Текст книги "История одного дня. Повести и рассказы венгерских писателей"

Автор книги: Магда Сабо

Соавторы: Иштван Фекете,Кальман Миксат,Тибор Череш,Геза Гардони,Миклош Ронасеги,Андраш Шимонфи,Ева Яниковская,Карой Сакони,Жигмонд Мориц
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

В Балатонбогларе в течение этих двух тяжелых недель Дунди была единственной утехой и отрадой для Элфи.

Недаром Элфи так не хотелось ехать на эту самую «дачу».

Элфи теперь вообще считает дачный отдых чем-то ужасным и не понимает, почему людям нужно обязательно ехать на дачу. По ее мнению, эта дача принесла всем им одни лишения, а то, пожалуй, и муки.

У мамы в Будапеште, на улице Мурани, хорошая, просторная квартира из двух больших комнат и одной поменьше, с ванной, где газом в любую минуту можно нагреть воду. Даже балкон есть у них, куда они обычно сажают Дунди и она может играть там хоть целый день.

Здесь же, в Богларе, в ветхой лачуге возле пыльного шоссе, в одной-единственной комнатушке, должна ютиться вся их семья из семи человек. В комнате две кровати и диван, а еще соломенный тюфяк на деревянном топчане. Больше в комнату – если не считать тучи мух – ничего не вмещается. Зато мухи заполонили здесь буквально все. Да еще пыль – ее тоже здесь хватает. Только ступишь за порог, нога по щиколотку уходит в нее. Хоть каждую минуту вытряхивай башмаки.

Завтрак и ужин они готовят на хозяйской кухне. Там еще больше мух. Плиту нужно топить дровами и кукурузными кочерыжками; жара от печи – задохнешься, а до вечера едва нагреешь кастрюлю воды, чтобы отмыть чумазых, пропыленных сорванцов. Они хоть и купаются в Балатоне, но, пока доберутся до дому, снова по уши в грязи.

Обед им приносят из соседнего ресторана. Едят во дворе. Здесь растут фруктовые деревья – тощие, чахлые яблони, с которых вниз все время падают зеленые гусеницы: деревья поражены шелкопрядом. Есть в доме еще собака – пестрое, старое, жирное, уставшее жить существо на четырех лапах – и цыплята, которые повсюду пачкают. Постелешь плед, чтобы на него посадить Дунди, так потом на нем чистого места не найдешь. И не стелить нельзя: с дерева на девочку все время падали бы гусеницы, а реденькая, чахлая трава вся загажена цыплятами.

Ну так что ж тут хорошего, в этой самой даче? Элфи не может постигнуть. Правда, рядом – Балатон. Но ради того, чтобы два раза в день – утром и вечером – искупаться, нет смысла терпеть столько неудобств. Кстати, мама купается редко: плавать она не умеет и боится угодить в какой-нибудь омут. А дядя Шандор, тот совсем не купается; до обеда он играет в карты, а после обеда подолгу спит в комнате, где даже и с занавешенными окнами ему нет покоя от мух. По вечерам они с мамой уходят в ресторан – пить пиво и танцевать. Иногда и детям разрешается пойти в кафе, полакомиться мороженым. Но ведь все это есть и в Будапеште!

И все же мама довольна, потому что здесь она может загорать. К возвращению в город она мечтает стать совсем черной. Дядя Шандор находит удовольствие в картах. Мальчики почти целый день охотятся на маленьких рыбешек среди прибрежных камней. Вначале они пробовали ловить их руками, но затем раздобыли удилище, крючок и леску и теперь по вечерам возвращаются домой докрасна искусанные комарами, так как ходят удить в камыши. Аги, та любит гулять и все время ноет, упрашивая мать пойти на гору, где такие красивые деревья и где все так романтично. А вечером – на мол, там тоже бывает очень красиво, когда лунная дорожка, будто серебряный мост, опускается на воду, уходя вдаль к другому берегу озера. Аги даже стихотворение сочинила про Балатон и про луну и прочитала его как-то вечером, когда все семейство сидело в кондитерской со своими знакомыми из Будапешта.

