Текст книги "Скандал у озера [litres]"

Автор книги: Мари-Бернадетт Дюпюи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 36 страниц)

– Черновик ближе к концу дневника, там, где декабрь, – уточнила Жасент.

Пьер с серьезным и увлеченным видом прочитал один раз, затем перечитал еще раз.

– Мне кажется, что какие-то фразы кажутся искренними, тогда как другие, наоборот, звучат фальшиво, – сказал он. – Ты этого не заметила?

– Увы, заметила, но я списала это на счет ее меланхолии. И все же…

– Что такое?

– Кое-что меня немного смущало и смущает по-прежнему.

Она силилась сдержать подступившие к горлу слезы, на ее лице читалась нерешительность, как у ребенка, который боится совершить какую-то ошибку, сказать какую-то глупость. Пьер вновь ощутил всю неизмеримую силу своей любви к ней, все еще сожалея о том, как повел себя после их разрыва.

– Мне не стоило тогда подчиняться тебе, – сказал он. – Я всего лишь несчастный идиот, если так быстро сложил руки. Мы могли пожениться. Ты бы занималась в Монреале, я бы наверняка нашел там какую-нибудь работу, рядом с тобой. Прости меня, любимая.

Жасент положила голову на его плечо, думая в это время о том, как бы лучше передать ему свои чувства в отношении письма.

– Это письмо не похоже на стиль остальных записей, которые она делала в своем дневнике, – осторожно продолжила девушка. – Ты знаешь, что произошло, я подробно тебе рассказала. Все это, если коротко, выглядит так: она сбежала из больницы, направилась на улицу Марку, надела свое красное платье, написала письмо или даже два письма, а затем поехала в Сен-Прим, чтобы там утопиться. Пьер, кто бы перед смертью создавал черновик такого письма? Уж точно не юный начинающий педагог!

Влюбленные замолчали, затерянные в своих мыслях, освобожденные от неосознанных желаний плоти, но все еще жаждущие ласки, благословенного присутствия друг друга. Робкие размышления, в которые Пьер пустился в свою очередь, пытаясь найти какое-то решение, перемежались с невероятно нежными поцелуями. Ободренная его близостью и предупредительностью, Жасент дала волю слезам умиротворения.

Внезапно характерный шум мотора в непосредственной близости от острова заставил их подпрыгнуть. Через мгновение стали слышны мужские голоса. Они кого-то звали. Молодые люди поднялись и вышли из хижины. Они увидели большую моторную барку, в которой находились двое полицейских с электрическими фонариками в руках. Они вели свое судно вдоль затопленного берега, мимо того места, где была пришвартована лодка Дави.

– Эй, – крикнул им Пьер, размахивая руками, – я наткнулся на бревно и пробил брешь в лодке! Мы смогли причалить к острову, и я разжег огонь, чтобы мы могли просушиться.

– Вы поступили правильно. Мы патрулировали вдоль берега и заметили дым и свет. Раненых нет? – участливо спросил один из полицейских.

– Нет, все хорошо.

Жасент тем временем уже собирала их вещи и надевала плащ. Неожиданная мелодрама, которую они с Пьером только что пережили, станет частью самых сокровенных ее воспоминаний. Взяв в руки тяжелую куртку своего любовника, она поднесла ее к лицу и потерлась о нее щекой. «Как недолго все продолжалось! – сожалела она. – Но я его еще увижу; мы вместе поедем в Сен-Жером».

* * *

По дороге полицейские проинформировали Пьера о ситуации в Робервале. Положение не улучшалось.

– Мы – члены спасательной команды, – сказал старший из них. – Город практически изолирован. По улицам Нотр-Дам, Артюр и многим другим можно передвигаться только на лодках. Вода достигла второго этажа больницы.

– Больных эвакуировали? – спросила Жасент. – Я работаю там медсестрой, в отделении доктора Гослена.

– Эвакуация запланирована на завтрашнее утро, мадемуазель. Проблемой, как говорила матушка-настоятельница, остаются транспорт и надежное размещение. Поскольку поезда больше не ходят, то, для того чтобы отвезти наиболее слабых в Шикутими, нужно подождать какое-то коммерческое судно. К тому же теперь не работают ни телефон, ни телеграф.

