Текст книги "Скандал у озера [litres]"

Автор книги: Мари-Бернадетт Дюпюи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 36 страниц)

– Лорик, ты мой друг, а скоро станешь и моим шурином, – начал Пьер. – Я не могу поверить в то, что увидел. В воде, когда я взял тебя под мышки, ты ясно сказал мне, чтобы я отпустил тебя, оставил тебя умирать. Черт тебя возьми! Скажи мне, что это была неправда, что ты издевался надо мной, а на самом деле ты собирался отдышаться и поплыть обратно на берег.

– Возможно; как по мне, у меня был выбор – утонуть или вдохнуть воздух и выплыть. Постой, что ты только что сказал? Ты – мой шурин?

– Да, этой ночью мы с Жасент решили пожениться, в конце сентября. Я люблю ее, я не переставал ее любить, и она тоже меня любит, так же, как и раньше.

– Хорошо, это хорошо. Конечно, лучше жениться на любимой женщине, если это возможно.

Пьер нахмурился, заинтригованный таким странным ответом. В это мгновение по небу разлилось сверкающее пламя, окрашивая бескрайний пейзаж яркими ало-золотыми красками. На западе, бросая свет на далекие очертания Лаврентийских гор, выплывал огненный диск.

– Смотри, Лорик, восходит солнце. Прислушайся к пению птиц. Ты видел более красивое зрелище? Магия рассвета, которая словно специально явилась нашему взору… твоему взору.

– Да, это красиво, но вот уже не один год – а точнее, с тех пор как я окончил школу – мне приходилось подниматься с восходом солнца и работать как проклятому до самой ночи. Пахать, выкорчевывать пни, косить, молотить ячмень и пшеницу… Мама и сестры отдыхали не больше моего, только для них это была кухня, посуда или стирка. Знаешь, что я тебе скажу? У Жасент и Эммы получилось дать тягу, убежать от тирании нашего отца, но у меня с Сидони – нет. Мы почти не покидали ферму. Пойти в воскресенье на мессу и пообедать у бабушки с дедушкой – это было для нас чуть ли не праздником.

Сделав эти признания, Лорик вытянулся на спине, прикрыв глаза согнутой в локте рукой.

– Пьер, я такой мерзавец, я не лучше своего отца. Помоги мне, я не могу вернуться домой. Если ты на неделю приютишь меня в Сен-Фелисьене, я найду себе там какую-нибудь работу, на лесопилке или на заводе в Дольбо.

– Что ты натворил? Давай, не молчи, ты и так уже начал многое рассказывать! Я не стану тебя судить, потому что тоже наделал в жизни много глупостей.

– Я влюбился в Сидони, свою сестру. Это длится уже примерно год. Вчера вечером я выпил лишнего, и, как всегда в таком состоянии, меня стали одолевать грязные мысли. Вмешался дьявол: она бодрствовала, работая в своей мастерской. Не подозревая о том, что ее слова заставят меня сходить с ума от ревности, она вдруг заявила мне, что ей нравится один тип, полицейский, помощник Кардена. Черт возьми, да он уже пожирал Сидони глазами, а позже, вне дома, он станет нашептывать ей, что готов утешить ее во всех земных страданиях. Я был в бешенстве. Передо мной стояла уже не моя сестра, а прекрасная девушка, которую я обожал, которая снилась мне по ночам и которая меня предала.

– И что дальше? – спокойно спросил Пьер, поскольку Лорик замолчал.

– Тогда я поцеловал ее прямо в губы. Ей удалось оттолкнуть меня. В ее руке остался клок моих волос. Если бы ты знал, как она на меня смотрела, с каким презрением и ненавистью! Я убежал, я пролил много слез в сарае. Я был так несчастен, так стыдился самого себя! Я решил покончить с собой. Моя матушка все слабеет, она тоже потеряла вкус к жизни. Я много всего пережил за последнее время. Мы с Сидони часто планировали, что будем жить вместе, что никогда не расстанемся. Все кончено, она не простит мне этого никогда!

Пьер был ошеломлен. Он не был готов услышать подобную тираду, она глубоко его задела.

