Текст книги "Страна василисков (СИ)"

Автор книги: Люси Сорью

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

День четвёртый

Капитан Канако Селезнёва вышла к трибуне в полном молчании. Удары её сапог об мраморный пол громко раздавались в тишине зала. Левоё плечо её парадного чёрного кителя скрывала траурная белая накидка; оранжевый берет СПОР, подоткнутый под правый погон, казался выцветшим и потускневшим.

– Со звёзд мы пришли, – произнесла она, – к звёздам мы вернёмся. Мы собрались здесь, чтобы проводить в последний путь Ацухиро Мишеля Кюршнера, лейтенанта полиции. Верного офицера, безупречного командира, надёжного товарища и настоящего друга. До последнего вздоха он самоотверженно исполнял свой служебный долг. Ни на секунду, ни на доли секунды он не изменил даной им присяге. Пусть Ацухиро Кюршнер послужит примером – примером доблести, верности и чести – всем нам. Пусть его дух хранит и оберегает нас, в жизни и в посмертии, отныне и до конца времён. И пусть память о нём живёт вечно.

Она опустила глаза.

– Мы не забудем.

– Мы не забудем. – откликнулся многоголосым эхо зал.

Воцарилось молчание. Гроб, накрытый тёмно-синим полотном флага, стоял на постаменте посреди зала; тёмно-алый цветок азалии посреди флага казался кровавой раной.

Я не мог свести с него глаз.

– Можете проститься с покойным. – сказала, наконец, Селезнёва. Зашуршали одежды. Первыми поднялись родители Кюршнера – мать, её сестра, и отец; они подошли к гробу, прикоснулись к нему, и стояли молча, прежде чем отступить в сторону. Всю службу мать Кюршнера просидела с окаменевшим лицом; её супруг же был бледен как полотно, под стать своим траурным одеждам.

Не каждый день узнаёшь, что пережил собственного сына.

За родителями к гробу подошла сестра Кюршнера, вереницей потянулись и другие родственники, и только затем пришла очередь сослуживцев. Подошла, притронувшись к гробу, Селезнёва; подошла командир СПОР, полковник Мозер-Николлье, с заместительницей. Одна за другой подходили коллеги-взводные Кюршнера, затем – бойцы его взвода, все, как одна, с белыми накидками на плече… и, наконец, я.

Ноги казались онемевшими.

На мне не было ничего траурного, кроме перевязи, удерживавшей мою левую руку. Всё тот же светло-серый плащ, всё та же блуза, всё то же самое. Когда я узнал, что прощание с Кюршнером проходит сегодня, у меня не было времени переодеться.

Я притронулся рукой к гробу – там, где крышка выглядывала из-под флага. На ощупь она казалась шершавой. В горле пересохло.

Я открыл рот, но не смог вымолвить ни слова. Что я мог сказать?

Отдёрнув руку, я развернулся и зашагал к выходу. Двери распахнулись при моём приближении, и полуденное сияние люминёра ударило мне в глаза.

Я не обратил на него внимания.

Моя левая рука, лежащая на перевязи, оставалась неподвижной – лишь иногда отзывалось уколами боли плечо. Пуля прошла вскользь, оставив на плече внушительную царапину, но кинетической энергии хватило, чтобы вывихнуть мне плечо, чуть не выворотив руку из сустава. Врач сказала, что мне ещё повезло.

Я промолчал. Это я видел собственными глазами.

Кюршнер спас меня. Это стоило ему жизни, поскольку доспех СПОР для подавления беспорядков не предоставляет совершенно никакой защиты от пуль кинетического оружия, но он не колебался ни секунды. И будь он хоть на секунду медленнее, в закрытом гробу хоронили бы меня.

Меня нашла Жюстина – лежащим на залитом кровью дэдзимском тротуаре, придавленным телом Кюршнера. Я догадывался, почему она отправилась искать меня тем вечером, но она успела как раз вовремя. Сразу после этого я потерял сознание.

Экспертизу провели ещё утром, когда я лежал в отключке, а врачи госпиталя МВД ставили на место мою чудом удержавшуюся руку. Я не смогу пользоваться ею ещё, по меньшей мере, неделю, но я ещё дёшево отделался.

