Текст книги "История одного дня. Повести и рассказы венгерских писателей"

Автор книги: Магда Сабо

Соавторы: Иштван Фекете,Кальман Миксат,Тибор Череш,Геза Гардони,Миклош Ронасеги,Андраш Шимонфи,Ева Яниковская,Карой Сакони,Жигмонд Мориц
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

– Ну, семинаристы, выбирайте теперь, кому какая собака. Хе-хе-хе! Давай ты первым, который мне завещание писал!

– Я уступаю право моему младшему братишке, – отвечал Пишта. – Пускай он первым выбирает.

– Я беру себе собаку с одним талером! – без колебания решил Лаци.

Старуха осклабилась сатанинской улыбкой.

– Молодцы ребята, молодцы! Вы наверняка найдете свое счастье. Подумать только, какие! Каждый друг другу уступает собачку с большим наследством.

Умирающая покачала удивленно головой, да и задремала, совсем как здоровая, а родственники стали перешептываться:

– Она и не собирается умирать. Притворилась только, чтобы нас к себе созвать.

Однако к утру старуха все же умерла, а студенты, переночевав на сеновале, отправились дальше, сопровождаемые двумя собаками…

Псы словно знали, какой кому принадлежит: белый бежал возле Лаци, а черный послушно трусил следом за Пиштой.

До самого вечера брели семинаристы по неезженым дорогам, но ни собаки, ни бескрайняя алфельдская равнина не хотели отставать от них ни на шаг. Между тем Алфельд тогда еще не был нынешним океаном золотых колосьев, – гнилые болота далеко вокруг распространяли свое смрадное дыхание, камыши и трясины усеивали гигантскую степь, так что порой путникам приходилось давать по полверсты кругаля, чтобы обойти топкие места. Вдоль дорог нигде не белели, как теперь, приветливые хутора, и даже сумасшедшие ветряки не махали издали руками, зазывая к себе путника: «Сюда, сюда!»

Наконец, уже поздно вечером, подошли они к лесу.

Белый пес тотчас же побежал на охоту и вскоре вернулся со здоровенным зайцем в зубах.

– Ну, вот это собака! – воскликнул Пишта. – Теперь мы не пропадем с голоду. Зажарим зайца и съедим.

Они расположились под одним деревом, разложили костер, смастерили вертел, и немного погодя красное мясо освежеванного косого уже зашипело, поджариваясь на огне.

Подростки, устремив на зайца голодные взоры, с вожделением наблюдали за процессом жарения, а руки их были сложены, как будто они про себя молились:

– Огонек, огонек, поджарь нам поскорее зайчатинку!

Неожиданно за их спиной раздался густой баритон:

– Бог в помощь, ребята!

Семинаристы оглянулись: перед ними стоял рослый мужчина в одежде простолюдина.

– Бог в помощь! – приветливо отвечал Пишта.

– Что вы здесь делаете, хлопцы?

– Ужин готовим.

– Ага, зайца жарите? Где же вы его взяли?

– Собака поймала.

– Надеюсь, вы не собираетесь съесть его без меня?

Лаци улыбнулся.

– Верно, собирались. Потому что мы уже целый день ничего не ели.

– Тогда вам еще денек потерпеть можно. А я вот уже два дня без еды.

– Бог с вами, получите и вы третью часть зайца!

– Не так, сынок, не так делишь! Сколько вам обоим вместе лет?

– Брат мой на полтора года старше меня, а мне девятнадцатый пошел.

– Юнцы! Я в два раза старше каждого из вас. Значит, мне полагается в два раза больше мяса.

– Верно, но вы забыли о собаках. Им ведь тоже есть надо.

– Собакам и костей довольно, если говорить по справедливости…

– Если говорить по справедливости, собаке надо бы отдать всего зайца, потому что это она его поймала, – возразил Пишта.

– Ну, тогда забудем справедливость, – продолжал шутить незнакомец, – а договоримся по-дружески. Мне не надо никакой доли, но каждый из вас даст мне половину своей.