– У тебя в голове все перемешалось! – отрезал он. – Ты не можешь влюбиться в собственную сестру! Вы с Сидони уже достаточно взрослые, чтобы встречаться с теми, кто вам нравится. Эта твоя история безнравственна. Живя здесь, вы как будто заперты в клетке. Вот и результат! К тому же прекрати так много пить – это точно ничего не решит. В трезвом состоянии ты бы не отважился ее поцеловать.

Лорик выпрямился и в растерянности посмотрел на своего друга:

– Я внушаю тебе отвращение?

– Нет, но… все же в этой ситуации тебе следовало уехать намного раньше. Найти красивых девушек, любить которых тебе позволено, ты можешь где угодно.

– Как-то вечером мама сказала мне то же самое… Она уж точно видела меня насквозь. Но ты, наверное, шутишь! Как же я могу уйти из дому? Папа рассчитывает на мою помощь. У нас будет еще больше работы, ведь треть наших земель больше не пригодна для возделывания. В следующем году мы планировали купить коров и продавать молоко для сыроварни. Но теперь это неосуществимо, у нас не хватит сена.

– Если правительство возместит пострадавшим фермерам ущерб, твой отец сможет получить в пользование другие участки, – предположил Пьер. – Как бы там ни было, когда ты хотел покончить с собой, то уж точно не думал об этом. И все же тебе было проще протрезветь и наутро извиниться перед Сидони. Ты должен выбросить эти глупости из головы. Если твоей сестре нравится какой-то мужчина – тебя это не касается. Она свободна.

Поднималось ярко-желтое солнце. Первые его лучи согревали тела двоих молодых людей, равно как их ласкал свежий потеплевший бриз.

– Я никому в этом не признавался, – добавил Лорик. – Я чувствую облегчение. Это странно, но, когда я говорю об этом вслух, когда слышу свои же слова, а ты делишься со мной своим мнением, мои чувства уже не кажутся настолько серьезными. Кое в чем ты прав: мы с Сидони действительно словно заперты в клетке. Нужно это изменить!

Разгорячившись, Пьер поднялся. Он разрывался между состраданием и непониманием.

– Ты настоящий безумец, – проворчал он. – Прости, но мне никак не удается примириться с тем, что произошло.

– Ты про поцелуй?

– Нет, про то, что ты хотел себя убить. Если бы я не очутился здесь, на пляже Сен-Прима, ты бы утонул. Вполне возможно, что ты мучился от горя и стыда, вполне возможно, что смерть Эммы помутила твой рассудок, но удвоить ставку, осмелиться причинить родителям и сестре столько горя – нет, этого я принять не могу.

Лорик тоже поднялся. Пряди его темных волос развевались; во взгляде его серо-зеленых глаз затаилась злость. Глядя на него, Пьер подумал, что Лорик – красивый парень, однако вспыльчивый и склонный к жестокости, как и его отец.

– Не оскорбляй меня, Дебьен. Когда-то мы с тобой были друзьями, но за последние два года мы виделись нечасто. А сейчас ты возвращаешься, говоришь мне о своей женитьбе на Жасент и смотришь на меня свысока! Проваливай отсюда, мне не нужны твои наставления.

– Ах так?

У Пьера больше не было сил. Он любил Лорика как брата, которого у него никогда не было. Стоило Пьеру лишь представить, как тот мог умереть совсем юным, в нем тут же закипело негодование. Он, человек, который никогда ни с кем не дрался, который презирал применение физической силы, – первым нанес удар. Удар пришелся в подбородок – Лорик пошатнулся. Он не успел дать сдачи – его настиг второй удар, на этот раз в левую скулу.

– Это отучит тебя так пугать меня, дурак несчастный! – крикнул Пьер Дебьен, сотрясаясь от гнева. – Никогда так больше не делай! Имей смелость жить, черт возьми!

Его голос дрогнул. Он снова бросился на Лорика, но на этот раз со всей силой сжал его в объятиях. Растерянный и ошеломленный, Лорик неожиданно принялся плакать: это были громкие всхлипывания маленького мальчика, которого взяли с поличным. Он освобождался от скрытой боли, от унижений со стороны отца, от пагубного яда преступной любви к собственной сестре. Таким образом он пытался избавиться и от кошмара мучительных воспоминаний: Эмма в белом платье под церковным сводом, бледная невеста с красивым восковым лицом, обрученная с пустотой, повенчанная со смертью.