Кюршнера изрешетили из боевого кинетического оружия калибром шесть и пять миллиметров – то есть, практически любого стрелкового оружия, стоящего на вооружении Сатурнианской Гегемонии. Я смутно догадывался, что это было за оружие – но определить даже модель не представлялось возможным, чего уж говорить о конкретном экземпляре.

У сатурниан нет обычая надолго затягивать проводы умерших на тот свет – не было ни возможности, ни необходимости. Прощание с Кюршнером состоялось через двенадцать часов после его смерти – сегодня в полдень. Церемония вот-вот должна была завершиться: гроб опустится вглубь обшивки орбиталища и оттуда – наружу: вращение орбиталища и одноразовый двигатель вынесут его на орбиту захоронения – которая, когда-нибудь, приведёт его навстречу Солнцу.

Со звёзд мы пришли, к звёздам мы вернёмся. Это не было фигурой речи.

Я почти дошёл до ворот некрополя, как тишину вдруг прорезала отрывистая команда:

– Караул, смир-но!

СПОР существуют в отдельной от нас системе координат, оставшейся им в наследство от старых внутренних войск, и лейтенанта Кюршнера провожали со всеми военными почестями. Гроб, задрапированный флагом, надрывная мелодия похоронного марша, и почётный караул, который должен был проводить его в последний путь – так, как велела бережно пронесённая сквозь столетия воинская традиция.

Полицейские, в отличие от СПОР, не военные – никогда ими не были: черезвычайной ситуации, в которой я превратился бы в военного капитана, а наши патрульные – в мотострелковый полк полиции, не произошло ни разу за всю историю Гегемонии. Но у нас было кое-что общее: присяга.

– Товсь!

«Вступая на службу в ряды правоохранительных органов Сатурнианской Гегемонии, я торжественно клянусь быть верным своей родине, своему народу и своему законному правительству, хранить служебные и государственные секреты, беспрекословно соблюдать Конституцию, законы и выполнять законные приказы…»

– Пли!

«…Я торжественно клянусь исполнять свои законные обязанности честно, сознательно, храбро, бдительно и самоотверженно; я торжественно клянусь всеми своими силами, до последнего вздоха защищать свою родину, Сатурнианскую Гегемонию, защищать, хранить и беречь права и свободы её граждан, их жизнь, честь, собственность и достоинство…»

– Пли!

«…даже ценой своей жизни».

– Пли!

* * *

С четырёх сторон некрополь – неровное зелёное пятно посреди городских кварталов – окружают деревья, высаженные в четыре ряда; сразу за ними выглядывают плоские крыши домов. Чуть поодаль вонзался в серое небо шпиль Штеллингенской телебашни.

Неважное соседство, подумал я, глядя на дома. Некрополь – белые стены, статуи и ряды кенотафов – гнетущее и мрачное место. Оно слишком напоминает о смерти. Мы живём долго – средняя сатурнианка вполне обоснованно ожидает дожить до ста пятидесяти лет в полном здравии, и для большинства людей в обитаемой Вселенной этот срок немногим меньше. Но всё когда-нибудь заканчивается.

Для лейтенанта Кюршнера всё закончилось вчера ночью.

По спине пробежали мурашки, когда я понял, насколько близко я сам оказался к смерти. В висках застучало. Если бы пули прошили Кюршнера навылет, я был бы мёртв.

Я тяжело задышал. Рёбра отозвались болью.

Поздно. Кюршнер – мёртв. Я – жив. Вот только сейчас я слабо понимал, зачем.

Дыхание вернулось в норму. Свободной рукой я опирался об решетчатые ворота некрополя. Белая каменная арка входа возвышалась надо мной.

Я вздохнул, отпустил решётку и шагнул вперед, в царство живых.

Вниз от входа сбегали два пролёта ступеней: перед ними расстилался газон, а за ним – стоянка для люфтмобилей и зеркальная петля омнибусной конечной. Петля сливалась в дорогу, мерцавшую тусклой разметкой; улица Тюринга, вспомнил я. Она убегала вдаль и сворачивала почти сразу же за стеной деревьев; отсюда было видно боковой фасад дома. За ней, прямо напротив, раскинулся город: зелёный угол парка Победы, вытянутый серый прямоугольник площади Героев Гвианы, тонущие в зелени крыши Акинивы.

