. И успокоится она еще нескоро. Я узнала кое-что об Эмме.

– У тебя есть время со мной поговорить?

– Да, конечно, мне нужна твоя светлая голова.

Выражение «светлая голова» заставило Матильду рассмеяться. Прижав корзину к бедру, она повела свою гостью в дом. Внутри их встретил приятный аромат жаренных на медленном огне овощей и милый беспорядок. На диване дремал кот, а проход от печи к столу загораживала вязанка хвороста.

– Сегодня после обеда я ходила прогуляться, – сказала хозяйка, будто оправдываясь за ералаш. – Хотела собственными глазами увидеть, как спадает вода, а заодно поискать кое-какие растения. С таким-то солнышком природа быстро вступит в свои права. Хочешь стаканчик карибу? Или, может быть, чаю?

– Карибу. Это придаст мне храбрости.

Женщины уселись в задушевной полутьме комнаты, освещенной единственным окном, на которое падала тень от церкви.

– Только что, – начала девушка, – мы с Сидони рассказали дедушке правду об Эмме – он разгневался, с другой стороны, он никогда не верил в несчастный случай. Дедушка сказал, что глупо было не предупредить полицию. Несмотря на все, что я ему объяснила, он сделал вывод, что Эмма покончила жизнь самоубийством. Он довольствуется наличием прощального письма и отчаянием Эммы после того, как она поняла, что беременна… В общем, ты знаешь эту историю. Он обвиняет во всем нашего отца, и, после того как я узнала, на что тот способен, меня это ничуть не удивляет. Но это еще не все!

Придя в возбуждение, Жасент, обливаясь слезами, рассказала Матильде о произошедших накануне событиях: о своем разговоре с доктором Мюрреем и о признаниях Альберты. Она закончила рассказ упоминанием о Пьере Дебьене, об их воссоединении и возрождающейся любви, а также о своем окончательном возвращении в Сен-Прим.

– Если вы попали на остров Кулёвр, то, возможно, это было неслучайно, – заметила Матильда, лукаво улыбаясь. – Некоторые утверждают, что этот остров – обитель злых духов, но я в это не верю. Остров вас примирил. И я очень этому рада, моя красавица. Не позволяй печали разрушить твое счастье. Трагедия, которую в юности пережила твоя мать, не должна помешать быть счастливой тебе. Знаешь, я всегда чувствовала, что между Шампленом и Альбертой существует какая-то тайна. И этот человек, твой отец, все это время жил с неспокойной совестью, которая и вызывала приступы гнева. И вот теперь нарыв лопнул. Ты узнала, какова история твоего появления на свет, но ты должна двигаться дальше. День за днем твои страдания будут уменьшаться, и в конце концов ты освободишься от них.

– Только тогда, когда меня покинут все сомнения, – вздохнула Жасент.

– Как ты думаешь поступить с доктором?

– Я должна еще раз с ним увидеться. Надеюсь, у него хватит смелости признать свою вину и попросить у нас прощения, у меня и моей семьи. Он не первый женатый мужчина, изменивший своей жене и соблазнивший молодую девушку. Но отказаться от нее, бросить ее потому, что она носит его ребенка, – это подло. Я хотела бы, чтобы он по меньшей мере раскаялся.

Матильда налила себе второй стакан карибу, не сводя глаз с Жасент, которая все еще держала в руках Эммин платок, теперь уже смятый и почти сухой из-за того, что девушка не переставала его теребить.

– Ты ничего не добьешься тем, что этот мужчина испытает угрызения совести, Жасент. Корень проблемы… Ах! Мсье кюре так часто говорит: корень проблемы… В общем, этот самый корень – письмо твоей сестры. Если ты поймешь, почему она написала два письма, где сообщает о своем решении покончить с собой, ты узнаешь правду. Ты говорила об этом с матерью и Лориком вчера вечером? Кажется, в своем рассказе ты об этом не упоминала.

– Нет, я не решилась поговорить с ними об этом. Знает только Пьер, а теперь и ты. Наши разговоры в семье и так настолько тягостны!

– Ты должна им признаться, даже отцу. Чем больше людей будут ломать над этим голову – тем больше будет шансов найти ответ. И я согласна с твоим дедушкой: нужно было сообщить о гибели Эммы в полицию.

– Матильда, я не могла допустить того, что тело моей сестры станут подвергать вскрытию. Возможно, я была неправа… На самом деле самым простым было бы признать Эммино самоубийство, забыть о докторе и сжечь дневник вместе с письмом. Ничто не вернет нам Эмму. Зачем же тогда суетиться попусту?