– Ты мой друг, Пьер, да, настоящий друг! – пробормотал Лорик, успокоившись.

Деревенский колокол пробил семь часов. Дымовая труба на ферме уже дымилась.

– Идем, я проведу тебя. Скажем, что мы купались и плавали вместе, как в былые времена, – вздохнул Пьер.

* * *

Сидя за большим семейным столом, Шамплен с помощью точильного камня заострял свои ножницы – большой инструмент с широкими и довольно короткими лезвиями, служащий для стрижки овец. Сидящие напротив него Сидони и Жасент, казалось, были зачарованы работой отца, который, протирая металл, часто макал камень в стоящую на табурете миску с водой.

– Как думаете, ваша мать спустится? – спросил он, проверяя острие инструмента большим пальцем. – Обычно в такие дни она мне помогает. Шерсть – это ее забота.

– Мама попросила меня принести ей чашечку кафе, – сказала Сидони. – Выглядит она лучше, но есть ничего не хочет.

– Черт побери, скоро уже пройдет это нервное расстройство? – пробурчал он.

– По словам Матильды, мама может ослабнуть, – призналась Жасент отцу. – Она может оставаться в постели, пить воду или чай, но от еды отказываться. Если доктор Мюррей получит строгое наказание, это, возможно, ее утешит, но я знаю, что придаст ей силы жить дальше.

– И что же это? – недоверчиво глядя на дочь, обронил Шамплен.

– Нам нужно найти ребенка Эммы и привезти его сюда. У мамы появится ощущение, будто ее дорогая малышка, как она сама говорит, умерла не совсем.

– И как ты рассчитываешь это сделать? – сурово спросил отец. – Будешь рыскать по всей провинции, болтая о нашем бесчестии направо и налево? Думаешь, будет лучше, если наша семья станет хвастаться тем, что шестнадцатилетняя девочка втайне от всех родила, а затем бросила своего ребенка? Хватит с нас тех гадостей, о которых мы бы никогда не узнали, если бы не твое неуемное любопытство!

– Папа, ты несправедлив с Жасент, – в сердцах возразила Сидони. – Ты предпочел бы, чтобы все оставалось в тайне навсегда. По-твоему, для семьи Клутье было бы лучше, если бы Эмма оставалась молодой примерной учительницей, пойманной в ловушку наводнением и случайно утонувшей. Не была ли твоя дочь для тебя всего лишь средством влияния на людей из правительства, чтобы они выделили тебе больше денег, чем другим фермерам в округе? Моя сестра и дедушка Фердинанд – единственные, кто почувствовал, что дело нечисто. Я тогда разделяла твое мнение. Считала, что нужно было молчать, ничего не замечать, ничего не слышать. Но это в прошлом. Правда раскрылась. Я согласна с Жасент – мы должны хотя бы узнать, что случилось с этим ребенком, нашей племянницей. Ей три года, папа. Это твоя внучка, и она, возможно, ютится в каком-то приюте, а ведь у нее есть семья – это мы.

Сидони спала от силы два часа, и под ее глазами появились сиреневые круги. Однако от возбуждения ее взгляд оживился. Обычно тихая и скромная, сама вежливость, в это утро Сидони проявила себя совсем с другой стороны. Растерянный Шамплен уткнулся в работу.

– Делайте что хотите, – бросил он. – Если вы найдете эту малышку, ее место будет здесь, с нами.

Шум голосов на крыльце помешал Жасент ответить отцу. Растроганная реакцией сестры, она взяла ее за руку.

– К нам гости, – заметила Сидони. – Полиция, так скоро?

Вскоре все трое с удивлением увидели входящих в дом Пьера и Лорика, оборванных, с мокрыми волосами и пристыженными лицами, как у напроказничавших детей.

– Смотрите-ка, и Дебьен здесь! – удивился Шамплен. – В последнее время ты зачастил к нам… Сегодня я стригу овец. Если хочешь нам помочь, я не откажусь.

Жасент бросила на своего любовника заговорщицкий взгляд, тогда как Сидони озадаченно уставилась на брата.

– Я прогуливался по пляжу с самого рассвета, – объяснил Пьер, – рассчитывая навестить вас часам к восьми, чтобы узнать, как у вас дела. Мне стало известно о том, как умерла Эмма. Один человек позвонил вчера в школу Сен-Фелисьена из Роберваля, и я решил приехать.

