Текст книги "Страна василисков (СИ)"

Автор книги: Люси Сорью

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

По моему скромному мнению, Валленкур очень неплохо устроился.

Дом 34 по набережной Сэкигава был высоченной пятидесятиэтажной башней, шахматным ферзём высившейся среди двадцатипятиэтажных домов-кораблей. Посадочная площадка и стоянка напоминала балкон на уровне как раз двадцать пятого этажа, выходивший во двор (который башня делила с несколькими соседними домами), и с неё открывался вид на море плоских крыш Ракунана, кое-где прерываемое такими же, как эта, высотными башнями, маленькими триумфами новых денег над старой застройкой.

Поднимаясь на лифте (квартира Валленкура была несколькими этажами выше площадки), я поневоле вспомнил своё первое задание в качестве инспектора уголовного розыска – безумного Акиюки Дитриха, который предпочел свести счёты с жизнью, кувыркнувшись спиной вперед с такой башни, чем сдаться полиции. В свидетели этого акробатического трюка он призвал недавно произведенного младшего инспектора Штайнера. Пятно, оставшееся от Дитриха, счищали с поребрика ультразвуком, а его безумная, от уха до уха, улыбка продолжала преследовать меня во сне ещё несколько месяцев после.

– Кстати, – прервала мои воспоминания Фудзисаки, и я обернулся к ней, – так какие у нас рабочие гипотезы? Ну, помимо Конституционной партии?

– Адатигава, разумеется. – пожал плечами я. – Хотя, конечно, пришить Вишневецкую прямо на рабочем месте – не их метод, да ещё и не оставить при этом следов…

– Всё упирается в следы. – пробурчала Фудзисаки. – И куда только подевались простые преступления: пырнула подругу дедушкиным штык-ножом, и так сорок четыре раза…

– Ну, Жюст, – укоризненно проговорил я, – ты думала, что всё будет так просто?

Лифт остановился на тридцать четвёртом этаже, выпустив нас в бежево-алое парадное, с матовым каменным полом под ногами. Дневной свет проникал через стеклянные стены напротив: отсюда виднелась набережная, небоскрёбы Инненштадта напротив, крошечный белый троллейбус, убегающий вглубь Ракунана.

Лакированную дверь со светящейся табличкой «ВАЛЛЕНКУР СЭЙДЗИ» катаканой и хираганой мы нашли без особого труда. Я поднёс руку к сенсорной панели домофона и коснулся её. Секундой позже зажёгся глазок камеры:

– Кто это?

– Господин Валленкур! – позвал я. – Вас беспокоит инспектор Штайнер, Национальная полиция. Вы можете уделить нам пару минут?

Последовало молчание. Я терпеливо ждал, пока, минуту спустя, огонёк на двери с красного не стал зелёным, и она не отъехала в сторону.

За порогом стоял Валленкур. Вид у второго диспетчера был донельзя растрёпанный: волосы немытые и торопливо расчёсанные, глаза красные и ввалившиеся, на теле – майка с логотипом «Пылающих Валькирий» и чересчур короткие шорты. Видимо, переодеть их Валленкур в спешке не догадался.

– Господин инспектор. – пробормотал он и перевёл взгляд на Жюстину. – Госпожа инспектор. Проходите, пожалуйста.

– Спасибо. – ответил я и переступил порог. Валленкур ушёл куда-то вглубь квартиры, оставив нас разуваться. Дверь неслышно затворилась за нами.

Квартира Валленкура была, что странно для такой жилой башни, однокомнатной. Впрочем, Жюстина как-то живёт в точно такой же в своём «Пентагоне» (разве что её квартира ровнёхонько на углу здания), и ничего. Длинный коридор пересекал всю квартиру, заканчиваясь в конце окном, выходившим на набережную. По левую руку была кухня и, очевидно, туалет; по правую – собственно жилая комната и ванная. Я мельком заглянул в жилую комнату, заметив только разбросанную в беспорядке двуспальную кровать. В воздухе стоял характерный запах работающего принтера.

– Проходите, пожалуйста. – сказал Валленкур, появившись из кухни. – Хотите чаю?

