Текст книги "Совпадения случайны (СИ)"

Автор книги: Маргарита Алешина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Глава 48

Я смотрю на стройный ряд сувениров, аккуратно выставленных по росту вдоль книжных корешков, и только сейчас понимаю, что впервые вижу эти безделушки.

В нашем доме никогда не было ни статуэток, ни магнитиков, ни ароматических свечей. Бабушка их терпеть не могла, называла бесполезными пылесборниками, и, случись кому-нибудь из коллег подарить ей что-то подобное на праздник, без жалости выбрасывала.

Эта дюжина керамических драконов, пластиковых телят и тряпичных мышей со вшитыми в лапы магнитами появилась в моём доме вместе с идеальным порядком и короткой запиской на столе.

Кто, чёрт возьми, решил меня напугать, а вместе с тем так изощрённо посмеяться над памятью моей бабушки?

Я не могу ответить на этот вопрос. Единственное, что сейчас мне по силам, отправить все эти безделушки в мусорное ведро.

Но я этого не делаю. Я стискиваю зубы, сжимаю кулаки и ничего не делаю, потому что выставленные на полке сувениры – только первый акт этого блядского спектакля.

Следующим любопытным для меня открытием становится фотография в рамке, что стоит чуть правее от армии пылесборников.

Я смотрю на снимок и с ужасом понимаю, что мне знакома эта молодая счастливая женщина на снимке.

Я уже много раз видела эти струящиеся золотистые локоны, эти тонкие усыпанные родинками руки, эти длинные музыкальные пальцы с аккуратным маникюром и белое платье, едва прикрывающее худые колени.

Ну, здравствуй, героиня моих кошмаров! Наконец, ты показала мне своё лицо…

Аккуратный овал с чётко очерченными глазами цвета мяты, гладкая кожа, ровный слегка припудренный нос, точки веснушек на переносице и щеках, пухлые губы, тронутые загадочной улыбкой, и золотистые пряди рассыпанные по молочно-белым плечам.

Мои глаза вмиг увлажняются.

– Мама, мамочка… – шепчу я сквозь слёзы.

"Твоя мать была очень красивой женщиной!" – рассказывала бабушка и говорила истинную правду.

Но мама Оля много лет внушала мне, что моя мама умерла. А это была наглая бессовестная ложь. Потому что снимок, с которого эта молодая, полная сил женщина сейчас загадочно мне улыбается, был сделан всего несколько лет назад. Об этом свидетельствует ряд крохотных цифер в углу:

17.07.2012

Тем летом я перешла в восьмой класс и уже много лет считала свою маму умершей при каких-то страшных обстоятельствах. Страшных на столько, что бабушка предпочла скрыть их, нежели рассказать правду.

Я прикладываю ладонь к губам, а затем осторожно касаюсь крохотной щеки на матовой фотобумаге.

– Мамочка, она говорила мне, что ты умерла… А ты жива… И ты была здесь…

Я закрываю глаза и прерывисто вздыхаю. Этот трогательный момент прерывает громкий стук в дверь.

Я вздрагиваю и распахиваю глаза. Мой взгляд беспомощно бросается к электронным часам.

Половина второго.

Апрельские слишком пунктуальны. Они не приедут раньше обозначенного времени.

"Карасёв… Явился, не запылился… – язвительно думаю я. – Вспомнил-таки обо мне. Сейчас распахну дверь и прогоню его к чёртовой матери. К-хм, а лучше обратно к этой его Мари…"

Стремительно шагаю к двери и, не глядя в глазок, отворяю засовы. Ржавый моргающий электрический свет врывается в мою прихожую вместе с запахом мороза, табака и… женской туалетной воды.

На моём пороге стоит она.

В зимних сапогах на шпильке, в дорогой норковой шубе до колен, с крохотной сумочкой на плече. Из-под вязаной шапочки выбиваются чуть влажные золотистые локоны.

Её щёки тронуты румянцем, а на ресницах застыли капельки умерших снежинок.

Она улыбается своей мягкой улыбкой и негромко произносит:

– Здравствуй, Дашенька! Как же ты выросла за эти годы… Впустишь меня в свою уютную жизнь?

А у меня пропадает голос от волнения. И вместо ответа я несколько раз киваю головой.

Передо мной стоит она, женщина с фотографии.

Моя мама, которую я много лет считала умершей.

– Пожалуйста… – произношу, наконец, дрожащим шёпотом и отступаю в сторону, позволяя ей войти…

Глава 49

Она аккуратно переступает порог, бесшумно закрывает за собой дверь и разувается.