– Ты правильно сделал, – одобрил хозяин. – Девочки, приготовьте кофе! Я не очень-то люблю чай.

– На пляже, – продолжил Пьер, – я встретил Лорика, который собирался искупаться. Вчера он маленько злоупотребил алкоголем – он хотел освежиться.

– Да, а потом мы соревновались, кто быстрее доплывет кролем и брассом, – добавил Лорик. – Еще мы здорово повеселились, отвесили друг другу пару-тройку тумаков. Все, как в старые добрые времена. Ты помнишь, Жасент?

Жасент поднялась и уже разжигала печь. Она подготовилась ко дню, посвященному стрижке овец: надела поверх черного платья широкую серую блузу и заплела волосы в косу, которая в свете танцующих на ее спине солнечных зайчиков напоминала шелковый трос.

– Я помню, – тихо ответила она.

Ее беспокоило то, что Пьер оказался на кухне на час раньше условленного времени. Она мысленно вспомнила себя у хижины, голой, бесстыдной, охваченной любовным исступлением, и ее щеки вспыхнули краской. Она быстро отвернулась.

– Доброе утро, Сидо, – пробормотал Лорик, проходя мимо сестры-близняшки.

– Доброе утро. Тебе стоило бы подняться в свою комнату, надеть чистую одежду, – сухо сказала она. – Заодно поцелуешь маму.

– Спорить не буду, – неожиданно весело ответил он.

Лорик исчез в коридоре; было слышно, как он вприпрыжку взбегает по лестнице.

Шамплен зна́ком попросил Пьера сесть рядом.

– Посмотри-ка на две пары моих ножниц для стрижки овец. Лезвия острые как бритва. Когда Сен-Прим был подключен к общей сети, Альберта предложила купить электрическую машинку для стрижки, но все эти современные приборы не внушают мне доверия. А ты как думаешь?

– Я в этом не разбираюсь. Я всегда видел, как вы стрижете своими инструментами. Но в целом электричество – полезное изобретение.

– А ведь и вправду, вы в Ривербенде, должно быть, извлекаете из него выгоду. Недалеко от вас – гидроэлектростанции, рядом – эти проклятые плотины. Я бы лучше еще десять лет спокойно пользовался канделябрами, чтобы больше не видеть всего того, что видел в прошлом месяце. Не знаю, что удерживает меня от того, чтобы продать свои земли, постройки, жилье и уехать работать на какой-нибудь завод.

Недовольная тем, какой оборот принимал разговор, Жасент разложила чашки, сахарницу и тарелку с холодными блинами, оставшимися со вчерашнего ужина.

– Папа, не надоедай Пьеру своими жалобами, – сказала она. – Начнем с того, что он больше не работает в Ривербенде. Он переедет в Сен-Метод.

– Тогда мы станем почти соседями! – воодушевился Шамплен. – Я очень этому рад. Могу поспорить, ты тоже, Жасент…

Дружелюбность отца успокоила девушку. На этот раз он говорил искренне: отец очень хорошо относился к Пьеру. «Как он может кому-то не нравиться? – подумала Жасент, глядя на возлюбленного. – Сам того не замечая, он очаровывает – таков уж у него талант». Она давно искала ключ к этому природному дару Пьера, в итоге объяснив его добрым лицом и серо-голубыми глазами, выражение которых придавало его наружности нечто романтическое.

– Ты не отвечаешь, Жасент? – настаивал отец. – Что же, выходит, вы не помирились?

– Но не все еще потеряно, – лукаво ответил Пьер.

– Тогда вам нужно пожениться, – вмешалась Сидони. – Вы были помолвлены в течение полутора лет, поэтому не стоит тянуть. Я бы с удовольствием сшила для тебя красивое платье, Жасент.

– Посмотрим. Может быть, к осени.

Шамплен с искренним удовлетворением хлопнул рукой по столу, после чего дружески похлопал Пьера по спине.

– Закончится тем, что ты станешь моим зятем! – расхохотался он.

Шамплен был таким человеком: горячая запальчивость возникала у него так же внезапно, как и хорошее настроение. Этим утром он, в своей клетчатой рубашке, со снежной шевелюрой на голове и лукавым взглядом, внушал симпатию.