Колокол глухо пробил семь ударов. Жасент поднялась.

– Спасибо, что ты здесь, Матильда. Прости, мне надо идти.

– Если бы у меня была дочка, я хотела бы, чтобы она была похожа на тебя, моя красавица. Раз ты окончательно вернулась в Сен-Прим – приходи, когда захочешь. Ладно, иди! Мне нужно отнести господину кюре суп.

Жасент медленно пошла к выходу. Уже стоя на пороге, она на мгновение задержалась, затем повернулась к Матильде:

– Матильда, ты могла бы спросить у кюре, знает ли он адрес Сьюзен Валлис? Это наверняка пожилая женщина, хозяйка заброшенного дома по улице Лаберж. Я вернусь к тебе завтра утром, вдруг ты сможешь что-то узнать. Если же нет – пойду к мэру. Мы с Сидони хотели бы арендовать этот дом и переделать одну часть под ателье, а другую – под смотровую для медсестры Клутье.

– Что ж, хорошая мысль!

На улице женщины расстались. Матильда проследила за изящным силуэтом Жасент нежным взглядом своих черных, подернутых дымкой глаз. «Она должна доверять мне, моя красавица, и дальше посвящать меня в тайны своей семьи. Бедная Альберта, я чувствовала эту боль в ее сердце и в ее теле, боль, которую она так глубоко запрятала! Всегда такая вежливая, такая предупредительная! – размышляла Матильда. – Ей следовало бы послать своего грубияна-мужа к черту, но она простит его, я это точно знаю! И это случится задолго до того, как выпадет первый снег!»

Сен-Прим, ферма Клутье, среда, 6 июня, 1928

В этот день Жасент получила первое письмо от Пьера. Он коротко написал о том, чему посвятил понедельник и вторник: помогал жителям Сен-Метода, так как некоторые семьи уже вернулись домой. Два отрывка из письма она зачитала в кругу своей семьи:

Чаще всего в плачевном состоянии находятся первые этажи домов, их разъедают влага и грязь. Если в доме есть электрические устройства — все они повреждены. Женщины берутся за генеральную уборку, надеясь на то, что удастся спустить мебель с чердаков, куда ее перенесли в некоторых семьях. Я помог Плурдам (они назвали своего новорожденного Моисеем) починить ограду курятника: она не выстояла под натиском волн, как, впрочем, и одна из стен амбара. Мадам Плурд передает тебе привет и просит поблагодарить за то, что ты осталась с ней на всю ночь, в то время как вода вокруг ее жилища безжалостно поднималась.

– Это та женщина, которая родила в прошлое воскресенье? – поинтересовалась Сидони.

– Да, Антуанетта Плурд. Доктор Ланжелье предложил ей назвать сына Моисеем, и она последовала его совету, – ответила Жасент, прежде чем продолжить чтение:

…Сен-Фелисьен пострадал не так сильно, как Сен-Метод, но река там еще ленится отступать, словно не хочет возвращаться в свое русло. По дорогам передвигаться можно, если не боишься запачкать ботинки или колеса автомобиля. Моему дедушке Боромею здесь нравится. Он забавляется тем, что из окна наблюдает, как школьники на переменах играют во дворе.

Каждый пытается спасти на своих огородах то, что еще возможно, но, несмотря на возвращение солнца, в почве все еще слишком много воды и местные земледельцы в панике. Они боятся, что им не хватит зерна, сена и вообще запасов на зиму.

– Ситуация везде одинаковая, – заметила Сидони. – Нужно, чтобы правительство возместило прибрежным жителям ущерб. Пьер умеет хорошо писать! Когда ты сын преподавателя, в классе приходится стараться больше остальных!

Жасент пожала плечами. Отложив на мгновение свое занятие, Альберта склонила голову набок, и на ее губах заиграла лучезарная улыбка. Она починила свой ткацкий станок – подарок на свадьбу от родителей мужа. Небольшая машинка вот уже десять лет валялась на чердаке.

– За последние три года я напряла много шерсти, но мы так ничего и не продали, – сказала она дочерям. – Если ты откроешь собственное ателье, Сидони, можно будет выставить на продажу платки и свитера, которые я связала. В ближайшие месяцы каждая копейка будет у нас на счету.

Шамплен, все еще смущенный и до неузнаваемости покорный, прибавил:

– А ты хорошо придумала, Альберта!

– Стадо не пострадало от наводнения; нужно извлекать пользу из наших овец, – продолжала она, не удостоив супруга и взглядом.