Стихотворение всем очень понравилось. Аги краснела, разумеется, от гордости, а Элфи удивлялась, хотя про себя думала: «Ну и глупо! Девчонка в десять лет пишет стихи! Это не только глупость, а и хвастовство! И как ей только не стыдно читать стихи другим! Уж не вообразила ли она о себе, что теперь она поэтесса?»

Однако в глубине души Элфи готова была признать, что она сама, хоть и на целых пять лет старше Аги, не смогла бы так написать. И откуда только берется такое у людей в голове? Конечно, стихи пишут и другие. У Элфи в классе многие писали. Но Элфи все равно считает многое в поведении Аги обезьянничаньем. В том числе и эти вот стихи.

Итак, всем членам семьи отдых на даче что-то принес. Только Элфи и Дунди – ничего. Ни Дунди, ни Элфи не интересуют красоты природы. Почему, разве у Элфи нет глаз? Разве она не видит, что действительно красиво? Может быть, увидела бы, да не хотела: настолько она была недовольна, что ее привезли сюда! Она и Дунди – как две Золушки. Они и спят вместе, в обнимку, вдвоем на узком диване. Элфи, даже во сне, обняв, оберегает нежное, вверенное ей создание. По утрам, когда Элфи отправляется на рынок – здесь так трудно достать молоко! – Дунди тоже просыпается и непременно хочет идти с ней вместе. Все еще спят, а они вдвоем уже шагают по утренней росе. До обеда Элфи играет с Дунди в песке на пляже, после обеда она оберегает ее сон, норовя еще в воздухе поймать спускающихся по паутинке вниз зеленых гусениц. А когда Дунди просыпается, Элфи рассказывает ей сказку про фею Капельку. Дунди очень любит Капельку и готова слушать про нее хоть каждый день. Фею Капельку Элфи придумала сама. Примечательна фея только тем, что маленькая – с капельку. Такая маленькая, что спокойно может уместиться на цветке фиалки и та даже не шелохнется. Для ночлега фее Капельке подошла бы чашечка любого цветка, но она никогда не ночует, например, у фиалки, потому что та такая душистая! Опасно, потому что Капелька могла бы уснуть от аромата и долго-долго не просыпаться. Так же опасна для нее и роза. Цветок розы для Капельки – настоящий дворец, но в нем она проводит только день. На ночь же маленькая волшебница обычно улетает в поля или в дальний уголок сада, где растут полевые цветы с белыми лепестками и слабым ароматом. Капелька выберет себе один цветок, сядет в самую его середину, на мягкий желтый диванчик, а цветок тут же сомкнет над ее головкой свои белые лепестки, и Капелька может спокойно спать до утра, словно под белым шатром. А утром просыпается свеженькая.

– И идет на рынок за молоком! – весело добавляет Дунди.

Да, да, конечно! Утром Капелька отправляется со своим маленьким бидончиком на рынок за молоком. Дунди радостно хлопает в ладоши, а глаза ее радостно горят, видя перед собой фею Капельку с ее малюсеньким бидончиком для молока. Ну, а если уж крошечная фея ходит за молоком, то почему она не может варить обед? Из одного-единственного бобового зернышка Капелька может устроить целое пиршество.

А что еще умеет делать маленькая фея? Она умеет умываться, причесываться, и даже ромашку, если ее взлохматит ветер, она умеет причесать. Дунди радостно хохочет, бежит в конец сада и, найдя какую-нибудь растрепанную ромашку, тотчас же причесывает ее лепестки своими пухлыми пальчиками. Это она так играет в фею Капельку. Иногда они поют вдвоем с Элфи:

 
Африканские газели
Танцевать и петь умели.
 

И, вернувшись с дачи, в Будапеште, Элфи долго еще по десяти раз на дню вспоминала Дунди. В тихой, прохладной парикмахерской, которая ей во сто раз милее дачи на Балатоне, она подходила к широким окнам, подолгу смотрела на чистый, ровный проспект, и на глазах у нее навертывались слезы. Как ей не хватало Дунди! Воробьиный гам на бульваре напоминал ей писк и кудахтанье кур на богларской даче. Но, как ни плохо было на даче, иногда ею овладевала вдруг тоска по тем дням: ведь там рядом с нею была Дунди! Ее милая сестренка! Мать и отца Белочке заменяют бабушка и дедушка. А кто заменит ей Дунди? И Элфи украдкой смахивала слезинки с глаз. Иногда после работы она забегала на улицу Мурани, чтобы взглянуть на Дунди. Водила ее гулять, раза два приводила с собой к бабушке. Но как-то раз вернулась с нею поздно и за это получила нагоняй от дяди Шандора:

– Зачем таскать ребенка по городу? Да еще доверили его такой растяпе! Чего доброго, еще беда случится – вон движение какое на улице! Ребенок не игрушка, чтобы им забавляться…

С этого дня дядя Шандор категорически запретил Элфи уводить Дунди из дому.