Маршрутного омнибуса на конечной не было. Вместо него у поребрика толпились два других – белые с голубой полосой и надписью «РИТУАЛЬНЫЙ» на лобовом стекле. На одной из скамеек неподалёку скучали водители. Сняв фуражки, они обедали, болтая за едой. Глядя на них, я понял, что зверски голоден: со вчерашнего утра у меня рисового зёрнышка во рту не было.

Позади, в некрополе, церемония должна была подходить к концу: в основание кенотафа Кюршнера торжественно возложат одну из личных вещей покойного. По неписаной воинской традиции этой вещью был личный жетон. Мы верим, что вещи сохраняют частичку души владельца; что дух всегда будет знать, куда возвратиться, и что его будут помнить. Нет ни рая, ни ада: есть только память. Или отсутствие памяти.

Это рациональная вера.

Нужно было уходить. Я не мог заставить себя посмотреть в глаза родителям Кюршнера. Встречаться сейчас с Канако тоже было свыше моих сил. Дойти пешком до Остерштрассе, сесть в троллейбус, доехать до метро, на метро – домой, на Инзельштрассе. Забиться в угол, задвинуть шторы, и не видеть никого. Мир как-нибудь обойдётся и без меня.

Рядом не хватало Фудзисаки. Врач сказала мне, что она просидела в коридоре всю ночь, не сомкнув глаз – пока ей не сказали, что я в порядке. Я не мог винить её за отсутствие. Но только сейчас я понял, как же мне её не хватало.

Позвонить? На краю зрения всё ещё мигали пропущенные вызовы со вчерашнего вечера. Я развернул один из них, вглядываясь в буквы… и смахнул его прочь.

Домой.

– Господин Штайнер? – раздался голос у меня за спиной, и я обомлел. От того, чей это был голос.

Я медленно обернулся. И увидел её.

Она стояла позади, прислонившись к каменной ограде некрополя и скрестив руки под грудью, в том же длинном чёрном плаще, что и вчера, и два дня назад. Аккуратно подстриженные пряди и чёлка, обрамлявшие лицо. Жёлтые, почти золотые, глаза, пристально смотревшие на меня.

И улыбка, застывшая в уголках её рта.

– Кто вы, – невольно дрогнувшим голосом выдавил я, – и чего вы от меня хотите?

Ещё секунду она разглядывала меня. Затем её улыбка стала чуть шире.

И намного теплее.

– Валерия Минадзуки. – поздоровалась она, шагнув навстречу и протягивая мне руку. – Я ваш друг.

Я покосился на её протянутую ладонь. Затем снова перевёл взгляд на её лицо.

Отчего-то мне стало тошно.

– Ошибаетесь. – сказал я; мой голос звучал хрипло, будто после долгой болезни. – Я помню всех своих друзей. Вы не одна из них… госпожа Минадзуки.

– И тем не менее. – мягко возразила она, чуть наклонив голову. – Я не желаю вам зла, господин Штайнер. И мне нужна ваша помощь.

– А вчера, когда вы так, просто, прошли во Дворец собраний через полицейское оцепление, вам нужна была помощь? – неожиданно резко спросил я. – А за два дня до этого, в Порту, в терминале Уэно? Вы тогда прекрасно обошлись без моей помощи, госпожа Минадзуки.

– Обстоятельства изменились, господин Штайнер. – дипломатично ответила Минадзуки. – Возможно, мы могли бы помочь друг другу…

– Единственное, чем вы могли бы помочь, – оборвал её я, – это оставить меня в покое. У меня уже отобрали дело, госпожа Минадзуки, и я уверен, что вы об этом прекрасно знаете. Как знали, что я расследовал эти убийства. Вы ведь из ГСБ. Я прав, госпожа Минадзуки?

– Увы. – пожала плечами она и потянулась во внутренний карман плаща. Я непроизвольно напрягся, но она извлекла оттуда всего лишь небольшой пластиковый футляр и, раскрыв его, протянула мне. На меня уставился, сверкая рубиновым светом, цветок азалии в окружении золотого лаврового венка, а под ним – три буквы.

– Я действительно из ГСБ. – всё так же мягко сказала Минадзуки. – Младший советник национальной безопасности Валерия Минадзуки, к вашим услугам. Вы быстро догадались, господин Штайнер.

– Я – сотрудник уголовного розыска. – да, пожалуй, я теперь мог только цепляться за эту фразу до последнего. – Это моя профессия. Но я должен был заподозрить вас раньше. Ещё тогда, в терминале.