Её движения легки и изящны. Той грации, с которой эта женщина спускает с плеча сумку и сбрасывает норку, снимает шапку и встряхивает золотистыми локонами, её осанке и умению держать лицо позавидовала бы любая столичная модель.

Плавно виляя бёдрами, Лара отправляется в ванную, где проводит ещё несколько минут, приводя себя в порядок.

И вот она, согревшаяся, румяная, элегантная, в кашемировом свитере и узких джинсах, с идеальным макияжем и маникюром, наконец, предстаёт передо мной.

Я жду, что эта женщина заключит меня в объятия, покроет мои щёки мокрыми поцелуями, и буквально задушит своей туалетной водой.

Но она этого не делает.

Держится на расстоянии, на меня не глядит, осматривается. Я бы сказала, оценивает.

Возникшая пауза затягивается, и чтобы прервать неловкое молчание, я предлагаю:

– Может, чаю?

– Спасибо, не откажусь… – следует ответ.

Я отправляюсь на кухню, а Лара, между тем, совершает экскурсию по квартире.

Чайник шумит на столе. Врезаясь в сочную розовую мякоть колбасы, острое лезвие ножа громко стучит о разделочную доску. Неугомонная зимняя улица врывается в открытую форточку. Звуки бешено пляшут вокруг меня, но мой слух улавливает лёгкий скрежет фоторамки о полированную поверхность книжной полки.

Вспоминаю, что дотронувшись до снимка, я слегка сдвинула его. На пару сантиметров. Лара вернула ему прежнее положение.

Несомненно, это её руки превратили мою квартиру в эталон чистоты и порядка. И записку на столе оставила она. Я уверена.

Когда чуть позже мы располагаемся за кухонным столом друг напротив друга, я ни о чём её не спрашиваю.

Я украдкой наблюдаю, как она грациозно держит кружку, осторожно прикасается к ней губами, неслышно глотает, и понимаю, что мне неуютно.

Лара ведёт себя словно чужая.

Почему она не говорит со мной? Почему то и дело отводит глаза?

Хотя зачем я задаю себе эти вопросы. Наверняка ей сейчас в разы хуже, чем мне. Это ведь она бросила меня младенцем. Безусловно, её гложет чувство вины за всё, что она совершила. Ей нужно время, чтобы подобрать правильные слова.

Желая ей помочь, я отставляю свою кружку и вполголоса говорю:

– Я так рада, что ты приехала… Я скучала… Правда…

Сделав глоток, Лара поднимает на меня мятные глаза. Её брови удивлённо выгибаются, губы растягиваются в улыбке.

– В самом деле?

Я дважды киваю в ответ.

– Любопытно… – произносит она. – А зачем я приехала, знаешь?

– Конечно! – отвечаю я. – Потому что ты тоже скучала по мне… Мама…

Я была уверена, что едва назову эту женщину мамой, она оттает, повисшее в воздухе напряжение вмиг улетучится и мы с ней, наконец, сольёмся в жарких объятиях.

Но Лара выпрямляется, отставляет свой чай и смотрит на меня с ещё большим удивлением. Нет. Скорее, с презрением. Будто услышала что-то оскорбительное.

– Как ты меня назвала? – спрашивает женщина, сощурившись.

Её идеально гладкий лоб покрывается складками морщин, брови ещё сильнее искривляются, а мягкая до этого улыбка превращается в оскал.

– Деточка, позволь поинтересоваться, с чего ты взяла, что я – твоя мать? – резко и холодно, делая паузы на каждом слове, спрашивает она.

Я в замешательстве.

Что-то идёт не так.

Кто эта женщина, облачённая в кашемир?

– Разве нет? – выдыхаю я и сглатываю давящий на горло комок.

– Господи, боже, кто сказал тебе такую глупость?

Под её тяжёлым взглядом я скукоживаюсь до размеров грецкого ореха. Невнятно мямлю, мол, бабушка рассказывала. Про красоту, про волосы золотистые, про имя необычное, редкое.

Она выплёвывает колючий смешок.

– Ну, Ольга Николаевна, ну, выдумщица… Зачем она это делала? Зачем описывала меня вместо Таньки?

Лара читает на моем лице недоумение и поясняет.

– Твою мать звали Татьяной, и она была брюнеткой! – повторяет женщина слова Антонины Петровны, ещё раз усмехнувшись напоследок.

