Текст книги "Страна василисков (СИ)"

Автор книги: Люси Сорью

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

Кроме одного. Зачем принимать контрабанду в Порту, где не стыкуются курьерские корабли?

Адатигава подняла глаза от фотографии. Её лицо вновь приобрело прежнее выражение, отстранённое и с каплей интереса. Она отложила фотографию.

– Как её звали? – спросила она.

– Хироко Вишневецкая. Она нездешняя.

– Правда? Право, как грустно. – скорбным тоном промолвила Адатигава. – Молодые люди со всей Гегемонии стекаются сюда, в наш прекрасный город, в поисках лучшей жизни… и лишаются её. Это возмутительно. – она откинулась в кресле, сплетя перед собой пальцы. – Я возмущена. У вас есть подозреваемые, господин Штайнер?

– Вообще-то, – я немного подался вперед, – я подозреваю вас, госпожа Адатигава.

Воцарилось гробовое молчание. Казалось, будто температура в комнате упала на несколько градусов ниже нуля.

Подручные Адатигавы, стоявшие позади кресла своей хозяйки, не переменили ни позы, ни выражения лица. Но теперь в них ясно читалась угроза.

Одно слово, и мне не выйти отсюда живым. После того обвинения, что я только что сделал, спасти меня могло только чудо.

И чудо случилось. Адатигава рассмеялась.

Оцепенение спало. Сёстры-мафиози позади кресла расслабились, отпустив рукоятки пистолетов и клинков, которые они только что готовы были пустить в ход.

– Знаете, что я больше всего ценю в вас, господин Штайнер? – отсмеявшись, спросила Адатигава. – Вашу откровенность. Но я хочу услышать больше. – она подалась вперед. – Так что вы мне скажете, господин Штайнер?

– Что вы убили Хироко Вишневецкую. – ответил я. – Сначала наняли её – вам нужна была диспетчер, чтобы пропустить курьерский корабль в Порту. Вы заплатили ей наличными – аванс, и всё остальное – по окончанию дела. – Адатигава с неподдельным интересом кивнула, и я продолжил: – Корабль прибыл двенадцатого марта. Три дня спустя Вишневецкую убили на рабочем месте, посредине смены. Перерезали горло. Я думаю, что это сделали вы.

– И зачем нам это понадобилось бы? – всё с тем же интересом спросила Адатигава.

– А зачем вам мог бы понадобиться курьерский корабль? – пожал плечами я. – Вам нужно было провезти что-то такое, о чём не должна была знать ни одна сторонняя душа. Поэтому, когда дело было сделано, вы убрали Вишневецкую. Нет человека – нет проблемы.

– Стройная теория. – кивнула она.

– Но мне не понятно только одно, – закончил я. – Как можно было убить Вишневецкую на рабочем месте, не оставить никаких следов и отключить все камеры на месте преступления? А главное, – я кивнул на фотографии, – таким способом?

Адатигава отстранилась, вновь сцепив пальцы. На её губах блуждала игривая улыбка.

– Благодарю вас, господин Штайнер. – проговорила она. – За вашу откровенность. – я склонил голову. – И я хотела бы быть с вами столь же откровенна: мы не убивали эту девушку. Ни я, ни кто-либо из моих сестёр. И вам же не хуже моего известно, что в Порту не стыкуются курьерские корабли. – она покачала головой, всё ещё продолжая улыбаться. – Право, зачем нам такие сложности, господин Штайнер?

– Я не знаю. – честно признался я. – Именно поэтому я и обратился к вам.

– Но вы были очень уверены в своих предположениях. – возразила она.

– Вы были самой вероятной подозреваемой, моя госпожа. – учтиво ответил я.

Адатигава вновь рассмеялась, деликатно прикрыв рот ладонью.

– Приятно слышать, что я ещё в чём-то подозреваюсь! – воскликнула она. – Право, вы мне льстите, господин Штайнер.

– Всего лишь правда и ничего кроме правды, госпожа Адатигава. – с улыбкой произнёс я. Адатигава улыбнулась мне в ответ.

– Мы не убивали госпожу Вишневецкую. – повторила она. – Мы не поступаем так с теми, кто помогает нашим делам. Так не принято.

– А госпожа Вишневецкая помогала вашим делам? – спросил я.