– Я не знаю, как мне вернуться завтра утром в Ривербенд, – заметил Пьер. – С воскресенья я использовал лодку одного из своих рабочих, но теперь, из-за больших бревен снесенной течением эстакады Сен-Фелисьена, она тоже вышла из строя. Мой отец преподает там. Мы эвакуировали моего дедушку из Сен-Метода… или, скорее, из того, что от него осталось. Управляющие «Дюк Прис» не собираются открыть шлюзы Гранд-Дешарж?

– Увы, пока об этом ничего не известно, – проворчал один из спасателей. – А по поводу бревен: их много плавает по улице Сен-Жозеф, а потом они тонут неизвестно где. Мадемуазель, где вы живете?

– Улица Марку…

Полицейские предложили Жасент высадить ее в конце улицы, что позволило бы ей, пройдя по тротуару, добраться до своего дома, не сильно замочив ноги.

Жасент кивнула в знак согласия. Она готовилась вернуться в свою квартиру, где она, размышляя о смерти Эммы, наверняка будет чувствовать себя очень одиноко.

– Я переночую у друга, – сказал Пьер. – Завтра я придумаю какой-нибудь способ добраться до Ривербенда.

После того как моторная барка уплыла в глубь фантасмагорического пейзажа из почти полностью погруженного под воду Роберваля, Жасент тихо спросила:

– И кто же этот друг?

– Я наверняка найду кого-нибудь, если хорошенько пораскину мозгами, но я не хочу оставлять тебя, Жасент. Даже если мы не можем пожениться в ближайшее время, я надеюсь, что мы все равно рано или поздно станем мужем и женой.

– Если бы мой отец тебя услышал, он бы рассвирепел, – сыронизировала Жасент. Она была растрогана решением Пьера и смущена его веселым тоном. – Я буду ждать тебя. Спасибо.

Роберваль, дом семьи Ганье, среда, 30 мая, 1928

Эльфин, сидя в домашнем халате в своей комнате на втором этаже, смотрела в окно с видом на озеро. Она видела сад, превратившийся в большую лужу коричневатой воды, из которой пробивались розы, гортензии и декоративные кустарники – все они успешно акклиматизировались благодаря уходу ее матери. Это зрелище расстроило ее, как, впрочем, и тусклый утренний свет, удручающе печальный.

«Сколько еще это будет продолжаться?» – спрашивала она себя.

Ценой титанических усилий Эльфин удалось вернуться в Роберваль, ведь родители собирались приехать из Квебека в тот же вечер. Потеряв надежду встретиться с Пьером, она не видела смысла оставаться у дяди Освальда в Ривербенде. Нужно было выполнять все капризы этого стареющего мужчины, по вечерам спорить из-за партии в шахматы, слушать его рассказы об участии в первых серьезных лесоразработках региона… «Какой самодовольный! – возмущалась она. – К тому же он следит за мной. В воскресенье, когда мне удалось прибежать к Пьеру домой, он последовал за мной на машине. Как бы там ни было, но Пьера дома не оказалось. Ни в воскресенье, ни в понедельник».

Она повернулась спиной к прискорбному пейзажу пожираемой наводнениями страны и спустилась к своему брату в столовую, декорированную в венецианском стиле.

– Боже, Эльфин, как рано ты встаешь! – расхохотался Валлас, не переставая намазывать маслом в меру поджаренный тост. – Позавтракать со мной – это очень мило с твоей стороны! Валентина приготовила кофе и чай. Если хочешь горячего шоколада, пойди на кухню и попроси у нее.

– Нет, я выпью чай. Валлас, мне скучно! Я проснулась очень рано, а ночь провела плохо. Наверное, мне снились кошмары из-за проделанной дороги. Да и дядя Освальд не переставал ворчать. Хочешь, я его спародирую?

– Ну давай.