Ах, так? Вот, значит, какой вы, дядя Шандор? Или он ревнует Дунди к Элфи? Да, наверное, заметил, что Дунди и Элфи любят друг друга. Вот он и злится, желая показать, что Дунди – его дочь. Аги же – настоящая папина дочка! – сразу же вызвалась быть доносчицей. Теперь стоило Элфи только появиться в доме на улице Мурани, как она глаз не спуская стерегла, чтобы Элфи, чего доброго, не выкрала Дунди. Ходила вокруг, ни на минуту не оставляя их одних, хотя в другое время сама гнала свою младшую сестренку от себя, если та хотела поиграть с нею. Ну, а быть под этим неусыпным надзором Аги – Элфи лучше и не приходить вовсе! В ее присутствии Элфи не может ни сказок рассказывать, ни играть с Дунди. Элфи злилась на Аги, и они волком смотрели друг на друга. Один раз Элфи отшлепала Аги, потому что та надерзила ей: «Ты только глупостям учишь Дунди! И вообще, она тебе не настоящая сестра!»

Аги завопила и помчалась к отцу жаловаться, что Элфи побила ее. Дядя Шандор прибежал и начал кричать на Элфи:

– Это тебе, милочка, не в танцевальной школе, среди твоих стиляг-кавалеров, и не в парикмахерской! Или ты будешь говорить со мной в приличном тоне, или вообще ноги твоей здесь не будет! Я собираюсь воспитать своих детей не уличными оборванцами, а культурными, благородными людьми.

Мамы, разумеется, как обычно, не было дома; после обеда у нее всегда дела в городе, закупки.

После этого случая Элфи не ходила, да и не могла пойти к Дунди, даже если бы сердце разорвалось от тоски по ней.

В Богларе дядя Шандор, разумеется, смеялся, когда Дунди пела про «африканских газелей», подхватывал крошку на руки и умиленно целовал. А здесь все вдруг стало плохо: и песня, и то, что Элфи работает парикмахером, которым дают чаевые и которые поэтому наипоследние люди на свете, и что Элфи – глупая и дерзкая, а дядя Шандор хочет воспитать из своих детей «благородных людей». В том числе и из Дунди. «Когда нужно было работать, нянчить детей, и я была хороша, – думала Элфи. – Таково-то его „благородство“! Такова-то его хваленая „культурность“! Зато его доченька Аги „культурная“, потому что она знает слово „романтично“ и пишет стихи о лунном свете. А сама от зависти такая же желтая, как лунный свет! Или, может, потому Аги „культурная“, что задирает нос и не может слова доброго сказать своей младшей сестренке Дунди, а все только: „Убирайся отсюда, оставь меня в покое“. Если такая ваша „культура“, то уж лучше быть „стилягой“. Назло вам! Еще ярче накрашусь и выпляшу все свое горе в этой проклятой школе танцев, со „стилягами-кавалерами“!»

Два дня спустя после инцидента с дядей Шандором Элфи совершила страшное кощунство: она явилась домой с выкрашенными в черный цвет волосами. Высоко подняв голову, она проследовала от ворот к своим дверям, и каждый шаг, сделанный по желтому двору, болью отдавался в ее сердце. Такую решимость может породить только страх, наполнивший в эти минуты ее худенькое тельце с головы до кончиков пальцев. Что ее ждет, она знала наперед: ужас и неукротимый гнев бабушки, затрещина. И все действительно разыгралось так, как предвидела Элфи: она получила затрещину, а бабушкину ругань можно было слышать на всех этажах дома. Жильцы испуганно повыскакивали на балконы, чтобы узнать, что такое стряслось опять у стариков Варади. А бабушка всему дому, всем двумстам жильцам, поведала, что внучка ее – «последняя, бездомная, пропащая девчонка»… Разве могла знать бабушка, почему Элфи так поступила? Бабушке ведь тоже было больно. Когда домой вернулся дед, она сидела и горько плакала. Теперь понадобится не меньше трех дней, прежде чем бабушка поймет: не все еще потеряно…

IV

На другой день дядя Антон усадил Элфи в кресло и без лишних слов собственноручно смыл с ее волос черную краску. Делая это, он все время строго отчитывал девушку и допытывался, в какой парикмахерской согласились совершить это кощунство.

