Текст книги "Скандал у озера [litres]"

Автор книги: Мари-Бернадетт Дюпюи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 36 страниц)

Сен-Прим, ферма Клутье, тот же день, вечер

Сидони следила за тем, как варится суп из желтого горошка – любимое блюдо Лорика. Из стоящей на печке чугунной эмалированной кастрюли исходил приятный аромат – смесь тимьяна, сельдерея и лука. В печи потрескивал огонь. Ощущение этого тепла, сражающегося с чрезмерной влажностью, возвращало Сидони в повседневность.

– Так хорошо оказаться дома, правда, мама? – спросила она, бросая тревожный взгляд на сидящую за столом Альберту.

– Твой дедушка, должно быть, сейчас чувствует себя таким одиноким! – ответила мать.

– Я зашла к нему по дороге из универсама. Дедуля сказал, что ужинает у соседей, французов. Они действительно очень славные люди. Мама, как думаешь: может, лучше зажарить мясо целым куском, вместо того чтобы порезать его на кусочки и поставить вариться с горохом?

– Сидони, хватит лукавить! Спасибо тебе за все твои усилия. Ты помыла полы во всем доме, принесла и украсила дом лилиями, но ты же прекрасно видишь, как обстоят дела!

Альберта перебирала четки; бусинки цвета слоновой кости резко контрастировали с темным деревом стола. На ней было черное платье, волосы были уложены в пучок на затылке.

– Наша семья распалась под натиском сокрушительной бури, гораздо худшей, чем все природные ураганы. Эмма покоится на кладбище. Вы с Лориком узнали правду о вашем отце и о нашем с ним браке. Жасент дорого заплатила за то, при каких обстоятельствах появилась на свет. Не будет больше ни торжественных семейных ужинов, ни песен в праздничные дни.

Сидони вытерла руки, накрыла кастрюлю крышкой и присела напротив матери. Она чувствовала себя достаточно взрослой для того, чтобы серьезно поговорить о постигшей их катастрофе.

– Мама, будь откровенной. Если ты так ненавидела папу, то зачем все это время жила с ним, спала с ним в одной постели? Как появились на свет брат, я, Эмма и те малыши, которых ты потеряла, едва они родились?

– Все дело в смирении, Сидони, и в принятии судьбы. Шамплен любил меня: в этом я никогда не сомневалась. Он часто молил меня о прощении. И я терпела его. Так было в первые годы нашего брака. С течением времени он все больше стал проявлять жестокость, и я начала его бояться. Его злоба была направлена не на меня – на вас. Боже мой, с того дня, когда он ударил Жасент и она рассекла себе лоб, у меня появилась мечта уехать с вами, с моими детьми, как можно дальше от гнева этого человека.

– Но сегодня он не осмелился ожесточиться против тебя, несмотря на все то, что ты ему сказала!

– Ему было стыдно, очень стыдно! Я вывела его на чистую воду у вас на глазах. Я уничтожила взлелеянный им образ добропорядочного человека, которого ни в чем нельзя упрекнуть.

По щекам Альберты текли слезы. Сидони вынула из кармана своего передника носовой платок и вытерла их.

– Ты вела себя очень храбро, мама! Умоляю тебя: возможно, нам и нужно лукавить, чтобы стойко держаться вместе, продолжая жить дальше. Будет ненормально, если папа годами станет ютиться в сарае. Лорик, конечно, отнес ему раскладушку и спиртовку, но что скажут люди? Что скажет кюре?

– Я подумаю об этом, доченька. Ты права: нужно соблюсти внешние приличия… Если бы ты ночевала в своей мастерской, я могла бы занять твою комнату. Но позже, не сегодня и не завтра.

– Послушай! По дороге едет машина! – вскрикнула Сидони, вскакивая со стула. – Господи, эти люди увязнут! Вода спала, но повсюду столько грязи!

Она выглянула в окно. Как она и предполагала, автомобиль остановился примерно в тридцати метрах от фермы, и задние колеса, погрязнув в пористой почве, буксовали. Из черной машины вышла какая-то женщина, следом за ней показался водитель.

– Это Жасент и Пьер Дебьен. Мама, что мы ей скажем? Как объяснить, почему папа не вправе заходить к нам в дом?

– Иди к ней! Не бойся, Сидони.

Тем временем Лорик уже бросился на помощь Пьеру. Изучив ситуацию с фордом друга, он воскликнул:

– Садись за руль, я тебя подтолкну. Отойди, Жасент, а то запачкаешь юбку.

– Лучше я позову папу, он, наверное, где-то здесь, – предположила Жасент.

– Нет, не стоит его беспокоить, – отрезал брат с излишней поспешностью. – Подожди нас возле сарая. Тебе стоило нас предупредить о приезде!

– Я не смогла: телефонные линии еще не починили. К тому же я вам говорила, что приеду в воскресенье…

Жасент вошла во двор фермы, успокоенная тем, что увидела, как приветливо светятся окна, а из трубы поднимается струйка дыма. Вышла Сидони, в сером платье и синем переднике; ее волосы были заплетены в косичку. Она сбежала по скользким ступенькам, бросилась к сестре и порывисто ее обняла.

– Как мне тебя не хватало, Жасент. Я так рада, что ты здесь! – прошептала она ей на ухо. – Я должна тебя предупредить: мама нашла Эммино письмо. Я уж подумала, что она окончательно утратит рассудок, но нет. Она была так разъярена, она ужасно разозлилась на папу. И запретила ему переступать порог дома. Он проведет вечер и ночь в сарае.

– Ты не шутишь?

– Нет. Мне пришлось рассказать маме все, что знала.

– Мне стало легче, оттого что она наконец в курсе. Так будет лучше. Боже, как она, наверное, страдает! Мне не терпится ее поцеловать. Сидо, я уволилась из больницы. В Сен-Прим, домой, я вернулась насовсем. Идем, я все расскажу тебе вечером, не сейчас. Как думаешь: я могу пригласить Пьера на ужин, несмотря на то что произошло с папой?

Сидони удивилась, однако, очарованная прекрасным лицом и нежным взглядом голубых глаз старшей сестры, уступила.

– Конечно! Есть гороховый суп. И все-таки предупреди его, скажи, что родители серьезно поссорились.

* * *

Альберта встретила Пьера очень тепло. В ее глазах он все еще был подростком, который остался без матери. Она всегда хранила для него кусочек пирога на случай, если он зайдет в гости. Ободренный присутствием лучшего друга, Лорик забыл, что он должен присматривать за отцом, покорность и подавленность которого его тревожили. Однако Сидони, разделяющая опасения брата, три раза отправлялась в сарай, под предлогом того чтобы отнести отцу миску супа, хлеб и пуховое одеяло.

– Не бойся, дочка, – сказал ей Шамплен, вытягиваясь на своей импровизированной постели. – Я не собираюсь вешаться. В семье не будет двух самоубийств. Альберта молчала на протяжении двадцати трех лет; у нее есть право на месть. Завтра я приведу наших овец – скоро время их стричь. Я на своей земле, и неважно, где я сплю.

Сидони поцеловала отца в лоб. Она не могла выказать по отношению к нему холодность или презрение. От самого рождения до этого жуткого мая 1928 года этот человек оберегал ее от всех неприятностей.

Было уже полдесятого, когда Пьер откланялся. Жасент проводила его до машины. Оба подняли головы к темно-голубому небу, усеянному звездами.

– Как красиво! – воскликнула Жасент в восхищении. – Почти нет туч. Смотри: там, на востоке, только что взошла луна. Завтра она будет полной. Неудивительно, что поднялся северо-западный ветер и прогнал плохую погоду! Словно перевернулась страница.

Вместо ответа Пьер обнял ее и поцеловал в губы, прежде чем тихо произнести:

– Я сдержу свое обещание: я отвезу тебя в Сен-Жером, как только ты пожелаешь. Можешь писать моему отцу, в Сен-Фелисьен.

– Спасибо. У меня нет выбора: я должна понять, что произошло. Иначе я никогда не осмелюсь быть счастливой, по-настоящему счастливой.

По пути из Роберваля на ферму Жасент рассказала Пьеру о горничной доктора Мюррея, конфиденциальные признания которой подтверждали ее подозрения насчет доктора. Пьер в свою очередь рассказал Жасент о непрошеном визите Люсьена Ганье, надеясь доказать ей, что блондинка Эльфин окончательно ушла из его жизни.

После отъезда Пьера в доме Клутье начался довольно необычный вечер, сопровождаемый потрескиванием поленьев в печке и разговорами полушепотом. Спать никто не ложился. Лица у всех были бледными из-за огромного напряжения, вызванного каждым сказанным словом или малейшим откровением.

Альберта стойко выслушала рассказ Жасент. Одни слова приводили мать в трепет, другие вызывали негодование. Временами она подносила руку к сердцу, словно для того, чтобы защитить и успокоить его. Сидони и Лорик испытывали те же чувства, особенно когда рассказ Жасент дошел до истории с красивым доктором из Сен-Жерома. Никто из них и не подумал подсчитать, сколько раз за этот вечер в комнате прозвучало Эммино имя, однако постепенно покойная словно заняла свое место за семейным столом. Ее очаровательное личико постоянно стояло перед глазами всех членов семьи Клутье, а ее звонкий смех и тоненький голосок эхом отдавались у них в ушах. Они больше не воспринимали ее как погребенное тело, как узницу своего гроба: она превратилась для них в возвышенный образ, душа которого резвилась на воде озера и в тени двора.

– Это я виновата, в первую очередь вина на мне, – заявила Сидони, после того как часы на колокольне Сен-Прима пробили полночь. – Мама, я хотела уберечь тебя от тревог и печалей, поэтому скрывала от тебя все Эммины выходки. Она с пятнадцати лет не выносила, когда в чем-то ограничивали ее свободу. Я устраивала все так, чтобы она могла потихоньку ходить на танцы или встречаться в деревне с понравившимся парнем.

– Я не была слепой, – призналась Альберта. – Я догадывалась о том, что моя славная бабочка не боялась обжечь себе крылышки. На мне тоже лежит вина, Сидони. Я закрыла глаза на ее непослушание, жажду развлечений и удовольствий… возможно, потому что мое детство и юность были слишком печальными…

В это мгновение Жасент почувствовала на себе неотрывный взгляд матери, полный сожаления и угрызений совести. Она редко удостаивалась такого взгляда, поэтому от него ее проняла внутренняя дрожь.

– Дай мне руку, детка, дорогая, – вздохнула Альберта. – Ты оказалась достаточно смелой, достаточно решительной в своем стремлении узнать правду о смерти Эммы. Сегодня я вскрыла наконец тот нарыв, который причинял мне столько боли и который не давал мне доказать тебе свою материнскую любовь. Теперь все кончено, наконец у меня открылись глаза, моя красавица Жасент, и теперь я смогу искренне дарить тебе свою любовь и ласку. Хорошо, что ты приехала в Сен-Прим и продолжишь работать здесь. Я очень этому рада.

– Но, мама, почему ты так говоришь?

– Сидони и Лорик понимают меня. Ты должна принять то, что я сейчас тебе расскажу, принять и не страдать от этого. Мы и так достаточно настрадались. Деточка, я взвалила на тебя ношу, которую ты не должна была нести.

Дрожа и заливаясь слезами, Альберта поведала старшей дочери постыдный секрет ее рождения, но рассказ ее был довольно сдержан, без бурных эмоций и горестных рыданий.

– Ах! Так вот в чем дело! – просто сказала девушка, когда мать закончила.

Настало длительное молчание; их пальцы переплелись в выражении взаимопонимания их общих тревог.

– Больше всего мне жаль тебя, – добавила Жасент. – Мама, тебе стоило рассказать мне об этом гораздо раньше. Я часто задавалась вопросом, что со мной не так, почему меня наказывают и отчитывают чаще, чем брата и сестер. Папа повел себя очень плохо, с этим я согласна, но ты должна была сопротивляться, пожаловаться его или своим родителям! Почему ты подчинилась нелепым условностям?

– Возможно, я считала себя виноватой в том, что у меня было новое платье, что я смеялась громче и танцевала больше других девушек, – призналась мать. – К тому же, хоть и против своей воли, я предала мужчину, которого мечтала видеть своим женихом. Я чувствовала себя запятнанной, недостойной его. И предпочла выйти замуж за Шамплена.

– Бедная моя мама, это ужасно! – воскликнула Сидони.

– Тебе не стоило приносить себя в жертву! – согласился Лорик. – А я так уважал отца! Сегодня он упал со своего пьедестала.

В католической семье, где скромность не позволяла откровенничать, редко можно было услышать подобного рода признания. Но у Жасент на душе стало легче – ей претило повиновение законам нравственности, которые часто оказывались лицемерными. Она единственная из семьи жила далеко от Сен-Прима, и годы обучения на медсестру вовлекли ее в суматоху большого города – Монреаля, где ей волей судьбы пришлось столкнуться с человеческой бедностью и людьми всех существующих социальных классов. Тому периоду она была обязана широтой своих взглядов и способностью современно мыслить.

– Тебе следовало бы простить папу, если сможешь, – сказала Жасент ко всеобщему изумлению, – несмотря на то что его тогдашнее поведение вызывает в тебе, как и во мне, негодование. Благодаря его упорному труду никто из нас никогда не ощущал недостатка в чем-либо. Все эти годы он был твоим спутником. И если он заставил нас пообещать скрыть от тебя самоубийство Эммы, то наверняка лишь с целью пощадить тебя, чтобы ты сохранила в сердце совершенный образ нашей сестренки.

– Дело точно в этом, мама, – поддержала ее Сидони. – И мы втроем были с ним согласны.

– Вы ошибаетесь, дети мои, – твердо сказала Альберта. – Шамплен нашел в гибели Эммы возможность заявить виновникам наводнений о своем неприятии их политики. Суицид по причине стыда или любовного разочарования не вызвал бы у прессы особого интереса. Позавчера в кафе ваш отец встретился с журналистом из Квебека. Он предоставил ему фотографию Эммы, а также выплеснул на него всю свою обиду, всю боль, оттого что свою драгоценную землю он видит опустошенной наводнениями. Он думает только об этом – о том, что не сможет засеять поля, что луга дадут меньше сена. Господи, почему Эмма не пришла поговорить со мной, только со мной одной? Я смогла бы ей так или иначе помочь. Она была бы жива. Господи, святая Дева Мария, сделайте чудо, верните мне мой цветочек, мой лучик солнца!

На глазах у притихших детей мать резко поднялась и в молитвенном жесте сложила руки у губ. Она вздрагивала от рыданий, в позе античной плакальщицы прислонившись лбом к висящему на стене распятию.

– Давайте ложиться, – сказал Лорик. – Мне завтра рано вставать. Мама, пойдем наверх. Как бы там ни было, это несчастье чему-то нас научило. В нашей семье нет больше места ни секретам, ни лжи.

Жасент, измученная наплывом эмоций, опустила голову под выразительным взглядом Сидони. Брат ошибался: он, как и родители, не знал о том, что на протяжении нескольких месяцев Пьер был близок с Эммой.

«Пьер, которого я люблю всем своим существом, Пьер, который станет моим мужем! Боже, будь милостив, прости меня, прости!» Полуприкрыв веки, Жасент с упоением молилась про себя. Сидони понимающе погладила Жасент по волосам и щеке.

– Никому не нужно об этом знать, – прошептала она ей на ухо. – Возможно, вчера я подумала бы по-другому, но ты имеешь право на счастье, Жасент, и твое счастье – Пьер. Я видела, как он на тебя смотрит. Ты – единственная женщина, которая имеет для него значение.

– Сидо, дорогая, спасибо тебе, спасибо! Благодаря тебе меня больше ничто не страшит.

Сен-Прим, ферма Клутье, воскресенье, 3 июня, 1928, утро

Было шесть часов утра. Пурпурно-золотой огненный шар отражался в спокойных водах озера. Бледно-голубое небо было усеяно лиловыми тучами, окаймленными ослепительным светом.

Альберта и ее дочери любовались роскошным рассветом, подаренным прекрасным весенним утром. На крыше курятника пел соседский петух; со стороны деревни лаяли собаки. Вскоре в ответ на этот хорошо знакомый им концерт послышались блеяние и стук крошечных копыт по дороге.

Отара Клутье возвращалась домой. Впереди всех, позвякивая цепочкой с бубенцами, семенил баран. За ним поспевали овцы, тоненько повизгивающие ягнята и родившиеся в прошлом году барашки. Свежий воздух был пропитан резким запахом их шерстного пота. Старый Звонок издал радостное ржание, словно обрадовавшись возвращению своих товарищей. Привычная жизнь вступала в свои права. При теплой солнечной погоде трава отрастет, а деревья вновь наденут летнюю листву.

– Мама, не плачь, – взмолилась Сидони. – Время залечит наши раны. Смотри, Лорик машет нам!

Мать помахала сыну в ответ. Однако она не сводила взгляда с высокого силуэта супруга, шедшего за отарой с низко опущенной головой, словно кающийся грешник. Глухая ненависть, которую она старательно культивировала в себе со времени их вынужденной женитьбы, ушла куда-то вглубь, ослабленная проведенной в молитвах ночью и приносящими освобождение слезами.

Альберта знала, что однажды Жасент выйдет замуж за Пьера Дебьена, что пара подарит ей внуков, которых она будет любить. Когда Лорик и Сидони в свою очередь найдут свою судьбу, им удастся разорвать ту особую связь, которая бывает только у близнецов, и тогда другие внуки, не менее любимые, будут резвиться во дворе фермы и на ближайшем пляже. Шамплен поступил низко, но все потому, что, сгорая от желания, сходил с ума от любви к ней. Мужчина, которого она хотела видеть своим мужем, погиб в Вердене, добровольно участвуя в ужасной мировой войне, которая закончилась десятью годами ранее.

– Жасент, – вздохнула Альберта, – пойди к отцу, скажи ему, чтобы приходил к нам пить кофе. Ты права: зачем выгонять из дома верного спутника жизни?

Дочь сразу же побежала к отцу. Она думала о том, что злобный монстр из древних легенд уже уснул на дне большого озера и что теперь он на многие десятилетия оставит в покое несчастных людей, обитающих на берегах его владений.

Сен-Прим, заброшенный дом, тот же день, после обеда

Сидони с Жасент критично рассматривали заброшенное обветшалое строение, возвышающееся между ухоженным жилищем Дрюжонов и домом их дедушки. Вдоль забора, находящегося в плачевном состоянии, со стороны дома росли кусты шиповника.

– В тот день, когда мне в голову пришла эта идея, я не решилась одна сюда зайти, – объяснила Сидони. – Но вдвоем мы можем это сделать. Никто нас не осудит.

– Если мы решим его снять, то в первую очередь нам нужно найти хозяина, – ответила ей сестра. – Сидо, не злись, но я считаю, что мама нуждается в том, чтобы мы несколько месяцев пожили с ней под одной крышей.

– Но ведь ты решила устроиться медсестрой в Сен-Приме из-за смерти Эммы! Мы будем недалеко от дома. Ничто не мешает нам ужинать на ферме и оставаться там на ночь после того, как день мы проведем здесь.

– Ты кое о чем забываешь. Люди, которым понадобятся мои услуги, должны привыкнуть к тому, что я нахожусь в одном и том же месте, днем и ночью. Они будут недовольны, если им придется идти на ферму, особенно посреди зимы. Ладно, пойдем.

Сестры пересекли сад и устремились к покрытому широким навесом крыльцу типичной в их регионе постройки. Открыв дверь, Сидони первой направилась к широкой прихожей. На полу лежали слой пыли и обрывки палой листвы. В расположении комнат не было ничего оригинального. По правую от сестер сторону – большая кухня, которая, должно быть, служила и столовой; по левую – столь же просторная гостиная. В спертом воздухе отдавало влагой и плесенью.

– Здесь сохранилась мебель, – удивленно прошептала Жасент. – Если привести тут все в порядок и проветривать помещение в течение недели, мы могли бы очень скоро здесь обосноваться. У нас будет достаточно места.

– Да, из гостиной я сделала бы ателье. Там уже висит большое зеркало, которое прекрасно послужит для примерок.

– А меня вполне устроит кухня. Я установлю ширму, чтобы отгородить смотровой стол. Но я бы перекрасила здесь все в белый и желтый цвета.

У сестер оставалось довольно смутное воспоминание о тех, кто здесь жил, еще с того времени, как они занимались в школе при женской обители Сен-Прима. Альберта запрещала им шататься по деревне: что по пути в школу, что обратно. Четверо детей Клутье навещали бабушку с дедушкой только по воскресеньям, после мессы. Дети ужинали на улице Лаберж, и их гораздо больше интересовал торт со сливочным кремом, чем соседи.

– А теперь давай поднимемся! – воскликнула Сидони, обрадованная тем, что Жасент воодушевилась ее идеей.

Они обошли четыре комнаты, где были оставлены детские кроватки с решетками, шкафы и комоды с мраморной поверхностью. На окнах висели изорванные в клочья остатки посеревших штор. Часть лестничной площадки занимал туалет.

Не в силах устоять перед любопытством, сестры направились на чердак, к которому вела узкая крутая лестница. Маленькое окошко оставалось открытым, и пол, столь же грязный, как и на первом этаже, был весь пропитан водой.

– Отсюда открывается хороший вид на озеро и нашу ферму, а еще на ферму Тибо, – заметила Жасент.

– Да, забираясь сюда, мы могли бы руками приветствовать маму, когда она будет выходить на крыльцо, – согласилась Сидони. – Так что ты об этом думаешь, сестренка?

– Это место идеально подходит! Пойдем, нужно расспросить дедушку. Он наверняка знает, к кому нам следует обратиться.