Эльфин налила себе чай, добавила в чашку каплю молока, затем принялась изображать своего дядю, подражая его суровой мимике:

– «Ну что, племянница, если моя машина поломается из-за того, что ты решила вернуться в Роберваль, ответственность за это будет на тебе. Ни один автомобилист не отважится туда поехать в такую ужасную погоду! А эти ямы… если мы увязнем, толкать будешь ты, Эльфин. Ты такая капризная, своенравная…» – и так далее и тому подобное. Стоп, я забыла самое худшее: «И еще я буду присматривать за тобой, я не буду скрывать от твоих родителей постоянные твои вылазки к твоему жениху. Ну или к так называемому жениху».

– Ну вот, жестокий дядя потакает твоим причудам, но не может удержаться от того, чтобы не читать тебе проповеди.

Валлас ласково посмеивался над сестрой. У него была привычка поддразнивать Эльфин, относиться к ней немного свысока. Он был старше сестры на одиннадцать лет и напоминал ей об этом при малейшей возможности.

– Дядя Освальд должен был повиноваться тебе, не осмеливаясь ни жаловаться, ни перечить! – добавил Валлас авторитетным тоном. – Я разделяю его мнение по поводу Пьера Дебьена: этот твой каприз просто смешон!

– Не утруждайся: Пьер хочет порвать со мной из-за твоей прелестной мадемуазель Клутье. В субботу я посмотрела на нее вблизи. Не понимаю, что мужчины в ней находят.

Она приняла безразличный вид, но брат услышал в ее голосе нотки душевного страдания.

– Забудь поскорее этого типа, Эльфин, он тебя недостоин, как недостоин и Жасент Клутье. Я немного с ней знаком; это действительно замечательная девушка, хорошо воспитанная, образованная. Если бы я смог на ней жениться, она бы с легкостью влилась в нашу семью.

Встревоженная этими словами, Эльфин пристально посмотрела на брата. Не будучи безумно влюбленным в красивую медсестру, Валлас тем не менее часто о ней говорил, искал с ней встреч в городе.

– Что это значит – «если бы я смог на ней жениться»? У тебя есть все шансы, потому что я не откажусь от Пьера. У него не выйдет избавиться от меня так легко, как он избавился от несчастной Эммы. Я другого склада; он все будет делать так, как я того захочу, и…

– Эльфин, мне кажется, ты проиграла эту партию. Следовательно, и я тоже. Я понял это в субботу, когда она опрометью ринулась в мою машину, увидев, как ты поцеловала Пьера в губы. В тот вечер я отвез ее в Сен-Прим. Она очень страдала. Пыталась изображать пренебрежение по отношению к своему бывшему жениху, но могу тебя уверить: ее мучила не только гибель сестры, но и встреча с Пьером, мысль о том, что вы с ним вместе. Я не хочу бороться против столь сильных чувств. И тебе я советую поискать себе другого возлюбленного, пока ты еще прислушиваешься к моим советам. Эльфин, ты мне это обещала. Ты по крайней мере вела себя благоразумно? Я разрешил тебе провести время с Пьером только при одном условии: ты не позволишь ему ничего, что в будущем могло бы навредить твоей репутации.

Эльфин запротестовала, мастерски изображая возмущение:

– Мое слово – кремень, Валлас. Однако…

– Однако что?

– Пьер настойчиво хотел сжечь все мосты, но я смогла ему помешать.

Она закрыла глаза, на сердце было тяжело. В голове Эльфин роились воспоминания: обнаженный любовник, его сильное тело, такое гибкое и горячее, его поцелуи, его взгляд, затуманенный наслаждением.

– Что с тобой? – удивился брат. – Эльфин, ты ничего от меня не скрываешь?

– Нет, я просто несчастна, вот и все. Я не могу представить свою жизнь без Пьера. Я стану его женой, вот увидишь. Мне удастся выйти за него замуж, пройти с ним к алтарю в белом платье какого-нибудь, безусловно, сногсшибательного покроя. Наша кузина Фелиция уже продемонстрировала подобную настойчивость, и сейчас у нее крепкий брак.

– Однако в начале их отношений ее прелестный доктор не собирался сочетаться с ней законным браком… – заметил Валлас. – Ладно, поеду в банк. Мне нужно хорошенько снарядиться, иначе придется принимать своих клиентов в грязных штанах и испачканных кроссовках. Я решил отправиться на велосипеде – почтальон без проблем доехал до нас на своем двухколесном.