– О, господин Штайнер, – предостерегающе подняла ладонь Адатигава, – неужели вы думаете, что я вправе разглашать такие подробности?

– Да, боюсь, что нет. – признал я. Другого ответа я и не ожидал, но это была ещё одна часть нашего с Адатигавой ритуала.

– Смею вас заверить, – добавила она, – что кооператив «Монплезир» ведет свои дела исключительно законным путём. И что кооператив «Монплезир» не занимается крупнотоннажными перевозками. В конце концов, – она издала смешок, – если бы это было иначе, ваши коллеги давно узнали бы об этом, верно?

Я вежливо кивнул. Мы о многом бы узнали, но через наши системы просачивалось столь же многое. Адатигава вежливо давала мне понять, что дальнейшие расспросы ни к чему не приведут: ответ будет неизменным.

И что ни она, ни её люди не имели отношения к произошедшему в Порту. В это я готов был поверить… но меня не отпускало чувство, что Адатигава чего-то недоговаривала.

В конце концов, влияние «Монплезира» простиралось и на Порт, и на Дэдзиму. Что бы там не произошло, вероятно было, что подручные Адатигавы действительно были в этом замешаны.

Но как именно?

– Вы не против ещё одного бокала, господин Штайнер? – спросила Адатигава, подняв бокал.

– Разумеется. – кивнул я. Из-за кресла появилась Мишель – золотые волосы собраны в пучок на затылке, в руках – открытая бутылка вина. Она наклонилась, чтобы наполнить бокалы, и только тогда я заметил короткие ножны на её левом бедре, выглядывающие из-под полы жакета. – Если только вы не пожелаете выпить на швестершафт…

– Право, господин Штайнер! – подняла брови Адатигава. – Вы меня смущаете.

Я виновато кивнул и поднял бокал.

– За вас, моя госпожа. – произнес я. Адатигава улыбнулась.

Вино и на этот раз было превосходным.

– Вы уверены, что не хотели бы остаться на вечер? – спросила Адатигава, отставив бокал. Я покачал головой. – Жаль, очень жаль. Тогда, боюсь, мы вынуждены распрощаться?

– Боюсь, что так. – склонил голову я. – Благодарю, что уделили мне время, госпожа Адатигава.

Она вздохнула, – мне показалось, что по-настоящему грустно, – и придвинула лежащую на столике папку ко мне.

– Возможно, нам станет что-нибудь известно. – сказала она. – В конце концов, призвать эту неизвестную убийцу к ответу – наш гражданский долг.

– Я не смел сомневаться в вас, госпожа Адатигава. – встав с кресла, я поклонился и забрал папку с фотографиями. Ксения подала мне плащ. – Ещё раз примите мою благодарность за уделённое мне время.

– Что вы, что вы! – произнесла она. – Я всегда рада вам помочь. Ксения вас проводит.

Я едва дошёл до двери, когда Адатигава вдруг окликнула меня.

– «Дифенс Солюшенс», – сказала она; я обернулся, недоуменно глядя на неё. – Дэдзима, улица Ремонтная, 24. – она глянула прямо на меня. – Возможно, там вы найдёте ответы на свои вопросы, господин Штайнер.

– Благодарю вас, госпожа Адатигава. – учтиво сказал я. – Ещё раз хорошего вам вечера.

– И вам хорошего вечера, господин Штайнер. – кивнула Адатигава. В её голосе послышалась неподдельная печаль.

Я толкнул дверь и шагнул наружу.

* * *

Я оставил прокатный «Монаро» внизу, в гараже, на ходу продлив срок проката: верну завтра утром, да и тем более – не ехать же мне завтра на работу на троллейбусе, боги упаси? Можно было сесть на двадцать пятый, а там пересесть на двести девятый омнибус… нет уж, спасибо. Но раз Жюстина опять забрала наш с ней служебный «Муракумо», то что мне оставалось делать?

Заказ с продуктами дожидался меня в ящике в парадном; разложив его содержимое по холодильнику, я, наконец, стянул с себя надоевшую кружевную бестию и водворил её обратно в шкаф. Выбрав какую-то рубашку попроще, я вернулся на кухню и поставил греться остатки супа: борщу придётся подождать.

