Текст книги "Совпадения случайны (СИ)"

Автор книги: Маргарита Алешина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Глава 24

– Как мне забыть ту ночь? Как мне забыть ту ночь? – повторяю сквозь слёзы, обхватив голову руками.

– Дашенька, – кто-то касается моего плеча. – Что с тобой, детка? Тебе плохо?

Поднимаю глаза и вижу соседку Антонину Петровну Краснову, которая живёт на четвёртом этаже, сразу подо мной.

Ей немного за пятьдесят, у неё близко посаженные серые глаза, вздёрнутый нос, чётко очерченные губы и пышное каре цвета "пепельный блонд". Она носит неброский макияж, отдавая предпочтение естественной красоте. Но в покупке бижутерии себе не отказывает. Крупные камни, нанизанные на леску, и массивные серьги – слабость Антонины Петровны.

Даже сейчас, когда она стоит передо мной, одетая в домашний фланелевый халатик и резиновые сланцы на босу ногу, в её ушах мерно покачиваются большие посеребренные кольца.

Это она обнаружила мою бабушку, беспомощно лежащей на полу, и вызвала ей скорую.

– Ой, здравствуйте… – я быстро смахиваю слёзы и поднимаюсь.

– Зябко… Надо было шаль накинуть… – как бы невзначай говорит Антонина Петровна, поправляя ворот халата. Её плечи непроизвольно вздрагивают от холода. – А я спустилась к почтовым ящикам, проверить квитанцию, а тут ты… Ты что здесь делаешь, Дашенька? У тебя всё нормально?

Она смотрит на меня с тревогой и жалостью. Затем её взгляд перемещается на лежащий у моих ног рюкзак и брошенную сверху шапку, потом на мои пальцы, испачканные тушью…

Да, сейчас у меня тот ещё видок.

– Всё в порядке… Я просто… – у меня не получается сходу придумать причину, почему в ясный субботний день я сижу в полумраке прокуренного подъезда и размазываю тушь по щекам.

Но Антонине Петровне мои объяснения не нужны. Она и без того понимает, каково мне сейчас, после смерти бабушки.

– Не отвечай, не надо… – говорит она. – Бери свои вещи и пойдём ко мне. Чаем тебя напою. Ты, наверняка, голодная…

***

После пяти минут, проведённых у зеркала в маленькой ванной комнате, отделанной кафелем, я опять становлюсь похожа на человека и вскоре уже сижу за крошечным столом на пустой и оттого такой просторной кухне.

По площади она точно такая же, как моя, но в ней нет ничего, кроме этого обеденного стола, за которым могут уместиться только два человека, малюсенькой раковины в углу и такого же малюсенького холодильника. Такие обычно ставят в номера отелей.

Антонина Петровна – женщина одинокая. Никогда не была замужем, не имеет детей, не водит гостей.

Денно и нощно пропадает в Центральной средней школе, вкладывая благое в юные умы учеников начальных классов.

На постоянно преследующие её вопросы "Почему Вы отказались от создания семьи? Почему лишили себя радости материнства?" Антонина Петровна с улыбкой отвечает:

– Моя семья – это мои ученики! Вчерашние дошколята и будущие врачи, строители, спортсмены, артисты и другие выдающиеся личности! Они и есть мои дети!

Питается Антонина Петровна в школьной столовой, дома практически не готовит. Потому из кухонной техники у неё только электрический чайник да однокомфорочная плитка, убранная на подоконник.

В комнате стоит односпальная кровать, в ванной – узкая стиральная машина "Малютка", в прихожей – один крючок для одного плаща, в пороге – коврик для одной пары обуви.

Вся обстановка квартиры буквально кричит о том, что второму человеку здесь не место.

Общение с людьми Антонина Петровна сводит к минимуму, заменяя его чтением книг.

Последние здесь повсюду. На кухонном подоконнике, на тумбочке в прихожей, даже на стиральной машине в ванной комнате.

В спальне на высоком стеллаже учебная литература чередуется с журналами по психологии и педагогике. Письменный стол завален научными работами разных академиков, конспектами лекций и учебными планами. На полу у кровати возвышаются стопки художественной прозы.

Антонина Петровна никого не впускает в свой крошечный домашний мирок. И только для меня делает исключение.

Она забрала меня к себе, когда умерла бабушка, и с тех пор всегда оказывается рядом в трудную минуту.

– А Вы помните, тем вечером мы так же сидели за этим столом? – произношу я, поднося дымящуюся чашку к губам.