В этот момент Эльфин заметила лежащий на краю стола номер газеты Le Colon, на которую был подписан ее отец.

– Мы не получили Progrés du Saguenay… Наверняка из-за поломок на железнодорожных путях, – вздохнул ее брат. – Кстати, я сомневаюсь, что родители вернутся, когда обещали. Поезда не ходят в Роберваль.

– Не вижу, что интересного папа находит в этой местной газетенке, – заметила Эльфин. – Он ведь считает себя ярым защитником экономического развития страны… Вот уже два года земледельцы только и делают, что ноют, но при этом они рады появлению электричества и возможности доехать в Дольбо на поезде.

Эльфин с надутым выражением лица взяла в руки газету и презрительно пробежала глазами первую страницу. Внезапно ее внимание привлекло одно имя.

– Ну вот еще что! – воскликнула она. – Пишут о смерти Эммы Клутье. Послушай, это поместили на первую полосу!

Она принялась читать своим тонким пронзительным голосом:

Юная преподавательница — жертва паводка на озере.

Эмма Клутье, родившаяся в Сен-Приме в почтенной деревенской семье, утонула в ночь с субботы на воскресенье. Родители девушки намереваются подать в суд на компанию «Дюк Прис», а также призвать к ответу правительство, обвиняемое ими в этом жестоком трауре, причиной которого, по их словам, послужили чрезвычайные паводки на озере Сен-Жан. К природному катаклизму, масштабы которого не прекращают расти, сея панику и приводя к ужасающим разрушениям, добавилась еще одна трагедия. Вода продолжает подниматься.

– О боже, несчастные! Чего они хотят добиться? – произнес Валлас. – Эта статья навредит им больше, чем что-либо другое…

– Это смешно, даже если журналист, конечно же, попытается оставаться нейтральным. Господи, произошел прискорбный несчастный случай, но не обвинять же в этом правительство и столь серьезную компанию…

* * *

Жасент вернулась на работу в больницу и теперь, сидя в столовой, размышляла точно так же, как и ее соперница. На ней был длинный медицинский халат, колпак медсестры открывал лоб; только что она прочитала в газете короткую заметку о смерти Эммы. Сестра-послушница принесла ей чашечку кофе и смущенно посмотрела на газету.

– Доктор Гослен принес ее сегодня утром, мадемуазель! Он наверняка знал, что сегодня вы возвращаетесь на работу.

– Я ничего не понимаю! Я ведь отговорила папу от публикации такой статьи! – ответила Жасент с тягостным ощущением того, что Мари-Кристин Бернар, симпатичная журналистка, которая показалась ей понимающей и искренней, ее предала.

– Когда горе слишком велико, некоторые люди чувствуют необходимость бороться за справедливость, – вздохнула монашка.

Не сказав больше ни слова, она взяла в руки метлу и тряпку для уборки затопленного пола. Вода просочилась под двери и достигла первого этажа больницы. Огород был уничтожен. Волны смели опустевший курятник.

С разрешения епархии матушка-настоятельница принялась за организацию эвакуации больных. Сестры-августинки еще никогда не молились так усердно, как в эти дни, а для пущей защиты от бедствия монашки повесили на каждое окно медальоны с изображением святых.

– Мне нужно идти, – сказала Жасент, – скоро обход.

Она вышла, глубоко опечаленная газетной статьей, черные буквы заголовка которой танцевали в ее сознании. Чтобы придать себе мужества, она вспомнила о мгновениях нежности, о проведенном с Пьером времени на острове Кулёвр.

«Мы были словно отрезаны от мира. Но, очутившись у меня дома, мы почувствовали такую скорбь и к тому же такую усталость, что не в силах были больше ни целоваться, ни разговаривать. Пьер быстро уснул на диване, и я спала одна в комнате. Несмотря на то что я проветрила комнату, от запаха Эмминых духов у меня кружилась голова; это было ужасно! И ее вещи… Мне нужно будет их постирать».

Выйдя из палаты на втором этаже, Жасент увидела доктора Гослена.

– Моя дорогая Жасент, вы вернулись! – доктор не скрывал своей радости.