Когда одно и тоже повторяют два разных человека, это невозможно считать случайным совпадением.

"Значит, мою мать, действительно, звали Татьяной…"

– Я видела её пару раз, – продолжает Лара. – Кстати, ты очень на неё похожа… Понятия не имею, что с ней случилось. Сдаётся мне, то была мутная история…

Между нами снова повисает молчание. Воздух кажется густым и тяжёлым. Ещё немного и он заискрится от напряжения.

"Эта ухоженная, сладко пахнущая женщина, обладающая шикарными волосами, красивым телом, дорогими шмотками и золотыми побрякушками – не моя мать…"

Мой мир снова рушится.

Горький комок, собравшийся в груди, больно жжётся и просится наружу. Царапается, кусается изнутри, норовит вот-вот пролиться слезами. Мне приходится до скрежета стиснуть зубы, чтобы не дать ему выплеснуться.

Просто я ещё не знаю, что спустя пять минут разговора с этой расфуфыренной мадам, буду только рада, что мы с ней не родственники…

Глава 50

– Мама… Подумать только… – недовольно хмыкает Лара. – Да я ненавижу детей! Всегда их терпеть не могла! Этих мелких, сопливых, вечно орущих маленьких ублюдков. Брр! – она с отвращением передёргивает плечами. – Нет уж, деточка, детей у меня нет. Это Анфиса, моя глупая сестра, души в них не чаяла. И в итоге от них же пострадала. Её второй младенец умер на третьем часу жизни. В тот же день эту дуру обнаружили в служебном помещении роддома висящей на поясе от халата. Бедняжка была так убита горем, что полезла в петлю, даже не подумав, что станет с её старшим ребёнком. А я теперь расхлёбываю последствия её идиотского поступка. Костик… Ментовской сынок, мажорчик грёбаный. Что же ему с папкой в Пригороде не сиделось?..

"Для чего эта женщина рассказывает мне всё это? – думаю я. – Зря я впустила её. Зачем она здесь? Кто она, чёрт возьми?"

Та будто читает мои мысли.

– Ладно! – Лара хлопает ладонями по столешнице и поднимается. – Хватит разговоров! Перейду сразу к делу!

Ножки стула беспощадно скребут линолеум. Я съёживаюсь.

Что-то идёт не так.

Она вытягивается передо мной в полный рост, стряхивает с белых кашемировых плеч невидимые пылинки и, уперев руки в бока, заявляет:

– К вечеру вы с бабкой должны освободить квартиру!

– Что? – беспомощно выдыхаю, глядя на неё снизу вверх.

– Что слышала! – рявкает Лара. – Собирайте свои пожитки и валите отсюда к чёртовой матери! Так понятнее?

В одно мгновение из грациозной, изящной женщины Лара превращается в сущую ведьму. Она пронзает меня зелёным взглядом, трясёт в воздухе остро заточенным пальцем и всем своим видом источает ледяной яд.

– Моя бабушка умерла… Вы разве не знаете? – говорю я, будто этот факт остановит златовласую мегеру.

Но та вдруг замирает.

– О… Не знала, не знала…

Кажется, Лара и вправду удивлена. Но, к моему несчастью, её удивление очень быстро сменяется полным равнодушием.

– Что ж, туда ей и дорога! – сложив руки на груди, выплёвывает она. – Мне никогда не нравилась эта мерзкая старуха. Мошенница, завладевшая чужим имуществом. Я была категорически против их договора. Но моя мать, сердобольное создание… Царствие ей небесное…

Эта женщина говорит загадками. Она – чужак, ворвавшийся в мой дом. Она рассказывает мне ужасные вещи. Она указывает мне, что делать. Она устанавливает свои порядки.

Я не понимаю, что происходит.

Мы с бабушкой переехали сюда, когда мне было семь. Я была ребёнком. Я не помню.

Ничего не помню.

Лара тем временем тянется к своей чашке, опрокидывает в себя остатки чая, и, бросив опустевшую керамику в раковину, снова впивается в меня изумрудными радужками.

Я смотрю на неё затравлено, ожидаю её дальнейших действий.

– Вижу, деточка, ты в самом деле ничего не понимаешь… – неожиданно мягко произносит кашемировая женщина.

Я не отвечаю, но и не отвожу глаз. Лара отчётливо видит в них два жирных вопросительных знака. А ещё страх. Хотя страх мне хотелось бы спрятать. Кажется, она сжаливается надо мной.