Антонина Петровна сидит напротив меня. Перед нами на столе раскрытая пачка с печеньем, сахарница и блюдце с конфетами.

Женщина вздыхает в ответ:

– Помню, конечно… Не стоит ворошить, Дашенька. Тебе, я гляжу, сейчас и так не сладко.

Нет, я буду ворошить. Нельзя просто взять и выбросить из памяти тот злосчастный день минувшей осени…

Глава 25

Это случилось третьего сентября.

День начался как обычно.

С утра мы с бабушкой вместе позавтракали. После я закинула в рюкзак курсовую работу и пару тетрадей, нацепила кроссовки, подхватила ветровку и, чмокнув бабушку в морщинистую тёплую щёку, выпорхнула за дверь.

Убегая на остановку, взглянула напоследок в наши окна.

Бабушка была на кухне. Смотрела на улицу, раздвинув занавески. Она увидела меня и помахала рукой на прощание. Я махнула в ответ и свернула за угол соседнего дома.

В тот момент я видела маму Олю живой и здоровой в последний раз.

Вскоре я уже ехала на учёбу, радовалась сентябрьскому солнцу, повторяла в уме конспект по экономике и не подозревала, что всего через несколько часов в наш дом придёт беда…

Во время лекции в распахнутое окно просторной аудитории ворвался голубь. Хлопая крыльями, он принялся кружить над нашими головами.

Преподаватель, молодая выпускница педагогического вуза, вскрикнула от неожиданности, девчонки завизжали, мальчишки заулюлюкали и стали бросать в несчастную напуганную птицу стирательные резинки и шарики из бумаги.

Я же только на секунду оторвала взгляд от конспекта, а затем снова вернулась к своим записям.

А голубь, описав над нами последний круг, прокричал что-то по-своему, по-птичьи, и выпорхнул за окно.

То был недобрый знак.

Я поняла это, когда, вернувшись домой, увидела в пороге бледную Антонину Петровну, а в комнате на полу распластанное тело моей бабушки.

На ней был уличный синтепоновый стёганый плащ и сапоги, испачканные грязью. По всей видимости, бабушка вернулась с улицы и не смогла раздеться. От самого порога по полу тянулась цепочка грязных следов.

Мама Оля была ещё жива, когда опустившись на колени, я склонилась над ней, заглянула в мутные непонятного цвета глаза, осторожно откинула со лба седые пряди и провела ладонью по волосам. Одна шпилька выскользнула из них и звонко ударилась об пол.

– Что случилось, бабуль? – моя слеза капнула ей на щеку.

– Даша… – слабым голосом проговорила бабушка. – Прости меня… Это я во всём виновата. Если бы ни я, ничего бы этого не случилось… Я испортила тебе жизнь…

– О чём ты говоришь, бабуль? – ещё одна моя слеза оставила мокрый след на её щеке.

– Мне так жаль, что тебе пришлось пройти через это… – мама Оля шумно втянула воздух. – Это была моя ошибка… Я должна была предвидеть это…

– Да что ты такое говоришь, бабушка? – я старалась говорить ровно, но то и дело громко всхипывала. – Ты самая добрая, самая красивая, самая лучшая…

Я гладила её по щекам, стирая с них свои слёзы, но уже через секунду глупые капли снова падали из моих глаз.

– Я многого не успела тебе рассказать, Дашенька… Я должна была… Здесь… Здесь бы… Бу…

Приступ тяжёлого кашля оборвал бабушку на полуслове.

– Я не понимаю, бабуль… – сквозь слёзы проговорила я. – Кто-то был здесь? Ты видела кого-то?

Но бабушка не ответила. Прикрыла глаза, скривилась в гримассе. Её дыхание стало прерывистым, а руки, притянутые к груди, ослабли.

– Бабушка! Бабушка, – я потрясла её за плечи, надеясь, что это поможет. – Кто здесь был?

Мама Оля открыла глаза в последний раз, силясь что-то сказать, но смогла выдавить только еле различимое:

– Он…

Затем мама Оля сомкнула веки и обмякла на моих руках. Сжатая в кулак ладонь раскрылась, и из неё выпал пустой бутылёк из-под лекарства, а вместе с ним – скомканная полоска атласной ткани, увидев которую, я похолодела от ужаса…

Глава 26

Это был пояс от моего платья.

Того самого платья, в котором я поехала на своё последнее свидание, села в ту проклятую машину, а после отчаянно сражалась за свою честь.

Я помню, как вцепившись в этот пояс, сжимала его до сломанных ногтей, когда чужие сильные руки рвали на мне одежду.