– Действительно. – склонила голову Минадзуки. – Вы уже тогда догадывались, что мы работали над этим делом, верно?

– Можно сказать и так. – сухо ответил я. – А потом вы отобрали его у меня. Вчера. Верно? – я зло глянул на Минадзуки. Золотые глаза встретились с моими.

Всем этим делом занималась ГСБ, подумал я. С самого начала. Нам с Фудзисаки было милостливо позволено гоняться за убийцей в своё удовольствие… пока ГСБ не закрыла наше расследование и не забрала дело Вишневецкой-Сэкигахары себе.

Сказочница Гешке не лгала. От этого мне было не легче.

– Да. – ровным голосом сказала Минадзуки. – Верно. Но я считаю, что это решение было ошибкой.

– Ошибкой? – издевательски переспросил я. – Ах, ошибкой? Как это любезно с вашей стороны, госпожа Минадзуки! Только я ничем не могу помочь вам. Расследование закрыто. Вы же сами его и закрыли. Поэтому мне ничего не остается, кроме как умыть руки. Так что, если позволите… – я отвернулся и зашагал вниз по ступенькам, чувствуя, как меня начинает колотить дрожь.

Прочь. Прочь отсюда. Иначе произойдёт что-то непоправимое.

– А если я скажу вам, – раздался за моей спиной голос Минадзуки, – что Вишневецкой и Сэкигахаре не перерезали горло?

Я замер и обернулся к ней. До тротуара оставалась одна ступенька. Водители, сидевшие на скамье, подняли головы, глядя на нас.

– Не говорите ерунды, госпожа Минадзуки. – ответил я, поднимаясь на ступеньку выше, навстречу ей. – Можете мне поверить, перерезанное горло я ни с чем не спутаю. Даже если оно перерезано виброклинком.

– Вибромечом. – поправила меня Минадзуки. – Которым проще отрубить голову, чем оставить её болтаться на плечах. И при этом – никаких следов борьбы. У обеих жертв. Это не кажется вам странным, господин Штайнер?

– Мне многое казалось странным. – «когда я вёл это расследование», добавил про себя я. – Что конкретно вы имеете в виду?

Минадзуки бросила взгляд в сторону двух водителей и начала спускаться ко мне. Её чёрный плащ развевался при каждом её шаге.

– Сами подумайте, господин Штайнер. – негромко сказала она, поравнявшись со мной. Даже без разницы в ступеньках, она была почти на полголовы выше меня. – Две жертвы. Обоих находят с перерезанным горлом, у обоих – одинаковые раны, отсутствуют на теле следы борьбы или насилия, а их обоих находят сидящими за компьютером, на рабочем месте. Вы не находите, что у этих двух убийств чересчур много общего?

– Нахожу. – ответил я, почувствовав, как по спине пробежал холодок. Кюршнер говорил то же самое, когда его убили. – Потому что их совершил один и тот же убийца.

– С абсолютно, в точности одинаковым исходом? – спросила Минадзуки, и я понял, что она была права.

У убийц нечасто различается modus operandi. Но чтобы каждое убийство совершалось настолько идентично предыдущему…

– Хорошо. – нехотя проговорил я. – Я чего-то не знаю. Чего, госпожа Минадзуки?

Вместо ответа Минадзуки снова глянула на водителей, вновь вернувшихся к обеду, и снова обернулась ко мне.

И просияла.

– Послушайте, господин Штайнер, – с улыбкой предложила она, – как вы смотрите на то, чтобы продолжить нашу беседу в более удобном месте?

– Зависит от места. – недоуменно пробормотал я. – А что?

Минадзуки улыбнулась. На этот раз в её улыбке промелькнуло что-то хищное.

– Позвольте мне подвезти вас. – произнесла она, сделав приглашающий жест. Я обернулся вслед за её рукой и уставился на медно-рыжую «Накацукасу», стоявшую посреди парковки.

– Я был бы вам очень признателен. – решился вымолвить я. – Госпожа Минадзуки.

Когда «Накацукаса» взлетала, я успел краем глаза заметить округлый лоб омнибуса, выныривающий из-за поворота улицы Тюринга. На лобовом стекле горели белые цифры 215.

Я отвернулся.