– Руки обломать надо тому мастеру, – негодовал он, – который по прихоти желторотой девчонки совершил подобную мерзость! Разве не видел этот дурак, что перед ним просто взбалмошный цыпленок? Пришла бы ко мне такая пигалица красить волосы, я бы ей показал! К сожалению, есть еще и среди нас такие люди, которым на все на свете наплевать, лишь бы свои форинты получить!

После мытья дядя Антон покрасил Элфины волосы в золотистый цвет, близкий к тому, какими они были от природы. Другого выхода не было. Пока не отрастут волосы, придется девчонке походить в «химических блондинках». Разумеется, краска с течением времени сойдет, волосы будут двухцветными, но за это Элфи пусть пеняет на себя, раз у нее ума маловато.

– Будем надеяться, что волосы отрастут быстро, – ехидно заметил дядя Антон, – ведь они у тебя корнями в воду опущены.

Элфи, не говоря ни слова и в душе благодарная дяде Антону, терпеливо сидела и ждала, пока он исправит последствия этой величайшей глупости, которую она совершила во вред самой себе. Разумеется, только в душе: хотя дядя Тони почти все утро провозился с ее волосами, она и не подумала сказать спасибо. А ведь ему пришлось из-за нее отказать даже одной постоянной клиентке, владелице магазина тканей, которая изо всех мастеров одному только дяде Антону разрешает прикасаться к ее прическе. Что делать: мастер попросил даму извинить его и зайти на следующий день. А Элфи не только не поблагодарила его за доброе дело, а, наоборот, сделала вид, будто нимало не раскаивается в своем поступке и будто она, только подчиняясь силе, согласилась стать снова белокурой. Впрочем, дядя Антон и не ждал от Элфи благодарности, зная ее упрямый характер. Ни за какие сокровища не заставишь ее признаться в собственной ошибке!

Элфи взглянула в зеркало и испугалась еще сильнее, чем вчера, когда увидела себя черноволосой. Эти слишком уж белокурые, блестящие волосы были еще более чужды ей, чем черные. Элфи даже пощупала их, словно не была уверена в том, что голова – ее собственная. Однако испуга своего она и тут не выдала. Напротив, как всегда, когда сердце ее сжимал страх, она старалась держаться как можно развязнее.

– Что вы там ни говорите, дядя Тони, а черные волосы мне куда лучше!

– О да, конечно! С ними ты паяц! Или мартышка в очках! – коротко заметил дядя Антон и оставил Элфи одну любоваться собой.

Когда, окончив смену, Элфи отправилась домой, шаги ее по мере приближения к своей улице становились все тяжелее. Что-то скажет бабушка, увидев ее снова блондинкой? На это она, конечно, не рассчитывала! Хорошо, если бы бабушка сидела сейчас на скамейке с дворничихой и еще издалека заметила Элфи…

Но бабушки на улице не было, зато там были дворник и его супруга. Издали заметив Элфи, она засмеялась и стала делать какие-то странные знаки. Чего она смеется и размахивает руками? Сама, что ли, не красится, хотя и уродлива, как старый гриб?

– Что с тобой, золотко? – встретила дворничиха Элфи громким возгласом, прежде чем та успела с ней поздороваться. – Что ни день – в новом цвете? Ничего себе, хорошо начинаешь!

У ворот торчали без дела и еще несколько человек из дома Элфи: старик, очень похожий на своих двух мопсов, долговязая, тощая девица из общежития строителей, которая постоянно ходит в брюках и почти всегда числится на «больничном», и, наконец, дядя Журки, неряшливый, пожилой, но все еще крепкий мужчина, – один из жильцов госпожи Шюмеги, когда-то и сам барин, а в настоящее время продавец хлеба вразнос.