«В конце концов, у папы просто такой темперамент, он сангвиник. Способный как на великодушные, так и на дурные поступки, он одинаково легко подвержен и добру, и злу!» – думала Сидони. Она знала, что именно по этой причине его сложно было по-настоящему ненавидеть.

* * *

Белые шторы в комнате Альберты были опущены, приглушая солнечный свет. В комнате царили чистота и порядок, а вдобавок к этому – благоразумная строгость. Лорик стоял на коленях у кровати, его голова была опущена на живот матери. Он чувствовал, как по его волосам успокаивающе проводит почти невесомая материнская рука. После продолжительной паузы, прерываемой короткими ребячливыми всхлипываниями, он наконец признался:

– Мама, я прошу у тебя прощения. Мне захотелось умереть; на меня словно нашло безумие. У меня больше не было сил. Я заплыл так далеко, как только мог. Вода была холодной, я выдохся. Это были странные мгновения. Я нырнул глубоко под воду, но тут же стал сопротивляться. Я наглотался воды, больше я ничего не помню. Меня нашел Пьер.

– Пьер Дебьен?

– Да, он шел по пляжу и увидел меня.

– Это Бог направил его! – просветленно воскликнула Альберта. – Владыка небесный сжалился надо мной, он отправил его спасти тебя!

– Выходит так, мама. Я даже не подумал о том, какую боль тебе причиню. Прости меня! Ты знаешь, что не дает мне покоя, особенно в последнее время. Но с этим покончено, клянусь тебе.

Пальцы Альберты судорожно впились в темные, еще влажные волосы сына.

– Мальчик мой, я тоже готова умереть в жутких мучениях, с искалеченными душой и сердцем, но я не имею права покинуть вас. Потерять тебя, Лорик, после того как я потеряла Эмму! Иди сюда, мой хороший, иди ко мне.

Лорик лег рядом с матерью, бесконечно счастливый, оттого что может к ней прижаться. С взволнованно бьющимся сердцем Альберта обняла сына.

– Я больше не хочу хоронить своих детей, вы – мое единственное сокровище, которым наделил меня Господь. Лорик, пока ты здесь, пока ты жив, тебе следует исцелиться. Да, я догадалась о том, что тебя гложет твоя порочная привязанность к сестре. Ты должен поговорить об этом с господином кюре. Он сможет дать тебе нужный совет, направить тебя на путь истинный. Когда я все поняла, то стала задавать себе множество вопросов. Может быть, так случилось потому, что вы вместе росли в моем чреве? Или потому, что спали в одной колыбели, которую Шамплен когда-то смастерил для вас из ивового дерева?

– Мы с Сидо так близки, мама! В тот день, когда нам исполнилось тринадцать, она пообещала мне никогда не сочетаться браком; я пообещал то же самое. Тогда мы были такими глупыми! Я уверен, что она забыла те обещания.

Альберта покрыла поцелуями лоб и щеки Лорика:

– Позови Сидони, скажи, чтобы она поднялась ко мне.

– Нет, мама, только не это! Ты не знаешь всего. Этой ночью я повел себя непристойно. Я был пьян и разгневан. Я поцеловал ее, как целуют невесту.

– Лорик, делай, что я тебе сказала, живо.

Ему пришлось подчиниться воле матери. Пока сын, выйдя из комнаты, спускался по лестнице, Альберта приняла строгий вид. Поудобнее сев, облокотившись о спинку кровати, она поправила складки на покрывале и слегка взбила стеганое одеяло.

* * *

– Кажется, тебя зовет брат, – сказал Шамплен.

– Я не его прислуга, – отрезала Сидони. – Следовало бы подумать о стрижке, папа. Жасент, Пьер, мы втроем могли бы пойти за отарой. Вчера мы отвели ее на широкое пастбище, что примыкает к улице Потвен.

– Конечно, мы пойдем, – заверила сестру Жасент, – но Лорик только что сказал, что тебя зовет мама. Я пойду с тобой, если хочешь…

– С каких это пор Сидони нуждается в сопровождении для того, чтобы подняться по лестнице? Какие манеры! Иди, дочка, не заставляй маму ждать.