– Нет, спасибо. – покачал головой я, проходя на кухню; торопливо расчищенный стол, горящая жёлтым посудомоечная машина, окно, смотревшее в сторону Нойштадта и Меако. На горизонте можно было различить поднимающийся над низкими крышами обелиск Цитадели.

На мгновение мне стало жаль Валленкура: смотреть в окно, зная, что его любимая женщина лежит в морге Цитадели, мёртвая и недосягаемая… Ему не позавидуешь, подумал я, и выбросил эту мысль из головы.

– Господин Валленкур, – начал я, отодвигая себе табурет; Жюстина облокотилась на стену, сложив руки на груди. – Мы хотели бы задать вам несколько вопросов, связанных с убийством вашей… подруги, Хироко Вишневецкой.

– Опять? – не глядя на меня, глухо спросил Валленкур. – Я же ответил на все ваши вопросы. Той ночью. Ваши и госпожи инспектора.

– Так и есть. – кивнул я. – Но с тех пор наше расследование несколько… продвинулось.

– Анжи. – прошептал Валленкур. – Вы говорили с Анжи.

– Мы встречались с госпожой Грушиной, да. – подтвердил я. – Кем она вам приходится?

Валленкур вздохнул и сел на табурет напротив меня, понурив голову. Голубые пряди упали на его лицо.

– Анжи – друг, – тихо проговорил он. – Хороший друг.

– Мы произвели обыск жилья госпожи Вишневецкой. – сказал я. Голова Валленкура дёрнулась, как на пружине; напухшие, с чёрными кругами, глаза уставились на меня. – И мы нашли там, – одной рукой я нырнул в карман и вытащил из него сложенный вчетверо лист упаковочной бумаги, – это. Вам о чём-то говорит эта записка?

– Н-нет… – Валленкур опасливо принял листок, развернул его и вгляделся в написанное, рассматривая его. – Нет, господин инспектор. Я вижу её впервые.

– Мы нашли её в ящике стола госпожи Вишневецкой. – добавил я. – Вы уверены, что не видели ничего похожего там раньше?

– Д-да. – проговорил Валленкур. – Да, я уверен… Хироко держала там бумажник, наши фотографии… печатные… но никакой бумаги. Я бы увидел.

Секунду я вглядывался в его лицо. Похоже было, что Валленкур что-то скрывал – или, как минимум, недоговаривал. Вероятно, он действительно не видел записки… но он видел что-то другое.

– Господин Валленкур, – вслух спросил я, – что произошло двенадцатого марта?

– Обычное дежурство, – после небольшой произнес Валленкур.

– Вы встречались с госпожой Вишневецкой до дежурства?

– Конечно. – Валленкур снова понурил голову.

– Госпожа Вишневецкая что-то говорила вам о предстоящем дежурстве? – снова спросил я.

– Кроме того, каким скучным оно будет? Нет.

– Она говорила что-то о деньгах? – спросил я и почувствовал, как Валленкур снова дернулся, будто его прошибло током. – В бумажнике госпожи Вишневецкой были деньги. Наличными. Вы знаете об этом, господин Валленкур?

Валленкур молчал, исподлобья глядя на меня. Я терпеливо ждал, поглаживая пальцем по ободку включённой на запись Линзы.

– …Да. – наконец произнес Валленкур. – Да, я знаю, о чём вы говорите, господин инспектор. Перед дежурством Хироко пришла необычайно радостная, а когда я спросил её, почему… она показала мне деньги. Пластиковые такие карточки… сто, пятьдесят, двадцать пять… – я кивком велел ему продолжать. – Я спросил у неё, откуда они, но она не ответила… сказала, что это секрет, и я выбросил это из головы. Там было много денег! Больше, чем Хироко получает в месяц. В три месяца! Тогда это было всё, что меня интересовало.

– Почему?

– Потому что это деньги. – безрадостно рассмеялся Валленкур. – Деньги! Господин инспектор, вы знаете, сколько я плачу за аренду этой квартиры?

Я кивнул в знак согласия. Учитывая, во сколько мне обходится аренда моей собственной квартиры, – а цены в Нойштадте немногим ниже ракунанских, – я вполне мог представить себе эту сумму.

– Но это были купюры. – заметила Фудзисаки.

