Текст книги "История одного дня. Повести и рассказы венгерских писателей"

Автор книги: Магда Сабо

Соавторы: Иштван Фекете,Кальман Миксат,Тибор Череш,Геза Гардони,Миклош Ронасеги,Андраш Шимонфи,Ева Яниковская,Карой Сакони,Жигмонд Мориц
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

– Бегите от него во всю прыть, не останавливаясь до самого дома – сразу же сообщите о находке. Сразу же!..

Мальчик еще посидел несколько минут на корточках, совсем рядом с фаустпатроном, ласково разговаривая с ним. И снова осторожно дотронулся до него. Но фаустпатрон никак не реагировал. Словно это всего лишь мертвый кусок железа.

Мальчик наломал веток и, стоя на краю ямы, стал бросать их на фаустпатрон. Теперь он был укрыт зеленью бузины.

– Ну, до свиданья, мой миленький! Завтра я снова приду.

Мальчик чувствовал теперь свою власть над всеми. Тайную власть. Он не собирался воспользоваться этой властью, но приятно было думать о том, что… Что он может теперь расправиться с каждым, с кем пожелает. Впрочем, он не испытывал жажды мести, не хотел ничьей гибели. Порою даже собственная бессмысленная смерть казалась ему привлекательной. Вот была бы героическая смерть!

А что если бы он заявился с фаустпатроном домой и положил бы его на кухонный стол. Будто хлеб из булочной принес. Скажем, положил бы его как раз тогда, когда родители скандалили между собой. «А ну, поцелуйтесь, иначе вместе со мной сейчас же взлетите на воздух!» – сказал бы он им… Или и того проще: «мой миленький» лежал бы на столе; в кухню вошел бы отец и спросил: «Ну, ты приготовил уроки?» А он бы этак небрежно: «Какие еще там уроки?» Старик взглянул бы тут на фаустпатрон и…

И все же больше всего мальчик думал о Бисе. Если бы Бис знал, какая у него яма! И в то же время мальчика кидало в дрожь от одной только мысли: а вдруг Бис, несмотря на все старания, выследил его?

Во сне мальчик отваживался осторожно гладить своего «миленького». Словно ежика ласкал. Ежика ведь трудно гладить, но не невозможно.

А может, ему закопать фаустпатрон? Почему он раньше об этом не подумал?..

Неделю спустя Бис и его дружки поймали мальчика на улице. Их было пятеро или шестеро. Они прижали его к стене и полезли на него с кулаками.

– Ну, так где твоя яма, клопик? – пытал его Бис.

– Нет у меня ямы.

– А я знаю, что у тебя есть яма. Ведь мы следим за тобой.

– Значит, вы и так знаете.

– Короче, есть у тебя яма, щенок, или нет? – И удар в солнечное сплетение.

Но он не признался.

– Ничего, рано или поздно ты все равно проболтаешься, – убежденно проговорил Бис как раз в тот момент, когда мальчик после точно рассчитанного удара ногой в берцовую кость уже готов был признаться.

Сразу идти домой он не мог. Губы разбиты, распухли, под глазом ссадина и синяк. Мальчик решил, что должен пойти к своей яме. Он, правда, понимал, что сейчас ему не следует туда идти, что вообще надо выждать несколько дней, а если и пойти, то только вечером, когда стемнеет. Но он не мог противостоять искушению. Он постарался замести следы – забежал к одному однокласснику, потом к другому, ополоснул лицо, охладился немного. Затем сел на трамвай, спрыгнул на ходу между остановками, сделал крюк и прокрался к саду проходными дворами.

«Миленький» встретил его равнодушно, холодным серым блеском стали. Фаустпатрон словно загорал в лучах сентябрьского солнца, ветки бузины уже завяли и пожухли, ветер сдвинул их в сторону. Лужа на дне высохла, и челюсть снова ухмылялась в оскале.