* * *

Я почти ожидал, что Минадзуки повезёт меня в здание ГСБ у площади Баумгартнера, но вместо этого «Накацукаса» заложила вираж уже над Штеллингеном и пошла на снижение. По правому борту проскользнула кувшинка Выставочного центра на задирающейся вверх стене орбиталища, полупустая лента Гершельштрассе, затем начались покатые крыши Среднегорского района. Я поднял глаза: навстречу нам приближались небоскрёбы Инненштадта.

Сатурнианские города неохотно растут вверх – даже Титан-Орбитальный, испытывающий постоянный недостаток свободного места. Поэтому Инненштадт выглядел чуждо – высотные здания в окружении городских кварталов едва ли в четверть их этажности. Жилые дома обступали Инненштадт с четырёх сторон, как крепостные стены; Сэкигава с её каменной набережной казалась рвом.

Минадзуки вела люфтмобиль сама – с мастерством, ничуть не уступавшим мне или Фудзисаки. «Накацукаса» пролетела над мостом, на котором вальяжно расходились троллейбусы, и зависла над Каирской площадью, окруженная серебристыми обелисками небоскрёбов. В эпоху строительства Инненштадта в высотном строительстве доминировали нарочито стремительные формы с плавными линиями: паруса и форштевни. К такому форштевню Минадзуки и направила машину, заходя на посадку: перед нами вырос серебристый стеклянный фасад небоскрёба, а затем подъёмный вентилятор загудел, едва слышно зажужжали выпускающиеся стойки шасси, и «Накацукаса», качнувшись, села на посадочную площадку.

Минадзуки выдернула стартер из приборной панели – свист турбины затихал у нас за спиной – и обернулась ко мне.

– Приехали. – сообщила она и подмигнула мне.

Я неумело отстегнулся от сидения и выбрался наружу.

Посадочная площадка была на уровне восьмого этажа; над нами возвышался стеклянный форштевень небоскрёба. Его верхние этажи тонули в тумане. Я взглянул на Минадзуки, выбравшуюся вслед за мной.

– Удобное местечко. – заметил я. Минадзуки улыбнулась.

– Я знала, что вам понравится. – ответила она. – Вы уже бывали в «Шпигеле», господин Штайнер?

– Был. – ответил я, не поведя бровью. – Несколько раз.

Минадзуки вела меня в «Шпигель». Этого я точно не ожидал.

Прозрачные двери посадочной площадки раздвинулись перед нами, открывая сбегавшую вниз винтовую лестницу. Я покосился на створки лифта рядом, но безропотно проследовал за Минадзуки: вдвоём мы спустились по лестнице вниз, в зал, где другая пара дверей вела вглубь ресторана.

У входа нас поджидала метрдотель; Минадзуки обменялась с ней несколькими словами, и та почтительно указала рукой вглубь зала. Меня она проводила несколько подозрительным взглядом. Да уж, мой вид сейчас оставлял желать лучшего.

В «Шпигеле», одном из самых знаменитых ресторанов Титана-Орбитального, я действительно был пару раз – но исключительно по работе. Придти сюда, чтобы сесть и поесть, мне так и не довелось.

В Титане-Орбитальном, конечно, есть рестораны и пофешенебельнее – один только «Китч» чего стоит, а ведь были ещё «Метрополь» и «Алтона». В «Алтону» меня в таком виде точно бы не пустили. Впрочем, кухня там была так себе.

Главной же достопримечательностью «Шпигеля» было стекло. Зал ресторана занимал несколько уровней, каждый из которых был обращён к стеклянному фасаду ресторана, за которым кипела жизнью Каирская площадь. Паутина проводов, слегка колышущиеся на ветру деревья вдоль тротуара, стеклянные навесы входов метро и люди, люди, люди. Инненштадт – людное место, даже если вынести за скобки всех офисных служащих: здесь был пересадочный узел метро и троллейбусная конечная для семи или восьми маршрутов из разных концов города. Кто-то просто хотел поглазеть на Инненштадт, триумф стекла и металла в отдельно взятом орбиталище; кто-то возвращался с похода по магазинам. Кто-то проходил мимо.

Сейчас, за полдень, «Шпигель» был полупустым: занята была едва ли треть столиков. Для голодных офисных работниц цены здесь обычно слишком кусаются, чтобы ходить сюда обедать; их начальство – другое дело, и, видимо, большинство посетителей были именно из их числа. Я пригляделся и удивлённо моргнул: за одним из столиков маячила подозрительно знакомая зелёная макушка.