Сидони повиновалась с недовольной гримасой. Раздраженная, она взлетела по лестнице. На лестничной площадке никого не было.

– Мама? – позвала молодая женщина, стоя перед приоткрытой дверью в комнату Альберты.

– Заходи, Сидо, детка, ничего не бойся, – ответила Альберта. – Нам нужно поговорить. Твой брат здесь.

Сидони глубоко вдохнула, чтобы сохранять спокойствие. В эту минуту она ненавидела брата.

Роберваль, тюрьма, суббота, 9 июня, 1928

Фелиция Мюррей нетерпеливо посмотрела на серебряные наручные часы, украшенные вставленными в циферблат бриллиантами, – подарок Теодора на третью годовщину их свадьбы. На глаза навернулись слезы. Всегда внимательная к своему внешнему виду, собираясь сюда, она надела желтое шелковое платье, хлопковый бежевый пиджак и хорошо подобранный в тон к светлым волосам головной убор.

«Как долго! Почему меня заставляют ждать?» – думала она.

Молодой полицейский в гражданском провел ее в комнату с зарешеченными окошками. Она села за один из столиков; так она просидела ровно полчаса. Ожидание бросало ее в дрожь. Затем послышались звуки шагов и проворачивания ключа в замочной скважине, дверь открылась, и в комнату вошел доктор Мюррей; на нем был бежевый холщовый комбинезон. Его лицо, на котором еще остались синяки от ударов, осунулось. Охранник в униформе закрыл за ним дверь.

– Теодор! – позвала она.

– Фелиция! Мне жаль, что тебе пришлось приехать сюда, – пробормотал Теодор, садясь напротив супруги.

Каждый из них получил необходимые указания. Они должны были соблюдать между собой благоразумную дистанцию, обниматься было запрещено. Фелиция протянула к мужу руки, радуясь от такого простого прикосновения.

– В понедельник ты встретишься со своим адвокатом, – первым делом сообщила она. – Завтра он приезжает из Квебека. Дядя забронировал ему номер в отеле «Шато Роберваль». Не беспокойся, мы заплатим залог, если это будет необходимо.

Теодор посмотрел на нее, сбитый с толку непонятной ему живостью, блеском ее светлых глаз и любовью, которая в них читалась.

– Я недостоин такого внимания, – ответил он. – Когда ваш адвокат прочитает мои показания, он не сможет меня защитить. Фелиция, я совершил убийство.

– Замолчи! Говори тише, прошу тебя! Нужно доказать, что это было безумие, временное помешательство. Ты был измучен, ты был на грани, ты потерял голову. Начальник полиции намекнул дяде, что ты сам объяснил бы содеянное подобным образом. Теодор, Уилфред грустит – он хотел бы тебя увидеть. Он подготовил тебе рисунок, но я его забыла.

Она тянулась к нему, вкладывая в пожатие их сплетенных рук всю свою нежность, всю свою тревогу за него.

– Скажи мне, что в действительности произошло, – взмолилась Фелиция. – Я задаю себе столько вопросов, что не могу спать по ночам.

– Я убил Эмму. Тебе не следует знать больше.

Фелиция заметила, что Теодор не упоминал фамилию. Ей стало неприятно: словно это простое имя создавало между ее супругом и его жертвой нерушимые узы близости.

– Ты предпочитаешь, чтобы я узнала подробности этой истории из слов адвоката или во время судебного заседания? – сухо спросила она. – Я должна сообщить своим родителям о том, что тебя арестовали. Я хотела бы предоставить им такую версию, в свете которой ты не выглядел бы чудовищным убийцей. Если бы была возможность избежать скандала… Но дело наверняка получит огласку как здесь, так и в Шикутими.

Необычайная бледность проступила на матовом лице Теодора Мюррея. Он посмотрел на Фелицию взглядом, в котором можно было прочитать что-то наподобие презрения, и отпустил руки супруги.

– Ну конечно, Фелиция, в Квебеке и в Монреале тоже. Тридцатичетырехлетний врач избавился от своей юной девятнадцатилетней любовницы, утопив ее в озере… Пресса будет пестреть сенсационными статьями. В самом деле, почему ты осталась в Робервале? Я посоветовал тебе укрыться в Шикутими, в твоей семье.

Задетая за живое, женщина не отвечала, в голове стучали только что прозвучавшие из уст супруга слова – юная любовница.