Фаустпатрон выглядел покорным и беззащитным. Нужно было действовать.

Мальчик никогда не подумал бы, что фаустпатрон может быть таким тяжелым. Он не рискнул его катить – нужно было поднять. Мальчик с трудом смог удержать равновесие на крутом склоне воронки. И все же ему удалось перенести свой груз – фаустпатрон лежал теперь в надежном укрытии: у самого куста бузины. Только с одного-единственного места можно теперь увидеть его. И то, если очень искать и знать, что это темное пятно – не дырявая кастрюля, не старый ночной горшок, а…

Мальчику сводило шею от страха. Но вот опасность миновала.

– Я перенес его, – ликовал он. – Перенес!

Однако его ликование продолжалось недолго. «А что, если это оружие уже вовсе не оружие? – подумал он. – Что, если это давно железный лом и ничего больше?» Он задрожал, мучимый неопределенностью. Что же это такое? Неужели он мучается, лжет, свято хранит тайну – и все ради этой старой поганой железной «дыни»?! Он ведь так верил в нее!

Мальчику не пришлось долго мучиться сомнениями.

На следующий день жители близлежащих домов услышали странный гулкий звук. Будто где-то невдалеке ветер с силой захлопнул массивную железную дверь. И в воздухе поплыл какой-то тяжелый удушливый запах… От Ференца Биса на месте происшествия не осталось даже обрывков одежды. Мальчик никак не мог понять, почему хоронят пустой гроб? Имре Тоот, из пятого «Б», оказался осторожнее: он не рискнул вместе с Бисом спуститься к самому кусту бузины; он ожидал наверху, примостившись у края воронки, рядом с камнем, на котором обычно сидел мальчик. Имре остался в живых – ему только оторвало правую руку и осколком выбило один глаз.

Вся школа участвовала в похоронах.

– Война все еще требует от нас новых и новых жертв, – сдавленным голосом проговорил директор. – И вот сейчас самые дорогие жертвы: жизнь наших ребят…

«Бис – самая дорогая жертва?» – не укладывалось в мозгу у мальчика, стоявшего в задних рядах среди чужих могил, – там, где неровными шеренгами сумели построиться классы. Стоящим сзади почти ничего не было слышно и уж подавно ничего не было видно. Многие переговаривались, а те, кто оказался впереди, сурово цыкали на них, возмущенные таким поведением.

Стоявшие рядом с мальчиком очень удивились, когда он вдруг начал всхлипывать. Они и не предполагали, что он плачет от бессильной ярости – до него вдруг дошло, что это могли быть его похороны. «Бис, – бормотал он, – всегда этот Бис! В моей воронке, моим фаустпатроном, моим…»

Мальчик чувствовал себя горько обманутым и беззащитным.

^{Перевод О. Громова}

Миклош Ронасеги
История одного дня

Этот день ничем не примечателен. Право же, ничем особенным. Из-за учительской конференции занятия отменили, да если бы и не отменили, какая разница для Миши. Пропускал он их немало в последнее время, и этот день не внес в его жизнь никаких изменений. Весь класс радовался свободному дню, все с восторгом строили всевозможные планы, только Миши не радовался… он и сам не знал почему.

Утром проснулся в плохом настроении, передернул плечами, посмотрел вокруг убийственно мрачным взглядом и с нетерпением стал ждать, пока отец и мать наконец уйдут. Тогда он становился единоличным хозяином квартиры и мог делать все, что ему вздумается, хандрить сколько влезет.

И если бы кто-нибудь из них спросил у него: «Что с тобой, сынок?» – он наверняка бы неопределенно промычал в ответ: «Я и сам не знаю…»

Не станет же он «принимать близко к сердцу» вчерашние восторги отца.

– Илонка, Миши! Ура! Я сдал экзамены! – воскликнул он и обнял и расцеловал маму и его. И поскольку отец человек энергичный, горячий, он тут же продолжил: – На будущий год поступаю в университет и обязательно окончу, чего бы мне это ни стоило! Буду инженером! Вот так!