Помню треск ползущего по швам белья.

Помню утробный рык и жадное возбуждённое дыхание этого человека.

Помню его холодные пальцы на моих бёдрах, которые, впиваясь в кожу, оставляли на ней синяки и отметины.

Помню свой крик о помощи, а следом чужую влажную ладонь на моих губах и грубые наглые поцелуи на шее.

Помню нехватку воздуха в лёгких от запаха его одеколона.

Помню скрип дивана под тяжестью наших тел.

Помню пронзающую меня жгучую боль.

Помню свою беспомощность…

Теперь эти ужасные воспоминания, которые я долгие месяцы так старательно прятала в глубинах сознания, взорвали мой мозг подобно проснувшемуся вулкану.

Я поняла, о чём говорила моя бабушка.

Она узнала о случившемся со мной кошмаре и не смогла справиться с чувством вины.

А рассказать страшную правду о той ночи ей мог только один человек.

"Он…" – произнесла мама Оля перед смертью.

И говорила она о Карасёве.

Своё разорванное, испачканное кровью платье я оставила у него. Толик клялся, что никому ничего не расскажет о произошедшем. А платье обещал сжечь.

Почему он не выполнил обещание? Почему сохранил пояс от платья? Зачем, спустя почти два месяца, он отдал его моей бабушке и всё ей выложил? Неужели он не понимал, что это убьёт её? Чем помешала ему бедная старуха, которая души в нём не чаяла? За что он так жестоко обошёлся с ней и со мной?

Я не могла найти объяснения его поступку.

У меня перехватило дыхание от ярости.

– Мерзавец! Чудовище! Чёртов ублюдок! – закричала я, разрыдавшись в голос. – Здесь был он! Это он всё рассказал бабушке! Он знал, что у неё больное сердце, и всё равно всё ей рассказал! Это он убил её! Это Карасёв…

Антонина Петровна, бледная и напуганная, пыталась меня успокоить, прижимала к себе, гладила по голове. А я билась в истерике и пыталась высвободиться из её объятий.

– Госпади, Дашенька… При чём тут Карасёв… – бормотала женщина, не отпуская меня. Она не понимала, почему я обвиняю Толика в смерти бабушки, и сделала вывод, что я просто не в себе от горя. – Я понимаю, как тебе сейчас тяжело, но ты должна это пережить, дорогая. Я не брошу тебя…

– Вы не понимаете… Не понимаете… – захлёбываясь слезами, лепетала я. – Карасёв… Это Карасёв убил её…

– Тише, тише, девочка! Всё пройдёт! – приговаривала Антонина Петровна, поглаживая меня по голове. – Ты справишься! Время лечит!

Я постепенно затихла и уже не пыталась вырваться, только изредка всхлипывала у неё на груди.

Мы, обнявшись, сидели на полу посреди комнаты, когда над нами выросли санитары скорой помощи.

Двое мужчин в одинаковых костюмах. Один средних лет, низкий и коренастый, с серым лицом и ранними морщинами под глазами. Другой молодой, высокий и худощавый. По всей видимости, практикант.

Они осмотрели бабушку, констатировали смерть и сухо поставили нас перед фактом.

Тот, что помоложе добавил:

– Мне очень жаль…

На что я резко ответила ему:

– Врёшь! Ты не можешь её жалеть! Ты даже не знал её! Для тебя она лишь очередная умершая старуха…

– Даша… Дашенька… – подала голос Антонина Петровна и, обратившись к молодому человеку, добавила, – простите её, ради бога. Ей сейчас очень тяжело…

Да, мне было очень тяжело.

Я была знакома с ложью и предательством, но со смертью столкнулась впервые в жизни.

Антонина Петровна меня не бросила. Она разделила со мной моё горе и часть хлопот взяла на себя.

Это было так великодушно с её стороны. Ведь по сути моя бабушка была ей чужим человеком.

Да, какое-то время они вместе преподавали в одной школе, но общаться и дружить им не доводилось. Работали на разных этажах, пересекались редко, да и разница в возрасте в два десятка лет была не в их пользу.

И тем не менее в трудный час Антонина Петровна не оставила меня и буквально за руку провела через самый тяжёлый отрезок моей жизни.

Сейчас, спустя несколько месяцев после случившегося, я снова благодарю её за оказанную помощь и поддержку.

– Спасибо Вам за всё, Антонина Петровна. Сама я бы не справилась…

– Пустяки, Дашенька… На моём месте любой сделал бы тоже самое, – отвечает она и, смутившись, отводит глаза.