– Я так глупа! – наконец произнесла она. – Я уже давно догадывалась о том, что ты спал с Эммой Клутье. Увы, до тех пор пока ты ни в чем мне не признавался, я продолжала обманываться, отказывалась по-настоящему в это поверить. И долго это продолжалось? Год, полгода, несколько дней?

Возбудившись, она вдруг слегка поморщилась и положила ладони на живот.

– Сильно беспокоит? – спросил он. – Господи, ты должна поберечь себя! Ты должна родить в августе – у недоношенного ребенка мало шансов выжить.

– Какая тебе разница? Ты бы смог полюбить этого ребенка, зачатого с женщиной, которую ты обманул и предал? Теодор, почему? Ты утверждал, что я красивая, достаточно молодая… Что такого было в ней, чего не было у меня? Дьявольское тело, не так ли?

Доктор в отчаянии опустил голову, осознавая, что дверь в блестящий мир высшего общества перед ним навсегда захлопнулась. За эти два дня, проведенных в заточении, он осмыслил весь ужас преступления, которое он совершил: факт, к которому примешивалось к тому же невыносимое ощущение тоски, тоски по Эмме. Он уже забыл о ее детских капризах, о чрезмерных запросах молодой ревнивой любовницы, он упивался самыми приятными воспоминаниями, их сумасшедшими поцелуями, проведенными в постели часами любви. Каждый раз они любили другу друга, как в последний раз. Он убедил себя в этом, забыв о гнетущей атмосфере их последнего вечера в Сен-Приме…

– Хорошо, – продолжила Фелиция, – она соблазнила тебя, затянула в свои сети. Мужчины слабы, мама часто повторяла мне это. Рано или поздно ты все равно завел бы себе любовницу. Но если ты решился на убийство, это значит, что ты не так-то ее и любил! Зачем ты это сделал, Теодор? Говори скорее, у нас мало времени.

– Эмма хотела, чтобы я тебя бросил и жил с ней. Она угрожала написать тебе, рассказать тебе о нашей с ней связи, разрушить мою карьеру врача. Я бы все потерял: тебя, сына, все, чего я достиг ценой невероятных усилий.

– Грязная шлюшка! – воскликнула его супруга. – Она тебя шантажировала?

– Назовем это шантажом, да. Но все обстоит еще хуже – Эмма тоже ждала от меня ребенка. Она рассказала об этом своей сестре. Естественно, после ее смерти Жасент Клутье стала выяснять, кто был отцом ребенка. Я все рассказал им, Жасент и ее брату, в четверг, когда они пришли.

К горлу Фелиции подкатил ледяной ком. На лбу выступил пот, она почувствовала приступ тошноты.

– Боже мой, я понимаю, сейчас я уже понимаю лучше. Если бы ты знал, как ты меня ранишь, Теодор, если бы ты знал, как мне больно.

Дыхание Фелиции прерывалось, зрачки расширились; изменившимся, дрожащим от отвращения голосом она спросила супруга:

– Как ты утопил ее?

– Несчастная поскользнулась. Я видел, как она ушла под воду, ее волосы были словно водоросли. Я всего лишь ее удержал, и она не смогла подняться. Бедняжка Эмма!

Доктор Мюррей, постаревший, ссутулившийся, беззвучно заплакал. В зарешеченное окно постучали, и дверь сразу же открылась.

– Прощай, Фелиция. Я прошу прощения у тебя, а также у сына и малыша, который скоро родится, – поспешно проговорил он.

Он поднялся, спеша обрести одиночество в своей камере. Журден Прово взялся проводить молодую женщину к выходу. Бледная, с утратившей форму вследствие беременности фигурой, она вызывала в нем глубокую жалость – отныне она была на годы приговорена к подобным коротким свиданиям.

– Вас кто-то ждет, мадам? – поинтересовался он. – Я могу вызвать такси.

– Нет, не стоит. Меня отвезет кузен.

Валлас Ганье увидел, как Фелиция неверной походкой направляется в его сторону. Он курил сигарету, прохаживаясь вокруг своего роскошного ровера: за то время, пока молодой человек поджидал Фелицию под тюрьмой, автомобиль привлек к себе множество любопытных взглядов.