Мама нежно поцеловала отца в лоб и погладила по лысеющей голове:

– Эх ты, неужто и впрямь на старости лет задумал учиться? Разве мало тебе техникума? Каждый вечер придется до полуночи корпеть за книгами… – И она обернулась к нему: – Видишь, Миши, отец обскакал тебя в учебе.

Что верно, то верно: отец сдал экзамены с похвальной грамотой… А он, скорей всего, провалится по географии. Но что он мог сказать ей? Ответить грубостью, вроде «хватит баланду травить, маман», не осмелился. Нет, он не боялся, что его выпорют. До сих пор его даже пальцем никогда не тронули. Но зато как он посмотрел! Испепеляюще!

– Завтра кутнем на всю катушку, – засмеялся отец. – Как только вернемся с завода, все втроем сходим в кино, а потом в кондитерскую… или, как думаешь, Илонка, может, поужинаем в ресторане… и отметим мои успехи на экзаменах.

– Наконец-то проведем весь вечер вместе, – растрогалась мама, – всей семьей, это так редко удается теперь.

– Все для вас стараюсь, – сказал отец. – Надеюсь, оцените…

…Миши расхаживал в пустой квартире. Затем на некоторое время опять забрался под одеяло.

«Как хорошо, что промолчал, – подумал он. – Если бы узнали, что занятий в школе не будет, столько наставлений пришлось бы выслушать! „Не забудь пообедать, сынок, я приготовлю все, сынок, сделай то, сделай это, сынок“, – твердила бы маман, а папа завел бы свою старую волынку: „Используй каждую свободную минуту, учись…“ Бесполезная болтовня. По крайней мере, сегодня у меня по-настоящему свободный день, – решил он. – Пойду на площадь и проболтаюсь там до самого вечера».

И вдруг он вспомнил, о чем шептались мать с отцом. Ночью его разбудил их шепот, и он хорошо слышал каждое слово:

– Боюсь я за нашего сына. Мы мало бываем с ним. Совсем он отбился от рук.

– Тебе во всем мерещатся ужасы, – сквозь сон проворчал отец. – Меня мать отдала в приют и месяцами не заглядывала туда. Тем не менее я целовал ей руки, когда она навещала меня.

– Ты заметил, мы звали его в кино, а он только пожал плечами. Ничуть не обрадовался.

– Он уже не маленький. Во всяком случае, не такой несмышленыш, чтобы совсем не понимать своих родителей.

Вот что он услышал ночью. «Дрянь дела», – подумал он тогда и уснул. Теперь повторил то же самое: «Дрянь дела»…

Взгляд его остановился на люстре, которую отец соорудил из алюминиевого обруча и пяти электрических лампочек. Красивая люстра, в стиле «модерн». Вокруг средней лампочки кружились три маленькие комнатные мушки. Миши следил за ними и вполголоса проговорил:

– Подумаешь, бахвалится своими экзаменами!

Прошло всего часа полтора, как они ушли из дому. Отец, задержавшись в дверях, сказал:

– Миши, смотри, чтоб вовремя быть дома. Не шляйся… Не забудь… вечером мы идем в кино, – и подмигнул ему.

…Миши окончательно встал и прямо с постели, в пижаме, побрел на кухню. Бухнулся на один из стульчиков и со скучающим видом выпил молоко, которое оставила для него мать. Но рожок не стал намазывать маслом, а жевал прямо так, всухую. Обкусал так, что из него получился пистолет, и принялся целиться из него по-ковбойски, «стрелял» направо и налево, но кольт из обкусанного рожка решительно отказывался издавать громоподобные выстрелы, и тогда он съел его.