– Даже если купюры. Их, конечно, сложнее было разменять, но это был только вопрос времени. Следующим вечером мы пошли в ресторан. – глаза Валленкура приобрели мечтательный вид. – Вы знаете, «Китч», это на проспекте Единения… Хироко никогда не водила меня в ресторан. Мы не могли себе этого позволить…

– Это были все деньги?

– Хироко сказала, что это был аванс. – пробормотал Валленкур. – Но не сказала, за что. Мы тогда решили, что этого нам хватит, чтобы… не знаю. Жить вместе? Искать новую работу? Она говорила, что уже подыскивала что-то…

– А вы? – спросила Фудзисаки. – Искали работу?

– Я хотел быть скульптором. – признался Валленкур. – Я же рассказывал вам, я и художку закончил… Но безвестному скульптору сложно заработать на жизнь, особенно если ему приходится работать с бытовым мусором… а качественные материалы стоят денег. Больших денег. Я если и работал, то только для себя… – он потупился.

Так вот отчего тут так пахнет принтером, подумал я. Видимо, Валленкур работал прямо сейчас, прежде чем его прервали.

– Госпожа Вишневецкая ничего вам не говорила про «Кафе Хайфиш»? – вслух спросил я, вспомнив про ваучеры в бумажнике Вишневецкой. Валленкур помотал головой:

– Н-нет, – сказал он. – Ни разу не упоминала.

– А куда госпожа Вишневецкая отлучалась утром двенадцатого? – спросил я.

– Не знаю, она мне не сказала… – пробормотал Валленкур, – но она сказала, что сядет на четырнадцатый троллейбус, поэтому… не знаю. – он покачал головой. Мы с Фудзисаки переглянулись: четырнадцатый троллейбус сам по себе ничего нам не дает, но если знать адрес кафе…

– Вы не помните, стыковался ли кто-нибудь к четвёртому стыковочному узлу в ночь с двенадцатого на тринадцатое марта?

– Четвёртому? – заморгал Валленкур. – Не помню. Я был внизу в полночь, а когда поднялся к Хироко… да нет, никто не стыковался, узел был свободен.

– И вы не обратили на это внимания. – уточнил я.

– Я точно помню, что когда я был там, узел был свободен. – повторил Валленкур. – Но я не знаю, какое это имеет значение: прыжковый грузовик так быстро не расстыкуешь…

– А что, если это был не грузовик, господин Валленкур? – спросил я.

– Бред какой-то. – помотал головой Валленкур. – Зачем стыковаться в Порту другим кораблям?

– Вы точно уверены, что не видели раньше этого транспондера? – я постучал пальцем по записке. Валленкур снова поднял её и уставился на написанное. Затем он помотал головой:

– Нет, – сказал он, – раньше я его не видел. Но я видел похожие… TC – это код Тау Кита, вы же знаете, там нейтральное пространство. Такие транспондеры – временные, часто присваиваются вместе с постоянным… ну, чтобы не возникало вопросов, мало ли что. Тау Кита для этого очень удобное место. Кроме того, там штаб-квартира ИКСО… – он умолк. – Но это вам неинтересно, верно?

– Отчего же, господин Валленкур. – возразил я. – Вы очень помогли следствию. – я поднялся с табурета, но выключать запись на Линзе не стал. – Ещё одно. Вы не против, если мы осмотрим ваше рабочее место?

– Принтер? – заморгал Валленкур. – Да, конечно… Он здесь, в комнате… прошу прощения за беспорядок, я…

– Всё в порядке. – заверил его я, заглядывая в комнату.

Принтер обнаружился у стены, на низком столике: деловито работая лазерами и экструдерами, он вырезал из пластика что-то, отдаленно похожее на статуэтку. Судя по размерам, это был определенно не обыкновенный домашний принтер: размер рабочей зоны, в которой полыхали лазеры, был несколько больше. Пахло горячим пластиком. Натужно жужжали вентиляторы в корпусе принтера.

Я поднёс к принтеру Линзу; меню вылетело мне навстречу, и я пролистал список последних выполненных задач. Позади меня нервно переминался с ноги на ногу Валленкур. В другой ситуации его нервозность была бы подозрительной, но не сейчас: художнику позволительно беспокоиться за своё неоконченное творение.

