Текст книги "Кто я для тебя? (СИ)"
Автор книги: Марго Белицкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)
«Лучшее мгновение в твоей жизни?» – спросила Эржебет сама себя.
«Наш первый поцелуй на острие клинка». – И этим ответом поставила окончательную точку.
«Я люблю его».
На душе стало удивительно спокойно, больше не осталось никаких противоречий, все теперь было просто и ясно.
«Я люблю его. Всегда любила».
Эржебет счастливо улыбнулась, обняла себя за плечи так, будто на самом деле нежно обнимала Гилберта. Несколько минут она сидела, наслаждаясь ощущением умиротворения, перебирая воспоминания, которые теперь представлялись в совершенно ином свете и несли столько радости. Но постепенно, с каждой возникающей в голове картиной, возвращалось беспокойство.
«А что Гил? Кто я для него? Он ведь никогда ничего не говорил о своих чувствах. Он притащил меня к себе… Мы занимались любовью, но в любви он мне так и не признался. Ничего не сказал. Да он воспользовался мною! Я для него как игрушка! Военный трофей! Конечно, он всегда хотел меня победить, вот теперь ему это удалось. Да еще и удобная возможность утереть нос Родериху представилась!»
От спокойствия не осталось и следа. Эржебет почувствовала себя загнанным зверем, а Гилберт был охотником, неумолимым и беспощадным. Ее пугала всепоглощающая сила ее чувства к нему, то, что рядом с ним она забывала обо всем на свете. Да, она, бесстрашная Эржебет Хедервари, боялась. Боялась потерять себя и раствориться в жарком пламени. Стать лишь безвольной рабой Гилберта, который наверняка вовсе ее не любит.
Эржебет вылезла из ванны, закуталась в теплый домашний халат, вернулась в гостиную и без сил рухнула на диван. Раздумья еще больше утомили ее, сейчас ей хотелось свернуться калачиком на постели и погрузиться в сон без сновидений. Но настойчивый стук в дверь напомнил, что об отдыхе пока можно лишь мечтать. Вошел Родерих, и только увидев его, Эржебет поняла, что не придумала подходящего оправдания своему отсутствию.
«И черт с ним. – Она была слишком измотана, чтобы сплетать красивую ложь. – Скажу все, как есть. В конце концов, я не занималась ничем предосудительным. Я ведь не его жена! Могу спать, с кем хочу!»
На этот раз Родерих присел в кресло напротив Эржебет, она тут же ощутила напряжение, словно они были противниками, смотрящими друг на друга с разных сторон баррикад.
– Итак, я хотел бы внести некоторую ясность, – сухо заговорил Родерих. – Зачем ты ездила к Байльшмидту?
– Я уже сказала, герр, это было личное дело, – устало произнесла Эржебет. – Настолько срочное, что я не успела вас предупредить. Или вам нужно детальное описание того, как Гилберт упал с лошади, а я ухаживала за ним, пока он лежал в постели с переломанными ребрами?
«О да, молодец, придумала глупейшее объяснение! Но лучше так, чем совсем ничего».
– Мне не доносили, что с Байльшмидтом приключилось такое несчастье, – недоверчиво протянул Родерих.
– Ваши соглядатаи доносят вам о каждом его чихе? – Эржебет не смогла сдержать ехидства.
Родерих едва заметно скривился.
– Ладно, опустим детали. Для меня важно лишь то, что ты действительно, – последнее слово он выделил особо, – ездила к нему только по личным делам. В конце концов, хоть мы и не совсем люди, у нас тоже есть кхм… физиологические потребности. И мне, по сути, все равно, кто греет твою постель, Эржебет: мой конюх или Байльшмидт… Хотя конюх все же был бы предпочтительнее.
Родерих говорил подчеркнуто холодно, брезгливо. Эржебет почувствовала, как запылали щеки, и от смущения, и от ярости. Она едва сдержала рвущийся с губ резкий ответ.
«Тоже мне, ханжа нашелся! Как будто у тебя у самого нет таких потребностей, и ты всегда спишь только в обнимку с нотами!»