– В этом нет ничего удивительного, мой отпуск подошел к концу.

– Никто не стал бы вас упрекать, если бы вы решили остаться с семьей еще на денек…

С сочувствующей физиономией он положил свою хищную тяжелую руку на плечо медсестры. Жасент тут же отступила назад, возмущенная этим жестом, который казался ей неуместным.

– Извините, доктор, мне нужно работать. Меня заваливают вопросами… Пожилых людей очень взволновала новость об эвакуации.

– Конечно, мы все очень взволнованы! Но уделите мне всего одну минуту. Я хотел сказать, что вы можете на меня рассчитывать, моя дражайшая Жасент, что бы ни случилось.

Раздраженная его сладковато-приторным голосом и горящим похотью, а отнюдь не уважением или любовью, взглядом, она сухо его осадила:

– Благодарю, но меня поддерживает любимый человек, мой жених. Мы с ним поженимся как можно скорее.

Огорошенный, доктор поднял руки к небу, плохо скрывая свою досаду:

– Вы помолвлены? С кем же? Вы же ведете жизнь монашки!

– Я нашла мужчину своей жизни, – заверила она сдавленным голосом, в волнении отдаляясь от Гослена: она не решилась вслух произнести то, что отныне было для нее свято.

Доктор посмотрел ей в глаза. В них читалось желание залепить ему пощечину.

«Что бы это значило?» – спрашивал он себя. В голову ему приходили лишь шаблонные фразы о неблагодарности некоторых уж очень самоуверенных и манерных девиц.

* * *

Час дня. Темно-серое небо, еще полное будущих ливней, низко нависало над землей. Роберваль был полностью изолирован и с недавних пор лишен связи. По озеру, порывисто вздымаясь, катились угрожающие волны, гулко бьющие теперь в стены больницы. Присланные мэрией спасатели патрулировали окрестности на борту большой лодки.

Жасент стояла на улице, позади большого здания, с той его стороны, куда вода еще не дошла: фасад здания напротив служил некой временной дамбой. Подавленная, она вышла подышать воздухом, пока персонал учреждения завтракал. Ей не давала покоя статья в Le Colon, а еще мысль о Пьере, который уже должен был бы оказаться в Ривербенде. Он уехал в шесть часов утра, поцеловав ее – теплую, нежную и томную после сна.

– Я только заберу свою машину, – прошептал он ей на ухо. – Вернусь завтра вечером. Мы поедем в Сен-Жером, если, конечно, нам удастся туда добраться.

Девушка предполагала, что ее возлюбленный переживает из-за лодки Дави, а также из-за опоздания на бумажную фабрику. Ее утешало и окрыляло одно: они с Пьером, как и прежде, были единым целым – не только когда занимались любовью, но и каждую секунду – это сквозило в их улыбках, взглядах, словах.

Так рассуждала Жасент, в то время как из подъехавшего такси вышла молодая блондинка в черном непромокаемом плаще с капюшоном и помахала ей рукой, быстрым шагом приближаясь к крыльцу. Жасент узнала Мари-Кристин Бернар; та явно была не в духе – красивые сине-зеленые глаза девушки блестели от возмущения.

– Мадемуазель Клутье, какая удача! – воскликнула журналистка. – Первой, кого я встретила в городе, оказались именно вы, а ведь именно для встречи с вами я и приехала сюда.

– Зато я не стану вас приветствовать, – дерзко ответила Жасент. – Я ведь вам доверилась! Сегодня утром, прочитав статью, я была по-настоящему разочарована.

Они стояли лицом к лицу; обе женщины были одного роста.

– Мадемуазель, уверяю вас, я в этом не виновата. Я добилась объяснений от владельца нашей газеты. Должно быть, ваш отец позвонил ему в понедельник; линии еще не были повреждены, не так ли? Я точно не знаю, как это удалось вашему отцу, но он смог убедить моего начальника опубликовать эту статью. Более того: мне влепили выговор из-за того, что по возвращении в редакцию я ничего не написала об этой трагедии, о смерти вашей сестры. Мне пришлось оправдываться, поскольку я искренне разделяю ваше мнение, но главный редактор не захотел ничего слушать. Тогда я села в такси и приехала сюда, чтобы извиниться перед вами. Мне действительно не хочется, чтобы вы думали, что я способна нарушить данное мною слово.