Смеялась не одна дворничиха – смеялись все, кто стоял у ворот. Значит, все они уже знали, что вчера у Элфи были черные волосы. Это, конечно, дворничиха насплетничала. А впрочем, чему тут удивляться, если вчера бабушка на весь дом об этом кричала! Дело принимало худший оборот, чем если бы Элфи вернулась домой, как вчера, черноволосой. Но какое им-то дело? Чего им надо от нее? Взрослые люди – неужели у них нет других дел и забот, кроме как следить, какого цвета нынче волосы у Эльвиры Варги?

– Завтра покрашусь в синий цвет или в рыжий, вроде вас! – сквозь зубы прошипела Элфи и проскочила в ворота.

Слезы душили ее, но их зеваки уже не могли видеть. Она бежала и только издали слышала, как дворничиха вдогонку ругала ее на чем свет стоит. Но все огорчение Элфи, весь ее гнев обратились против бабушки. Бабушка всему виной: она рассказала всему свету о ее позоре.

Элфи вбежала в кухню, оттуда – прямиком в комнату. Бабушка сидела за машинкой. Элфи бросилась на диван и зарыдала.

Вероятнее всего, что бабушка пожалела бы ее, вид плачущей девочки так перепугал ее, что она даже не заметила ее белокурых волос. А может быть, бабушка и на самом деле забыла, что еще утром Элфи была брюнеткой? Забыла бы, не заявись в квартиру в эту минуту к ним дворничиха. И, прежде чем бабушка успела вообще открыть рот, она затараторила:

– Ну, Мария, скажу я тебе (дворничиха была с бабушкой на «ты»): будь это моя дочь, я бы ее тут же на месте убила! Знаешь, что заявила мне эта драгоценная? Ну нет, за такие слова я бы ремней из ее шкуры нарезала! Знаю, ты порядочная, честная женщина, от тебя не могла она научиться таким мерзостям! Видывала я на своем веку разных людей и наслышалась всякой всячины – мне не надо рассказывать, какова нынешняя молодежь! – но попомни мое слово: добром эта девчонка не кончит!..

И пошла, и пошла болтать. Не было такой грязи, которую бы не вылила она на голову Элфи. Единственно, о чем она не удосужилась сказать, – это о той великой дерзости, смертном грехе, или, иначе говоря, об Элфиных словах: «Завтра же покрашу волосы в синий цвет или в рыжий, вроде вас». Конечно, говорить со старшими таким тоном стыдно, даже если Элфи поступила так в порыве гнева, но разве можно сравнить эти слова с той грязью, которой вот уже полчаса дворничиха поливала девочку? Разве оскорбила она хоть чем-нибудь честь дворничихи или, может быть, произнесла хоть одно из тысячи тех площадных бранных слов, которыми дворничиха осыпала несчастную? Спору нет, младшие должны уважать старших, но ведь кто начал первым? Кто начал издеваться и смеяться над Элфи еще до того, как она подошла к воротам? И, если молодым не положено огрызаться и грубить взрослым, означает ли это, что взрослым дозволено все? Если девочке еще не исполнилось пятнадцати – как, например, Элфи, – то выходит, ее может оскорблять всякий, кому не лень? Но ведь если дворничиха с ее очерствевшим за пятьдесят лет сердцем не может снести грубости какой-то желторотой девчонки, как можно ожидать от этой самой желторотой с ее еще чувствительным к обидам сердцем, что она сможет стерпеть столько отвратительных оскорблений?

И их не смогла стерпеть не только Элфи, а и бабушка. Даже ее старое сердце взбунтовалось. Сначала она слушала, изумленно уставившись на дворничиху через очки, в которых она обыкновенно шила. Она не понимала, что, собственно, случилось, да и не могла бы понять, так как дворничиха кричала и кричала, и говорила о чем угодно, только не о том, из-за чего она, собственно, прибежала сюда. Бабушка догадывалась: не без причины здесь дворничиха! Знает она: остра на язык ее внучка, любит огрызнуться. Но теперь уж некогда было выяснять обстоятельства. Дворничиха настолько надоела ей своей руганью, пересыпанной хвалебными восклицаниями в адрес бабушки – «Знаю я, Мария, ты честная женщина!» – что та в конце концов вышла из терпения и сама как заорет на незваную гостью:

– Ах ты, такая-сякая! Да как ты смеешь поносить мою внучку в моем же собственном доме, глупая рыжая твоя башка?