– К чему вы клоните, герр Родерих? – как можно спокойнее проговорила Эржебет. – Раз вас не волнует, с кем я сплю, то к чему этот допрос?
– К тому, что сейчас повторяется ситуация начала века, когда Байльшмидт подбил тебя на восстание и всячески помогал. Сейчас вы снова можете решить, что я ослаб после войны и самое время нанести удар. – Родерих взглянул на Эржебет в упор, аметистовые глаза недобро сверкнули. – Так вот, если ты вновь вздумаешь бунтовать, я с тобой церемониться больше не буду, несмотря на наши хорошие отношения. И можешь не уповать на поддержку своего любовника. Байльшмидт всего лишь выиграл пару битв, не более. У него нет ресурсов для ведения долгой войны. А она начнется, если ты поднимешь восстание, и он тебя поддержит. Эржебет, ты всегда была разумной девушкой, ты должна понять, что для твоей страны это не закончится ничем хорошим. Мы с тобой пришли к компромиссу и вполне неплохо жили все это время, не разрушай того, что строилось с таким трудом. Если у тебя есть какие-то претензии, высказывай их, мы найдем решение. Но не бунтуй. Мне нужны твои земли, я не отпущу тебя только потому, что Байльшмидт тебе, видите ли, более симпатичен.
«Забавно, а ведь мне даже в голову не приходило бунтовать. – Эржебет мысленно усмехнулась. – Хотя для Родериха вполне логично интерпретировать мои отношения с Гилом, как заговор».
Но Эржебет действительно не думала о том, что можно заключить с Гилбертом союз против Родериха, что она может отвоевать независимость. Последнее восстание надолго отбило у нее стремление бунтовать, к тому же жизнь в составе Империи Габсбургов ее вполне устраивала.
Для Эржебет их с Гилбертом отношения были далеки от политики: нечто сокровенное, куда не хочется пускать грязь европейских дрязг. Она любила его не как страна, а как женщина, как Эржебет Хедервари. Но в том-то и дело, что она была не только женщиной, но еще и королевством Венгрия.
«Как все сложно. Мало мне проблем с чувствами, так еще и все эти воины, союзы…»
Голова трещала от вороха мыслей, на виски давила тупая боль. Эржебет чувствовала себя усталой и разбитой, хотелось поскорее закончить этот мерзкий разговор.
Она провела рукой по лицу, пытаясь привести в порядок мысли и решить, что же ответить Родериху.
– Я не заключала с Гилбертом никаких тайных союзов против вас, – медленно начала она. – У нас действительно только личные отношения. Я надеюсь мне не нужно уже в который раз трясти у вас перед носом договором, где четко написано, что я могу с ним общаться, когда захочу?
– Я помню, – процедил Родерих. – Что ж, тогда дай мне слово чести, что ты всегда останешься преданной мне. Я поверю твоей клятве.
Он выжидающе воззрился на Эржебет. Она заколебалась: все-таки такое обещание имело для нее очень большое значение, врожденное благородство не позволило бы ей его нарушить и сковало бы по рукам и ногам. Родерих об этом прекрасно знал, поэтому и требовал клятвы.
«Выбора нет. Если я не пообещаю сохранять лояльность, он мне не поверит».
– Даю вам слово Венгрии, что буду верна вам, герр Родерих, – отчеканила Эржебет.
– Прекрасно. – Родерих неспешно кивнул. – Тогда я больше не буду вмешиваться в ваши с Байльшмидтом отношения. Только прошу, не приглашай его сюда, ради всего святого!
– Я и не думала. – Эржебет не сдержала усмешки.
– Хорошо. И предупреждай меня, если будешь надолго кхм… уезжать к нему.
– Да, конечно.
Родерих ушел, с ледяной вежливостью пожелав Эржебет спокойной ночи.
«Уезжать к нему, да? – с грустью подумала Эржебет. – Я даже сама не знаю, в каких мы отношениях, а Родерих говорит так, будто мы состоявшаяся пара. Хотела бы я, чтобы было так».