Жасент покинули всякие сомнения: пылкие слова журналистки, которую просто трясло от переполняющих ее чувств, окончательно убедили ее в доброжелательности Мари-Кристин.

– В таком случае спасибо вам за то, что приехали, особенно в такое время, при таком состоянии дорог. К тому же возвращаться вам придется пешком, так как такси уже уехало.

– Ладно, я сама разберусь с обратной дорогой, к тому же мне хотелось бы сделать снимки больницы со стороны озера. Кажется, вода уже внутри здания…

– Да, подвал затопило. Я могу провести вас, если хотите. Я приступаю к работе только через полчаса.

– Это очень любезно.

Женщины улыбнулись друг другу, почувствовав взаимную симпатию. Недолго думая, Жасент рассказала журналистке, до какой степени ее шокировала первая полоса газеты.

– Может быть, это звучит нелепо, но у меня такое ощущение, будто я выставила трагическую судьбу моей сестры на всеобщее обозрение. Мой отец хотел опубликовать и ее фотографию. К счастью, он этого не сделал.

– Ваша сестра умела плавать?

– Как настоящая сирена! Она ничего не боялась. Я предполагаю, что она утонула от внезапного недомогания или падения, хоть на ее теле и не оказалось никаких ран, – вынужденно солгала Жасент.

– Мне так жаль! – вздохнула Мари-Кристин. – Умереть в девятнадцать лет, на заре жизни, – это ужасающая несправедливость. Ваша мать, должно быть, в отчаянии. У меня есть дочка двенадцати лет, которую я обожаю. Я могу понять, какую боль эта трагедия причинила вашим родителям. Поэтому поведение вашего отца не кажется мне удивительным. Но давайте не будем о грустном!

Они дошли до большого строения, об угол которого с грохотом разбивались серебристые волны. Журналистка сделала несколько снимков, в то время как Жасент наблюдала за ней задумчивым взглядом.

– Почему вы выбрали эту профессию? Мне кажется, немногие женщины становятся журналистками. Представляете, я почти не путешествовала. Только из Сен-Прима в Роберваль! Но провела два года в Монреале.

– На ваш вопрос я могла бы вам ответить таким же вопросом: почему вы стали медсестрой? Но я знаю, что ваша профессия необходима. Она намного нужнее, чем моя. Господи Иисусе, ветер поднимается!

Женщины укрылись за дверями главного входа в больницу – паводок пощадил это место.

– И все же вы не ответили! – настаивала Жасент, испытывая радость от обычной беседы после всех ожесточенных дискуссий, вызванных смертью Эммы.

– Я хотела работать. Мой муж это понял. Я люблю движение, новизну, встречи. Думаю, своим призванием я обязана дедушке Гюставу: возможно, несколько экстравагантному, но на самом деле замечательному человеку. Он иллюзионист, поэтому часто показывал нам, своим внукам, фокусы, когда мы достаточно подросли, чтобы нас стали интересовать его чудачества. Как-то раз он даже сумел разыграть нас так, что мы почувствовали себя невидимыми. Словом, именно он привил мне любовь к фантазиям и оригинальности. Но я, наверное, утомляю вас своими рассказами…

– Совсем нет, вы нисколько меня не утомляете! Я сама очень привязана к своему дедушке Фердинанду, отцу моей матери. Бедный мой дедушка, в последние дни, несмотря на всю свою боль, он проявил ко мне столько заботы! У него теперь новые соседи – французы, и он ходит к ним, чтобы послушать, что пишут в Le Colon! Самому ему читать тяжело – ему следовало бы носить очки.

Растроганная, Мари-Кристин слегка дотронулась до предплечья Жасент:

– Дедушек и бабушек стоит ценить, не так ли? Мадемуазель Клутье, мне надо продолжать работу на месте событий. Надеюсь когда-нибудь увидеть вас снова.

– Я тоже, – с улыбкой ответила Жасент.