Юноши согласились. Пришелец уселся рядом с ними к огню, и они с аппетитом уничтожили бренные останки зайчишки. За ужином незнакомец спросил братьев: куда они идут и зачем?

– Мы удачи ищем.

– Эх, все-то ее ищут, да только мало кто находит. Удача повсюду, а это значит – нигде не задерживается она подолгу. Удача, ребятишки, такая озорница, что не стоит за ней блуждать по свету. Она и сама, коли захочет, к вам придет. А не захочет, не догоните вы ее, хотя бы и следом за ней бежали. Однако, я вижу, добрые вы ребята! Возьмите и меня с собой странствовать. Зовут меня Яношем Рожомаком. Вот увидите, пригожусь вам и я.

– А куда вы путь держите, дяденька?

– В Вену.

– Уж не к королю ли? – перебил его Пишта.

– Гм. Может статься, и к королю.

– Тогда мы с радостью пойдем вместе с вами. Ведь мы тоже хотим к королю попасть.

– Избегайте королей, детки мои, – насупив брови, предостерег ребят Рожомак. – Чего вам от короля нужно? Короли привыкли больше брать у людей, чем давать им.

– Мы хотим стать дворянами. А нам сказали, что только король может пожаловать человеку дворянство.

Путник рассмеялся.

– Вы что ж думаете, в Вене дворянство так же запросто раздают, как в Дебрецене колбасу? Для этого надо большие дела совершать.

– Ну так что ж? Мы совершим! – запальчиво воскликнул Пишта.

Старый шутник от смеха даже за живот схватился.

– Ох и чудак же ты, сынок! Вот было бы хорошо, если бы бедняков допускали туда, где большие дела вершатся.

За такими разговорами они примостились под деревом и проспали до рассвета. А поутру, уже втроем, они снова отправились в путь.

По дороге Янош Рожомак сказал двум братьям:

– Дам я вам, ребята, хороший совет. Поделите-ка вы между собою белый свет.

– Как это, дяденька?

– А вот как: у первой же развилки дороги ступайте в разные стороны: один – налево, другой – направо. На двух полосках жнивья всегда больше колосков собрать можно, чем на одной. Здесь вы на один колосок вдвоем нападете, а на двух разных полях каждый себе по колоску найдет.

Братья подумали, подумали, да и согласились. Умный человек этот Рожомак, может быть, и впрямь стоит его послушаться.

Подойдя к первой же развилке дорог, братья обнялись, расцеловались на прощанье и бросили жребий: кому идти с Рожомаком в Вену, а кому – налево, в Трансильванию. Если талер упадет изображением девы Марии кверху – выбирает Лаци; вниз – право выбора за Пиштой. Видно, хорошо на помощь деву Марию призывать, она одержала верх. Лаци задумался немного: может быть, все же лучше с весельчаком Рожомаком пойти, чем одному, но белый пес его, уже далеко вперед пробежавший по трансильванской дороге, стал на задние лапы, а передними словно манить хозяина принялся: иди, мол, за мной следом.

– Ну ладно, – согласился Лаци. – Пойду я за своей собачкой.

– Бог тебе в помощь, братец.

– Прощай, братец Лаци.

– Кому из нас бог первому поможет, тот должен разыскать другого.

– И другим нашим клятвам останемся всегда свято верны.

Тут братья заплакали, еще раз поцеловались, даже Рожомак пожалел их и прослезился.

– Не расстраивайте меня. Пойдемте уж лучше все вместе, втроем. Может быть, найдется у меня дело для вас обоих.

– Нет, сударь, вы были совершенно правы. Удачу нужно искать порознь.

– Ладно, сынок, – согласился Рожомак, крепко пожав Пиште руку. – У тебя доброе сердце: поделился ты со мною зайцем и сказал, что хочешь великие дела свершить. Тебе повезло, что ты со мною пойдешь. Если богу будет угодно, отведу я тебя в такое место, где великие дела свершаются.

А какое это было место, вы узнаете дальше.