Она поднялась с дивана, нетвердым шагом прошла к кровати и рухнула на перину. Эржебет мечтала погрузиться в спасительную черноту беспамятства, но вместо этого оказалась в объятиях алого шелка, и Гилберт смотрел на нее сверху вниз. В его взгляде было столько нежности, искреннего восхищения.
«Я люблю тебя, Лизхен», – говорил он.
«Я люблю тебя», – отвечала она.
В мире сна не было сомнений и лжи. Лишь чистое чувство. А утром было разочарование и желание не просыпаться никогда.
***
Пока шло собрание, Гилберт сидел, как на иголках, моля небеса лишь о том, чтобы все поскорее закончилось. С удовольствием он занимался только армией, а гражданские дела нагоняли на него скуку. Но Гилберт помнил, что он не рядовой генерал, а страна, и у него есть долг. Поэтому обычно на совещаниях Гилберт старался вникать во все детали, министрам приходилось жалеть, что он не пропадает все время на плацу – Гилберт всегда был к ним требователен, ошибок не прощал, а за, например, воровство из казны, не задумываясь, отправлял на плаху.
Но сегодня чиновники могли вздохнуть с облегчением, Гилберт почти не слушал их, поглощенный своими мыслями. Перед глазами у него стояла Эржебет, он хотел быстрее вернуться к ней. Когда закончилось обсуждение доклада министра финансов и все члены совета засобирались, Гилберт вскочил с места, не особо заботясь о приличиях, поспешил к двери.
– Гилберт! – окликнул его Фридрих, который руководил собранием. – Задержись, пожалуйста. Мне кое-что нужно с тобой обсудить.
– Оно не может подождать? – Гилберт даже не пытался скрыть раздражение. – Я занят.
– Вот о том, чем ты занят, я и хотел поговорить. – В голосе короля зазвенел металл, и Гилберт насторожился.
Гилберт вернулся назад, присел в кресло рядом с Фридрихом, тот подождал, пока за последним министром закроется дверь, и только тогда заговорил.
– Гилберт, ты меня знаешь, я не люблю ходить вокруг да около, поэтому скажу прямо: то, что ты уже неделю держишь Венгрию у себя во дворце, очень опасно для нас. Сперва я думал, она приехала погостить, я всегда подозревал, что у вас есть определенные отношения… Но она остается с тобой слишком долго. В Вене беспокоятся, и то, что они еще не прислали протест, лишь вопрос времени.
Гилберт напрягся, мысленно принимая боевую стойку: политика опять встала между ним и его Лизхен, но на сей раз он не уступит. Ни за что!
– Родди может протестовать, сколько влезет. Лизхен пошла со мной по своей воле, – рыкнул он.
– По своей или нет – не важно. Венгрия – провинция Империи. И то, что она так долго находится у тебя, компрометирует нас всех. С какой стороны не посмотри, это выглядит так, будто мы планируем заговор! Нам сейчас совершенно не нужны трения с Веной. Мы лишь недавно заключили мир, я тебе уже не раз говорил, он нам жизненно необходим. Силезия только-только стала нашей, в ней нужно наладить жизнь. Да и армия истощена сражениями, ей требуются свежие силы, оружие… разработка новой тактики, наконец! А ты все ставишь под удар своим безрассудным поведением!
Переведя дух, Фридрих взглянул на Гилберта почти с отеческой заботой.
– Я всегда подозревал, что ты не равнодушен к Венгрии. Ты всегда так бурно реагировал, едва заходила речь о ней. Но я никак не ожидал, что ты потеряешь голову от любви. Словно обычный человек…
Гилберт вздрогнул: в устах Фридриха слова о его чувствах к Эржебет, в которых он себе-то с трудом признался, звучали почти кощунственно. Как бы Гилберт ни уважал короля, но такое вторжение в сокровенный уголок своей души воспринял в штыки.
– Я, по-твоему, бесчувственный чурбан, годный только на то, чтобы саблей махать? – хмуро осведомился Гилберт. – Может мы и не люди, но и не какие-то там механизмы… У нас тоже есть мечты и желания!