– Одну минутку. – пробормотал я недоумённо обернувшейся Минадзуки. – Я ненадолго. – и прошёл к столику. – Локи!

– Штайнер? – переспросила Дюлафо, оборачиваясь ко мне. – Всемилостливая Каннон, Штайнер! – я приблизился к столу; Локи привстала и крепко обняла меня. – Ты живой?

– Как видишь. – сказал я, приподняв висевшую на перевязи руку.

– Ты нас всех до чёртиков напугал. – укоризненно сказала Дюлафо, опускаясь обратно на место. – Всех разговоров только о тебе. Ты в порядке?

– Не совсем. – пожал плечами я и покосился на собеседницу Дюлафо – офисную работницу в строгом тёмно-сером жакете, созерцавшую эту сцену круглыми от удивления глазами. – С кем это ты?

– А-а-а! – воскликнула Локи. – Штайнер, это Татьяна Хамасаки, менеджер из «Сэнкё Ретроэклер». Таня, это инспектор Штайнер, уголовный розыск Национальной полиции.

– Очень приятно. – пискнула Хамасаки. Её карие, почти чёрные, глаза сделались ещё круглее.

– «Сэнкё Ретроэклер»? – переспросил я, глядя на Дюлафо. – Та самая?

– Ага. – бодро подтвердила Локи. – Видишь ли, Таня у нас, в некотором роде, коллега госпожи Халтуриной… но, к счастью, Таня вовремя одумалась и решила встать на путь исправления и сотрудничества с правоохранительными органами… и теперь она будет мне помогать. – Дюлафо широко заулыбалась. – Вот этими самыми ручками. – она кивнула на руки Хамасаки, украшенные длинными жемчужными ногтями.

– Интересные у вас руки, госпожа Хамасаки. – важно кивнул я.

– Там обратная связь… – покраснела Хамасаки. – Господин… инспектор, а вы тоже помогаете госпоже инспектору Дюлафо?

– Разве что если ваша подруга кого-то убила. – указал я. Лицо Хамасаки стремительно побелело. – Так что вряд ли… госпожа Хамасаки.

Локи деликатно кашлянула. По глазам было видно, что она откровенно наслаждалась спектаклем.

– А ты здесь какими судьбами, Штайнер? – полюбопытствовала она.

– Меня пригласили. – сказал я. Затем глянул вниз, на помятую блузу и не менее непрезентабельные брюки, и рассмеялся. Дюлафо ответила тем же.

– Да уж. – отсмеявшись, сказала она. – Видок у тебя тот ещё. А кто пригласил?

Я замялся.

– …Знакомая. – наконец решился я. Отчасти это даже было правдой. – Ничего особенного.

– Надо же! – хмыкнула Дюлафо. – А где Жюстина?

– Понятия не имею. – развёл руками я. – Мне сказали, ушла спать. Я её так и не видел.

– Кто сказал?

– Врачи. В госпитале.

Локи поднялась со стула. Её руки мягко, но решительно легли мне на плечи.

– Разберитесь уже, вы двое. – негромко, но твёрдо сказала она, смотря мне в глаза. – На вас смотреть больно. Это я вам как коллега говорю.

– Коллега? – попытался отшутиться я. – А я-то думал, мы друзья.

– Скажи спасибо. – ответила Локи. – Иначе я бы тебе по башке надавала. По-дружески. – она улыбнулась. – Серьёзно. Поговори с Жюстиной. Вам есть, о чём.

– Нам всегда есть, о чём. – вздохнул я. – Не бойся, Локи. Я так и собирался сделать.

– Смотри у меня. – строго сказала Дюлафо и отпустила меня. Её взгляд устремился куда-то поверх моей головы. – Ладно, было приятно тебя видеть, но тебя уже, похоже, хватились.

Я обернулся: действительно, к нам, со встревоженным выражением на лице, шагала Минадзуки. Видимо, она всё-таки меня хватилась.

– Да, ты права. – сказал я. – Ладно, удачи тогда. Доброго дня, госпожа Хамасаки.

– И… и вам. – смущённо выдавила Хамасаки. Локи ещё раз хлопнула меня по плечу и села на место.

– Бывай. – попрощалась она. – И не забудь, что я тебе сказала.