Вдруг его осенила новая идея, как можно убить этот свободный день. Сегодня Мочок будет впервые запускать во дворе свою модель с бензиновым моторчиком, если поторопиться, то можно успеть и на станцию пригородных поездов, где собираются туристы; наконец, можно сходить к Шаму, он обещал ему помочь по географии, и в шахматы с ним поиграли бы. И домой он успеет вернуться к тому времени, когда отец и мать придут с завода…

– Дрянь дела, – вдруг произнес он и наигранно-небрежным жестом принялся стряхивать с пижамы несуществующие пылинки.

Включил радио, повернул ручку до отказа: пусть соседи бесятся от злости. Затем разыскал старый резиновый мяч и стал «забивать голы». Рано или поздно он все равно станет знаменитым форвардом, и тогда плевать ему на географию, на всякие нотации, на все.

Мяч, ударившись в потолок, упал на стул, на котором обычно сидит отец.

– «Меня мать отдала в приют»… Ой, держите меня, я падаю! – ухмыльнулся Миши. Вдруг он начал суетливо одеваться; умываться, разумеется, не стал, отыскал в грязном белье свою любимую рубашку в клетку, хотя мать приготовила ему утром белую. Рубашка, правда, грязная и вся измята, но зато «форсистее». И к ней больше подходят узкие и длинные стильные брюки. Одну штанину у них ему на днях разорвали на площади, но он нарочно наденет их, назло им. Мама уже привела их в порядок, зашила, отутюжила. Брюки стали как новые, словно только что сшиты.

Миши скорчил гримасу.

– «Боюсь я за нашего сына»… Ой, держите, падаю!

Бог ты мой, если бы Карузо узнал, как над ним, Миши, дрожат родители, то наверняка высмеял бы! Карузо не миндальничает, ему никто не читает нотаций!

Карузо…

Миши сунул руку в карман. У него оказалось девять форинтов и двадцать филлеров наличными. Решил купить на них пачку «Кошута», сегодня он будет «верховодить» на площади. Уже совсем было собрался уходить, но неожиданно застыл посередине комнаты. Долго, пытливо смотрел на мух, вившихся вокруг люстры. Странные все же они создания. То долго парят на одном месте, то стремительно разлетаются в разные стороны, чтобы в следующее мгновение пуститься в головокружительный хоровод. То сделают сальто, то падают штопором, то летят правильным строем, не хуже настоящих самолетов.

В голове у Миши мелькнула мысль. «Завалюсь по географии». Но он отогнал ее и снова принялся созерцать мушиный хоровод.

…И вот он на площади, в кармане ключ от квартиры и пачка сигарет. До вечера еще далеко, но уже близится время, когда площадью завладеет Карузо с ребятами постарше. Поэтому он сел на скамейку, небрежно закинул ногу на ногу и осмотрелся.

Площадь. Засыпанная галькой дорожка, травка, цветы, деревья и скамейки с красными спинками. Сейчас мамаши как раз вывозят своих малышей загорать. Хромоногие пенсионеры сидят здесь, пожалуй, с самого утра в тени на скамейках и, что-то бормоча и кивая головами, обсуждают житейские дела. Миши кажется, что он даже слышит их скрипучие голоса:

«Эх, вот в наше время… Глаза бы не глядели на нынешнюю молодежь…»

И вот заведут бесконечную пластинку про нынешнюю молодежь. А отец рос в приюте. И обогнал его в учебе. Вдруг ему словно сжало горло, и откуда-то из глубины всплыли воспоминания о том, что стало уже забываться: мать проверяет уроки, отец сначала объясняет ему, затем садится за свои книги, одно время для него приглашали даже репетитора, жалкого Палфаи… Но теперь все по-другому. Он стал таким же, как Карузо. Никому нет никакого дела до него!

Вынул из кармана сигарету, посмотрел, не курит ли кто поблизости, чтобы прикурить.

– Разрешите, – пробормотал он, сжимая между пальцами сигарету.