Кроме того, размер рабочей зоны принтера всё равно не позволил бы напечатать здоровенный меч, разве что – большой нож, но не обнаружилось и того. Я пожал плечами и оставил принтер в покое.

– Спасибо за сотрудничество, господин Валленкур. – кивнул я и прошёл в прихожую. – И ещё одно: госпожа Вишневецкая не оставляла вам никаких… личных вещей? Флешек, бижутерии, чего-то подобного?

– Оставляла. – ответил Валленкур. – Флешку. Она вам нужна? – я кивнул. – Подождите секунду, я принесу.

Мы прошли в прихожую и уже успели обуться, когда Валленкур вернулся; в руке он сжимал флешку – длинный тонкий кристалл, по одному концу которого бежала прямоугольная вязь контактов. В старину такие носили вместо ожерелий и украшений: информация настолько важная, что её нельзя было доверить серверу или умной бумаге.

– Пожалуйста. – сказал он; я кивнул, принимая флешку.

– Ещё раз спасибо, господин Валленкур. – ответил я.

– Вам нужна помощь? – спросила его Фудзисаки. – У вас всё в порядке?

– Нет, – грустно проговорил Валленкур. – Но мне не нужна помощь, спасибо, госпожа инспектор. Только… вы же найдете убийцу Хироко, верно?

– Конечно. – серьёзно, и гораздо увереннее, чем на самом деле, сказал я. – Хорошего вам дня, господин Валленкур.

– До свиданья. – пробормотал Валленкур, и входная дверь, только что открывшись, снова закрылась у нас за спиной.

* * *

– Отправляйся в «Хайфиш», – сказал я Фудзисаки, когда мы вышли на посадочную площадку. Приближался вечер; в стремительно темнеющем небе над Инненштадтом светлячками вспыхивали улетающие люфтмобили. – Расспросишь их про Вишневецкую, посещала ли она их кафе, а если посещала – то насколько часто.

– А адрес? – спросила Жюстина. Я вызвал карту:

– Минутку… набережная Швестерзее, 24. – я моргнул. – Погоди-ка, четырнадцатый же идёт прямо туда!

– Значит, Вишневецкая там точно была. – подытожила Фудзисаки.

– Похоже, что так. – кивнул я, забираясь в машину. – Но это упрощает твою задачу, разве нет?

– Ага, как же. – хмыкнула она. – А ты что?

Я скосил глаза на часы.

– Сбрось меня дома. – ответил я. – У меня встреча.

Кварцевые часы в прихожей показывали ровно пять вечера – 16:55, если верить моим внутренним часам, а не верить им причины не было. Часы на стене были забавной и экстравагантной игрушкой, но, увы, не слишком точной: определять время по положению стрелок на циферблате…

Флешка Вишневецкой отправилась в ящик стола; магнитный замок сыто клацнул, и охранная система затребовала образец ДНК. Я отмахнулся от запроса. Следом – Линза и фотографии тела Вишневецкой. От этого малоприятного зрелища меня в очередной раз передёрнуло, и я, стараясь не смотреть на снимки, движением пальцев в воздухе выделил их и отправил на распечатку. Негромко зажужжал принтер.

Снимки я запаковал в блестящую зеленоватую папку, украшенную гербом в виде четырёхлистника – от Алисы у меня осталось несколько штук, как раз под такие случаи. Брать полицейский скоросшиватель было бы как минимум нетактично.

Я остановился. С Алисой мы разошлись уже… два года назад?

Иногда время летело чересчур быстро.

Линза отправилась в другой ящик, точно таким же образом закрывшийся. С этого момента я больше не при исполнении. Это и хорошо: при исполнении я бы в жизни не попёрся к Адатигаве на ковёр – без ордера на арест и взвода СПОР за плечами так точно. И делать этого мне очень и очень не хотелось.

Оставив папку, я пошёл на кухню и наскоро перекусил, разогрев суп. На вечер тут, пожалуй, ещё останется… но придется варить что-то другое. Возможно, что-нибудь посущественнее… борщ?