Глава VII.Князь в послеполуденный час

На трансильванском троне сидел в это время его высочество князь Михай Апафи, который, будучи очень добрым государем, тем не менее сделал чрезвычайно много дурного, в особенности в часы после обеда.

Вред этих «послеполуден» вскоре заметили и трансильванские сословия издали разумный закон, по которому все, что государь приказывает или подписывает после полудня, считается недействительным. Тут возникли новые трудности, потому что «послеполудни» его высочества стали настолько затягиваться (насколько позволяла ночь), что в дообеденные часы следующего дня он обычно спал. Когда же было править, если после обеда ему не позволяли, а до обеда он сам не мог?

Однако княжеский скипетр не валялся без дела. Часто его брали в свои руки и те, кому не положено, например, Михай Телеки[23]23
  Телеки Михай (1634–1690) – канцлер трансильванского князя Михая Апафи.


[Закрыть] или ее высочество княгиня Анна Борнемисса[24]24
  Борнемисса Анна – жена князя Апафи.


[Закрыть], женщина властолюбивая. Больше того, – приходится уже признаться, иногда даже ничтожный господин Налаци[25]25
  Налаци Иштван – один из проближенных Апафи.


[Закрыть] начинал корчить из себя чуть ли не князя.

Сам же государь проводил все свое время в забавах, в компании легкомысленных, веселых аристократов. Серьезных господ советников он боялся как черт ладана. Изо всех придворных больше всего дел было у главного виночерпия. И тот отлично справлялся со своими обязанностями: в княжеских погребах Дюлафехервара имелись лучшие венгерские и иноземные вина, так что любо было посмотреть.

Апафи вместо ныне вошедших в моду военных парадов частенько проводил парады винных бочек в своих погребах и многие из них собственноручно украсил остроумными надписями, именами. Двенадцать больших одинаковых бочек, наполненных красным вином, носили имена двенадцати апостолов: был там «Иуда Искариотский из Эгера», «Симеон Зелот из Несмея» и так далее. Два бочонка с токайским горделиво носили имена Филиппа Македонского и Юлия Цезаря.

Так ухитрялся его высочество сочетать полезные познания с приятными забавами.

Однажды после полудня (но еще до издания упомянутого выше закона), придя к концу трапезы в отличное расположение духа, господа Иштван Апор и Криштоф Боер заспорили о том, каков собою загробный мир. Тема эта была весьма модной у наших предков, и спорам о ней не было конца.

Дискуссия, разгоравшаяся все жарче, на этот раз началась, кажется, после того, как Мартон Салициус, лейб-медик княгини, посоветовал его высочеству воздержаться в тот день от дальнейших возлияний, так как вино вредно для его здоровья. Оно, мол, многих отправляет на тот свет.

– Властелин и на том свете властелином будет, – заметил Денеш Банфи.

– Возможно, – согласился Салициус. – Только на том свете нет другой Трансильвании.

– Не верю я, доктор, – бросил весельчак Мозеш Тороцкаи, – чтобы вино увеличивало смертность! Ведь вот вы сами недавно говорили нам, что наибольшая смертность среди детей в возрасте от одного дня до четырех лет, словом, среди тех, кто еще и не балуется вином.

Грянул хохот, бокалы снова зазвенели, столкнувшись. Однако, как я уже сказал, господа Апор и Боер ухватились за тему и заспорили о тайнах потустороннего мира. Каждый хотел показать себя более сведущим в вопросе, что ожидает их «там». Один отрицал существование котлов с растопленной смолой в аду и варящихся в них душ, но признавал кое-что из магометова рая, по всей видимости сень голубиного дерева (из-за шума и криков уже трудно было разобрать, который из спорщиков что именно доказывал).

Дискуссии недолго суждено было протекать в узком русле. Вскоре она сделалась всеобщей, и даже князь принял в ней участие, – конечно, только после того, как, боязливо оглянувшись по сторонам, убедился, что Михая Телеки нет поблизости. (Последний имел обыкновение всякий раз, как только Апафи открывал рот, движением бровей одобрять или осуждать слова князя; разумеется, для князя в этом было мало приятного.)