– Следующей зимой нужно будет их чем-то кормить! Жактанс думает так же – мы не уверены, что соберем этим летом достаточно сена. Мои земли между рекой Ирокуа и озером превратились в болото. Трава гниет.

Шамплен горько сетовал на то, как он страдает из-за убытков, которые понесла их семья. Он разыгрывал из себя жертву, с тем чтобы дети, которые узнали о его поступках в прошлом, не считали его злодеем. Все из тех же соображений – загладить свою вину – он отправил в редакцию Progrés du Saguenay телеграмму, в которой запретил публиковать статьи об Эмме с ее портретом. К большому облегчению Жасент, депеша пришла как раз вовремя.

Что же касается Лорика, то в том, как его отец повел себя в прошлом, он увидел возможность обеспечить себе влияние над этим человеком, чей властный деспотизм подчинял его с самого детства. Он нарочито подчеркнуто высказывал свое мнение о состоянии посевов, участков земли, нуждающихся в очистке, о ягнятах, которых следовало отлучить от овец. Шамплен согласно кивал головой, в душе считая сына молодым хорохорящимся петухом.

– И все же будь поаккуратней, – посоветовала Сидони своему брату.

– А что? Я его ненавижу, презираю! Как вы можете терпеть его здесь, у нас дома, после всего того, что маме пришлось из-за него пережить? Он уничтожил ее своим эгоизмом!

– Не преувеличивай, Лорик! Мы обязаны папе жизнью. Если бы мама вышла замуж за другого, нас бы не было, а я, знаешь ли, очень рада тому, что ты у меня есть!

Этот разговор произошел накануне вечером, в сарае. Сидони хотела поцеловать брата в щеку, но он резко повернулся и их губы соприкоснулись. Это могло бы их рассмешить, но они, смутившись, быстро отошли друг от друга, словно преступники, которые расходятся после того, как совершили злодеяние.

* * *

Во второй половине дня Жасент направилась в почтовое отделение. Она ответила Пьеру, написав, как ей его не хватает и как она надеется вскоре увидеться с ним. Этот крик души, начертанный дрожащей от волнения рукой, вторил признаниям молодого человека, которые она несколько раз читала и перечитывала, одиноко стоя на крыльце родительского дома. Пьер завершал свое письмо словами любви.

Дорогая моя, ты у меня в мыслях с утра и до самого вечера, даже ночью. Я так много думаю о тебе, о нас, что становлюсь еще более рассеянным, чем обычно. Мне не терпится отвезти тебя в Сен-Жером, увидеть тебя, обнять. Как только посчитаешь нужным встретиться — дай мне знать.

Скромность помешала девушке ответить Пьеру в том же вольном духе, но она была уверена, что любимый сумеет прочитать между строк. Второе письмо Жасент оправила в Квебек на адрес Сьюзен Валлис: женщина проживала там на улице Парлуар, в верхней части города, возле монастыря урсулинок – как рассказал кюре Матильде, это самое древнее образовательное учреждение для женщин в Северной Америке. «Лишь бы нам не пришлось долго ждать ответа от этой дамочки!» – думала Жасент, глядя на то, как оба конверта аккуратно легли в почтовую сумку из плотной бежевой ткани.

Вскоре после этого она уже стучала в двери старого доктора Фортена. Для разговора с доктором она выбрала серый корсаж с длинными рукавами и черную юбку; волосы собрала в высокую прическу.

Видный доктор принял медсестру у себя в смотровой. Сидя за огромным столом из лакированного дерева, он дал Жасент возможность рассказать о ее проекте; при этом лицо его было непроницаемо, а очки сдвинуты к кончику носа.

– Выходит, мадемуазель Клутье, что вы, едва получив диплом, решили вернуться в лоно семьи и составить мне конкуренцию? Как будто не хватает того, что Матильда тайком и совершенно бесплатно лечит добрую половину моих земляков!

– Да нет же, доктор, я подумала, что могла бы быть вам полезной, в каком-то смысле – помогать вам. Вчера утром я встречалась с господином мэром; моя идея воодушевила его. То есть я никоим образом не собираюсь с вами соперничать!

– Вы так красивы, что этого было бы непросто избежать. Я просто подтрунивал над вами, дитя мое! В свои семьдесят два я имею полное право на отдых, супруга часто повторяет мне это. Безусловно, на мое место придет другой доктор. Я наведу нужные справки. А пока я был бы очень рад, зная, что за моими пациентами присматривает дипломированная медсестра. Надеюсь, у вас в скором времени получится арендовать дом в Сен-Приме. Как только вы там устроитесь – дайте мне знать, я отправлю вам людей. Там у вас будет чем заняться. Роды (в любое время дня и ночи), травмированные лесорубы, ожоги, ревматизм… Желаю вам удачи, мадемуазель Клутье. Жасент… ветрянка в 1910 году, в пять лет, в 1919-м – бронхит. Память у меня еще неплохая, верно?