– Я так не думаю, – произношу, уставившись на сколотый край своей опустевшей чашки. – К сожалению, не каждый готов на такие великодушные поступки. Как показывает практика, мир полон предателей!

Пока я говорю это, перед глазами уже выстраивается список: Кирилл, Толик…

Да даже Светка, моя единственная подруга.

Обманывать родную мать – это ли не предательство с её стороны?

Антонина Петровна хочет что-то возразить, но наш разговор прерывает грохот на лестничной площадке…

Глава 27

Сначала доносится топот взбегающих по ступенькам ног, а вместе с ним громыхание металлических перил, после мы слышим требовательный стук в дверь.

Стучат не к нам, а в одну из соседних квартир. А точнее – вмоюквартиру.

– Опять долбают… – с досадой произносит Антонина Петровна. – Всю ночь покоя не было. Сейчас вот опять…

На этот раз я уверена, что это Карасёв.

"Не всё сказал. Пришёл добавить пару слов…" – думаю про себя.

Между тем стук прекращается, но всё ещё ощущается чьё-то присутствие на площадке. Чуть позже слышатся шаги на лестнице. Спускающийся шаркает по двери Антонины Петровны, будто чувствует, что я здесь. А спустя ещё пару мгновений на площадку возвращается прежняя тишина.

– Это Карасёв… – мрачно говорю я. – Ко мне приходил…

Антонина Петровна, конечно, помнит, как захлёбываясь слезами, я обвиняла Толика в смерти бабушки. Потому сейчас осторожно спрашивает:

– Дашенька, ты всё ещё злишься на него?

– А Вы как думаете? – боюсь, мой ответ звучит слишком грубо.

Антонина Петровна вздыхает. Она непроизвольно дотрагивается до раскрытой пачки с печеньем, сдвигает её в сторону. Затем принимается перемешивать чайной ложкой остатки жидкости в кружке.

– Я видела вас из окна сегодня… – не поднимая глаз, будто невзначай произносит она. – Это Толик довёл тебя до слёз?

Я молчу в ответ. По-прежнему не глядя на меня, Антонина Петровна горько усмехается:

– Я могла бы догадаться. Ты злишься на него, он в ответ злится на тебя. А ведь могли бы стать такой красивой парой.

– Вы сейчас шутите? – мои глаза округляются. – После того, что он сделал?

Антонина Петровна не отвечает. Она откладывает ложку, поднимается из-за стола и подходит к незашторенному окну.

Из уличного пейзажа я вижу только верхушки деревьев и серое пасмурное небо. Мимо окна проносится птица.

– Почему ты решила, что именно Толик виноват в смерти твоей бабушки?.. – она стоит ко мне спиной, смотрит на улицу, теребит поясок халата.

– Вы же слышали бабушкино последнее слово… – опять изучаю глазами битую чашку.

– Конечно, слышала… Он… Здесь был он… – задумчиво произносит Антонина Петровна, глядя в окно. – Но почему ты решила, что твоя бабушка имела в виду Толика? Мне кажется, на тот момент вы с ним неплохо ладили. Разве не его цветы стояли тогда в вазе на кухонном столе?

Она оборачивается и выжидающе смотрит на меня.

Цветы… Да, то были его цветы. В пятницу вечером он пришёл ко мне с букетом, а в субботу утром нагрянул к моей бабушке и загнал её в могилу.

Нападать внезапно – это так по-Карасёвски.

Его драка с Кириллом, о которой мне рассказала Светка, яркое тому подтверждение. Того он тоже застал врасплох.

Но главным неоспоримым доказательством является полоса атласной ткани, которая до сих пор лежит в ящике моего стола, похороненная под толщей прошлогодних конспектов.

Но я не говорю всего этого Антонине Петровне, произношу одно лишь:

– Потому что это он…

Выходит почти по слогам.

Антонина Петровна вздыхает, и снова разворачивается к окну. В небе появляются первые предвестники обещанного синоптиками снегопада.

– Пойми, Дашенька, я знаю этого парня много лет, – говорит она, глядя куда-то вдаль. Сейчас, зимой, из наших окон открывается панорамный вид на оживлённый проспект. – Я помню его ещё трёхмесячным карапузом, а Нину Михайловну, его мать, здоровой молодой женщиной. Она частенько просила меня погулять с маленьким Толиком.