– Я и не спорю, – мягко произнес Фридрих. – Ты гораздо человечнее многих людей, с которыми я сталкивался. И я до сих пор поражаюсь странности твоей природы.
– Ага, давай еще расчленим меня во имя передовой науки и проверим, какое у меня сердце, – зло бросил Гилберт.
– Сердце у тебя, может, и человеческое, оно любит и страдает, но в первую очередь ты страна. Ты не принадлежишь только себе.
Фридрих грустно улыбнулся.
– Как и я. Мне кажется, мы во многом похожи, я даже понимаю тебя, ведь я, как король, тоже не могу дать волю своим чувствам. Я постоянно должен оглядываться на вельмож, на народ, на соседние страны.
Гилберт был вынужден с ним согласиться.
«Да уж, Фриц, ты все-таки мудрый, особенно для человека у власти. Я никогда не мог делать то, что мне хочется. Я никогда не мог просто любить ее. Всегда что-то мешало, войны, Садык, Родди. И политика, политика».
Но Гилберт был слишком упрям, чтобы легко отступить, приняв доводы Фридриха.
– С чего ты взял, что я не думал о выгоде для нас? – Гилберт с вызовом взглянул на короля. – Родди ослаб, я смогу уговорить Лизхен поднять восстание. Если мы заключим с ней союз и вместе выступим против Вены…
– Исключено! – резко перебил его Фридрих. – Сейчас мы еще не готовы к войне. Да и сама Венгрия тоже, пусть она смогла предоставить Австрии подкрепление. Да и как отреагирует европейская общественность на такой союз? Я боюсь, что многие захотят прийти на помощь Габсбургам в усмирении мятежа, опасаясь нашего усиления. У Франции остались к нам счеты за сепаратный мир… В общем, я не хочу так рисковать. Нам стоит сосредоточиться на улучшении армии и управлении Силезией.
Фридрих замолчал, бросил на Гилберта извиняющийся взгляд.
– Прости, но тебе придется забыть о союзе с Венгрией.
Гилберт ничего не ответил, молча поднялся с кресла и вышел за дверь.
«Отказаться? Отпустить ее? Да черта с два! Только не сейчас!»
Гилберт вернулся в берлинский дворец, молнией пронесся по коридору к своим покоям. Все, что он сейчас хотел, это обнять Эржебет, ощутить сладковатый вкус ее губ, почувствовать, что она рядом.
– Я вернулся, Лизхен! – гаркнул он с порога, распахнув дверь. – Ты скучала?
Но комната ответила ему гулкой тишиной. В покоях было пусто. На полу валялся небрежно брошенный темно-синий халат, двери шкафа были распахнуты, одежда – в беспорядке, словно в ней кто-то долго рылся. Все указывало на то, что Эржебет поспешно убегала.
– Господин Пруссия, – робко пискнул слуга у Гилберта за спиной. – Вам подавать обед в комнату, как обычно?
Гилберт стремительно обернулся, схватил лакея за грудки, хорошенько встряхнул.
– Где госпожа Венгрия?!
– Она отбыла сегодня днем.
– И как вы ее отпустили, ублюдки?! – взревел Гилберт.
– Но… Но… вы не давали никаких распоряжений… – стремительно бледнея, залепетал слуга. – И мы все думали, что…
– Заткнись, убожество! – Гилберт отшвырнул лакея в сторону и бросился в конюшню.
Гилберт не ожидал, что Эржебет сама сбежит от него. Он был уверен, что смог ее подловить, добившись от нее обещания. Она ведь никогда не нарушала слова. Никогда, кроме этого раза.
В конюшне Гилберт заметил, что Эржебет взяла того самого жеребца, которого он ей подарил – замечательный, быстрый конь, самых лучших кровей. Он знал, как она ценит лошадей, и давно хотел преподнести ей именно такой подарок.
«Раз она взяла его, то уже к середине завтрашней ночи будет в усадьбе Родериха, а может даже раньше. Перехватить ее в дороге я уже не успею».