По счастью, Михая Телеки на этот раз не было за столом, и князь мог смело потягаться силами, как всякий, с простыми смертными, тем более что в библии и теологических науках он тоже не был слаб.

Однако куда проще остановить двух рассвирепевших быков, чем двух страстных спорщиков. У Апафи и голос к тому же был недостаточно сильным, а то, что он государь – на сей раз никем не принималось в расчет.

– Тише, господа! – крикнул князь и хлопнул ладонью по столу. – Сейчас мы решим вопрос, кто из вас двоих прав. Как раз сегодня приехал ко мне из Эперьеша посол Имре Тёкёли[26]26
  Тёкёли Имре (1656–1705) – князь, правивший в турецкой части Трансильвании, предводитель венгерского национально-освободительного движения против Габсбургов.


[Закрыть], один знаменитый ученый, зовут его Иштван Шмидт. Обучался он во многих иноземных университетах, с крупнейшими учеными мира состоит в переписке. Так что, если вы меня не пожелали выслушать, есть у нас другой способ решить, кто из вас более знающий теолог, ты, Боер, или ты, Апор. Пойди-ка, сынок, Пал Карниш, пригласи сюда к нам посла Имре Тёкёли.

Один из пажей, наполнявших кубки, шустрый, миловидный мальчик в синем доломане с серебряными застежками, помчался выполнять приказ. Немного погодя он вернулся и доложил:

– Господин Шмидт сейчас же явится к вашему высочеству.

– Ну вот, наконец-то мы узнаем, как обстоят дела на том свете. Только прежде подведем итог: что утверждает Апор и что – Боер? Тому, кто окажется прав, я подарю мою самую красивую саблю, украшенную опалами. Ну-ка выкладывайте вашу мудрость, господа.

В этот момент в залу вошел Иштван Шмидт, высокий длиннобородый мужчина благородной наружности. Одет он был в простое черное платье венгерского покроя. На его спокойном, слегка бледном лице можно было прочесть недоумение: почему князь вдруг позвал его к себе, после того как порядком подзанялся «текущими делами»? Лица всех присутствующих к этому времени заметно раскраснелись от выпитого, а глаза лихорадочно блестели.

– Мы пригласили вас, сударь, – начал князь, милостиво кивнув головой, – разрешить спор, возникший между двумя нашими подданными, господами Апором и Боером, о загробном мире. Премного наслышаны об учености вашей в светских и духовных науках, знаем и о ваших мудрых суждениях, в том числе и из письма братца нашего Имре, где мы могли прочесть много лестного о вашей милости.

– Рад быть полезен вашему высочеству, – с поклоном отвечал посол сепешского княжества.

– Вам предстоит решить, кто из них прав. Изложите, господа, ваши точки зрения. Только, – добавил Апафи, – не оба сразу, а по очереди!

Однако и это напоминание князя не помогло: оба спорщика, нетерпеливо перебивая друг друга и громко крича, стали излагать каждый свои взгляды. Была ли тому причиной сабля, украшенная опалами, или убежденность каждого в своей правоте, – решить трудно.

– Ну, что скажете, ваша милость? – спросил снова государь у Шмидта после того, как тот внимательно выслушал спорщиков. – На чьей стороне правда?

– Да, да! – дружно закричали остальные придворные. – Послушаем, каков же он – тот свет!

И только Дёрдь Бельди весело выкрикнул:

– И к чему нам это знать? Все равно мы никогда не умрем. Наливай, ребята, вина в бокалы!

– Чш-ш! Тише! Говорите, ваша милость. – Апафи сделал знак рукою. – А ты, паж, принеси из оружейной палаты награду – мою саблю с опаловыми камнями.

– Ваше высочество, – начал Шмидт, и в зале наступила глубокая тишина, – я внимательно выслушал мнение почтенных господ о загробном мире. Каждый из них по-своему, в соответствии со своей верой, описал нам его. На это я могу только сказать…

– Говорите! Слушаем! – послышалось со всех сторон.