Антонина Петровна возвращается за стол, трогает рукой электрический чайник, включает и под его мерное шипение продолжает говорить:

– Знаю, в школе вы с Толиком не ладили, и у тебя есть основания сердиться на него. Но я знаю и другое. Например, что в трудный час он подставил тебе своё сильное плечо.

Заметив мой удивлённый взгляд, Антонина Петровна улыбается краешками губ:

– Да, моя хорошая, я видела из окна, как в ту ночь Толик на руках понёс тебя в свой подъезд. А потом ты две недели пряталась у него от Ольги Николаевны. Или скажешь, я не права?

Я молча опускаю глаза. Мусолю в руках бумажный ярлычок испитого чайного пакетика.

Конечно, права… А что мне ещё было делать? Я не могла явиться домой в таком виде.

Антонина Петровна не требует ответа и продолжает:

– Полагаю, с тобой случилось что-то скверное, и ты скрыла это от бабушки…

"Да, случилось. Да, скрыла. А Карась пришёл и всё ей выложил…" – думаю про себя.

Антонина Петровна не умеет читать мыслей. Она заливает кипятком новые чайные пакетики и говорит с улыбкой:

– Тебе удалось обмануть пожилого человека, но не меня. Как-то мы встретились с Толиком в супермаркете. В его тележке лежало платье 42 размера. Я спросила у него: "Кому-то в подарок?" Он ответил: "Матери…" Это прозвучало так забавно. Я-то знаю, что Нина Михайловна даже в молодости носила одежду 50 размера. Это платье он выбрал для тебя. Не так ли?

Я опять молчу в ответ.

Да, я попросила его купить мне платье. Взамен моего, разодранного в лохмотья…

– У Толика сложный характер, но он умеет хранить секреты, и он не убийца, – резюмирует Антонина Петровна. Она делает глоток горячего чая и берёт из открытой пачки надломленное печенье. – Я уверена, он не имеет никакого отношения к смерти твоей бабушки.

Стоп!

Почему она так уверена в этом? Если она видела нас с Толиком в ту ночь, значит, видела и платье, в котором я была. Она должна была узнать атласный пояс от него, который бабушка сжимала в руке до последнего вздоха.

Я хочу сказать ей об этом, но Антонина Петровна опережает меня.

Её следующая фраза бьёт меня подобно электрическому разряду:

– Дашенька, а ты не думала, что твоя бабушка хотела сказать не "Он", а "Она"?..

Глава 28

– О чём Вы говорите? – хлопаю ресницами, будто это поможет быстрее понять смысл сказанных слов. – Вы думаете, я потеряла бабушку из-за какой-то женщины?

Антонина Петровна не отвечает, только неопределённо пожимает плечом. Мол, кто знает…

Это заставляет меня задуматься.

Что я знала о бабушке…

Её нельзя было назвать очень общительной. Она не приглашала гостей, не устраивала шумных праздничных застолий и сама редко куда ходила. Иногда говорила по телефону. Но то были её бывшие коллеги по лицею, которые скупо поздравляли её с праздниками, у которых она интересовалась успехами нынешних учеников. Личных разговоров избегала. Во всяком случае при мне.

Единственным человеком, с которым бабушка могла поговорить по душам, была Стрельцова Альбина Витальевна, низенькая улыбчивая старушонка с коротко стриженными седыми волосами и хитрыми бегающими глазками. Любительница пощелкать семечки, опрокинуть рюмашку, а после исполнить какой-нибудь слезоточивый романс.

Она жила с нами по соседству на Садовой и была единственной, кто поддержал нас, когда мы с бабушкой собрались переезжать.

Всё моё детство старушки делили на двоих одну лавочку во дворе, успели выплакать море слёз и обменяться тысячей рецептов. Представляю, как тяжело было расставаться таким подругам. И тем не менее, новость о нашем переезде Альбина Витальевна восприняла стойко и даже с радостью.

– Центральная школа и в самом деле лучше! – сказала она маме Оле. – А с тобой, Ольга, не потеряемся! Адрес ты мой знаешь! Будешь ко мне приезжать, будем с тобой чаи гонять!

И бабушка ездила к Альбине Витальевне, как по расписанию – каждую первую субботу месяца.

В тот злосчастный день, третьего сентября, они тоже должны были встретиться.

Могла ли их встреча закончиться ссорой?

Вполне возможно. Если взять во внимание, что вот уже несколько месяцев Альбина Витальевна не подходит к телефону.