Пока суп грелся, я вызвал на оконное стекло новости и бегло пробежался по заголовкам в ленте. Про Вишневецкую – ничего (я выдохнул), но зато про мёртвого гайдзина посчитала своим долгом написать половина Титана-Орбитального. Причём по большей части – списав текст заметки друг у друга. Новостные каналы были не лучше: и если общенациональные НСС и DHK про гайдзина могли и не знать, то наше «Титанское обозрение» сняло целый сюжет. Я включил его и снял суп с плиты.

Журналисты, видимо, приехали уже после того, как наши эксперты забрали труп гайдзина: на тротуаре остался только светящийся контур лежавшего тела. Летающий дрон-камера снимал всё, что попало: забор с табличкой «Регенераторная, 9», городовые, слоняющиеся без дела, наши эксперты в чёрных мундирах, взгромоздившийся одним колесом на поребрик полицейский омнибус.

– Вызов был получен офицерами городской полиции участка по улице Эрфиндерштрассе, – говорил пресс-офицер, платиновый блондин в безукоризненном синем кителе с погонами старшего инспектора. – Дежурный офицер прибыла на место и, ввиду того, что погибший был иностранцем, уведомила сотрудников районного отдела. Руководством райотдела было принято решение сообщить о происшествии в Главное управление МВД округа. В данный момент проводится расследование силами сотрудников уголовного розыска Национальной полиции…

Я фыркнул и выключил новости. «Проводится расследование», надо же! Мне и без гайдзина забот хватает. Даже сейчас.

Доев, я заварил чай и ушёл к себе за рабочий стол. Пока он включался, я устроился поудобнее, отпил из кружки (вот, то, чего мне весь день не хватало), и задумался.

Адатигава знала о Вишневецкой. Она не сказала этого прямо – и едва ли скажет – но Вишневецкая была ей известна. При этом Адатигава утверждала, что не убивала её, и что её «Монплезир» не ведет дел в Порту – иными словами, что вся контрабанда «Монплезира» продолжает идти через Минбан, вместе с остальными курьерскими кораблями. Но, если Адатигава знала о Вишневецкой, и если её подручные наняли Вишневецкую, то для чего-то она им была нужна. Для чего, если не для контрабанды?

Контрабанда, которую доставляют на курьерском корабле-невидимке. Который в ИК-диапазоне выглядит, как курьер Е-серии с Луны-Лагранжа, а на радаре – как космический булыжник. Что за контрабанду могут везти на таком корабле?

Приходилось признать, что это было слишком даже для Адатигавы. Адатигава не будет кусать руку, которая её гладит – и не будет провозить в орбиталище то, за что ГСБ закатает её в банку лет на двадцать и глазом не моргнет. То, за что можно убить ни в чём не повинную (больше трёх лет лишения свободы я ей не дал бы) диспетчера, не оставив при этом следов…

Нет, поправил себя я. Какие-то следы у нас остались. Но с высокой вероятностью они ведут в никуда.

Я снова отпил чаю.

Всё, что я знаю на данный момент – то, что двенадцатого марта к четвёртому узлу на терминале Вишневецкой пристыковался неизвестный корабль; что Вишневецкой за это выдали аванс наличными в размере трёх её месячных зарплат (если Валленкур не преувеличивал); и что Вишневецкую убили не кинжалом и уж точно не дедушкиным штык-ножом. Виброклинок не столько режет, сколько пилит, хотя и очень быстро: надрез при этом расширяется, и полученный результат действительно немного напоминает цепную пилу. При достаточном размере клинка, естественно.

Значит, как сказала Маршан, не нож, а меч. Судмедэксперта, регулярно имеющую дело с такими ранениями, не обманешь, и причин не доверять её выводу у меня не было. Но расхаживать с мечом ещё сложнее, чем с ножом или кинжалом: одно дело держать дуэльный меч прабабушки (в деревянных ножнах, с рукояткой из клонированной кожи, с богато украшенной гардой, нужное подчеркнуть) дома под стеклом, а другое – парадный вибромеч, но только в исключительных случаях и в сейфе, под замком. У вибромеча должен был быть ещё и регистрационный номер – а значит, теоретически, я мог бы его найти.

Если знать, какой.