Я кивнул и отошёл от её столика.

– Кто это? – без обиняков полюбопытствовала Минадзуки, когда я поравнялся с ней. Я бросил на неё укоризненный взгляд.

– Моя коллега. – сказал я. – Она беспокоилась обо мне.

– О. – озадаченно произнесла Минадзуки. – Это хорошо. Пройдемте, господин Штайнер, нас уже ждёт столик.

«Хорошо»? Интересная фраза, подумал я.

Особенно из уст сотрудницы ГСБ.

* * *

Столик, забронированный Минадзуки, оказался на противоположной стороне зала, уровнем выше: мы поднялись по маленькой винтовой лестнице на галерею с четырьмя столиками, почти все из которых пустовали – только за одним сидели две женщины в платьях, увлечённо беседовавшие за обедом. Судя по платьям и поблёскивавшим украшениям, они были не меньше чем начальницами отделов.

В пищевой цепочке кружевных воротничков я хорошо ориентировался.

Наш столик стоял в глубине галереи, в углу: вид отсюда был не слишком хорошим – за окном «Шпигеля» было видно только непроницаемый стеклянный фасад небоскрёба напротив. Но выбиралось это место определенно не панорамы ради.

– Что вы будете заказывать, господин Штайнер? – спросила Минадзуки, усаживаясь напротив меня: над столешницей перед нами зажглось меню.

– М-м-м… – задумчиво протянул я, пролистывая вниз список первых блюд. Для меня цены несколько менее кусались – инспектор полиции даже без премиальных получает больше, чем офисные служащие – но всё же отбивали аппетит. Не бутерброды же есть, честное слово…

Минадзуки терпеливо ждала, глядя на меня. Я пролистнул меню обратно, подумал и ткнул, наконец, в шницель по-гамбургски. Минадзуки просияла.

– А пить вы что будете? – невинно поинтересовалась она.

– Чай. – ответил я. – Уж чай-то у них должен быть…

– Ничего боле приличествующего?

– Нет, спасибо. – после вчерашнего вечера я думать не хотел о спиртном – даже о вине. – Вы хотели поговорить, госпожа Минадзуки?

– Одну минутку. – попросила она, заканчивая выбирать заказ. Я не заметил, что она выбрала – меню было развёрнуто тыльной стороной ко мне – но экран меню исчез, и Минадзуки вновь обернулась ко мне.

– Да, господин Штайнер. – сказала она. – Я хотела с вами поговорить. Прежде всего, я хотела бы поговорить о вашем расследовании.

– Моём бывшем расследовании. – враз помрачнев, поправил я. – Но допустим. И что вы хотите знать?

– Всё. С самого начала.

Я вздохнул и откинулся назад на стуле.

– Три дня назад, – начал я, – мы получили вызов из Портовой Администрации. Жертвой была Хироко Вишневецкая, дежурный диспетчер. Её убили на рабочем месте, перерезав ей горло вибромечом. При этом камеры видеонаблюдения в диспетчерской и в шлюзе этажом ниже были отключены, а на месте преступления не осталось никаких следов.

Минадзуки внимательно кивнула.

– Моей основной гипотезой была контрабанда. Исходя из неё, контрабандисты – кем бы они ни были – убрали Вишневецкую, чтобы замести следы своих действий в Порту. Были обнаружены улики, косвенно подтверждающие эту версию. Код транспондера и дата, предположительно, прибытия, за три дня до гибели Вишневецкой – раз. Данные стыковочного узла, который задействовался в то время и, позже, ночью на шестнадцатое число – два. Данные с телескопов и радаров Порта, на которых видно малозаметный космический корабль, предположительно совершавший стыковку – три. Деньги наличными, обнаруженные в комнате Вишневецкой – четыре. Позже её помощник, Валленкур, в ходе беседы подтвердил получение Вишневецкой значительной суммы денег за три дня до смерти. Но, – я поднял палец, – эта гипотеза не объясняет двух вещей. Убийства Вишневецкой – не каждый день перерезают горло диспетчеру на рабочем месте, посреди смены, вибромечом, да ещё и не оставив при этом следов. И того, что курьерский корабль, да ещё и очевидно малозаметный, делал в Порту, где корабли таких размеров обычно не стыкуются.

– И вы обратились, – заметила Минадзуки, – к собственным источникам. Верно?