А поскольку бабушка тоже за словом в карман не полезет, то она мигом выставила дворничиху за дверь, та и опомниться не успела.

Балконы снова заполнились любопытными, злорадствующими, недовольными и возмущенными жильцами.

– Что это? – говорили они. – Вчера из-за черных, сегодня из-за белых волос! Н-да, хороша, видать, эта самая внучка Варади!

Но что делать: не только в пятнадцать лет может человек потерять голову, а и в шестьдесят пять! Бабушка потеряла ее. Вчера, когда слишком уж громко ссорилась с внучкой, а в особенности сегодня, когда навеки разругалась с дворничихой, про которую весь дом знал, что она злая на язык женщина, особа опасная.

Хотела заступиться за Элфи? Ничего себе защита! Выгнала дворничиху, чтоб та не ругалась в ее квартире? Ну, так она будет теперь делать это где только придется!

Ладно, теперь уж все равно ничем беде не поможешь. Тщетно пытался дедушка объяснить бабушке, что она сделала глупость: слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Видишь, что значит говорить не подумавши. Бабушка все равно не хотела признать., что совершила ошибку. Элфи – вот кто виновен во всем!

– Сорок лет живу в доме, – повторяла бабушка, – а еще ни с кем не ссорилась. За сорок лет двух дочерей вырастила, и ни с одной не было столько неприятностей, сколько с этим проклятым лягушонком, с этой пигалицей. Только стыд и позор приносит она нашей честной семье! Лучше бы не брала я ее к себе! И какая же я дура, взяла тебя на свою шею!! Когда я только от тебя избавлюсь!

Элфи ни разу еще не слышала таких горьких, оскорбительных слов от бабушки. И разве можно ответить на них как-нибудь иначе, чем:

– Лучше бы мне вообще не родиться! Кому я нужна? Удавили бы меня, когда мне всего два денечка было, раз я вам всем поперек дороги встала…

На другой день, в воскресенье, Элфи начала одеваться, собираясь в школу танцев. Однако бабушка посмотрела на нее таким взглядом, будто пронзить хотела:

– Ты куда это?

Элфи, стоя перед шкафом, как раз собиралась надеть платье, но, застигнутая врасплох бабушкиным вопросом, она замерла на миг, держа руки над головой вместе со своим переливающимся в два цвета платьем. Замерла, но ничего не ответила.

– А ну сотри с губ помаду, а не то я сотру, да только ты этому не обрадуешься! – снова заворчала бабушка. И это уже напоминало гул приближающейся бури. – И, если ты еще хоть раз заикнешься об этой мерзкой школе, берегись! Садись, никуда не пойдешь! Поняла? Возьми книгу или рукоделие! Я не хочу, чтобы из тебя неизвестно что получилось!

Элфи вздрогнула. Она еще не понимала, ушам своим не верила, что бабушка навсегда собирается запретить ей ходить на танцы!

– Но, бабушка!..

– Еще один звук, и я займусь тобою. Хватит с меня того, что весь дом перемывает нам косточки!

Элфи все еще не знала, одеваться ей или нет, и продолжала стоять перед шкафом в одной цветной комбинации. Руки, правда, опустила, но платье все еще было у нее в руках. В этот миг во дворе послышались бойкие шаги Бэби.

– Элфи, идешь?

– Идет! Вот я только скажу ей, куда! – закричала в окно бабушка. – Иди-ка себе с богом, оставь в покое Элфи! Поищи себе другую подружку.

– Вот тебе и фунт изюму! – удивилась Бэби и скривила рот. – Это что ж, и попрыгать тебя уж не пускают? В монашки, что ли, отдать собираются?

– Молчи-ка ты лучше!

– Ладно, ладно, – пожала плечами Бэби. – Не подумайте только, что я по ней плакать стану! – добавила она и пошла прочь.