Я нашла два её номера в бабушкиной записной книжеце и не раз пыталась дозвониться, чтобы сообщить печальное известие. Но домашний телефон Альбины Витальевны отзывался короткими гудками, а на мобильном отвечал робот:

– Абонент не может быть вызван. Оставьте сообщение после сигнала…

Я оставила с десяток таких сообщений, но Альбина Витальевна так и не откликнулась.

Подругам и раньше случалось ссориться и играть в молчанку. Они могли не разговаривать неделями. Но едва начинался новый месяц, подходила суббота, и бабушка снова мчалась на Садовую к любимой подруге.

На данный момент старушки пропустили уже четыре таких субботы. И то, что Альбина Витальевна до сих пор не кинулась искать маму Олю, ещё раз доказывало, что в свою последнюю встречу старушки сильно поругались.

Но никакая, даже самая крепкая ссора с подругой не довела бы мою бабулю до сердечного приступа.

Да, мама Оля часто приезжала от Альбины Витальевны в растроенных чувствах и вместе с "приветами" и гостинцами привозила с собой повышенное давление. Виной тому были их жаркие обсуждения болячек, сериалов, погоды и разных рецептов одного и того же яблочного пирога. Сначала они спорили до хрипоты, а после напару глотали пилюли.

Но даже самый горячий спор о жирности кефира, который следует добавлять в тесто, не смог бы убить маму Олю.

Её убили кусок атласной ленты и связанная с ним история, "любезно" кем-то рассказанная.

Откуда Альбина Витальевна могла узнать подробности пережитого мной кошмара, если они были известны только одному человеку? Как пояс от моего платья мог попасть к ней в руки?

Ответы были очевидны.

Никак.

Я отодвигаю от себя пустую чашку, та громко елозит по поверхности стола. Поднимаю глаза на Антонину Петровну, которая по-прежнему сидит напротив и наверняка сожалеет сейчас о том, что не умеет читать мысли. Смотрит на меня в упор, ждёт реакции на её предположение.

– Так что ты думаешь об этом, Дашенька? – спрашивает она.

Я больше не собираюсь томить её ожиданием.

– У бабушки в окружении была только одна женщина, которая могла её расстроить! – с полной уверенностью заявляю я. – То была её лучшая подруга. Она умела ранить словами. Ранить, заметьте, но никак не убить! – расставляя акценты, слегка приподнимаю кружку и ударяю ею о столешницу. – Она не может быть причастна к смерти бабушки.

– А почему ты решила, что речь идёт об этой подруге? – Антонина Петровна хитро прищуривается, будто знает что-то такое, чего не знаю я.

Наверно, это черта присуща всем учителям – знать ответ, но не подсказывать, а заставлять думать. Мол, я-то знаю, сколько будет дважды два, но предлагаю тебе самой хорошенько подумать и сказать мне правильный ответ.

Но я не знаю никаких других персонажей женского пола в бабушкином окружении. А такие, что способны довести пожилого человека до смертельного инфаркта, тем более мне не известны. На долю секунды в памяти всплывает Наталья, мать Кирилла. Ещё одна женская фигура на поле.

Но её я сразу отметаю. Наталья не стала бы мне вредить. Хотя бы в память о моих отношениях с Кириллом.

Она до сих пор очень сожалеет о нашем расставании. Я убедилась в этом сегодня утром, когда взглянула в её посеревшее, исполненное страданием лицо. Человек, который так искренне плачет и просит прощения не мог причинить зла моей бабушке.

Минутку!

Что Наталья бормотала сегодня утром, вцепивщись в мои плечи?

"Но ещё хуже будет, еслионатебя здесь увидит!…"

И вот это:

"Ты не понимаешь, насколькоонаопасна! Не понимаешь, на чтоонаспособна!.."

Я уверена, речь шла о новой девушке Кирилла.

Может ли та быть причастна к смерти моей бабушки?

Конечно, нет.

Они даже не были знакомы!

Я могу сейчас сколько угодно перебирать в уме разных знакомых мне девушек и женщин. Представлять, как одна из них останавливает мою бабушку на улице и вываливает на неё подробности моего последнего свидания. Но так или иначе всё сводится к тому, что некто, "убивший" мою старушку, знал то, что было известно только одному человеку. И поясок от платья, который выпал из рук мамы Оли, также был только у него.

У Карасёва…

Потому он и только он виноват в случившемся.

Антонина Петровна, как и другие учителя из моей школы, просто его выгораживает.

Прежде чем я успеваю произнести это вслух, соседка обрушивает на меня следующее:

– А ты не думала, Дашенька, что в смерти Ольги Николаевны виновата… твоямама?