Доктор Фортен поправил очки и немного наклонился к девушке.

– Мы потеряли вашу младшую сестру Эмму. Какое несчастье! В день похорон меня не было, но я осматривал ее, у Матильды, перед тем как ее обмыли и одели. В горле у меня стоял ком, когда я подписывал разрешение на захоронение малышки, которую видел на следующий день после ее рождения, в середине самой суровой из здешних зим.

– Когда я приехала в субботу вечером, Эмма уже была в церкви, – пробормотала Жасент. – Я была изнурена – я не спала сутки. Из-за наводнения в больнице Роберваля творилось что-то невообразимое… Я не знала, что это вы подписали разрешение на захоронение.

– Увы, это была формальность! Без которой я мог бы обойтись.

– И, по вашему заключению, смерть наступила оттого, что Эмма утонула? – тихо спросила доктора Жасент.

– Исходя из моего осмотра – да, несомненно.

– Ну конечно! Что за глупый вопрос! Прошу прощения, доктор. Не буду больше вас беспокоить. Доктор Фортен, я искренне хочу поблагодарить вас за понимание. Да, я забыла, у меня есть еще один вопрос, если вы позволите. Вы знакомы с доктором Теодором Мюрреем? Эмма несколько раз консультировалась у него, так как в последние месяцы жила в Сен-Жероме.

– Однажды я имел возможность пересечься с ним в Робервале, на одном из наших профессиональных собраний. Замечательный человек. Мне шепнули, что ему пришлось тяжело работать, чтобы стать врачом, ведь он был из бедной семьи. Но он удачно женился и благодаря браку смог завести свое дело, прикупив современную аппаратуру. Вы заставляете меня болтать лишнее, медсестра Клутье. В нашей с вами профессии необходима сдержанность. Значит, до скорого.

– До свидания. Большое спасибо, доктор.

Выйдя на улицу, Жасент запрокинула голову наверх, чтобы полюбоваться ярко-лазурным небом. Затем девушка быстрым шагом направилась к дому Матильды, которую навещала при любой удобной возможности. Поскольку дверь была открыта, Жасент переступила порог и на мгновение замерла. За столом сидел Паком, поглощая порцию пирога.

– Добрый вечер, – прошептала она. – Ты один? Где Матильда?

Слабоумный бросил на нее испуганный взгляд, спеша проглотить последний кусок.

– У господина кюре, – проворчал он.

Чувствуя себя неловко, Жасент присела на стул. Она с отвращением смотрела на странное выражение лица Пакома, на его густые брови и невыразительный подбородок. Усилия, которые прикладывала Брижит Пеллетье, чтобы приучить его к чистоте, были тщетными. Волосы были спутаны, усы лоснились. Под ногтями – грязь, рубашка засалена.

– Это был пирог. Ты его хотела?

– Нет. В любом случае он уже закончился.

Раскрыв рот, Паком начал раскачиваться из стороны в сторону. Жасент снова подумала о том, что он разговаривал с Эммой перед ее смертью. Осмелев, оттого что они находятся наедине, она снова предприняла попытку его разговорить.

– У меня есть кое-что из твоих вещей, Паком. Ты забыл это здесь. Смотри!

Жасент вынула из кармана юбки Эммин платок, который она, выстирав и пригладив, бережно хранила.

– Матильда сказала мне, что это твое. Я возвращаю его тебе. Он чистый.

Гримасничая, Паком отрицательно покачал головой. Жасент положила перед ним сложенный вчетверо платок.

– Я не хочу, он Эммин, бедняжка Эмма, утонула, плохое озеро. А еще он плохо пахнет…

– А раньше платок пахнул хорошо? Духами Эммы? Она была моей младшей сестрой, ты помнишь? Паком, будь умницей, я хотела бы знать, когда ты видел Эмму. Где была ее сумка, ее красивая белая сумка? Ты говорил еще, что моя сестра плакала, но когда?

И тут произошел один, на первый взгляд, незначительный казус. Растроганная собственным вопросом и теми образами, которые она воскрешала в памяти, Жасент заплакала.

– Не надо плакать, – пролепетал Паком. – Я хороший, не плачь… Если я тебе расскажу, не нужно никому говорить.

– Никому, – заверила его она, молясь о том, чтобы Матильда задержалась у кюре – ее возвращение могло оборвать эту едва завязавшуюся беседу.