Поглядев в холодильнике, я сделал заказ недостающих продуктов – придёт как раз когда я вернусь, замечательно – и заказал люфтмобиль, выбрав первый попавшийся. На один вечер мне хватит и распоследнего ведра с гайками. Я снова глянул на часы: времени было более чем достаточно, чтобы я добрался до «Лепестка розы» в срок, а то и раньше срока. Адатигава любит пунктуальность.

Она много чего любит.

Я сходил в душ, вымыл голову и наконец-то избавился от неприятного аромата, оставшегося после сегодняшней космической прогулки. В скафандре, где герметичность поддерживается за счёт механического давления, невообразимо жарко; хорошо ещё, что я пробыл в открытом космосе где-то полчаса, а ведь кому-то приходится ходить в скафандре сутками.

Я высушил голову, расчесал волосы, аккуратно их уложив и немного завив концы, надушился, подкрасил ресницы и подровнял ногти: последнее заняло больше всего времени. Мои ногти, увы, оставляли желать худшего. Но, подумал я, скептически разглядывая плод своих усилий, выглядели они лучше, чем до этого.

Я глянул в зеркало, чтобы оценить плоды остальных своих усилий. На меня смотрели фиалковые глаза, подчёркнутые длинными ресницами; завивающиеся у концов темно-лиловые, почти чёрные, волосы; бледные губы – я не на светский раут собрался, ещё и их красить; худая белая шея, на которой застыли капельки воды. Адатигаве должно было понравиться.

Из шкафа я извлёк кружевную белую рубашку, которую надел вместо своей блузы, и опять вышел к зеркалу. Я не сильно люблю кружева, но пришлось признать, что рубашка шла мне практически идеально. Да, возможно, она была чуть прозрачной… но только чуть.

Кроме того, Адатигава любит мужчин в кружевных рубашках. Не хотелось бы её разочаровывать.

Набросив давнешний тёмно-серый плащ – для контраста тёмного и светлого – я вышел из квартиры, захватив папку. Обедал, мылся и собирался я почти час: на часах было 18:04. Прокатный люфтмобиль уже должен был дожидаться меня. Так и было: на крыше стоял, раскинув посадочные опоры, ярко-оранжевый «МКК Монаро», похожий на расплющенный апельсин с горизонтальным оперением. Не лучшая машина, но, положа руку на сердце, ведром с гайками я бы её не назвал.

Я забрался в салон, запустил турбину, дёрнул шаг-газ и потянул ручку на себя. В отличие от «Муракумо» с центральным расположением штурвала, в «Монаро» ручка располагалась с правой стороны сидения. Рука так действительно уставала меньше, чем когда приходилось тянуться к штурвалу, но я уже привык к ручке спереди.

Оранжевый люфтмобиль взвился в небо, набирая высоту, и развернулся к дальнему концу орбиталища. Маршрут был заложен ещё при оформлении проката, и нужные отметки уже мерцали на лобовом стекле и на дисплее навигатора – при желании, машина могла бы долететь до нужного места сама. Но это было совсем уж неспортивно. Тем более, сегодня я весь день провёл не за штурвалом.

Можно было полетать и самому.

У каждой уважающей себя инспектора уголовного розыска – если, разумеется, она хочет преуспеть в своей работе – неизбежно есть полезные связи, знакомства и источники. Учитывая специфику нашей работы, чаще всего эти полезные связи имеют отношение к преступному миру – который, увы, существует. Некоторые мои преподаватели в Академии МВД любили объяснять это естественным стремлением человечества к саморазрушению. За годы работы в уголовном розыске, расследуя убийства и тяжкие телесные повреждения, я неоднократно мог убедиться в их правоте.

Но преступность, если её нельзя искоренить, нужно купировать и удерживать в тех границах, в которых она не мешает обществу. В этом отношении организованная преступность имеет одно неоспоримое преимущество: она организованная.

Сатурнианская мафия, возможно, и не самые чистоплотные люди по эту сторону орбиты Япета. Но они верны традициям, всегда держат даное слово и стремятся выглядеть уважаемыми членами общества. Кооператив «Монплезир», например, официально занимается сферой досуга – частью которой и есть заведения вроде «Лепестка розы». Культурная жизнь Титана-Орбитального богата и разнообразна: в большом городе находится место всему. С этой точки зрения в деятельности госпожи Адатигавы не было ничего предосудительного.