Теперь уже и Элфи сдвинулась наконец с места, швырнула свое выходное платье в угол шифоньера, а вместо него натянула на себя пестрый халат и, не говоря ни слова, легла на тахту. Лицом к стене, бордовую подушку на голову. И вовремя, потому что в доме напротив уже загремела музыка: «Черные ресницы, черные глаза…»

Сейчас в школе все время играют самые что ни на есть допотопные шлягеры. Зато в школе теперь новый «ударник» – Фреди, который через бумажный рупор еще и слова ко всем танцевальным мелодиям напевает.

Некоторое время бабушка сидела за столом, положив перед собой карандаш и бумагу, и молча сверлила взором тоненькую Элфину спину. Бабушка подсчитывала, куда она могла истратить такую уйму денег вчера на рынке.

Но подолгу молчать бабушка не умела.

– Вот! Улеглась, вместо того, чтобы книжку взять да почитать или рукоделием заняться, как другие порядочные девушки! Так нет, ей в пятнадцать лет танцы подавай! Хвостом вертеть да подметки протирать! Встала бы да пошла билеты в кино купила!

– Ты же знаешь, что в воскресенье билетов не достать, – из-под подушки, словно из погреба, донесся Элфин голос.

– Тогда одевайся, пойдем к тете Йоле, – поднимаясь из-за стола, сказала бабушка.

– Не пойду, – глухо прозвучал ответ из-под подушки.

– Как это – не пойдешь? Я тебе покажу «не пойду»! Козел тебя забодай! Пойдем, посмотришь на свою двоюродную сестру. Она такая же барышня, как и ты, а ничего, сидит дома! И находит по воскресеньям развлечения без того, чтобы бегать на танцульки. А она ведь на целый год старше тебя!

На это замечание Элфи даже не ответила. Еще бы – Аника! Кузина… Примерная девица. С двумя длинными белокурыми косами и скромным взглядом! Но Элфи все равно не пойдет к ним. Зачем? Что она там забыла? Не нужна она там никому. Придешь и сиди, как немая, слушай, что другие говорят…

Бабушка надела чулки, туфли, черное с белыми разводами платье, дважды выложила и снова убрала в свою большую черную сумку все ее содержимое, свернула вчетверо свежевыглаженный носовой платок, а затем завернула в бумагу – не идти ж в гости к дочери и внучатам с пустыми руками! – несколько кусков слоеного пирога с творогом. Элфи она больше не стала приглашать с собой, а только сказала:

– Дедушка наверху, у дяди Журки. В карты играют. А ты смотри у меня, не вздумай и шагу сделать из дому! Я об этом все равно узнаю, запомни. И тогда все сполна получишь. К семи часам я вернусь. А может быть, и раньше, если Йолы не окажется дома. Вот и весь мой тебе наказ…

Бабушка вышла и заперла за собой на ключ кухонную дверь. Элфи отчетливо слышала, как повернулся ключ в замке. Некоторое время она продолжала лежать неподвижно, не имея сил даже для того, чтобы повернуться. Заперли! Как узницу. Окно, правда, открыто, но бабушка знает, что Элфи не посмеет вылезти через окно. Особенно теперь, когда весь дом и так следит за каждым ее шагом. У дедушки наверняка есть свой ключ. Вот, значит, до чего дошло! Запирать стали ее, как в темницу?

 
Поцелуй и больше ничего!
Ни о чем я больше не мечтаю… —
 

пел «ударник» Фреди в школе танцев.

Провались весь мир в преисподнюю! И все из-за этой дворничихи. Из-за ее длинного языка. Боится бабушка, как бы чего не сказали! Прежде она ходила танцевать, никто ничего не говорил! А теперь вдруг нельзя стало? Как бы дурное про внучку стариков Варади не сказали!

Элфи привстала на тахте и тряхнула своей лохматой головой: «Выходит, я всего-навсего внучка Варади? А кто же тогда Эльвира Варга? Неужели бабушка думает, что я всего лишь ее внучка и ничего больше?»

Вспомнив, что она – Варга, Элфи тут же подумала об отце, Режё Варга, дамском парикмахере. Если бы он только знал, какая участь постигла его дочь! Впрочем, откуда он может знать? Он и не вспоминает-то о ней! Отца Элфи не видела давно, в последний раз она была у него еще перед отъездом на Балатон в надежде получить хоть немножко на карманные расходы. Права бабушка – отец тоже хорош! Сегодня, наверное, опять поехал на ипподром. По воскресеньям он обычно или на скачки, или на футбол уезжает. Жена его тоже большая любительница скачек. Все куда-то пошли. У всех есть куда, есть с кем пойти, только ей, Элфи, некуда и не с кем! У нее и была-то одна-единственная Бэби, а теперь и ее больше нет!