Кроме того, куда исчезла убийца и как? С мечом на поясе по городу не походишь – ношение холодного оружия в общественных местах запрещено. Военные и полиция – исключение, но последний раз полицейские носили мечи сто пятьдесят лет назад, как раз во времена Клериссо. Любую другую, кому вздумалось бы расхаживать по городу с мечом на поясе, на первом же перекрёстке повязали бы городовые.

Означает ли это, что убийца – военная… или, во всяком случае, может сойти за военную? Фудзисаки была права: привлекать ветеранов, а особенно – ветеранов спецназа, для громкого скандала было слишком даже для Конституционной партии: уж проще было просто зарезать Вишневецкую в подворотне и оставить следы, указывающие на гайдзинов – ведущие в «Ядерную лампочку», к примеру… Но ветераны? Ради одной-единственной диспетчера?

Да что же видела эта диспетчер?!

Отставив кружку, я послюнявил палец и приставил его к столешнице, открывая ящик с флешкой Вишневецкой. Меч, значит… Несколько минут я потратил на то, чтобы проглядеть содержимое флешки – опять фотографии, какие-то документы (служебные, судя по всему), книги, папка с новым сезоном какого-то сериала… По крайней мере, Вишневецкая была отнюдь не глупа: свою сделку с людьми Адатигавы она не доверила ни своему компьютеру, ни флешке, ни Валленкуру, а на бумаге – оставила набор букв и цифр, но кто пишет на бумаге?

И теперь никто даже понятия не имеет, что такого было на том корабле-невидимке, за что Вишневецкой сначала заплатили, а потом – перерезали горло, и зачем-то сделали это не ножом и не пилой, а мечом… и как заплатили. Мне вспомнилось, как Ямагата говорила что-то про взломанный банкомат… где ещё было взять наличные?

И «Дифенс Солюшенс» – наводка, которую мне дала Адатигава. Быстрый поиск сообщил, что «Дифенс Солюшенс plc» – частная военная компания, зарегистрированная на Луне… снимают офис и складские помещения в Дэдзиме. Я посмотрел адрес: улица Ремонтная, 24.

Адатигава сказала, что там, возможно, я найду ответы. Но не сказала, какие именно.

Я зло отхлебнул из чашки, чудом ухитрившись не обжечь горло, и тут раздался звонок. Я скосил глаза: звонила Ямагата.

Должно быть, это что-то важное.

– Штайнер! – громко воскликнула Ямагата, стоило мне снять трубку; я поморщился. – Ты не спишь? Я тебя не отвлекаю?

– На часы посмотри, – буркнул я, – восемь вечера всего… Не отвлекаешь. Что там у тебя?

– И нечего грубить. – заявила она. – Помнишь, мы тут копии записей с камер в архивах искали, да?

– Помню. Погоди, – удивлённо сказал я, – вы что, что-то нашли?

– А ты как думаешь? – фыркнула Ямагата. – Запись с телескопов терминала Уэно. Вечером пятнадцатого. Тебе ещё интересно?

– Шутишь. – пробормотал я; это было очень интересно. – Там много?

– Специально для тебя пятнадцать минут вырезала. Всё равно больше не пролезет, только флешкой нести.

– Что там?

– Сюрприз. – довольно заявила Ямагата.

Я призадумался.

– Давай её сюда. – сказал я. – И вот ещё. Помнишь, ты упоминала что-то про взломанный банкомат?

– Помню… – протянула Ямагата. – Три дня назад взломали и обчистили, выгребли где-то миллион марок наличными; больше там не было…

– А где он был? – спросил я. – Банкомат?

– Дай вспомню… на Арсено, возле конечной трамвая номер три, – ответила Ямагата, подумав самую малость. – А что с ним тебя так интересует?

– Да так, – сказал я, – просто вспомнилось… И, Тиэко, ещё раз спасибо. Что бы я без тебя делал?

– Да что бы вы все без меня делали? – хмыкнула она. – Держи!

Передо мной мелькнула иконка нового файла, и я отбросил её к столу. Стол тут же мигнул другой иконкой – файл загружен и дожидается своей участи.

– Получил. – подтвердил я. – Спасибо.