Они обменялись рукопожатием. Эта встреча успокоила Жасент: она решила забыть о статье. «Люди постепенно забудут, – подумала она. – Как бы там ни было, но, когда происходит какая-то трагедия или несчастный случай, газеты всегда спешат написать об этом в своих колонках».

Однако этот день, который и так начался довольно нетрадиционно, таил в себе еще один очень неприятный сюрприз. Едва Жасент принялась за свои обязанности, как столкнулась со всеобщей паникой, царившей в палатах. В частности, двое из ее пациенток, Жермен Бушар и Мария Тессье, подготовили для ее нервов тяжелое испытание. Обе были вдовами, не имели близких родственников и обе приближались к восьмидесяти годам. Они постоянно причитали, беспрерывно проверяли содержимое своих скудных пожитков, молились… В ведомостях больницы они были помечены как «неимущие».

– Сохраняйте спокойствие, матушка-настоятельница сделает все наилучшим образом для каждого больного, – втолковывала им Жасент. – Когда уровень воды спадет, все образуется – вы вернетесь в эту палату.

– Моя дорогая, будет ли у нас в коллеже пища? – хныкала одна.

– Как мы туда доберемся? – стонала другая. – В лодке? А если она перевернется?..

Будучи терпеливой медсестрой, Жасент, вооружившись улыбкой, успокаивала всех, обещая, что все будет хорошо, что она лично все проконтролирует. Ей также пришлось утешать и двоих подростков: брата и сестру, страдающих от туберкулеза. Высокая влажность и отсутствие отопления отягчали их и без того нестабильное состояние.

– Доктор Гослен посчитал нужным выдать вам электрический обогреватель. Так в помещении будет теплее.

В этих хлопотах пробежал день, наступил вечер. Жасент уже собиралась надеть пальто, чтобы отправиться домой, когда в холл, в котором все еще бурлило оживление, словно в муравейнике, в котором сестры и последние посетители сновали туда-сюда, стремительно ворвалась Эльфин Ганье. Матушка-настоятельница стояла на пороге своего кабинета, беседуя с одним из докторов.

– Мадемуазель Клутье! – воскликнула Эльфин, как всегда, невероятно элегантная: на ней был темно-синий костюм безукоризненного кроя, а на светлой голове красовалась очаровательная шляпка. – Кажется, вы торопитесь?

– Прошу вас, позвольте мне пройти, – тихо сказала Жасент. – Мне нечего вам сказать.

– А мне как раз есть что сказать! – громко ответила Эльфин. – Абсолютно случайно я узнала, что вы хвалитесь тем, что вновь вернули своего возлюбленного. Наверняка речь идет о вашем бывшем женихе, который на самом деле мой. Думается мне, вы по дешевке продали свою монашескую добродетель, чтобы его заполучить!

В воздухе вмиг повисла тягостная тишина. Низенькая монашка, которой с виду было около тридцати лет, подошла к женщинам, собираясь попросить говорить тише, но в этот момент Эльфин нарочито громко воскликнула:

– Неужели вам не стыдно рассказывать о своих интрижках тут, где люди мучаются, к тому же когда вы только что похоронили одну из сестер?!

– Да замолчите же, наконец!

В сдавленном голосе Жасент звучало бешенство. Ее сердце билось так, словно вот-вот разорвется от стыда и гнева.

Матушка-настоятельница не смогла больше этого вынести. Она энергичным шагом направилась к женщинам.

– Мадемуазель, мне не известна причина, по которой вы позволяете себе так бесцеремонно повышать голос в моем заведении, но если вам необходимо свести с кем-либо счеты, то делайте это на улице. Что же касается вас, Жасент, я надеюсь, что услышанное только что мною – клевета! Мы дорожим моральными качествами наших медсестер. Такая сцена неприлична.

– Мне жаль, матушка, – прошептала Жасент. – Я прошу у вас прощения. Мадемуазель Ганье обвиняет меня безосновательно. Я не знаю, по какой причине.

– Лицемерка! – закричала Эльфин. – Мое обвинение не беспочвенно. Мы с братом завтракали с моим крестным, доктором Госленом, и он поведал нам о вашем бахвальстве и, что еще хуже, – о ваших досужих вымыслах!