– Эмма приехала на машине… Машина уехала. Я увидел Эмму, она шла к озеру. Красавица Эмма, я за ней пошел. Потом мы говорили. Она открыла сумку, достала конфеты, но я их не взял.

– Это тогда она сказала тебе, что эти конфеты плохие? – мягко спросила Жасент.

– Да, – кривляясь, пробормотал он. – Потом Эмма сказала, чтобы я ушел, но я спрятался у Жактанса.

– Ты помнишь, который был час?

– Я уже поужинал. Мама даже не заметила, как я вышел.

Паком опустил голову; он казался возбужденным. Быстрым движением он схватил бутылку карибу и отхлебнул прямо из горлышка.

– Вино нельзя.

Он задумчиво ухмыльнулся и стал подбирать со своей тарелки крошки пирога.

– Что Эмма делала? – настаивала молодая женщина, сгорая от нетерпения и волнения; она была несколько удивлена тем, что обнаружила у Пакома некую живость ума.

– Я не знаю, но она сказала, чтобы я ушел.

– Паком, умоляю тебя, что она делала, пока ты прятался?

– Она шла у воды. Нехорошее озеро… Потом приехала другая машина. Выбежал какой-то мсье, забрал Эмму. Красивая сумка упала. Я ее подобрал и быстро ушел. Теперь мне надо возвращаться. А то мама будет злиться.

Не дожидаясь ответа Жасент, Паком поднялся, перевернув свой стул, и выбежал на улицу. Жасент окликнула его, но так тихо, что он ее не услышал. В этот момент появилась Матильда, на ней не было лица. Она вошла через маленькую дверцу, ведущую в деревянный сарай.

– Я слышала ваш разговор, – призналась она. – Господи всемогущий, что же ты теперь будешь делать, голубушка?

– Сначала все как следует обдумаю. Если перевести на человеческий язык все то, что рассказал бедняга Паком, из этого следует, что Эмма приехала сюда, в Сен-Прим, на такси или же с кем-то, кто ее высадил. Его рассказ неясен… Можно подумать, что такси ждало ее… Хотя нет, «выбежал какой-то мсье, забрал Эмму» – это означает что-то другое. Зато теперь у меня есть наконец объяснение этой истории с сумкой, и я понимаю, почему внутри нее было сухо.

– Я того же мнения. Знаешь, Жасент, Пакому сложно разговаривать так, как всем нам, но он не такой уж и глупый. Об этом свидетельствует то, что свою тайну он не сохранил. Он мог бы еще долго молчать.

– И почему же, как ты считаешь? Он ни в чем не виноват, он мог ответить мне, когда я расспрашивала его тогда, в день похорон.

– Может быть, ему было стыдно или же он боялся из-за сумки Эммы. Он любит собирать отовсюду разные безделушки, но мать отчитывает его за это, называет вором. Поэтому он и стал играть в молчанку. Как бы там ни было, но тебе, детка, удалось развязать ему язык.

В голосе Матильды не чувствовалось ни воодушевления, ни удовлетворения. Она тяжело опустилась на стул и налила себе вина.

– Ничего хорошего эта история не предвещает.

– Да, ничего хорошего, но и ничего конкретного. Мне жаль, но я пойду. Не сердись на меня, Матильда. Завтра утром мы с Лориком сядем на поезд. К счастью, железнодорожные пути починили. Мне нужно повидаться с доктором Мюрреем.

– Минутку, не убегай так быстро. Ты решилась рассказать своим об этой странной истории с письмом?

– Я сказала об этом Сидони, и она прочитала все записи в Эммином дневнике. Пока она не соглашается на то, чтобы мы рассказали об этом родителям и брату. Она утверждает, что это причинит маме боль, что она станет задавать себе массу вопросов, как и я, а это принесет ей новые страдания. Я понимаю ее. В сущности, это, возможно, не имеет ни малейшего значения.

– Я бы не была в этом так уверена, голубушка! Вполне возможно, что все в точности до наоборот.

Жасент не знала, что ответить. Она ушла, не забыв поцеловать на прощание свою пожилую подругу – это уже стало традицией.

Роберваль, дом семьи Ганье, тот же день, вечер

Ганье пригласили родственников на обед: они хотели как-то отвлечь Эльфин от ее любовных переживаний и отпраздновать наступление ясной погоды. На Корали, супруге Люсьена, было прямое, выкроенное по последней моде платье с зелеными стразами, доходившее ей до середины лодыжек. Ее лоб обрамлял тюрбан, который выгодно подчеркивал ее пепельные кудри.