– Спокойной ночи! – хихикнула Ямагата и отключилась. Я покачал головой – восемь вечера всего, куда уж тут «спокойной ночи»?! – и развернул полученную видеозапись на весь экран.

На экране раскинулась панорама терминала Уэно, снятая с нескольких камер под потолком; камеры смотрели прямо на галерею стыковочного узла номер четыре – У-4, как сообщал висящий под потолком указатель. Как и вчера, когда мы были тут вдвоём с Еремеевым, иллюминаторы галереи были закрыты ставнями. Шлюз стыковочного коридора не подавал признаков жизни. Табло всё так же горело красным.

Отметка в углу экрана показывала 23:30. Я включил запись.

Поначалу ничего не происходило. Была ночь; в терминале было выключено основное освещение, и аварийные лампы скрывали стыковочную галерею в полумраке. На камерах были видны круги света вдоль стен терминала, где работали лампы – и сумерки сразу за их пределами.

Панорамный обзор не давал мне разглядеть, что происходило в основной части терминала – но было похоже, что и там не было людей, как здесь. Порт сильно автоматизирован, несмотря на весь обслуживающий персонал: даже вчера днём мы повстречали в терминале нескольких космонавтов и кое-кого из обслуги… и всё.

Ночью не было вообще никого. Даже «Синевир», судя по времени, должен был прибыть ещё двадцать минут назад. Терминал пустовал. Я отпил из чашки и покосился на время в углу записи – 23:35.

Ничего не происходило. Я вздохнул и допил остатки чая, продолжая смотреть. Прошло ещё шесть минут, но изображение на записи не изменилось – всё так же мигали индикаторы у шлюза, так же мерцал указатель под потолком, а аварийные лампы отбрасывали на пол и стены терминала круги света.

И один из этих кругов разрезала тень.

Я уставился в экран, глядя, как в поле зрения камер выходит одинокая человеческая фигура. Наполовину скрытая тенями, она, прошла по терминалу к стыковочной галерее, минуя несколько аварийных ламп. Она вышла в центр галереи, встав на свету нескольких ламп, и я понял, что ошибался.

Фигура принадлежала мужчине. Это было очевидно по ширине плеч и бёдер: неизвестный был худощав, почти как я, но спутать его с женщиной было никак невозможно.

Он прошёл к шлюзу, протянул руку к панели управления, и панель ожила – без протестов или сообщений о несанкционированном доступе. Я внимательно следил, как пальцы неизвестного, облачённые в что-то вроде перчатки, бегали по волюметрической панели, как вдруг запись вздрогнула – по-видимому, вместе со всем терминалом. Несколькими секундами позже люк шлюза отошёл в сторону и распахнулся настежь; один из индикаторов загорелся зелёным.

Фигура неизвестного обернулась к камерам и протянула к ним руку. Запись оборвалась. Я глянул на отметку внизу экрана: цифры показывали 23:45.

Я отмотал назад и остановил запись.

Неизвестный стоял перед камерой, развернувшись к ней лицом – но его лицо скрывал шлем, странно маленький для скафандра, с опущенным непрозрачным забралом. Жёсткий воротник, с которым соединялся шлем, казался матовым в свете аварийных ламп; плечи неизвестного скрывали серые пластины, будто наплечники. На нём было что-то вроде бронескафандра, но меня не покидало ощущение, что для бронескафандра этот костюм был слишком мал.

Я отпустил запись – человек поднял руку, указывая ей на камеры – и остановил снова. Приблизил изображение, чтобы неизвестная фигура занимала почти весь экран, и заметил отблеск на продолговатом предмете, висевшем у неизвестного на поясе.

Как будто на гарде и навершии меча.

Запись оборвалась. Я откинулся на спинку стула.

Таинственный убийца был у меня перед глазами.

День третий

Звонок грубо вырвал меня из объятий сна, в которых я откровенно нежился, да так, что от неожиданности я вскочил на постели, отбросив одеяло. Внутренние часы показывали 7:50; сквозь задёрнутые шторы едва-едва пробивался cлабый утренний свет люминёра.

Какая, черти бы её побрали, сволочь звонит мне в восемь утра?!

– Штайнер! – зарычал я, принимая вызов. – Что за чёрт возьми?!

– Убийство. – ответил мне неожиданно серьёзный голос Фудзисаки. – В штабе Конституционной партии.