– Полюбуйтесь-ка! – услышал он насмешливый старческий голос. – А не рановато ли, молодой человек? Сколько же тебе лет? Двенадцать, а… В мое время, старина, тебе так бы дали прикурить, что ты век бы помнил. Ну да что там говорить! – Щелкнула зажигалка, на кончике сигареты затеплился огонек. – Так сколько же тебе лет?

– Не ваше дело! – сквозь зубы процедил Миши и круто повернулся на каблуках.

В такую пору площадь безраздельно принадлежит ему. Он чувствует себя как кум королю. Подсознательно повторяет все выходки и замашки Карузо и других ребят. Не спеша, насвистывая, прогуливается разболтанной походкой по аллее с дымящейся сигаретой в руке, а сам все время думает о Карузо, об этом вихрастом рослом парне, «отъявленном хулигане», который уже «зашибает» деньгу и ухаживает за девушками.

Вот именно, «зашибает» не так, как его «старик», который годами ишачит на заводе и ничего, кроме мозолей не нажил, а легко, что называется, на ходу подметки рвет. Плевать ему на то, что в Горгазе сказали: «Прогулы нигде не оплачивают».

– Ерунда, – рассказывал на днях Карузо. – Я говорю: давайте, мастер, мою трудовую книжку. Перехожу грузчиком в транспортное управление, папаша! «Левый» рейс – и куш в кармане…

Новые воспоминания заставили Миши даже дрогнуть. Прошлый раз большие ребята рассказывали, что Карузо и его «банда» обчистили вагон на станции.

Теперь Карузо работает на дровяном складе.

– Эй, Коротыш! – громко окликнули его двое сорванцов задорными голосами. – Просто чудо, как здорово получилось! Модель Могока влетела в окно к директору. Он даже похвалил его.

– А ну, проваливайте отсюда.

– Сдурел он, что ли?

Затем он увидел Дугу и Жигу. Они, никого и ничего не замечая, отпасовывали головой друг другу мяч в самом углу площадки для игр. Его одноклассники…

Неплохо бы поиграть немного в мяч, а то большие каждый раз прогоняют.

– Сынок, сделай милость, не плюйся! Куришь, да еще плюешься, нехорошо!

– Не ваше дело!

Карузо ответил бы точно так же, да еще и рожу бы скорчил.

– Как же не мое, сынок! Здесь малыши играют на земле… Кроме того, плеваться неприлично. Разве этому тебя учили отец с матерью?

– Пустяки! – произнес он, отряхивая с рубашки несуществующие пылинки, и прошел дальше.

«Сын мой, сынок, сыночек»! До тошноты надоело слышать одно и то же! Хоть бы скорее стать таким, как Карузо! Самому зарабатывать деньги, как он. Только бы не слышать нудных упреков и нотаций!

Дома такая же бодяга…

«Пойдем в кино!..» Держите меня, я падаю!..

Малышка играет в мяч. Он подходит и сильно бьет по нему ногой. Грозно свистнув и влепив какому-то карапузу оплеуху, хохочет, глядя, как остальные улепетывают от него.

– Мальчик, а если тебе влепить пощечину, что ты на это скажешь?

– Чего пристаете?.. Что я вам, сын?.. Лупцуйте своего…

– Проваливай отсюда, пока цел!

…Семь часов. Мать и отец уже дома. Но он придет только к девяти, как всегда. Потому что ему нужно дождаться Карузо.

«Боюсь я за нашего сына»… Ерунда!

Если бы он отправился сейчас домой, то родители взяли бы его с собой в кино.

…Все последующее произошло внезапно, как в кошмарном сне.

На площадь опускались ранние летние сумерки. Солнце сползало с ясного неба за свинцовые, дождевые тучи, но пока еще светло как днем. И только под кронами деревьев, под кустами сгущается полумрак да над крышами домов появился бледный серп луны, предвещая приближение вечера.

На двух соседних скамейках сидят подростки. Вернее, на спинках скамеек жмутся друг к другу, как воробьи на телеграфных проводах. Кричат, галдят, словно взбесились. Позади них на траве лежит мальчуган.