Но Адатигава занималась и контрабандой, и биржевым мошенничеством, и махинациями с недвижимостью, и сущими мелочами вроде неучтённых наркотиков. За некоторые случаи из этого списка её даже можно было привлечь. Для всего остального существовал дамокловый меч антимафиозного законодательства – ровно на тот случай, если она, или кто-либо из её коллег, перейдут установленные границы.

И госпожа Адатигава была моим полезным источником.

Такое сотрудничество требовало от нас соблюдения множества условностей и едва ли не большего количества церемоний, но на неё можно было положиться. Когда-то меня угораздило оказать Адатигаве одну неоценимую услугу, а она – не из тех, кто забывает оказанные услуги. Это и стало началом наших с ней отношений. Непростых отношений.

И я надеялся, что смогу получить от неё ответы.

Об альтернативе мне не хотелось и думать.

* * *

«Лепесток розы» встретил меня исполинских размеров волюметрической розой, распадавшейся на отдельные лепестки, чтобы тут же воскреснуть заново, подобно трёхмерному цветочному фениксу. Красные отблески «твёрдого света» плясали по зеркальной мостовой Кирхвегерштрассе, окрашивая багровым фасады домов вокруг.

Я оставил оранжевый люфтмобиль на стоянке примерно за квартал отсюда, чтобы пройтись пешком. Как всегда, это напоминало прогулку по дну рукотворного каменного каньона – по обоим сторонам улицы взметались к далёкому небу железобетонные стены домов, скрытые бело-синей облицовкой. Между ними чёрными нитями тянулись провода контактной сети – здесь ходили троллейбусы. Кирхвегерштрассе проходит через весь Среднегорский, начинаясь у Каирской площади в Инненштадте и заканчиваясь на Среднегорской площади, у конечной одиннадцатого трамвая; дом 82-бис находился как раз неподалёку оттуда. Его угловой фасад, напоминающий форштевень морского судна, был занят огромной вывеской «Лепестка розы», как будто этот дамский клуб являл собой весь без остатка raison d'Йtre этого здания. Вполне вероятно, что так оно и есть.

Я перешёл дорогу по сияющим полосам перехода-зебры, оказавшись у массивной колоннады входа: четыре чёрные колонны подпирали балкон с вывеской клуба, а за ними, на вершине коротких ступенек, располагались стеклянные двери из тонированного стекла. Отсутствие очереди на входе могло говорить только о двух вещах: либо клуб уже заполнен, либо, наоборот, он совершенно пуст. Но едва ли Адатигава сделает мне такое одолжение.

У входа дежурили две женщины в непроницаемых чёрных очках и серых жакетах с короткими рукавами – сообразно нынешней моде. Я не видел их глаз, но ясно чувствовал, что они внимательно следят за мной с того момента, как я вошёл под своды колоннады. Одна из них была брюнеткой – длинные прямые волосы аккуратно уложены в две косички (странная причёска, подумал я); другая – зеленоволосая, с короткой вьющейся стрижкой. Крошечные серьги в ушах мигали серебристыми светодиодами работающей бижутерии, о функциях которой несложно было догадаться. Когда я приблизился, брюнетка сделала шаг в сторону, загородив мне проход. Я ненароком поймал своё крошечное отражение в непроницаемых стёклах очков.

– Вы приглашены? – холодно осведомилась она, явно не ожидая услышать ответа. Ну да – в дамский клуб мужчины обычно не ходят. По крайней мере, не в одиночку и не через парадный вход.

– У меня встреча. – в тон ей сообщил я. – С госпожой Адатигавой. Она должна меня ждать.

– С госпожой Адатигавой? – недоверчиво переспросила она. Я едва заметно кивнул, наградив её надменным взглядом. На несколько секунд она замолкла.

Затем она вежливо поклонилась мне. Её зеленоволосая напарница, помедлив, сделала то же самое.

– Нижайше прошу прощения, – произнесла она гораздо более любезным тоном. – Добро пожаловать в «Лепесток розы», господин Штайнер. Госпожа Адатигава передаёт свои извинения, что не смогла встретить вас лично, – ещё бы, подумал я, это было бы грубейшим нарушением всех мыслимых приличий с её стороны, – и поручила мне провести вас. Прошу вас, следуйте за мной.