– И каким боком тут мы?

– Жертву зарезали виброклинком. Точно так же, как Вишневецкую.

Я оторопел. Виброклинком? Точно так же?..

– Жди меня там. – наконец выговорил я. – Скоро буду.

– Штайнер, что-то случилось? – в голосе Фудзисаки послышалось беспокойство.

– Ничего. – отмахнулся я, спуская ноги с постели. – Потом расскажу.

Одевался я с поразительной быстротой. Надев кобуру и застегнув браслет Линзы на левом запястье, я торопливо расчесался, – остатки вчерашней завивки за ночь превратились в ужасающее зрелище, – набросил плащ, обулся и почти бегом выбежал из квартиры. Спустился на лифте в гараж, мимоходом поздоровавшись с попутчицей, забрался в прокатный «Монаро», запустил турбину и подал машину вперёд, на стартовую площадку.

Сон как рукой сняло.

Я всё ещё не мог поверить тому, что сказала мне Фудзисаки. Разумеется, зарезать кого-то виброножом – это уже достаточно необычно, но точно так же, как Вишневецкую… В этом надо было убедиться лично.

Но если у таинственного убийцы – новая жертва… то расследование нужно было завершать. И как можно скорее.

Штаб-квартира Конституционной партии в Титане-Орбитальном находилась на Площади Гегемонии – в Меако, районе, возведённом одним из первых незадолго до провозглашения Гегемонии. Монмартр и остальные орбиталища тогда ещё не были построены, а Титан-Орбитальный был наполовину столицей, наполовину лагерем беженцев, и его срочно требовалось облагородить. Здесь преобладали невысокие здания, меркнувшие по сравнению с гигантскими домами-кораблями и башнями более поздней застройки, все до единого выстроенные в барочном стиле сатурнианской Belle Époque – зелёные крыши с окнами мансард, башенки и лепнина на фасадах, крошечные дворы-колодцы. С одной стороны дома Меако сменяют утилитарные и ампирные здания Нойштадта – ансамбль площади Единения с Домпромом и ЗакСом и сам проспект Единения, тянущийся по диагонали от реки Аракавы до самой Каирской площади; с другой стороны, на берегах Сэкигавы, тянулись ввысь небоскрёбы Инненштадта. Вдали, в направлении Минбана, раскинулся Гюйгенс с его старой застройкой, выстроенный ещё на орбите Земли – белые стены и широкие стеклянные фасады. Над его крышами стальным обелиском возвышалась Цитадель; из-за неё выглядывали двойные шпили Дома органной музыки.

С воздуха эту панораму можно было разглядеть в деталях.

Площадь Гегемонии напоминала круг, который разрезал на две неравных части проспект Гершеля. С одной стороны в площадь вдавался четырёхугольник тротуара, с двух сторон обрамлённый улицами – Альбрехтштрассе, через которую белой полосой тянулась трамвайная линия, и Логиновой. Полукруг домов с противоположной стороны разделяла узкая улочка Сен-Шамон, убегавшая к Адмиральскому бульвару с его трамваями, ходившими к Домпрому и Тангейзерштрассе.

Здесь ходили троллейбусы – собственно, двадцать пятый троллейбус, ходивший у меня под домом, вдоль Мицуиси, шёл прямо сюда, без пересадок. Но ехать в утренней толкучке, с обычными утренними пробками на мостах, на место преступления?

Как хорошо, что я догадался вчера продлить прокат люфтмобиля.

На самом краю тротуара площади я заметил парковку, а на ней – наш бело-синий «Муракумо», рядом с которым я и приземлился. Жюстина ждала меня, положив локоть на столбик парковочного терминала. Сегодня она была в ярко-красном, почти в тон медно-рыжим волосам, макинтоше, из-под которого выглядывали её длинные, в чёрных легинсах, ноги. Завидев, как я выбираюсь из летающего апельсина «Монаро», она прыснула и сняла локоть с терминала.

– Это самое смешное, что я видела за сегодняшнее утро. – сообщила она с усмешкой.

– Это о многом говорит. – заметил я и отослал прокатный люфтмобиль обратно. «Монаро» загудел турбиной и взмыл в небо, обдав нас волной горячего воздуха; полы моего плаща задрались и затрепетали. – Где труп?