Читай, говорит! Да разве есть такой, пусть самый интересный, роман на белом свете, чтобы его можно было читать в подобном настроении? Хотя, в общем-то, Элфи с удовольствием читает романы про любовь, и дома у них есть такие, потому что их любит бабушка и сама ходит за ними в библиотеку. Да разве может их сейчас читать Элфи, когда она считает, что совсем не стоило родиться на свет и что нет в мире более одинокого существа, чем она! Эх, пойти бы сейчас в кухню, открыть газ, улечься на пол – и отравиться! Как два года назад сделала в их доме одна старая дева, учительница музыки, потому что у нее не было больше учеников…

«Мишка, Мишка, где твоя улыбка», – заиграл оркестр, и вся школа хором запела. Представляете, что там сейчас творится? Прыгают, «словно горох в кастрюле». Это любимая поговорка Арпада Кёрменди. А Пишта Чик – тот так говорит: «Ребята, начинается танец восторженных телят!» Пишта Чик – лучший танцор, прямо-таки акробат. Арпад же предпочитает медленные танцы, объясняя это тем, что ему… хочется сохранить свою форму. Поэтому он предпочитает смотреть на дикие танцы со стороны…

Да, если бы Элфи отравилась сейчас газом, бабушка ой как пожалела бы о том, что принесла радости внучки в жертву сплетнице-дворничихе! Очень пожалела бы! Все забегали бы, начали бы звонить по телефону, но – увы! – напрасно. А на другой день в парикмахерской… Интересно, что сказали бы там? Дядя Тони пришел бы, конечно, тоже на похороны. А бедная бабушка, рыдая, причитала бы: «Разве этого я заслужила?» А мама, папа? Дядя Шандор, тот, наверное, и на кладбище не пришел бы. Ну и пусть! Что для него похороны какой-то парикмахерши! Дунди тоже не принесут: такая малютка все равно ничего не поймет и вскоре забудет, что была у нее когда-то сестренка, по имени Эльвира, которую она звала «Эфи». А мама? Стала бы она носить по ней траур в течение целого года? Папа, например, только черную муаровую ленточку прикрепил бы на лацкан пиджака…

Глаза Элфи стали мокрыми от слез, а за ними последовали и облегчающие душу рыдания. Лежа ничком на шелковой бордовой подушке, она выплакала как следует свое горе. Подумать только, в мыслях она уже побывала на собственных похоронах! А наплакавшись, устала и задремала. Но и во сне до ее сознания доходила мелодия песни «Девушка с Гаваев – первая любовь…».

Проснулась она от приглушенного хихиканья и шепота под окном.

– Заперли бедную девочку, – разобрала она голос Бэби.

Элфи поднялась и посмотрела на окно. Подойти к нему со вспухшими от слез глазами и всклоченной прической она не решилась. Окно занавешено тонкой, но все же непроницаемой для взглядов снаружи тюлевой шторой. Пока, разумеется, кто-нибудь не отодвинет ее в сторону. И Бэби отодвинула. Лицо смеющееся, в зубах сигарета.

– Ну, что же ты, мамочка? Не придешь? А где твоя старушенция?

За спиной Бэби, под окном, топтались еще две девушки – Ица и Ютка, и паренек – Арпад Кёрменди. Как видно, в школе перерыв, вот они и вышли на улицу. А тут кому-то пришло в голову пойти к Элфи, посмеяться над нею. Наверняка это затея Бэби – ведь только она знала, что бабушка не пустила на танцы Элфи.

Элфи стало уже зло разбирать на Бэби: и чего она ходит болтает? Поэтому она только пожала плечами и ничего не ответила на вопрос.

– Лезь через окно! – предложила Ица, толстенькая, конопатая, но все же миловидная девушка.

Вся ее миловидность – от белых, как сахар, зубов и веселых, всегда смеющихся глаз. Работает Ица в белошвейной мастерской.