– Мажет… вечно мажет…

– С португальцами играли…

– Я и говорю ему: смывайся, старик!

– Какой гол, старик!

– Опять не попадает в ворота… До каких пор это будет продолжаться?

– Не толкайся, болван!

– Брось, не ерунди…

– На будущей неделе едем в Чехословакию. С туристской группой.

– Эй, Коротыш, это ты там?

Миши вскочил с травы и приблизился к ним,

– Курить хотите? Угощайтесь.

В мгновение ока пачка «Кошута» опустела.

– А теперь сгинь!

Но он остался. Его и раньше прогоняли, но он еще ни разу не уходил.

Однако на сей раз они были чем-то взвинчены.

С ними не было Карузо, хотя все они, как и всегда, пришли сюда ради Карузо. На какое-то время подростки умолкли и только дымили сигаретами и сплевывали.

Ждали.

Ни один из них не удивился, когда наконец на дорожке показался Карузо, хотя все заметили что-то необычное в его походке. Правда, он и сейчас шел вразвалку, но не совсем так, как всегда.

В руке у него авоська. А в ней красная кастрюлька.

Он подошел к ним и молча обвел всех взглядом.

Веки у него слегка вздрагивали. На лице испуг и волнение. Скользнув по лицам подростков, взгляд его задержался на Миши.

Казалось, что он обращается только к нему.

– Ее сбило машиной, – простонал он. – Я сейчас от нее. – Он с трудом перевел дух и продолжал: – Она умирает.

– Вот так да! Как пить дать откинет копыта старуха! – раздался звонкий мальчишеский голос.

Порыв ветра подхватил его слова и умчал ввысь, к черным облакам.

– Это моя мать! Болван безмозглый!

И в следующее мгновение Миши ощутил на своей круглой физиономии такой силы удар, что отлетел назад и распластался на аллее.

…Глотая слезы, он приплелся домой. Не переставая скулить, обмыл в ванной лицо, руки, колени. Из разбитой верхней губы продолжала сочиться кровь. На штанине два пятна: следы пинков.

Он дрожал всем телом.

Значит, вот он какой, Карузо?..

Во всей квартире никого. Постель, которую он оставил неубранной, приведена в порядок. На столе лист бумаги с отцовским посланием.

«Сынок, мы долго ждали тебя. В кино уже не пойдем, хотя и купили билеты заранее. Но я не сержусь. Сегодня не хочу сердиться. Жаль, что ты не пришел. Мы скоро вернемся. Ушли ужинать».

«Забыл написать, куда пошли. Забыл, забыл! Но ведь он не мог знать, что мне так сильно захочется быть сейчас с ними».

Пошатываясь, метался по комнате. Громко рыдал.

В стекла барабанили крупные капли дождя, стекая, как слезы.

А вот и приписка матери:

«Дорогой мой сынок, неужто ты совсем не любишь нас?»

Люблю! Люблю! Люблю!

Ведь… даже Карузо и тот…

Мама! Дорогая моя мама!

…Площадь опустела. Ливень прошел, из низко нависших облаков сыплет мелкий дождь. Где-то далеко, на самом краю неба, серая пелена разорвалась, и крохотные барашки багровеют в лучах заходящего солнца.

А внизу холодно, фонари на площади отбрасывают синеватый свет.

Блестят мокрые скамейки.

По аллее бредет маленькая тень. Останавливается перед качалкой, садится в нее. Легонько отталкивается и постепенно начинает раскачиваться.

Испуганное, печальное, побледневшее лицо. Карие глаза смотрят пристально вдаль.

– Мамочка, папочка, мамочка, папочка… – шепчет он в такт убаюкивающе раскачивающейся качалке.

По-прежнему идет дождь. Прохладный, вечерний дождь. Он смывает горячие слезы.

^{Перевод И. Салимона}