Я удостоил её кивком и прошёл за ней вверх по мраморным ступенькам, через разъехавшиеся в стороны двери и могильно-тихий атриум, где застыли, подобно средневековым доспехам, четыре сторожевых робота. Их треугольные головы даже не пошевелились, когда мы проходили мимо.

Моя провожатая провела меня мимо двух лестниц, шедших на второй этаж, и к двустворчатой двери, из-за которой доносились приглушённые голоса и звуки музыки. Приглашающим жестом она отворила дверь, и я вошёл в зал «Лепестка розы».

Большой овальный зал был оформлен в бордовых тонах, начиная от ковров на полу и заканчивая драпировками под потолком. По стенам бежали, ежесекундно изменяясь, золотые узоры, словно пульсирующие жилы. Потолок подпирали колонны из красного мрамора, а между этими колоннами, за многочисленными столиками, сидели посетительницы.

Это был дамский клуб – место, куда женщины приходят, как правило, ради двух вещей: для живого общения в своём, узком, исключительно женском кругу, и для того, чтобы полюбоваться на мужчин. Своих партнёров приглашать с собой обычно не принято, но здесь было, на кого любоваться – иначе клуб перестал бы быть дамским. Это заведения высокого профиля – вход сюда, в «Лепесток розы», был только и исключительно по приглашениям, и только для лучших из лучших. Я готов был поклясться своей Линзой, что этим вечером здесь соберётся если не весь цвет Титана-Орбитального, то значительная его часть.

Барная стойка вдавалась в зал, cловно модельный подиум: туда-сюда сновали официанты (все без исключения – мужчины) в красно-золотых ливреях. На сцене, в виду всего зала, На сцене, на виду у всего зала, текуче изгибался в танце юный парень: софиты жадно ловили каждое изящное движение его тела. На моих глазах танцор откинулся назад, ногами обвив шест и одной рукой держась за него, и взглянул прямо на меня. Обворожительно блестнули лиловые ресницы сказочных очей. Длинные нежно-розовые волосы водопадом стремились вниз, к сцене.

Я отвернулся. Танцующий парень был прекрасен – настолько, что я поневоле чувствовал себя очень и очень невзрачным, даже несмотря на завитые волосы и длинные ресницы. Но выглядеть красиво было его работой, не моей.

И хорошей работой. Я мысленно представил себя на сцене дамского клуба и почувствовал, как на щеках выступил непрошеный румянец.

Всё-таки я предпочту уголовный розыск.

Временами посетительницы оборачивались в мою сторону, когда я проходил мимо столиков, но тут же отворачивались – очевидно, заметив мою провожатую, от которой я не отступал ни на шаг. Кое-кого сопровождали спутники-мужчины: те бросали на меня подозрительные взгляды, будто ожидали, что я посягну на их место. Я старательно не подавал виду, но мне было чересчур неловко.

Это было женское царство, целиком и полностью. Один, без сопровождающей, я был здесь непрошеным гостем.

Моя провожатая провела меня через половину зала, к ещё одной двери, и отворила её передо мной. Я перешагнул порог.

Мариэ Адель Рене Адатигава восседала в роскошном кресле посреди комнаты; полы её тёмно-красного, украшенного лиловыми и розовыми цветами и поющими птицами, платья спадали на ковёр у её ног, облачённых в изящные сапоги на невысоком каблуке. Широкие рукава спадали с обоих подлокотников кресла, открывая тонкие запястья, украшенные сияющими браслетами. Серо-голубой подворотник платья охватывал шею Адатигавы, слегка открывая её восхищённым (иных и быть не могло) посторонним взглядам. Одна из безукоризненно завитых прядей длинных тёмно-рыжих волос спадала на левое плечо. Лиловые глаза, чуть посветлее моих, пристально смотрели на меня. Губы тронула улыбка.

– Господин Штайнер! – сладчайшим голосом произнесла Адатигава. – Как я рада вновь видеть вас в добром здравии!

– Благодарю вас, госпожа Адатигава. – слегка поклонился я; наш разговор шёл по-японски. – Я тоже очень рад видеть вас. Надеюсь, ваши дела в полном порядке?