– Ну что, он объяснился с тобой? – спросил он кузину, когда она подошла. – Боже, у тебя жуткий вид!

– Едем скорее, Валлас, прошу тебя.

Испытывая к кузине родственные чувства и сострадание, он помог ей сесть в машину, закрыв за ней дверцу. Вскоре он уже катил по берегу озера в сторону Сен-Жерома – Фелиция попросила его оказать ей такую услугу.

– Я должна забрать вещи и любимые игрушки Уилфреда, – сказала она. – Потом я дам тебе ключи от дома. Я выставлю его на продажу, больше я туда не вернусь. Я думаю развестись и вернуться жить к родителям.

– Это мудрое решение, – одобрил Валлас. – Мы будем рядом, моя дорогая кузина.

По дороге к дому доктора Теодора Мюррея Валлас узнал о жутких обстоятельствах гибели Эммы Клутье, убитой своим любовником. Он понял, почему Жасент так повела себя накануне, когда он приехал на их ферму в Сен-Прим. «Они все знали – она, ее брат с сестрой и их родители. Конечно, я не мог быть там желанным гостем, даже если я и не имею к этой трагедии ни малейшего отношения. Но моя фамилия – Ганье. В течение шести лет я регулярно виделся с убийцей Эммы. Я выпивал с ним в праздничные вечера, играл с этим типом в шахматы или теннис. Мой букет белых роз был нелепым, просто смехотворным», – думал он.

Будучи хорошим математиком, влюбленный в логику Валлас непременно нашел бы закономерным тот факт, что его пресловутый букет закончил свою короткую жизнь на навозной куче фермы Клутье.

Сен-Прим, ферма Клутье, тот же день, вечер

Использованные простыни, разложенные перед сараем и посреди двора, были покрыты желтоватым овечьим руном. От сваленной в кучу шерсти исходил сильный запах пота.

Весь день был посвящен стрижке овец – тяжелой работе, требующей хорошей физической подготовки, терпения и проворства. Нужно было на время обездвижить каждое животное, при этом быстро и ловко орудуя ножницами.

Шамплен был в этом деле настоящим мастером. Как только животное ложилось на возвышение сродни невысоким подмосткам, он зажимал его голову между колен и стриг всего за несколько минут. У Лорика был другой метод. Он сажал овцу у своих ног и орудовал правой рукой, левой поддерживая передние лапы животного. Пьер в основном помогал, подменяя Сидони, – в последние годы это было ее обязанностью.

– Остается только наша старая хромая овца, и делу конец, – заметила Альберта, обращаясь к дочерям. – Боже мой, я впервые бездельничаю в день стрижки овец!

Она наблюдала за процессом стрижки, сидя в кресле под навесом. Это была идея Жасент. Девушка была очень рада видеть мать почти что выздоровевшей.

– Я обязана этим Господу Богу и Пьеру, – заявила Альберта утром, в своей комнате, когда Лорик и Сидони удивились тому, что мать поднимается с постели. – А теперь оставьте меня.

Спустя двадцать минут она спустилась, волосы ее были аккуратно причесаны. На ней было длинное светлое платье по моде прошлых лет, а от тела исходил приятный запах мыла и одеколона. Шамплен, бросив на нее восхищенный взгляд, воскликнул:

– Ты просто красавица, женушка!

– Приходят дни, когда милость Божья указывает нам дорогу.

После такого загадочного ответа Альберта расцеловала Пьера в обе щеки, к полному изумлению своего супруга и самого Пьера. Растроганная этой сценой Жасент также была озадачена.

Тон этой субботе был задан; благотворная передышка между бурями позволяла набраться энергии, залечить раны.

Во время короткого обеда все набросились на толстый омлет с салом и картофельное пюре, обсуждали банальности и вновь вели разговоры о вызванных наводнениями убытках. Затем Жасент вынесла из гостиной кресло и удобно усадила в него мать.

– Хорошенько следи за нашими мужчинами, – шепнула она ей на ухо. – Мы с Сидо пока помоем посуду.

Тихий звук передвигаемых тарелок и приборов служил музыкальным фоном для разговора двух сестер. Они грели воду и мыли ею часть посуды, затем снова грели воду. Сидони мягким и решительным голосом вкратце рассказала Жасент о том, что произошло в комнате матери: