Текст книги "Кто я для тебя? (СИ)"

Автор книги: Марго Белицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

– Попридержи язык! – В интонациях Франциска больше не было обычной мягкости, он хлестал словами, точно бичом. – Вы тоже не поддержали мое прошлое наступление! А я не собираюсь посылать своих людей на смерть, пока вы с Родерихом беспрепятственно захватываете земли Байльшмидта и спокойной делите между собой. Вы хоть раз видели, как сражаются его солдаты? Это просто монстры! Не знаю, что сделал с ними этот ненормальный, но они наступают и наступают, как загипнотизированные. Палишь по ним из всех орудий, а они всю прут и прут! Настоящие живые стены. Мурашки по коже…

– Да видел я пруссаков, – небрежно бросил Иван. – Обычные солдаты, ничего особенного…

– Кто бы говорил! – ярился Франциск. – Сам-то… Вы с Байльшмидтом одного поля ягоды – да сумасшедших. Только тебе с ним и драться!

– Успокойтесь, господа! – Родерих поспешил вмешаться. – Нам необходимо выработать новую стратегию, спорами делу не поможешь…

Но, противореча сам себе, он вновь принялся предъявлять претензии союзникам…

Эржебет распрямилась и отошла от стены, услышав достаточно.

Как и следовало ожидать: союз врагов Гилберта был непрочным. Родерих не доверял Ивану, всегда с интересом поглядывавшему на Балканы, которые австрийцы привыкли считать своими, а Франциску – тем более. Из-за своей подозрительности они и не смогли развить успех. Эржебет облегченно вздохнула – пока что Гилберт был в относительной безопасности. Удача наконец-то улыбнулась ему, но все же его положение оставалось тяжелым, а столько поражений подряд наверняка подорвали его дух. Эржебет понимала, как ему сейчас тяжело, ведь несмотря на всю свою самоуверенность и браваду, Гилберт был не железным.

«Я должна увидеть его, – твердо решила Эржебет. – Поддержать, помочь. У него ведь нет никого, кроме меня, никто не знает его так хорошо, как я».

Она даже не сомневалась, что гордый Гилберт будет страдать в одиночестве, отвергая любые попытки помочь, даже от своего короля, с которым замечательно сдружился. Поэтому она должна быть рядом, может, хоть ей, старому другу, удастся хоть чем-то помочь.

Эржебет понимала, что это опасно, что если Родерих узнает, ей несдобровать, но ничего не могла поделать.

«Он слишком занят грызней с союзниками, так что, может быть, и не заметит моего отсутствия. А я быстро вернусь».

Эржебет нашла Аличе и велела той передать Родериху, что она себя плохо чувствует. Затем заперла свою комнату изнутри и выбралась через окно на улицу, благо ее новые, более подобающие экономке поместья апартаменты находились на первом этаже. Она не стала брать коня в конюшне, побоявшись, что его сразу схватятся. Пешком Эржебет дошла до ближайшей к усадьбе деревни, купила там лошадь и направилась в Берлин. На дорогах охваченной войной Европы сейчас было опасно, можно было легко напороться на шайку дезертиров или разъезд чей-нибудь армии. Эржебет захватила с собой верную саблю, два пистолета и посочувствовала бы тем, кто посмел встать у нее на пути, будь то хоть сам черт. Но до Берлина она добралась без приключений, легко проскользнула мимо расставленных то тут, то там часовых и в сумерках въехала на пустынные улицы. Казалось, город вымер, почти ни в одном доме не горел свет, всю дорогу до дворца Эржебет не встретился ни один прохожий. Да и сама резиденция Гилберта выглядела покинутой, когда Эржебет привычно вошла через потайной ход и направилась по знакомым коридорам в сторону комнаты Гилберта, ей на пути не попалось ни одного лакея.

«Всех перевели в надежное место. Кое-кто, может быть, просто сбежал. Жалкие трусы».

Царящая в коридорах тишина пугала, навевала панические мысли.

«Вдруг… Гилберт погиб, но это сумели скрыть. И теперь где-то здесь остывает его тело».

Эржебет затрясла головой, отгоняя прочь жуткие видения. И тут дорогу ей преградил слуга в потрепанной ливрее.

– Кто? Куда идешь? – Он подозрительно взглянул на нее, покрепче сжал в руке канделябр, похоже, собираясь в случае чего использовать его, как оружие.

Эржебет узнала лакея, он был одним из старых слуг Гилберта и знал ее в лицо, поэтому поспешила откинуть капюшон.

– Я хочу видеть господина Пруссию, – объявила Эржебет.

– Госпожа Венгрия. – Слуга склонился в почтительном поклоне. – Простите мою грубость, но боюсь, сейчас не лучшее время для визитов. Господин никого не принимает…

– Меня примет, – с нажимом произнесла Эржебет. – Я проехала столько лиг не для того, чтобы услышать такое… Доложи!

– Как прикажите. Прошу следуйте за мной.

Слуга проводил ее до покоев Гилберта.

– Подождите здесь, я сообщу господину. – С этими словами он скрылся за дверью, а Эржебет привалилась к стене и тяжело вздохнула…

И вот она уже несколько минут стояла так, то нервно теребя край плаща, то отстукивая носком марш.

«Да что же он так долго? Надо было наплевать на вежливость и войти самой».

– Полагаю, госпожа Венгрия?

Эржебет вздрогнула, едва не подпрыгнув на месте, и резко обернулась на голос. Перед ней стоял пожилой мужчина в поношенном камзоле, покрытом пятнами от табака. Но несмотря на избороздившие лицо морщины и сгорбленную спину, взгляд его голубых глаз был удивительно ясным, цепким. Эржебет показалось, что она уже где-то видела этого человека, а затем в памяти всплыл портрет в кабинете Марии Терезии. Правда там этот мужчина выглядел гораздо моложе, но вот взгляд был точно такой же.

Перед ней стоял прославившийся на всю Европу король Пруссии Фридрих.

– Ваше Величество. – Эржебет присела в реверансе, годы жизни с Родерихом научили ее соблюдать этикет. – Для меня честь познакомиться с вами.

– Боюсь, это я должен сказать. – Фридрих галантно поцеловал ей руку. – Я много слышал о вас и счастлив встретиться лично. Вы приехали к Гилберту?

Он скорее не спрашивал, а утверждал, и Эржебет кивнула, понимая, что отрицать очевидное бесполезно.

– Это личный визит, – осторожно заметила она, раздумывая, сколько Фридрих знает о ее отношения с Гилбертом. – Я здесь не как вассал Австрии и ваш официальный враг.

– Я понял. – Король улыбнулся. – И это замечательно, что вы приехали. Я волнуюсь за Гилберта, поражения сломали его. Он уже третий день не выходит из комнаты и не желает со мной говорить…

Она на мгновение замолчал, пытливо взглянув на Эржебет.

– Думаю, вы единственная, кто может ему помочь. Пожалуйста, госпожа Венгрия, верните его.

И король низко поклонился ей.

Эржебет совершенно растерялась, не зная, что ему ответить.

– Я сделаю все, что в моих силах, – наконец произнесла она.

– Благодарю. – Фридрих снова запечатлел на тыльной стороне ладони Эржебет поцелуй, затем ушел.

Через несколько минут вернулся слуга.

– Господин Пруссия просил передать, что он не желает никого видеть…

– Мне плевать, что там желает его Великолепие! – рыкнула Эржебет.

Она шагнула было к двери, но слуга преградил ей путь.

– Госпожа, постойте! Куда вы? – панически закричал он. – Смилуйтесь! Если я нарушу приказ господина, он убьет меня…

– А если ты меня не пропустишь, то тебя убью я, – пообещала Эржебет. – И эта смерть будет в сто раз мучительнее и медленнее любой, какую сможет выдумать твой хозяин! С дороги!

Эржебет была в бешенстве: она так волновалась за Гилберта, приехала к нему, забыв об осторожности, а он, видите ли, не желает никого принимать!

Напугав лакея до дрожи в коленках, Эржебет оттеснила его и решительно распахнула створки. Стремительно прошла по знакомому коридору до покоев Гилберта и открыла еще одну дверь.

В лицо пахнуло затхлостью. В комнате стоял жуткий запах кислого вина, смешанный с запахом пота, дыма и крови.

«Сколько же здесь не проветривали?!» – поморщилась Эржебет.

Тяжелые портьеры на окнах были плотно задернуты, и по комнате расползался липкий, чернильно-черный мрак. Слабый огонь в камине у дальней стены давно уже оставил попытки рассеять темноту, он освещал лишь полулежащего в глубоком кресле Гилберта. Когда Эржебет вошла, он как раз приложился к бутылке, которую сжимал в одной руке, и пил медленными, размеренными глотками.

Едва Эржебет сделала первый шаг в комнату, Гилберт опустил бутылку, небрежно вытер рот краем манжета и посмотрел на гостью в упор. Эржебет сразу же заметила, как он осунулся: заросшие щетиной впалые щеки, мешки под глазами, болезненно заострившиеся черты лица – Гилберт казался лишь жалкой тенью былого себя. Призраком Великого Пруссии. Но больше всего Эржебет поразили и напугали его глаза, абсолютно пустые, ничего не выражающие. Она так привыкла видеть в них постоянную смену эмоций: огоньки веселья, пламя гнева, всполохи ненависти, тепло костра. А теперь кто-то словно залил все водой, вытащил из Гилберта душу, и на Эржебет его глазами смотрела пустота.

– Уходи, – глухо произнес Гилберт ничего не выражающим голосом.

– Нет! – почти взвизгнула Эржебет, отвечая даже не ему, а своим страшным мыслям.

Она захлопнула дверь, быстро прошла к окну, со злостью дернула в стороны портьеры и распахнула ставни, впуская в комнату свежий вечерний воздух.

– Я не оставлю тебя одного в таком состоянии, – заявила Эржебет, поворачиваясь к Гилберту.

Сейчас она смогла разглядеть его получше и увидела, что его левое предплечье замотано какой-то грязной тряпкой. Подойдя ближе, Эржебет поняла, что это вовсе не грязь, а спекшаяся кровь.

– Да ты ранен! – она бросилась к нему, но Гилберт грубо оттолкнул ее протянутые руки.

– Отвали, – зло буркнул он. – Это всего лишь царапина…

– Ага, как же! Вон сколько крови! Когда ты последний раз менял повязку? Наверняка как замотался во время боя наспех, так потом и оставил! – напирала Эржебет, беспокойство за него мешалось в ней с яростью. – Дурная башка! А если будет заражение?! Так и без руки можно остаться!

– Заживет, как на собаке, – заплетающимся языком протянул Гилберт и едко улыбнулся. – Бешеной собаке… Вали отсюда! Мне не нужна твоя дерьмовая забота!

Гилберт вдруг перешел на крик, замахнулся рукой, явно собираясь швырнуть в Эржебет бутылкой. Она успела перехватить его запястье, с силой сжала, отбирая импровизированное оружие.

– Никуда я не уйду! – упрямо заявила Эржебет. – Я не брошу тебя в таком состоянии…

«Сейчас, когда все ополчились против тебя… Когда ты едва не погиб… Не брошу…»

Она резко замолчала, развернулась и, нарочито громко топая, прошла к двери.

В коридоре нервно переминался с ноги на ногу лакей.

– Принеси таз с теплой водой, чистые полотенца и бинты, – распорядилась Эржебет. – Живо!

Слуга испуганно икнул, поклонился и стремглав бросился прочь, а Эржебет вернулась к Гилберту. Он, казалось, слегка подрастерял свой боевой пыл, сгорбился, опустил голову на сцепленные руки и молчал. Гилберт выглядел таким подавленным, измученным, словно война выпила из него всю жизнь. Эржебет хотелось обнять его крепко-крепко, прижать к себе и позволить выплакать у нее на груди всю свою боль. Но, конечно же, Гилберт никогда не заплачет, он скорее бросится под прицел вражеских пушек, чем покажет кому-нибудь свою слабость. Даже ей. А Эржебет так хотела помочь ему. Сейчас она не думала о сложностях их отношений, она просто видела, что ее любимому мужчине плохо и пыталась сделать для него все, что возможно.

Она подошла к нему, осторожно погладила по плечу. Гилберт поднял голову, в его глазах застыла мука.

– Уходи, – вдруг вновь сдавленно произнес он. – Я жалкий… ты не должна… видеть… только не ты… уходи…

Но, противореча своим словам, он вдруг обнял Эржебет за талию, притянул ближе к себе, уткнулся носом ей в живот.

– Они погибли… Вся армия… Сорок тысяч… Из-за меня… – сбивчиво бормотал Гилберт. – Если бы не чудо, о котором все время талдычит Фриц, Берлин бы взяли… Все было бы кончено… Я был бы мертв… Мой народ… Столько погибших… Это моя вина… Я всего лишь хотел стать сильнее… Хотел, чтобы меня уважали… Чтобы мои люди с гордостью говорили, что родились в Пруссии…

Он крепче стиснул талию Эржебет, и она скорее почувствовала, чем услышала слабый полувсхлип-полувздох. Эржебет прекрасно понимала, что сейчас чувствует Гилберт, ей и самой довелось пережить сокрушительное поражение, но тогда никого не оказалось рядом, чтобы ее поддержать. Поэтому сейчас она не собиралась оставлять Гилберта одного.

Эржебет погрузила пальцы в его жесткие волосы, мягко погладила.

– Ты ни в чем не виноват, – ласково шепнула она. – Ты ведь старался ради своего народа. И ты так много сделал! Мало кто смог бы противостоять трем сильнейшим державам Европы так долго и успешно…

В ответ прозвучал горький смешок.

– Успешно, да?

В этот момент в дверь робко поскреблись, Эржебет осторожно высвободилась из судорожной хватки Гилберта и пошла открывать. На пороге стоял слуга, принесший все, что она просила.

– Благодарю. – Эржебет сухо кивнула. – На сегодня это все. Проследи, чтобы господина Пруссию никто не беспокоил до утра.

Слуга почтительно поклонился и поспешил ретироваться. Эржебет закрыла дверь на засов – сегодня ночью они побудут с Гилбертом наедине, все дела подождут до завтра.

– Теперь займемся твоей раной! – с преувеличенной веселостью объявила она.

Гилберт больше не кричал и не пытался прогнать Эржебет, он не сопротивлялся, когда она стала раздевать его. Но и не помогал, просто безучастно наблюдал, как она расстегивает пуговицы на его камзоле и рубашке. Гилберт лишь слегка поморщился, когда Эржебет принялась за его повязку: хотя она старалась действовать аккуратно, часть ткани прилипла к ране и снять ее, не ободрав кровавую корку, было сложно.

– Больно? – заботливо спросила Эржебет.

– Нет, – был краткий ответ.

Эржебет, наконец, освободила Гилберта от камзола и рубашки, сняла повязку и смогла рассмотреть рану – глубокий рубец от плеча до локтя. Кожа по краям чуть воспалилась, но гноя не было. Эржебет тщательно промыла рану, затянула бинтами.

– Готово, – объявила она. – Ты такой грязный… Дай-ка я тебя хоть оботру…

Она обмакнула в воду полотенце, провела по щеке Гилберта, стирая пятно гари, затем скользнула ниже, тщательно протирая грудь… Гилберт молчал, никак не реагировал на ее действия и смотрел прямо перед собой, пока Эржебет мыла его, точно ребенка или тяжело больного. Он послушно выполнял все ее просьбы, вроде «подними руку», «наклонись», но двигался вяло, как тряпичная кукла.

Протирая его спину, Эржебет на мгновение замерла: такая широкая, сильная спина, к ней хотелось прижаться, погладить старые шрамы. Во только… Сейчас Эржебет увидела совсем свежий рубец, тянувшийся от плеча к лопатке, он явно был заштопан кое-как впопыхах. Она не удержалась и, отложив тряпку, с трепетом коснулась изуродованной кожи, провела пальцем по изломанной линии. Гилберт едва слышно вздохнул – первая реакция за последний час, два, три?

– Я раньше не видела этот шрам. Где ты его получил? – спросила Эржебет, продолжая осторожно поглаживать его спину.

– Под Цорндорфом, – отрывисто бросил Гилберт, не поворачиваясь, и она расслышала его сухой смешок. – Говоришь так, будто помнишь все мои шрамы наизусть.

– Помню, – отчеканила Эржебет, непонятно почему вновь разозлившись. – Еще я помню, что ты любишь клубнику. Что ты ерошишь волосы, когда над чем-то серьезно раздумываешь. И постоянно стискиваешь что-нибудь в руках во сне…

«Например, меня».

На несколько томительных секунд повисло вязкое молчание, затем Гилберт вдруг обернулся и улыбнулся Эржебет почти как обычно.

– А ты любишь яблоки. – Он почему-то хихикнул. – Зеленые и кислющие.

Эржебет только-только успела обрадоваться, что к нему постепенно возвращаются омертвевшие чувства, но лицо Гилберта вновь стало непроницаемым.

– Тебе, правда, лучше уйти. – Его язык почти не заплетался, точно он уже протрезвел. – Родди тебя хватится… Ты ведь не хочешь с ним ссориться, да?

– Да пошел он, – огрызнулась Эржебет. – Тебе нужна помощь…

– Я сам в состоянии о себе позаботиться! – рявкнул Гилберт и, попытавшись подтвердить свои слова, рывком встал с кресла.

Но тут же покачнулся и едва не упал. Эржебет поспешила поддержать его, взяла под руку и помогла добраться до кровати в дальнем конце комнаты.

– Сам-сам, как же, – проворчала она, стягивая с него сапоги.

Эржебет отступила от постели на шаг и взглянула на Гилберта. Он, лежал на спине, рассматривая потолок и явно не видя его. Снова замкнулся в мире своего отчаяния, поставил перед Эржебет стену, собираясь переживать все внутри себя. Но она не собиралась отступать. Видеть его таким, сломленным, одиноким, усталым, было слишком тяжело, она не могла уйти, не сделав все, что в ее силах, чтобы вернуть прежнего Гилберта – бесстрашного, самоуверенного и сильного. Ведь он сам так часто поддерживал ее, какие бы цели он при этом на самом деле ни преследовал, он возвращал ей уверенность в себе. Теперь пришел ее черед сделать это для него.

Эржебет вздохнула и решительно потянула шнуровку платья. Несколько быстрых движений – и оно с шорохом упало к ее ногам, вскоре за ним последовали панталоны, чулки и сорочка. Последним штрихом Эржебет развязала удерживавшую волосы ленту, и медно-русые кудри водопадом рассыпались по плечам.

Гилберт зашевелился на кровати, посмотрел на нее, но Эржебет не увидела в его глазах вязкого сладострастия, которое появлялось всегда, когда он видел ее обнаженной. А еще там должно было быть желание обладать, и магнетическое притяжение, и восхищение… И много чего еще. Но нет. Его глаза остались пустыми. В них был лишь холод. Алый лед…

– Что ты делаешь? – бесцветным голосом спросил Гилберт.

Эржебет скользнула на постель, прилегла рядом с ним и прижала пальчик к его губам.

– Ш-ш-ш… Я всего лишь хочу тебя немного согреть.

– Не нужно себя при… – резко начал он, но она поцелуем заставила его замолчать.

У его губ был сладкий привкус вина и еще, совсем чуть-чуть, горько-стального пороха.

Эржебет прижималась к Гилберту, целовала его отчаянно и пылко, пытаясь своим дыханием передать ему жажду жизни.

«Ну же! Ну! Вспомни, что ты мужик! Большой и сильный! Сожми меня в объятиях, как ты всегда это делал! Впечатай в матрас! Возьми так, чтобы стало больно!»

Но Гилберт не отвечал на ее призыв, лежал неподвижно, и ей казалось, что она целует каменного истукана. Эржебет отстранилась и натолкнулась на его непроницаемый взгляд.

– Прекрати, – сухо произнес он. – Сколько раз можно повторять? Уходи. Я не хочу тебя видеть.

Эржебет затрясла головой.

– А я еще раз скажу – нет. Я нужна тебе… Я хочу помочь. Не гони меня. Позволь мне разделить твою боль.

Не дожидаясь новых возражений, она приподнялась и уселась Гилберту на колени. Эржебет склонилась над ним, ее волосы скользнули по его груди, накрыли их обоих шатром, и Гилберт едва заметно вздрогнул.

«Все же ты еще не до конца впал в апатию, да?»

Она поцеловала его, опять не получила отклика, но не отступила: чмокнула его колючую щеку и протянула дорожку из поцелуев по шее. Когда она добралась до трепещущего кадыка и, не сдержавшись, чуть прикусила тонкую кожу, раздался судорожный вздох, и она поняла, что на верном пути… Эржебет спустилась ниже, покрывала поцелуями грудь Гилберта, гладила его плечи, с наслаждением вслушивалась в его прерывистое дыхание.

«Да, да, думай обо мне. О моих губах, о моих руках… Забудь о невзгодах. Сейчас здесь только ты и я. Со мной ты всегда будешь победителем… Всегда…»

Эржебет игриво подула на легкий пушок волос у него на животе, скользнула языком в ложбинку пупка, заставив Гилберта тихо застонать. Но дальше на ее пути встал пояс штанов.

Эржебет вскинула голову, встретилась с Гилбертом взглядом и тут же окунулась в знакомую алую бездну. Именно это она и жаждала увидеть: ничем не замутненное желание, почти животная страсть. Да все, что угодно, лишь бы не ужасная пустота!

Она осторожно провела рукой по встопорщившейся ткани танов, вопросительно взглянула на Гилберта.

– Я могу…

Он чуть качнул головой.

– Если не хочешь, Лизхен, то не…

– Сегодня все будет так, как хочешь ты. – Она улыбнулась.

– Тогда… ты… – хрипло начал Гилберт.

– Да…

Эржебет потянула его штаны вниз, и Гилберт сдавленно охнул, когда ее пальцы коснулись его возбужденной плоти. Она замерла в нерешительности, рассматривая его и запоздало сомневаясь – сможет ли? Эржебет раньше никогда не делала такого, хотя, конечно же, слышала. Шепоток прикрывавшихся веерами фрейлин, более откровенную и грубую болтовню служанок… Ей было неловко, стыдно, как девственнице перед первой брачной ночью, но она хотела, чтобы ее Гилу было хорошо. И она решилась…

Эржебет ласкала его губами, языком, сначала неумело и робко, но все смелее и смелее.

Гилберт низко стонал, что-то бессвязно бормотал, но иногда ей удавалось расслышать ругательства или сбивчивые заверения в том, что она самая лучшая женщина в мире. И главное – рефреном повторявшуюся просьбу не останавливаться. Почти мольбу.

Эржебет старалась, подбадриваемая голосом Гилберта. Ее охватили странные ощущения, чувствовать его вкус у себя во рту – странно… приятно. Доставлять ему удовольствие так – странно… приятно.

В какой-то момент она почувствовала пальцы Гилберта у себя на затылке, другой рукой он обхватил за плечи, властно потянул вверх. Эржебет скорее инстинктами, чем разумом поняла, чего он хочет. Она приподнялась, а затем опустилась на Гилберта, впуская его в себя. Всего. Разом. Удовольствие, густо смешанное с болью, пронзило ее острым кинжалом. Тонкий вскрик Эржебет потонул в довольном рычании Гилберта. Он опустил мозолистые ладони ей не бедра, сжал, впился в кожу пальцами, призывая ее к действиям. И она начала двигаться. Вверх – низ. Подъем и падение в наслаждение.

Она совершенно перестала соображать, напрочь забыла, зачем все это затеяла. Осталась лишь одна мысль – как же чудесно снова быть с Гилбертом, как она истосковалась по нему за годы войны.

Она сама не заметила, как вдруг оказалась на спине, а он смотрела на нее сверху вниз. Ну да, конечно, он всегда любил быть сверху – эгоистичный мерзавец. Ничего в этот раз она позволит, сегодня ему можно все… Она обняла его за плечи, и он погружался в ее разгоряченное тело, впивался в ее шею, сминал грудь. Так, как он делал всегда…

Мощная волна наслаждения накатила на нее, как прибой, Эржебет словно со стороны услышала свой истощенный крик, и обмякла под Гилбертом, чувствуя себя одновременно опустошенной и полной.

– Я так… люблю тебя… моя Лизхен…

Прозвучавший над ухом сиплый голос Гилберта заставил Эржебет вздрогнуть. Ее бросило в жар и на миг ей показалось, что вот-вот она испытает нечто, гораздо большее недавнего оргазма.

«Он сказал это… сказал…».

Эржебет решила, что ослышалась, и взглянула на Гилберта, собираясь попросить его повторить. Много-много раз… Он лежал рядом с ней с закрытыми глазами и мирно посапывал. Будить его было бесполезно.

«Мало лишь, что мужик во время траха может сморозить, – тут же едко процедил внутренний голос. – К тому же он был еще и пьян в стельку… Не обольщайся, дорогуша».

Но Эржебет все же надеялась, что утром Гилберт вспомнит свои слова… Ее саму окутала тяжелая истома пополам с усталостью, мысли уже ворочались с трудом, глаза слипались. Она прижалась к Гилберту, из последних сил накинула на них обоих одеяло. Уже погружаясь в дрему, Эржебет почувствовала, как ее обнимают сильные руки. Все-таки Гилберт действительно любил стискивать что-нибудь в руках во сне. Особенно ее…

***

Гилберт проснулся со странным ощущением удовлетворения. На душе было легко, светло и как-то… уютно, другого определения он подобрать не мог. Некоторое время он просто лежал, купаясь в этих чувствах. Уже давно ему не было так хорошо… Но, когда Гилберт открыл глаза и попробовал пошевелиться, то ему заметно поплохело. В голове зашумело, виски отозвались ноющей болью, перед глазами заплясали черные точки. Ничего удивительного, если учесть, как здорово он вчера надрался, осушил бутылок пять, не меньше. Вместе с воспоминаниями о попойке пришли и другие: о сокрушительном поражении, о гибели его армии… Но почему-то встававшие перед глазами картины кровавой бойни уже не вызывали такого отчаяния, как вчера. Да, Гилберт все еще скорбел по павшим товарищам, по каждому солдату. Да, его грызла злость от мысли, что он так позорно проиграл. Но все эти чувства были приглушенными, не такими болезненно острыми. Глыба всесокрушающего отчаяния больше не давила на него, Гилберт вновь ощущал привычную жажду действий. Даже несмотря на тупую боль в голове и слабость во всем теле, ему хотелось вскочить с кровати и начать составлять планы боевых действий.

«Ничего, мы еще повоюем! Так просто вам меня не завалить!» – Он мысленно усмехнулся и собрался сесть, как вдруг почувствовал под боком что-то мягкое и теплое…

Гилберт повернул голову и задохнулся от изумления: рядом с ним, свернувшись калачиком, мирно посапывала Эржебет.

«Какого черта? Откуда она тут взялась?»

В голове стучали тысячи молоточков, Гилберт морщился, но с завидным упорством продолжал продираться через свои воспоминания. Наконец, он кое-что нашел.

Вот Эржебет вошла в комнату, вот он посылает ее куда подальше, но она упорствует, кричит на него… К тому моменту, как она появилась, Гилберт был уже в дребадан, и сейчас удивлялся, как вообще смог хоть что-то запомнить… Картины в голове заканчивались на той, где он замахивался на Эржебет пустой бутылкой. Дальше зияла чернота, и как бы Гилберт не старался вспомнить что-нибудь еще, он получал лишь резкую боль в голове.

«Что же случилось? Что я делал? Что говорил?»

Ощущение, что из его жизни вывалился кусок и исчез в небытии, было невыносимо. И самым скверным было то, что в забытый отрезок времени вполне могло произойти что-то нелицеприятное. Гилберт прекрасно знал, что перепив, теряет контроль над собой. После определенного количества бутылок просыпалась темная часть его и без того не отличавшейся избытком добродушия натуры. Он мог вести себя как последняя скотина, и несколько случаев в прошлом это подтвердили. Например, однажды во время гулянки Гилберт, уже непонятно почему рассвирепев, едва не зарубил лучшего из своих генералов, а на утро не помнил, из-за чего начался весь сыр-бор.

И вот теперь он мучительно гадал, что он мог натворить этой ночью.

Гилберт с трудом сел, взглянул на Эржебет. Раз она спит рядом с ним, не нужно быть президентом Академии Наук, чтобы понять, чем они вчера занимались.

«А что если я… заставил ее… силой… Я ведь мог…»

В этот момент Эржебет заворочалась во сне, пробормотала что-то неразборчивое и недовольно скинула с себя одеяло, открывая взору Гилберта свое обнаженное тело. На краткий миг он залюбовался ею, захваченный плавными изгибами, молочно-белой кожей… Но затем затмил то, что портило идеальную белизну – синяки. Несколько на шее, еще больше на бедрах.

«Это… Это я сделал?»

«Кто же еще?» – издевательски передразнил внутренний голос.

Гилберт похолодел, воображение уже рисовало картины одна хуже другой. Он поднял на нее руку, взял силой. Избил!

Нет, конечно, они часто дрались – устраивали спарринги на шпагах, на мечах и, что греха таить, врукопашную. Гилберт никогда не делал скидок на то, что Эржебет женщина, оставлял ей синяки, она в долгу не оставалась. Но сейчас все было по-другому…

«Вот черт! – мысленно взвыл Гилберт, хватаясь за голову. – Я ведь наверняка еще и всякого дерьма по пьяни ей наговорил… Сорвал на ней злость!»

Гилберт запаниковал. Конечно, Эржебет не была кисейной барышней, да и за века, прошедшие с их первой встречи, она не раз видела его в скверном расположении духа. Оба горячие и вспыльчивые, они ругались и ссорились так, что ор стоял до небес. Но Гилберт помнил, в каком ужасном состоянии находился последние дни, как кричал даже не Фридриха, которого уважал и любил. И он мог сказать или сделать такое, что уязвило бы Эржебет до глубины души. Поставило бы крест на их и без того хрупких отношениях.

Больше всего на свете Гилберт боялся потерять ее навсегда.

«Вот сейчас она проснется и скажет, что больше не желает видеть мою мерзкую рожу», – хмуро думал он.

Будто в ответ на его мысли, Эржебет вновь заворочалась и медленно открыла глаза. С минуту они просто молча смотрели друг на друга, на губах Эржебет мелькнула было тень улыбки, но затем она нахмурилась.

– Доброе утро, – наконец выдавил Гилберт, попытался весело ухмыльнуться. Получилось скверно.

– Доброе, – эхом отозвалась Эржебет. – Как ты себя чувствуешь?

– Отвратно. – Он не нашел ничего лучше, чем сказать правду.

– Не удивительно, – хмыкнула она. – Сколько ты бутылок вчера выдул… И что у тебя за дурная привычка топить все проблемы в вине!

Гилберт не нашелся, что ответить, и между ними воцарилось молчание. Эржебет не сводила с Гилберта внимательного взгляда, будто что-то искала в его лице, а он все больше нервничал.

– Гил… Ты помнишь, что вчера было? – едва слышно спросила она.

«Вот! Начинается!»

– Лизхен, что бы я вчера ни наговорил, все это пьяный бред! – зачастил он, пытаясь хоть как-то спасти положение. – Я на самом деле так не думаю! Не принимай близко к сердцу. Ты же знаешь, я в подпитии совсем голову теряю и могу всякую чушь нести…

Он перевел дух, взглянул на нее исподлобья, чувствуя себя нашкодившим щенком.

Эржебет заметно помрачнела, нервно стиснула в руке край одеяла. Она вдруг открыла рот, собираясь что-то сказать, затем закрыла, щелкнув зубами и сжав пальцы так, что побелели костяшки.

– Бред, значит, – шепнула она и добавила громче. – Ты совсем ничего не помнишь?

– Ничего, – поспешил заверить ее Гилберт. – Воспоминания обрываются на том, как ты вошла и мы… ругались.

На самом деле ему очень хотелось узнать, что же произошло, но он боялся спрашивать. Лучше вообще об этом не говорить. Эржебет вроде бы не злилась, и хорошо. А если он начнет выпытывать у нее, что же случилось, она наверняка вспылит, и сбудется его самый страшный кошмар.

– Я так надолго у тебя задержалась, если об этом узнает Родерих, будет скандал, – сухо заметила Эржебет.

Она встала с постели, бесцеремонно стянула одеяло и закуталась в него.

– Раз ты пришел в себя, то я могу уехать…

Эржебет присела, подняла с пола свою скомканную одежду и принялась переодеваться, не глядя на Гилберта.

«Она ведь наверняка приехала поддержать меня, – с запозданием понял он. – Узнала про Кунерсдорф и примчалась. Рисковала. А я повел себя как последняя скотина… О да, молодчина, Гил! Ты как всегда на высоте…»

Он наблюдал, как она плавно двигается, натягивает платье, встряхнув волосами высвобождает их из-под ткани… И вдруг осознал, что Эржебет излечила его тоску. Пусть она была не в духе, но просто само ее присутствие рядом дарило ему спокойствие и уверенность. Она действовала на него поистине магическим образом. Гилберту очень хотелось ее поблагодарить, сказать, как он скучал по ней во время изнуряющих походов, лежа на жесткой подстилке в военном лагере и глядя в темное звездное небо.