Гилберт понимал, что ему сейчас опасно приближаться к австрийским границам, но желание вернуть Эржебет было сильнее осторожности. Он запрыгнул в седло и отправил коня в галоп.
«Ты не сбежишь от меня, Лизхен».
***
С утра Эржебет занялась делами, которые успели скопиться за время ее отсутствия. Нужно было разобраться с многочисленными письмами, докладами чиновников, отчетами о сборе урожая. Но на самом деле ею, скорее, двигало не чувство долга, а желание скрыться за горами бумаги от своих проблем. Получалось это не слишком хорошо. Она никак не могла сосредоточиться, все время мыслями возвращаясь к Гилберту, вспоминая каждый взгляд, каждое прикосновение, каждое слово, в сотый раз пытаясь сложить все воедино и понять, как же он к ней относится.
В какой-то момент Эржебет осознала, что уже очень долго сидит, невидящим взором уставившись на буквы в послании одного из австрийских министров. Тогда она отбросила бумагу, смирившись с тем, что поработать сегодня не удастся.
Эржебет встала, прошлась по комнате, машинально поправила подушки на диване.
– Ай-ай-ай, Лизхен, ты ведь дала мне слово. И сбежала при первой удобной возможности.
Эржебет почувствовала, как по спине побежали мурашки. Медленно, словно преодолевая сопротивление вдруг уплотнившегося воздуха, она обернулась.
Гилберт сидел на подоконнике, небрежно облокотившись плечом о раму. Солнце светило ему в спину, его лицо оставалось в тени, от чего и без того не отличавшиеся миловидностью черты приобретали зловещий оттенок: красные глаза сверкали, точно раскаленные угли, улыбка как никогда напоминала волчий оскал. Эржебет отлично знала это выражение – Гилберт был в бешенстве. От него буквально исходили волны ярости, Эржебет вздрогнула от разлившегося по венам щемяще-приятного ощущения опасности. Нет, она не боялась его, никогда не боялась. Наоборот, ее пьянило чувство балансирования на самом краю пропасти, удовлетворяло ее дикую потребность в чем-то, чему она не могла дать объяснения. В этом была другая сторона их отношений, полная первозданной тьмы, инстинктов – единства и противостояния мужского и женского начала.
«Ты злишься. Злишься… А ты знаешь, как ты особенно красив, когда злишься? Я хочу тебя распалить еще сильнее, хотя это чревато…»
– Мы в нашем соглашении не оговаривали сроки. – Эржебет нарочито равнодушно пожала плечами. – Мне показалось, что с вас вполне достаточно моего общества, Ваше Великолепие.
Гилберт ответил ей снисходительной улыбкой.
– Лизхен, как будто ты сама не слышишь, как надумано звучит эта отговорка.
Он легко спрыгнул с подоконника, с грацией прирожденного хищника двинулся к Эржебет. Она отступила, уперлась спиной в холодную стену. Гилберт подошел к Эржебет вплотную, опустив руки по обе стороны от ее лица, склонился к ней близко– близко, так, что она почувствовала на щеке его обжигающее дыхание.
– Я сам решу, когда мне станет достаточно твоего общества. Мы ведь договорились…
– Ты меня обманул! – выпалила Эржебет. – Заставил дать обещание.
Гилберт насмешливо фыркнул.
– Я? Обманул? Заставил? Почему это? Ты сама пришла. Я тебя никогда не заставлял.
«Верно, верно. Никогда не заставлял, я делала лишь то, что хотела сама. Я пришла к тебе, потому что люблю тебя. А ты меня? Кто знает… Великий Гилберт Байльшмидт любит только себя, верно ведь?»
Он смотрел на нее тяжелым, пригвождающим к месту взглядом. Эржебет в который раз ощутила себя пойманной.
– Ты – моя, – с нажимом произнес Гилберт.
– Я не твоя собственность! – Эржебет тут же ощетинились.
– Проверим?
И прежде, чем она успела возразить, он накрыл ее губы своими.