– Господи, ты же совсем ещё ребёнок… – вздыхает Лара почти искренне. – Пожалуй, я должна тебе всё объяснить. Чёрт, никогда не умела говорить с детьми… Но всё же попробую… Идём!

Она подходит ко мне, берёт за руку и вытягивает из-за стола. Я не сопротивляюсь.

Мы идём в мою комнату.

– Ты видишь эти книги? – ткнув пальцем в разномастные корешки, спрашивает Лара.

Я киваю.

– Вы ведь не покупали их, верно?

Я вынуждена согласиться. Эти книги достались нам с бабушкой вместе с этой квартирой.

– Это были её книги! – говорит Лара. – Анфиса очень любила читать…

– А вот эти игрушки видишь? – она указывает на пластиковый контейнер в углу.

Я давно выросла из детского возраста. Он уже много лет стоит вот так. Закрытый, упакованный, готовый в любой момент отправиться к новым детям.

– Ты играла в детстве этими игрушками, не так ли? – спрашивает Лара, взирая на меня, застывшую, растерянную, подавленную.

Я опять киваю в ответ.

Она довольно улыбается.

– Наш Костик тоже играл с ними когда-то… Это были его игрушки.

Затем особо не церемонясь, женщина распахивает мой плательный шкаф.

– А здесь? Много ли здесь твоих вещей? – спрашивает она, указывая на полки с идеально уложенным постельным бельём, полотенцами и прочими тряпками. – Например, платья? Сколько здесь твоих платьев?

Я вынуждена признать, что она права.

В этом доме слишком мало моих личных вещей. Эта квартира досталась нам с бабушкой полностью упакованной. Кажется, мы даже вилок не покупали.

Но это не значит, что эти квадратные метры не мои.

"Таковы условия продажи!"

Кажется, так сказала бабушка.

Мне, семилетней, конечно, было без разницы на какие-то там условия. Я любовалась своими красными туфельками, розовыми рюшами на платьице и облаками над головой, похожими на барашков.

"Паспорт! – вдруг осеняет меня. – Я должна показать Ларе свой паспорт! В нём же всё есть! Моя фамилия, фотография, прописка… Сейчас я покажу этой бабе свои документы, и она отвалит!"

Я бросаюсь в прихожую к своей сумке и принимаюсь переворачивать её внутренности.

Лара, застыв в дверном проёме, наблюдает за мной со снисходительной улыбкой.

Так смотрит родитель на провинившегося ребёнка. На его жалкие попытки замести следы преступления.

Так смотрит учитель на своего ученика, не выучившего урок. Следит за его глазами, беспомощно бегающими по странице учебника.

"Перед смертью не надышишься!" – говорит её взгляд.

А я, наконец, вылавливаю потрёпанную книжецу со страшненькой фотографией с самых недр своей бездонной сумки, хватаю несчастную за псевдокожаные бока и победоносно трясу ею в воздухе.

"Сейчас я поставлю эту лживую сучку на место!" – думаю про себя, заранее предвкушая победу над незванной гостьей.

Но уже через мгновение с ужасом понимаю, что держу в руках не документ, удостоверяющий личность, а лишь его облезлую шкурку.

Корочки пусты. Паспорта нет.

Видимо, он ушёл из моей сумки вместе с телефоном. Мистически исчез, как плюшевый медведь с ящика.

Воображение рисует мне его тлеющие останки где-нибудь на окраине за гаражами.

"Ничего. Ничего страшного. Не время впадать в панику. Сейчас я найду что-нибудь, что докажет мои права на эту квартиру."

И я бросаюсь в бабушкину спальню, к серванту. Там, в ящиках, она хранила все важные бумаги: документы, письма, открытки, какие-то талоны.

"Сейчас, сейчас…"

Я выдвигаю по очереди каждый ящик и роюсь, роюсь, роюсь. А проклятые слёзы не дремлют. Они уже здесь. Они уже мешают мне смотреть.

Но меня не остановить.

В конце концов, двенадцать лет – это целая жизнь. Наверняка найдётся хоть что-то, что покажет этой мерзкой кашемировой суке, кто в доме хозяин! Уверена, за столь долгий срок накопилась не одна сотня бумаг: медицинские карты, сертификаты, счета за воду и электричество, письма из налоговой, ксерокопии.

"Должно быть хоть что-то. Хоть что-то…"

Лара тем временем следует за мной по пятам. Она уже сидит у меня за спиной, на бабушкином диване. С прямой спиной, с руками на коленях.