– Разумеется. – проронила Адатигава и сделала властный жест рукой: – Присаживайтесь, прошу вас. Ксения, – в её голосе прорезались стальные нотки, – забери у господина Штайнера плащ.

Я позволил моей провожатой – Ксении – снять с меня плащ, и опустился в кресло прямо напротив Адатигавы. Нас разделял низкий стеклянный столик.

Владычица преступного мира Титана-Орбитального смерила меня пытливым взглядом, задержавшись сначала на моих волосах (завивка держалась), затем на кружевах рубашки, а затем – на моих руках. Ногти чуть поблескивали, покрытые бесцветным защитным лаком. Адатигава улыбнулась ещё теплее. Её подчинённых, стоявших на почтительном отдалении от хозяйки, такая улыбка, должно быть, приводила в ужас.

– Вы всё столь же прекрасны, господин Штайнер. – промурлыкала Адатигава.

– Как и вы, моя госпожа. – учтиво склонил голову я.

– Вам стоило бы задержаться на вечер. – добавила она. – Сегодня в «Лепестке розы» собирается выдающаяся публика. Лучшие люди нашего города, смею сказать.

– Благодарю, но я вынужден ответить отказом. – произнёс я. – Сожалею, но сегодня вечером меня ждёт работа.

– Жаль, очень жаль. – с неподдельной грустью вздохнула Адатигава. – Могу ли я, по крайней мере, угостить вас?

– Не смею отказываться. – склонил голову я.

Адатигава щёлкнула пальцами, и спустя мгновение появилась другая женщина – в таком же жакете, как и моя провожатая. В руках она держала поднос с бокалами, в которых плескалось что-то алое.

– Эриданское красное, господин Штайнер. – тоном радушной хозяйки произнесла Адатигава, пока её подручная ставила перед нами бокалы. – 2364. Меня уверяют, что тогда был хороший урожай. Спасибо, Мишель. – кивнула она женщине с подносом; та отстранилась, и Адатигава подняла бокал.

Я торопливо поднял свой.

– Ваше здоровье, господин Штайнер. – провозгласила Адатигава.

Бокалы звякнули. Вино действительно оказалось выше всяких похвал.

– И что же привело вас ко мне на этот раз, господин Штайнер? – улыбаясь, спросила Адатигава, держа бокал в отставленной руке. – Едва ли вы просили о встрече лишь для обмена любезностями.

– К сожалению, вы правы, моя госпожа. – учтиво кивнул я и, отставив бокал, положил на стол папку с фотографиями. Желтоватый свет люстры под потолком блестнул на золотистом четырёхлистнике на обложке.

Адатигава недоумённо воззирилась на папку, приподняв бровь. Её подручные недоумённо глянули на меня из-за спины хозяйки.

– Вчерашней ночью, – начал я, – была убита диспетчер Портовой Администрации. Убита на рабочем месте. – я раскрыл папку и легонько подтолкнул её Адатигаве. – Её зарезали виброножом. Никаких других следов убийца не оставила.

Адатигава подхватила одну из фотографий и поднесла поближе к себе, держа листок белыми кончиками своих изящных ногтей. Она внимательно рассмотрела её, и я заметил, что на секунду на бледном лице Адатигавы промелькнуло удивление.

Это было то, чего мне недоставало: Адатигава знала о Вишневецкой. Вряд ли владычицу мафии Титана-Орбитального, взошедшую на свой трон по трупам конкурентов, могло сильно удивить зрелище трупа с перерезанным горлом – даже настолько искромсанным. Десять лет тому назад «Монплезир» развернул настоящую войну с конкурирующей организацией, родом из округа: и хотя она шла вне поля зрения публики, искромсанные трупы полиция находила каждый день. Именно тогда мне и посчастливилось оказать Адатигаве определенного рода услугу, с которой начались наши отношения.

Поэтому дело было определенно не в трупе. Но она – через кого-то из младших сестёр-лейтенантов, само собой – и наняла Вишневецкую. Аванс наличными вполне вписывался в общую картину. А так как «Монплезир» занимается и контрабандой, то всё становилось на свои места.