– …могу сказать, что господь бог многое открыл человеку из тайн вселенной…

– Верно, верно!

– Прочие земные существа знают гораздо меньше нас, и, следовательно, мы должны радоваться этому. Однако, посвящая человека в тайны мироздания, бог открыл нам не все. Кое-что он оставил и для себя.

– К делу, господин ученый, к делу! – нетерпеливо перебил посла Банфи.

– Но я и говорю о деле, господа. Ибо то, о чем спорили двое почтенных диспутантов, как раз и относится к числу тайн, оставленных богом про себя. Dixi[27]27
  Я сказал (лат.).


[Закрыть].

Ответ господина Шмидта был мудрым, однако присутствовавшие, выслушав его, принялись недовольно ворчать; и только один голос из угла поддержал посла:

– Правильно!

Все возмущенно обернулись на голос и увидели, что он принадлежит придворному шуту.

А сам князь недовольным тоном, и так, чтобы все расслышали его слова, приказал пажам:

– Ну что ж! Коли ученый не смог разрешить спора, идите на улицу и приведите ко мне первого встречного. Раз вопрос не под силу ученому, пусть на него даст ответ первый попавшийся неуч.

И пажи послушно побежали на улицу ловить «первого попавшегося неуча». Дело это, разумеется, нетрудное. Неучей можно было бы найти сколько угодно не только на улицах Дюлафехервара, но и среди советников князя.

Немного погодя в вестибюле дворца послышался сильный шум, будто там завязалась драка.

– Пойди-ка, Михай Бало, посмотри, что там происходит.

Адъютант вышел за дверь и вскоре возвратился с докладом.

– Пажи пытаются затащить сюда какого-то молодого бродягу, ваша светлость, а он наотрез отказывается войти один, без своей собаки. Лягается, дерется, вырывается.

– Так пусть войдет с собакой!

И гофмейстер Михай Бало вновь вышел, чтобы утихомирить расшумевшегося скандалиста. Вскоре Пажи втащили в залу молодого паренька в истрепанной одежде: он был в разорванном студенческом плаще и запыленных башмаках, из которых наружу выглядывали пальцы, хотя одна подметка была крепко-накрепко прикручена шнурком. Что ж поделаешь, и сапожники не шьют вечных башмаков!

– Где вы подцепили этого малого? – спросил красный как рак Габор Лазар, самый пьяный из всех присутствовавших.

– У ворот встретили. Он как раз проходил мимо, когда мы выбежали на улицу. А ведь приказано было: «первого встречного».

Апафи одобрительно кивнул тяжелеющей головой. Глаза его глядели уже сонно, устало.

– Как звать? – спросил он, тяжело отдуваясь.

– Ласло Вереш.

– Кто таков?

– Странник.

– Тощее ремесло! – заметил Бельди.

– Господа, что вам угодно от меня? Я ни в чем не провинился. Я буду жаловаться. Отпустите меня. – И юноша поднял сжатые в кулаки руки, окидывая гневным взором трех княжеских пажей, насильно затащивших его во дворец.

– Несчастный, – шепнул ему один из них, маленький Пал Корниш. – Да знаешь ли ты, перед кем стоишь?

– Ну и что? Да по мне, будь он хоть сам Понтий Пилат.

– Если бы так! Но ведь это – его высочество Михай Апафи, сам великий князь Трансильвании!

Побелел нищий студент как полотно, даже ноги в коленях задрожали. Еще бы! Предстать перед самим князем! Лаци окинул взором большой сводчатый зал, серебряные кубки на столе, пажей в бархатных, расшитых золотом одеждах, потом заметил вдруг портрет на стене, на котором был изображен худощавый мужчина, сидящий за столом, точь-в-точь вот этот, что сидит сейчас во главе стола. Только тот, на портрете, в зеленом бархатном ментике и держит в руках украшенный драгоценными камнями скипетр…

Семинарист как стоял, так и рухнул на колени.