– Откуда… – начал я и махнул рукой, – а, ладно. Вы всё обо мне знаете, да, госпожа Минадзуки?

– Не всё. – улыбнулась она. В отличие от улыбки той же Сказочницы, улыбка Минадзуки казалась совершенно искренней. – Но многое. Итак, вы отбросили эту гипотезу?

– Скажем так, не совсем, хотя мои источники не подтвердили своей причастности к гибели Вишневецкой. Кроме того, результаты медицинской экспертизы, – вы, наверное, с ними ознакомились, – показали, что Вишневецкую убили именно вибромечом. Не ножом. И даже не штык-ножом. При этом, – добавил я, – не оставив никаких следов борьбы. А голову Вишневецкой – на одной ниточке. Это, как минимум, подозрительно.

– И что было дальше? – спросила Минадзуки.

– Дальше было убийство госпожи Сэкигахары. – произнёс я. – Совпадавшее с убийством Вишневецкой до мельчайших деталей. Тоже перерезанное горло. Тоже вибромеч. Тоже на рабочем месте. И – тоже никаких следов борьбы. Но было ещё кое-что: Малкина. Она знала о том, что во Дворец Собраний проник посторонний – по её же словам там ничто не происходит без её ведома… или, хотя бы, ведома их службы безопасности, которая отчитывается перед Малкиной же. И она солгала. Сказала, что вызвала полицию сразу же, когда между её приездом во Дворец и вызовом прошло сорок минут. Она назвала это консультациями. – я пожал плечами. – Но тогда зачем было лгать?

– Я разговаривала с ней. – произнесла Минадзуки. – С госпожой Малкиной. И я вижу, с чего вы стали её подозревать, господин Штайнер. Мне она лгать не стала.

– А вы её не подозреваете? – спросил я.

– Подозреваю, конечно. – кивнула Минадзуки. – Только по другим причинам.

– А. – только и сказал я и продолжил: – Я перешёл к другой гипотезе. Заказчиком была Малкина. Она нашла убийцу – скорее всего, это какой-то ветеран, которому она и её партия запудрили мозги – и подговорила его убрать сначала Вишневецкую, а затем – и Сэкигахару. Вишневецкая была нужна Малкиной в качестве своего человека в Порту, а затем исчерпала свою полезность и стала лишней. Сэкигахара же… – я развёл руками. – Она – казначей, а значит – знала слишком много о делах Малкиной, какими они бы ни были. Кто мог впустить убийцу во Дворец Собраний незамеченным? Малкина. Кто мог предоставить ему оружие? Тоже Малкина.

– Каким образом?

– «Дифенс Солюшенс». – сказал я. – Их упомянула… мой источник, и я решил проверить их. Нагрянул с проверкой… а дальше вы, наверное, сами знаете. Вы же занимаетесь пропажей оружия, верно? – с тревогой спросил я. По спине пробежали мурашки: десятки винтовок, подобно той, из которой убили Кюршнера и чуть не убили меня, были где-то в Титане-Орбитальном, никем не замеченные и не учтённые.

У меня задрожали плечи. Я сжал руку в кулак, до боли впившись ногтями в ладонь.

– Конечно, мы занимаемся этой пропажей. – донёсся до меня мягкий голос Минадзуки. – Не беспокойтесь, пожалуйста.

Я выдохнул. Слова Минадзуки немного успокоили меня… достаточно, чтобы я перестал дрожать и раскрыл кулак. На ладони остались красные следы от ногтей.

Но страх никуда не делся.

– Давайте ненадолго вернемся назад. – продолжила Минадзуки. – Почему убийца должен быть именно ветераном? Почему не кто-то другой?

– Потому что никто другой не мог убить сначала Вишневецкую, а затем Сэкигахару, таким образом, – сказал я. – Не оставив следов, уничтожив записи, и воспользовавшись нестандартным оружием. Вишневецкую можно было застрелить или зарезать на улице – застрелить даже лучше, гарантий больше. Сэкигахару, возможно, сложнее, но имея на своей стороне Малкину – тоже вполне реально. Но пробраться в Порт и Дворец Собраний незамеченной, причём в первом случае – не оставив видимых следов, способна далеко не каждая… или, в данном случае, не каждый. Кроме того, Конституционная Партия уже однажды использовала ветеранов для своей грязной работы. Они вполне могли сделать то же самое.