Жаркий, грубый поцелуй. Язык, властно вторгающийся в рот. Стон наслаждения, застревающий в горле. У Эржебет подкосились ноги, она невольно вцепилась в плечи Гилберта, чтобы не упасть. Он всегда так действовал на нее. Сводил с ума.
Гилберт чуть отстранился, победно улыбнулся.
– Что и требовалось доказать.
– Ничего ты не доказал, – прошипела Эржебет, стараясь принять надменный вид. – Это всего лишь… как там говорят ученые мужи… реакция организма? Не льсти себе, я вовсе не покорена твоим тухлым величием.
– Да неужели? – Гилберт вдруг понизил голос до вкрадчивого шепота. – Кто же тогда недавно ночью все кричал «Гилберт! Гилберт!»? И просил сильнее и больше?
Эржебет вспыхнула, с силой оттолкнула его от себя, попыталась ударить кулаком в челюсть. Но Гилберт перехватил ее руку, больно сжал запястье. Тогда она со всей злостью пнула его в колено, он не удержался на ногах и повалился на ковер, увлекая Эржебет с собой. При падении Гилберт растерялся, ослабил хватку, и Эржебет высвободила руку, уперлась ладонями ему в плечи, придавливая к полу. Эржебет смотрела на Гилберта сверху вниз, тяжело дыша от еле сдерживаемого бешенства.
– Почему я?! – выкрикнула она ему в лицо. – Как будто мало вокруг смазливых девиц, которые только рады будут запрыгнуть тебе в койку! Как же – блистательный Гилберт Байльшмидт, герой и победитель! Чего ты ко мне привязался? Или это для тебя такая игра – завоевывать непокорные крепости? Развлечение? Утащил меня к себе, пользовался, как хотел…
Она не договорила, потому что Гилберт рванулся, перекатился, и вот уже Эржебет оказалась на полу, а он нависал над ней, яростно сверкая глазами.
– Какие еще девицы? Какое развлечение? – Он едва не рычал. – Мне нужна только ты!
«Только ты», – разнеслось у нее в голове.
Почти признание.
– Гил, тогда скажи, кто я для тебя? – Эржебет потянулась, взяла лицо Гилберта в ладони, ощутив, как его колотит от возбуждения. Она посмотрела ему в глаза, стараясь заглянуть в самую душу, пробиться сквозь все заслоны, которые он поставил, и увидеть правду.
– Ты… для меня… – Он накрыл ее руку ладонью. – Ты… я…
Гилберт пытался что-то сказать, лицо его исказила мука, словно он боролся с самим собой. Он сжал пальцы Эржебет с такой силой, что, казалось, вот-вот сломает хрупкие кости.
– Черт, – простонал Гилберт, вдруг практически упал на Эржебет, стиснул ее в объятиях.
– Ты моя, – сдавленно выдохнул он. – Не убегай больше от меня… не убегай… не то я…
В его голосе удивительным образом сочетались угроза и мольба. Эржебет охватило необъяснимое ощущение, что Гилберт хотел сказать вовсе не это, а что-то другое, но не смог.
– Моя… – сипло выдохнул Гилберт, снова завладевая губами Эржебет.
Он целовал ее так пылко, будто от этого зависела его жизнь, будто он мог дышать лишь ее дыханием. И она снова позволила себе забыться, отбросить все вопросы, погрузившись в обжигающие волны страсти. Не думать, а чувствовать.
«Мой Гил».
Позже они сидели на кровати, Гилберт обнял Эржебет, прижался грудью к ее обнаженной спине, склонив голову ей на плечо. Эржебет медленно, будто успокаивая большого зверя, поглаживала его предплечье.
– Возвращайся со мной в Берлин, – шепнул Гилберт. – Давай заключим союз.
«Заключим союз… Это ведь можно расценить и как единственное возможное для таких как мы предложение руки и сердца. Вот только…»
– И кем же я буду в этом союзе? – Эржебет невесело улыбнулась. – Одной из провинций будущей Великой Империи, о которой ты всегда столько грезил?