Чтобы не усугублять скандал, спровоцированный посетительницей, Жасент поспешно вышла. Матушка-настоятельница придирчиво посмотрела на шумную привлекательную блондинку, отметив при этом, что речь ее тем не менее отличается грамотностью.

– Итак, вы – мадемуазель Ганье? – очень тихо спросила она.

– Да, и я не отважилась бы вести себя подобным образом, сестра, если бы мое сердце не было разбито. Мужчина, завоеванием которого хвасталась Жасент Клутье, – не кто иной, как мой жених. Мы должны пожениться в июле, – соврала она, не колеблясь ни секунды. – Когда я узнала правду, то от возмущения просто не смогла сдержать себя. Мой отец делает значительные пожертвования в вашу больницу. Мы честные люди, добрые католики. Простите меня, я пойду. Мне жаль.

Эльфин скорчила обиженную гримасу, развернулась и бросилась на улицу. Она, конечно, преувеличивала свою душевную боль, хотя действительно страдала. Разрывая отношения с ней в субботу, Пьер вел себя демонстративно и решительно. Он ни разу не сказал о том, что любит ее, выставляя, словно щит, свою неизменную страсть к Жасент. Но когда доктор Гослен в порыве ревности и обиды повторил слова прекрасной медсестры, отверженная любовница решила навредить своей сопернице.

Ее вторжение в больницу было тщательно продумано, и этому поспособствовали указания доктора.

– Вы еще здесь? – рявкнула Эльфин поджидавшей ее на улице Жасент.

– Мне, в отличие от вас, не нужны свидетели для сведения счетов, – ответила медсестра. – Вы сделали это умышленно! Теперь матушка-настоятельница перестанет мне доверять, да и другие сестры тоже!

– Вам нужно было всего лишь держать язык за зубами! Но вы, наверное, забавлялись, зная, что раните доктора Гослена! А он-то надеялся на вас жениться. Знаете, кто вы? Карьеристка! Мой брат тоже попал в ваши сети.

– Если бы я была, как вы выражаетесь, карьеристкой, то предпочла бы выйти замуж за Валласа Ганье, а не за Пьера Дебьена. Однако, нравится вам это или нет, я все еще люблю Пьера. Мы смогли вновь обрести друг друга, и я не совершу ту же ошибку дважды. На этот раз я стану его женой, и мы поженимся сразу, как это станет возможным.

Ошеломленная Эльфин не знала, что ответить. Она охотно бы влепила Жасент пощечину. Девушка казалась ей в равной мере и привлекательной, и чувственной; ее волнистые красивые волосы эффектно развевались на ветру под маленькой черной шляпкой, которая хорошо сочеталась с длинной приталенной курткой темно-серого цвета.

– Я вам не верю! – завизжала она. – Если Пьер подтвердит ваши слова, я приму меры.

– Какие меры?

– Меры, чтобы как можно быстрее убрать вас с моей дороги. К слову, в субботу, после вашего отъезда, я осталась дома у своего жениха. Я утешила его, и он по достоинству оценил мои таланты в этой области. Он не может устоять передо мной!

Жасент была шокирована, но ей удалось не попасться в это ловушку. Она бросила на знатную мещанку полный презрения взгляд, а затем спокойно произнесла:

– В субботу вы были вместе, но меня это заботить не должно. Отныне с этим покончено, мадемуазель Ганье. Вчерашний вечер Пьер провел у меня, и завтра мы увидимся снова. До свидания!

С этими словами она быстро зашагала прочь, почти физически ощущая, что если бы Эльфин была вооружена, то вполне могла бы выстрелить Жасент в спину: настолько убийственным был взгляд, которым та ее провожала.

Сен-Прим, дом семьи Дрюжон, четверг, 31 мая, 1928, утро

Фердинанд Лавиолетт только что постучал в дверь своих соседей, Франка и Рене: он принес им яйца. Старик чувствовал потребность выйти из своих четырех стен, увидеть свежие лица, а не постоянно наблюдать изможденное горем лицо своей дочери Альберты или насупленную физиономию своего зятя Шамплена, который не переставал вынашивать смутные планы мести за свою злосчастную судьбу.