– Внутри. – Фудзисаки махнула рукой. – На пятом этаже. Видишь раскрытое окно?

– Ах, так теперь ещё и раскрытое окно? – я прищурился и кивнул. – Пошли.

Наглости, которой Конституционной партии было не занимать, хватило на то, чтобы выкупить у города почти всё пятиэтажное здание старого Дворца собраний – за исключением первого этажа, где два с половиной века назад была принята Конституция Сатурнианской Гегемонии, и подвала, который всё равно отведён под технические помещения. У входа Дворца собраний, таким образом, гордо висит табличка с надписью «Конституционная Партия Сатурнианской Гегемонии» иероглифами, и чуть ниже, мелкими латинскими буквами – «в округе Титан-Орбитальный». Это всё, что вам стоит знать о Конституционной партии.

Наше Законодательное Собрание и раньше служило гравитационной рогаткой в большую политику, творившуюся в залах Монмартра; но на этот раз, после своего недавнего падения, КП собиралась выжать из этой рогатки всё до последней секунды. И никому не позволяла об этом забыть.

Хуже того, перед фасадом Дворца собраний, прямо посреди площади Гегемонии, возвышалась здоровенная – в натуральную величину – верховая статуя Сацуко Мари-Сатурн Клериссо. Скульптор изобразила бывшую премьер-министра стоящей в люке боевого робота-драгуна, с мечом наголо в одной руке, пытливо вглядывающейся вдаль. Драгун, сжимающий огромную, под стать пятиметровому роботу, винтовку, так же зорко смотрел в противоположную сторону от хозяйки. Ноги робота, выраставшие из камня, были широко расставлены. Настоящая Клериссо никогда не ездила на драгуне, но скульптор хотела изобразить одиозную премьера наиболее внушительно – и, похоже, добилась своего.

Жители Титана-Орбитального ласково называли получившуюся композицию (статуя и Дворец собраний позади) «Регулировщицей» или «Туда не ходи, там идиоты». Это всё, что вам стоит знать о чувствах жителей Титана-Орбитального к Конституционной партии.

За спиной Клериссо и её боевого робота нагло стоял, перегородив тротуар, омнибус патрульной службы; сами патрульные выстроились вдоль Дворца собраний и у самого входа. Синих мундиров городовых нигде не было видно. В кои-то веки мы среагировали первыми, подумал я, и смело зашагал к Дворцу. Две патрульных у входа попытались было заступить нам дорогу; я встряхнул левой рукой, и Линза выпала в мою раскрытую ладонь.

– Инспектор Штайнер, уголовный розыск. – представился я. Патрульные, козырнув, отступили, пропуская нас внутрь, в парадный зал Дворца собраний.

Высокий свод зала подпирали два ряда колонн из зелёного мрамора, увенчанные золотыми капителями. В дальнем конце зала поднимались вверх белые ступени лестницы, по которым вниз, на пол зала, сбегал зелёный, в тон колоннам, ковёр. Под потолком горели люстры; шторы на окнах зала были плотно задвинуты. По периметру шла отчёркнутая белым мрамором галерея.

Наверху лестницы висело обширное панно – написанное маслом на настоящем холсте – изображавшим подписание Конституции. Написано оно было во всю ту же романтическую Belle Époque Гегемонии, и у изображенных на картине людей было немного сходства с первыми сатурнианами. Не добавляли реалистичности ни изображение огромного сатурнианского флага – тёмно-синего полотна с тёмно-красной азалией посредине – ни богини Аматэрасу, с благосклонным видом взиравшей на основателей Гегемонии. Кроме того, что-то мне подсказывало, что Конституцию писали не на пергаменте.

Зал кишел полицейскими. Разумеется, совсем заполнить его нельзя было, но мы очень старались: всюду стояли или расхаживали патрульные, кто-то кучковался у колонн или посредине зала, а возле лестницы скучал отряд экспертной службы. Заметив их, я помахал рукой; эксперты помахали в ответ. В высшей степени неформально.