– Встань, сын мой, – приказал князь. – Не бойся ничего: ни один волос не упадет с твоей головы. Налейте ему стакан вина, пусть придет в себя.

Ласковое слово и вино действительно возвратили Лаци смелость.

– Никто здесь не замышляет против тебя ничего дурного, – князь пригласил тебя, сынок, сюда в качестве арбитра.

– Меня? – пролепетал смущенно юноша. – Да разве я осмелюсь?

– Если князь приказывает, надо подчиняться.

Ласло Вереш покорно склонил голову. А белый пес преспокойно улегся перед ним на полу и ободряюще поглядывал своими умными глазами с желтыми надглазьями.

– Изложите ему, господа, существо диспута, – подхватил нить разговора Апафи.

После этого Салициус вкратце пересказал пареньку доводы спорщиков бояр. Пользуясь моментом, Бельди насмешливо шепнул на ухо сидевшему рядом с ним Инцеди:

– Могли бы мы и поумнее заполнить время вместо таких вот чудачеств.

– Хорошо еще, – с улыбкой отвечал тот, – что мы – небольшое государство. Будь мы большим государством, сидели бы сейчас за столом иностранные послы и смеялись бы над нами.

– Может быть, вы и правы, – заметил ученый Бетлен, – только я не считаю это дело смешным. Скорее его высочество выказывает тонкий ум, спрашивая после ученого – мнение человека невежественного. Поверьте мне, господа, есть в этом и своя мудрость и задор.

Бельди презрительно скривил рот.

– Не столько мудрость, сколько дурость.

– А я уверяю вас, что вы ошибаетесь. Вот известны вам, например, жизнь и приключения справедливого халифа Гарун-аль-Рашида? Среди них можно встретить много подобных случаев. А это был великий государь.

– Давно это было, шурин, – заметил Бельди. – Если вообще когда-нибудь было.

– Спокойствие, господа! – раздался голос Апафи. – Выслушаем теперь мнение этого юноши: как же обстоят дела на том свете?

Глава VIII.Вестник с того света

Студент все еще в нерешительности стоял перед всеми этими важными господами.

– Может быть, ты не понял вопроса? – переспросил Апафи.

– Нет, я понял вас, всемилостивейший князь!

– Ну, тогда начинай. Корниш, поднеси-ка ему еще вина для просветления мозгов.

Одетый в бархат паж наполнил и протянул бокал оборванному нищему. Ласло колебался лишь мгновение, в следующий миг ему уже пришли на ум рассказы дядюшки Добоша о загробном мире. Сказка-сказочка, плетись, калачом оборотись!

– Ваше величество, – осмелев, начал Ласло, а его собака весело завиляла хвостом. – Жили-были в двух соседних венгерских селах два попа. Один – католический, а другой – протестантский. Однако это не мешало им быть хорошими друзьями, потому что были они оба заядлыми охотниками. Если религия и разделяла их, зато охота объединяла.

Впрочем, вся-то их дружба в том только и состояла, что они вечно спорили. И самой любимой темой их споров был как раз вопрос, о котором господа дискутировали сегодня за обедом у вашего княжеского величества. Без конца допытывались они друг у друга, что же есть на том свете. И всяк доказывал свое. Оба они обладали богатой фантазией, поэтому каждый по-своему обставил загробный мир. Кальвинист священник утверждал примерно то же самое, что и вы, сударь (он кивнул на Боера), а католический патер говорил, вот как тот господин помоложе. Иной раз эти слуги господни так входили в раж, что в доказательство правоты своей кулаками по столу начинали стучать… Пятнадцать лет кряду длилось это страстное состязание умов, но, разумеется, оно не привело ни к какому результату. Однажды патер зарезал свинью и устроил по этому поводу пир. Среди гостей был и его друг-кальвинист, с которым они, разумеется, и на сей раз затеяли диспут о потустороннем мире. Однако хозяин вскоре заметил, что гости, уже наизусть знавшие все их аргументы, начинают скучать. Поэтому он решил прервать спор и предложил:

– Canis mater![28]28
  Черт побери! (лат.).


[Закрыть]Хватит нам с тобой спорить. Когда-нибудь ужо и я узнаю, как там дела обстоят. Вот только угожу на тот свет!

– Поклянись, – воскликнул взволнованно протестантский священник, – что если ты умрешь раньше меня, то придешь и расскажешь мне, кто из нас был прав.

– Коли и ты мне, Мишка (так звали кальвиниста), то же самое пообещаешь, я согласен.

– Клянусь моим священническим обетом, что я явлюсь к тебе после смерти.

– И я клянусь. Вот тебе моя рука. Приду и скажу тебе всю правду.

Гости улыбались, глядя, с какой серьезностью дают друг другу такое необычное обещание спорщики, и говорили:

– Эх, святые отцы, до смерти пока далеко. Поживем еще немножко на этом свете! Выпьем да повеселимся!

И гости веселились часов этак до десяти вечера. А затем навеселе, со смехом и гомоном, разошлись пешком, или – смотря кто где жил – разъехались, кто на телегах, кто в санях, по домам.

Кальвинистский поп уезжал последним. Уже усаживаясь в сани, он крикнул хозяину:

– Не забыл обещания?

– Нет, не забыл!

Патер проводил взглядом своего последнего гостя, выезжавшего за ворота, вернулся с крыльца в дом, сотворил вечернюю молитву, да и отошел ко сну.

Не успел он и часа проспать, слышит: кто-то стучит в окно. У святого отца руки-ноги захолодели. Между тем его и прежде нередко будили в ночь-полночь. Над дверью у него висели на гвозде ключи от кладбищенской калитки. В этот миг гвоздь сам по себе выпал вдруг из стены, а ключи, таинственно зазвенев, покатились прямо к окну.

– Кто там? – вскочил патер с кровати и сунул ноги в ночные туфли.

– Это я, Мишка! – послышался за окном знакомый голос.

Святой отец подошел к окну, отодвинул занавеску. За окном стоял кальвинистский поп.

– Вернулся? Что случилось-то?

– Умер я, – отвечал гость глухим, плачущим голосом, – и вот пришел тебе сказать, что на том свете все иначе: не так, как ты говорил, и не так, как я думал. Аминь!

Патер уже и рот раскрыл, чтобы сказать: «Не болтай чепуху, Мишка!» – но слова эти замерли у него на устах: стоявший под окном человек исчез вдруг, как дух бесплотный. Ни снег не захрустел у него под ногами, ни следов на снегу не было видно. Между тем на небе сияла полная луна. Петухи пропели полночь. Патер, не попадая зубом на зуб, залез под пуховое одеяло, а к утру у него началась лихорадка. Еще хуже ему стало, когда поутру экономка пришла с известием:

– Святой отец, беда стряслась…

– Что такое?

– Кальвинистский-то священник, как вчера вечером от вас домой поехали, в горах вместе с санями в пропасть сорвались. И он и кучер – оба насмерть убились, ой, как страшно померли…

– Так вот я думаю, ваше княжеское величество, – закончил свой рассказ студент, – что ежели правду сказал вестник с того света, так ни один из спорящих господ не прав.

– Твоя правда, – воскликнул Апафи. – История очень хороша и поучительна. Я доволен!

Понравился рассказ и прочим важным господам.

– Умный малый, – заметил со смехом Криштоф Боер. – Победил нас. Я сдаюсь.

– Одним словом, не видать вам, господа, сабли.

– Да, в самом деле! Кто же получит княжеский подарок?

– Бог мой! Да кто же еще, как не юноша? – воскликнул князь.

– Как видно, не столько сказка понравилась Апафи, – иронизировал вполголоса Бельди, – сколько титул «ваше величество», которым молодой человек пощекотал его слух.

– Нет, не скажи, сказка была хороша и к месту, – возразил его сосед Инцеди.

– Вот-вот, – вмешался в их разговор придворный шут. – Мальчишка сказал то же самое, что и ученый. Ученого высмеяли, а невежду похвалили. Таков уж свет!

– Будьте свидетелями, господа! – поднял голос Апафи. – Я пообещал саблю тому из спорщиков, кто окажется прав. Ни один из вас не был прав, как доказал этот юноша. А поскольку его правда, пусть и сабля его будет. Бери, парень!

– Ваше величество, – скромно заметил студент, – как же посмею я повязать такую саблю на эти вот тряпки?

Апафи рассмеялся. В самом деле, на парня жалко было смотреть. Князь подозвал своего секретаря.

– Возьмите его с собой и оденьте как следует.

Словом, когда студент вернулся в зал, узнать его было нелегко: на нем был красивый серый доломан, зеленые шаровары, на ногах – сафьяновые сапоги, в руке – серая барашковая папаха с синим околышем. Комендант дворца собрал этот костюм из одеяний княжеской свиты разных времен. Новое платье было к лицу юноше.

– Ну, а теперь держи и саблю, – сказал ему княжеский паж Корниш.

– Все равно и теперь я не смогу носить вашу саблю, ваше величество.

– Это почему же? – спросил Апафи, заметно сердясь.

– Да потому, что сабля положена только дворянам. А я – простолюдин.

В зале поднялся невообразимый хохот, и сам князь смеялся до слез.

– Ей-богу, в жизни не доводилось мне иметь дело с таким хитрецом. Ты, наверное, армянин? Нет, ты уж лучше не отрицай, уж пусть я умру в уверенности, что ты армянин. Этот, господа, не растеряется! А где господин Налаци? Поди-ка, сударь, в канцелярию и, так уж и быть, выпиши ему дворянскую грамоту. Художник сейчас на половине княгинюшки, расписывает какой-то буфет. Позовите и его, я велю намалевать для парня дворянский герб.

Художника и в самом деле разыскали у княгини. Звали его Габор Габча. Это был долговязый малый с такой плутовской рожей, что из него наверняка получился бы мастер по подделке бумажных денег, будь в то время бумажные деньги уже в ходу.

– Звать изволили, ваша милость?

– Над чем работаешь?

– Цветы амаранта рисовал для ее высочества.

– Прервись на часок…

– Не смею, потому как великая княгиня…

– Княгиня, княгиня… Государственные дела прежде всего. Герб будешь сейчас рисовать.

– И что же мне изобразить на этом самом гербе?

– По зеленому полю фигуру усталого путника.

– Великий князь, усталость нарисовать невозможно.

– Невозможно? Гм! И в самом деле – невозможно. Просто человек получится. А усталый – нет. Ну, хорошо, тогда пусть выполняет эту задачу не герб, а фамилия… Как тебя зовут, юноша?

– Ласло Вереш.

– Ну так вот, отныне твое имя будет Ласло Вереш Фаради[29]29
  Фаради – от слова «фарадт», усталый (венг.).


[Закрыть]. Ступай, Габча, и нарисуй ему такой герб: белая собака на зеленом поле.

Добрый час миновал – и вот наконец перед князем лежали готовенькая жалованная грамота и герб.

Князь подписал грамоту, а затем принялся пристально разглядывать герб.

– Твоя собака, Габча, ей-богу больше на козу смахивает. Так и хочется ее подоить. Право же, что за пса намалевал ты, дурень? Ну ничего, коза тоже тварь полезная. Отдайте все это пройдохе парню и выгоните его поскорей из дворца, не то он скоро и голову мою выпросит.

– Ну, он не такой дурак!.. – невольно вырвалось у Дёрдя Бельди.

– Что вы хотите этим сказать? – обернулся на реплику известный доносчик Янош Кендефи.

– А то, что утомленному путнику было бы не под силу носить на плечах такую тяжесть, – смело отвечал Бельди, а затем, наклонившись к Инцеди, добавил: – Она и для целой Трансильвании-то обременительна.