Её взгляд всё тот же. Мерзкий, снисходительный.

– Деточка, ну зачем ты наводишь бардак? Что ты хочешь найти? – спрашивает она, и поскольку я ей не отвечаю, продолжает, – Я прекрасно знаю, что лежит в этих ящиках. Я знаю в этом доме каждую булавку. Я сама лично вчера всё тут прибрала. Тебе ничего не найти, уверяю. Ты зря теряешь время. Лучше начни собирать вещи.

Нет! Я не сдамся! В конце концов я могу обратиться к соседям. Бабушку многие знают и помнят.

– Антонина Петровна! – громко, почти восторженно произношу я.

Лара моментально реагирует.

– Кто? Эта старая дева с четвёртого этажа? – спрашивает она, скривив своё красивое лицо. – Да, да, да… Эта баба постоянно дежурит у окна и суёт нос не в своё дело! Действительно, обратись к ней. Наверняка, она расскажет тебе много интересного.

У меня опускаются руки. Я падаю на колени и позорно реву. Бессовестно реву. В голос.

Мне 19 лет. Ей, этой твари кашемировой, без малого полтинник. Мне её не победить.

Я сдаюсь и уже через десять минут, хлюпая носом, собираю вещи…

Лара хищно улыбается, глядя как я из сотни чужих нарядов, забираю своих два. Как из стройного ряда книг вытягиваю своих три. Четыре пары обуви, по одной на каждый сезон. Пуховик. Шапка. Шарф. Немного канцелярии. Бабулина фотография. Подушка.

"Нет, подушку, пожалуй, оставлю… Она вышита бабушкой, она дорога мне, но займёт слишком много места в сумке."

Лара тем временем скрывается на кухне и вскоре снова возвращается с маленьким блюдцем в руке.

– Я закурю? Ты не против? – спрашивает она, будто ей в самом деле необходимо моё разрешение.

Я складываю футболки, складываю кофты. Я молчу в ответ.

Лара с пластикой кошки скользит к дивану. Она снова легка и изящна. Она довольна собой.

Лара победила. Лара молодец.

Она усаживается, устраивает на коленях блюдце, свою импровизированную пепельницу, шуршит картонной пачкой, выуживая из неё сигарету, чиркает зажигалкой и, наконец, закуривает.

Затягивается жадно, победоносно, глубоко. И с наслаждением выдыхает.

Комната в считанные секунды наполняется сизым дымом. Я с трудом сдерживаю кашель.

Ларе плевать на мои страдания. Она изящно стряхивает пепел, снова затягивается, снова выдыхает и вдруг произносит:

– Между нами возникло непонимание. Уверена, ты считаешь меня мерзкой сукой, внезапно вторгшейся в твою жизнь.

Так и есть.

– Пойми, детка, я сама – жертва обстоятельств… – вздыхает она с фальшивой горечью.

Я молчу.

Не дождавшись моих реплик, Лара продолжает:

– Ты просто ничего не знаешь! А этой истории между тем уже больше двенадцати лет. И сейчас я тебе её расскажу…

Глава 51

– Ну, предысторию ты уже знаешь, – Лара выпускает из лёгких последнее облако дыма, тушит окурок о край блюдца и, отставив его в сторону, разворачивается ко мне.

– Эта квартира принадлежала Анфисе, моей старшей сестре, – она кладёт ногу на ногу и обхватывает колени руками. – Она была наивной дурочкой, мечтающей об огромной семье. Легко влюблялась. Не думая, отдавалась. Дважды беременела. Но замуж так и не вышла. Костик, её старшенький, родился крепышом. А с Андрюшкой не повезло. Врачи сразу сказали: "Долго не проживёт!" Так и вышло. Три часа всего протянул. А едва его не стало, не стало и её… – она умолкает на мгновение, с горечью вздыхает и отворачивается к окну.

Там, за морозными кружевами, играет метель.

– Осиротевшего пацанёнка мы отправили в Пригород, к блудному папаше. Квартиру выставили на продажу, – продолжает Лара, наблюдая за вальсирующими в январе снежинками. – Следующие семь лет она так и простояла никому не нужная. Мёртвая, обесточенная. Люди приходили, смотрели, головами кивали, обещали перезвонить и пропадали. Конечно, кто захочет связываться с дохлой электропроводкой и прогнившими трубами? А тут ещё по двору слухи поползли, мол, сестра моя не своей смертью померла. Мол, это медсёстры в роддоме сначала её наркотиками накачали, а потом на поясе от халата повесили. И теперь душа её по комнатам бродит, а по ночам стоит она у окна в белом саване и на руках малютку свою держит… Брр! Прям мурашки по коже… – Лара ёжится и одёргивает кашемировые рукава.