Кроме чёрных мундиров, тут были и несколько городовых; двое из них стояли спиной к нам, посреди зала, и о чём-то разговаривали с несколькими патрульными. Судя по цветам на погонах, из райотдела пожаловало высокое начальство. Неожиданно круг распался, видимо, заметив нас, и одна из патрульных шагнула вперед. Из-под края чёрного форменного берета выбивался непослушный золотистый завиток. На левой стороне груди блистала всеми цветами радуги Линза.

– Инспектор Штайнер? – на ходу поинтересовалась она. Я кивнул, и она протянула руку: – Инспектор Гейдрих, патрульная служба. Рада, что вы прибыли.

– Давно вы здесь? – спросил я, пожимая ей руку. Для людей одного звания это было не зазорно. Гейдрих пожала плечами:

– Получили вызов в семь часов. Были на месте в семь пятнадцать. – сказала она. – Доложили в Цитадель, они вызвали вас и инспектора Фудзисаки.

– Вы уже знакомы? – спросил я, глянув на Жюстину. Та покосилась на меня.

– Мы успели представиться. – снова пожала плечами Гейдрих и кивком указала на двух городовых, оставшихся поодаль. – Пока не прибыли наши… коллеги из городской полиции.

– Вы уже были на месте преступления?

– Ещё – нет. – покачала головой Гейдрих. – Но я узнала имя жертвы.

– Мне вы этого не говорили. – вставила Жюстина.

– И кто жертва? – спросил я.

– Фрида Юкари Сэкигахара. – ответила Гейдрих. – Казначей Конституционной партии.

– Не наслышан. – ответил я, и это было чистой правдой. – А ещё кто-то из Конституционной партии здесь есть?

– Разумеется! – Гейдрих закатила глаза. – А кого ещё мне с городовыми пришлось увещевать, пока вы не прилетели?

Я виновато развёл руками. На лице Гейдрих промелькнула улыбка.

– Пойдемте, господа, – пригласила она, – я вас познакомлю. – она обернулась и прошествовала к ожидавшим городовым. – Госпожа суперинтендант, это инспектор Штайнер и инспектор Фудзисаки, уголовный розыск.

– Очень приятно. – отозвалась одна из городовых и шагнула вперед. – Суперинтендант Лефевр, Меакский райотдел городской полиции. Это, – она кивнула в сторону своей спутницы; хвост вьющихся тёмно-синих волос качнулся за её спиной, – моя заместительница, старший инспектор Казанцева-Мунэмори.

– Почтён знакомством, госпожа суперинтендант. – ответил я и коротко поклонился им. Лефевр ограничилась вежливым кивком. С Казанцевой-Мунэмори мы с Жюстиной обменялись рукопожатиями – по её инициативе. Ростом заместительница была на полголовы выше начальницы, с коротко стриженными светлыми волосами: полная противоположность.

– Итак, – покончив с любезностями, перешла к делу Лефевр, – вы, инспектор Штайнер, ведёте это расследование?

– Скажем так, – дипломатично ответил я, – это убийство может иметь прямое отношение к делу, которым мы занимаемся. А может и не иметь.

– Вы не о мёртвом гайдзине из Акинивы, случаем?

– Боги упаси. – ответил я. – Нет, это другое расследование. Но если нас вызвали сюда, то, что ж… – я пожал плечами.

– Будем надеяться, вы разберетесь с этим. – кивнула Лефевр. – Из-за вчерашнего происшествия у нас, – под «нами» она определенно имела в виду городовых, – и без того хватает проблем. А равно и ненужного внимания. – она покачала головой. – Убийство функционера Конституционной партии нам совершенно ни к чему.

– Для этого и существует Национальная полиция. – напомнила Гейдрих. У Лефевр нервно дёрнулась бровь от такого безапелляционного заявления. Городовые Титана-Орбитального были свято уверены, что Национальная полиция существует исключительно затем, чтобы лезть в их юрисдикцию и всячески путаться под ногами. В свою очередь, многие в ГУМВД точно так же были уверены, что городская полиция хороша только гоняться за хулиганками и снимать котов с деревьев, и Гейдрих только что им об этом напомнила.

В Гегемонии существуют десятки орбиталищ, где муниципальные полицейские имеют все полномочия и работают без вмешательства МВД; но Титан-Орбитальный – особый административный округ, и городской полиции приходилось, волей-неволей, сосуществовать с Национальной полицией. Со всем, что из этого следовало.