– Нет, – обронил Гилберт и замолчал.
Эржебет уже не ждала ответа.
«Может быть, мне сказать самой? Я тебя люблю. Это ведь так просто. Всего три слова. Но, черт возьми, как же сложно их произнести… как же страшно. И как он отреагирует? Засмеется… возгордится…»
В одном она была уверена точно – ответного признания не будет.
– Мы не сможем заключить союз, – наконец произнесла Эржебет. – Сейчас неподходящая ситуация.
«А еще я боюсь. Боюсь, что если заключу союз с тобой, то потеряю себя, растворюсь в алом мареве, как в эту неделю наваждения».
– Ты говоришь прямо как Фриц. – Гилберт тихо хмыкнул. – Он тоже читал мне нотации о европейской политике, о благоразумии.
– Верно читал. Твой король очень мудрый, цени его и почаще прислушивайся. – Эржебет не смогла сдержать легких назидательных ноток в голосе.
– Какие же все кругом умные. Один я идиот, – проворчал Гилберт и чуть сильнее стиснул ее плечи.
– Знаешь, Гил, а давай мы… – Эржебет замялась, подбирая слова. – Будем встречаться как обычные люди. Если мы будем не Пруссией и Венгрией, а Гилбертом и Эржебет, то все будет в порядке.
Гилберт долго молчал, она не видела его лица, но чувствовала исходящее от него напряжение.
– Хорошо, – наконец проговорил Гилберт, будто ставил жирную точку.
Эржебет вздохнула с облегчением. Она опасалась, что он вполне может проявить во всей красе свою буйную натуру, наплюет на политику, условности и запреты, даже на сопротивление Эржебет – закинет ее на плечо и унесет с собой.
– Вот и славно. – Эржебет едва сдержалась, чтобы не добавить «хороший мальчик». – Тогда я буду приезжать к тебе в Берлин или ты в мою столицу. Только, пожалуйста, не появляйся больше в усадьбе Родериха, это опасно. Удивительно, как ты вообще смог сюда пробраться.
– Не недооценивай меня, Лизхен. – Раздался мягкий смех у нее над ухом. – Раз уж я мог подкрасться к оленю так, что он и не догадывался о моем существовании, пока не получал стрелу в горло, то и мимо караула, который Родди везде понаставил, прошмыгнуть смогу.
– И все же не приходи сюда от греха подальше.
«Иначе я искусаю губы до крови, пытаясь не кричать».
– Это такой о-о-очень тонкий намек на то, что мне пора собирать вещички и проваливать?
Объятия ослабли, и Эржебет, обернувшись, легко чмокнула Гилберта в губы.
– Нет, это толстый намек на то, чтобы ты входил через дверь, а не через окно, как герой какого-нибудь романа.
С этого дня начались их новые отношения, которым Эржебет затруднялась дать название. Хотя кто угодно, взглянув со стороны, не поколебавшись, сказал бы: «Любовники». Но она ненавидела это слово, дышащее тяжелыми духами развратно одетых фрейлин, пудрой их по-женски жеманных кавалеров. Фальшью. Эржебет даже мысленно старалась его не произносить. Их с Гилбертом связь была чем-то совершенно иным, далеким от обычного флирта, которым развлекались аристократы при погрязших в пороке европейских дворах. Чем-то более глубоким, особенным. И очень-очень сложным. В их спальне не звучали слова любви, комплименты и клятвы верности. Они вообще никогда не обсуждали свои чувства. Но, тем не менее, Эржебет хотя бы раз в месяц приезжала на несколько дней в Берлин. Или под окнами ее старого замка в Буде появлялся всадник со снежно-белыми волосами.
Так прошел год, затем еще и еще. Эржебет уже привыкла, не требовала признаний, не задавала своего рокового вопроса, не пыталась выяснить, что же чувствует Гилберт. Она приняла все, как есть, и наслаждалась тем, что он рядом. Она была почти счастлива… Вот только вечно живущая страна никогда не может быть счастлива вечно.