Поднявшись с дивана, она делает несколько бесшумных шагов до письменного стола, скользит взглядом по царящему на нём беспорядку, что-то перекладывает, что-то поправляет. Скорее всего, делает это неосознанно, на автомате. А потом оборачивается и, устроив обтянутые в джинсы ягодицы на краю столешницы, продолжает рассказывать:

– Но однажды всё же нашёлся желающий купить эту пропахшую смертью халупу. Приехал к нам средних лет мужичок, осмотрелся, поулыбался и согласился на все условия. Его не испугали ни ржавые трубы, ни старая электропроводка. И даже цена на квартиру понравилась. Как я радовалась, наконец, избавиться от этих серых мрачных стен! Вырученной суммы мне бы вполне хватило на аккуратную "однёшку" на Парковой. Тогда я бы сразу съехала от матери, этой пьющей эгоистичной старухи. Но вдруг на горизонте появляется твоя бабка. Никогда не забуду, как она, бедно-зелёная, выросла у нас на пороге. Мамка впустила её, провела на кухню. Они сидели до темноты, о чём-то шептались, кажется, обе плакали. А на следующее утро мать заявила, что не станет продавать эту квартиру. Конечно, я возмутилась. Мы так поругались, что две недели не разговаривали. А вы тем временем заняли здешние шкафы и полки, расположились на этих диванах, забили продуктами чужой холодильник. Меня трясло от негодования! Но когда на мою карту упала ваша первая арендная плата, а за ней сразу вторая и третья, я успокоилась и даже пожалела, что мы с матерью не сдали эту квартиру раньше. У меня, наконец, появились деньги. Мне стали доступны салоны красоты и магазины. Я завтракала в кафе и заказывала еду из ресторанов. Я путешествовала. Это была райская беззаботная жизнь, несмотря на то, что мне приходилось жить с матерью и терпеть её пьяные выходки. Но потом она сгорела от почечной недостаточности, и решилась ещё одна моя проблема. Твоя бабка исправно платила аренду, я теперь одна хозяйничала в "трёшке" на Садовой, и, кажется, это были лучшие годы в моей жизни. Но неделю назад объявился Костик, сын моей покойной сестры. Он оборвал мне телефон. Кричал в трубку: "Два дня! У тебя два дня, чтобы освободить квартиру и отдать мне ключи!" Видишь ли, он думал, что теперь я здесь хозяйничаю. Слышала бы ты, каким тоном он разговаривал со мной. А когда-то, в мае 1994-го, это был маленький беззащитный, орущий кулёк, перетянутый голубой лентой. Помню, смотрела на него и думала, что люблю детей…

Лара замолкает. Вскоре её аккуратно очерченные губы сжимают новую сигарету, а в ладонях чиркает зажигалка. На этот раз она не спрашивает моего разрешения, задумчиво курит и опять смотрит в окно.

– После разговора с Костиком я позвонила твоей старухе и поскольку её номер оказался не доступен, я приехала сюда лично, – продолжает женщина, стряхивая в блюдце седую горстку пепла. – Боже! Ты видела эту надпись на двери? Просто ужас… – она качает головой, шумно выдыхает и гасит окурок. – Но ещё страшнее оказался бардак, который ждал меня внутри. Ты что же развела здесь, дорогая? Или подростки все такие? – Лара хмурит идеально прорисованную бровь. – Как тебе не стыдно, Даша. Ты же девочка!

И это говорит мне женщина, смолящая, как паровоз?

– А Вы оставили дверь нараспашку! – парирую в ответ.

– В самом деле? Не может быть…

"Ещё как может!" – хочу крикнуть я, но сдерживаю себя.

К чему эта пустая перебранка?

Эту женщину и эти стены я вижу сегодня в последний раз.

"Через час, максимум через два, меня здесь не будет! – злюсь про себя. – И мне плевать, что говорит и думает обо мне эта мадам в кашемировом свитере!"

Я, наивная, ещё не знаю, что всё случится гораздо быстрее. Что уже через тридцать минут я брошу здесь свои вещи и с бешено колотящимся сердцем и слепыми от слёз глазами босиком побегу на январский мороз в поиске надёжного укрытия…