Текст книги "Сильви и Бруно"

Автор книги: Льюис Кэрролл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Глава 19

Что такое пшик

Всю следующую неделю я ничего не слышал об обитателях Эшли-Холла: Артур был слишком подавлен. Как ни были мы привязаны к этим людям, после пикника, столь богатого, впечатлениями, эта привязанность подверглась немалому испытанию и могла его не выдержать. Однако в воскресенье мы пошли в церковь, и Артур предложил навестить Графа: наши знакомые говорили, что он не здоров. Я охотно согласился.

В графском саду мы встретили Эрика. Он подробно рассказал о состоянии больного, который все еще лежал в постели, под присмотром Леди Мюриэл.

– Вы пойдете с нами в церковь? – спросил я.

– Благодарю, нет, – вежливо ответил он. – Я не люблю… поучений. Церковь – превосходное учреждение, особенно для бедняков. Конечно, в армии мне приходится идти туда со своими людьми, это обязанность командира. Но здесь я частное лицо, никому не известное, так что местные жители, надеюсь, меня простят. Проповеди, особенно в провинциальных церквях, наводят на меня уныние, а это грех.

Артур был тих, пока мы не отошли на достаточное расстояние. Тогда он сказал почти неслышно:

– Где двое или трое собрались вместе во имя Мое, там и Я среди них.

– Да, – согласился я, – без сомнения, именно этого принципа придерживается почти каждый прихожанин.

– И когда он идет в церковь, – предположил Артур, – то, наверное, повторяет слова: верую в апостольскую церковь.

Мы с ним мыслили синхронно, оттого беседа наша выходила слишком лаконичной.

Показалась церквушка, в которую тянулся поток прихожан – главным образом рыбаков с их семьями.

О самой церковной службе иной современный эстет (особенно религиозный эстет) назвал бы ее слишком простой и архаичной, но для меня, лондонца, не искушенного в модернизациях, здесь было немало приятных впечатлений.

Не было никакой театральности, ложной значительности, мертвенности и скуки. И когда мы вышли из церкви, мне хотелось повторить слова Иакова: «Бог пребывает в месте сем. И это дом Бога, и это – врата небес».

– Да, – сказал, Артур, как бы в ответ моим мыслям, – службы «высокой церкви» скоро обращаются в чистую формалистику. Люди расценивают их как представления. И это плохо, особенно для детей.

Когда мы, возвращаясь, проходили мимо Эшли-Холла, то увидели Графа и Леди Мюриэл в саду (Эрик ушел на прогулку).

Мы присоединились к ним, и вскоре заговорили о только что выслушанной проповеди об эгоизме.

– Как изменились наши проповедники, – заметил Артур, – с тех пор как Вильям Пэйли дал крайне эгоистичное определение добродетели: делать добро человечеству, повинуясь воле Божьей и ради постоянного чувства счастья.

Леди Мюриэл посмотрела на него с интересом, но, по-видимому, она интуитивно угадала то, что я понял после многих лет общения с Артуром: чтобы постичь его самые глубокие мысли, нужно не спрашивать, не возражать, а просто дать ему выговориться.

– В то время, – продолжал он, – мощные приливы и отливы эгоизма проходили по плоскости человеческой мысли. Правда и Неправда так или иначе были конвертированы в Выгоду и Убыток, и Религия стала своего рода коммерческой сделкой. Так что мы можем быть благодарны проповедникам за то, что они все-таки пытаются привить нам благородное представление о жизни.

– Но разве не в Библии содержится точка зрения, о которой вы говорите? – рискнул спросить я.

– Не во всей Библии, – сказал Артур, – но в Ветхом Завете – без сомнения. Там награда или наказание – главные побудительные мотивы любого действия. Это годится для детей, а древние израильтяне – сущие дети. Поначалу и мы воспитываем своих детей так же, но мы как можно скорее начинаем обращаться к их врожденному чувству хорошего и плохого. А когда эта стадия благополучно оказывается пройденной, мы говорим о высшем побуждении к действию – о стремлении подражать Совершенному Добру. «Отче наш», по крайней мере, выражает именно это стремление.

Мы помолчали некоторое время, затем Артур продолжил:

– А теперь вспомните современные гимны, проповеди и подумайте, насколько повредил им человеческий эгоизм. Все они об одном: творите добро – и вам воздастся тысячекратно. Как вам нравится эта моральная бухгалтерия? Как будто не существует любви, самопожертвования, великодушия! А рассуждения о первородном грехе! – продолжал он с нарастающей горечью. – Вы можете представить более веский аргумент в пользу изначальной безгрешности человека, нежели то, что, несмотря на столь явный коммерческий подход к религии, мы при этом еще сохраняем веру в Бога?

– Неужели всё зашло так далеко? – задумчиво сказала Леди Мюриэл. – Разве оппоненты данной точки зрения не могут победить в дискуссиях?

– Главное – не доводить дискуссии до конфронтации, – ответил Артур. – Тем более, что проповедники сами не идеальны. Мы ставим человека за кафедру и говорим: учите нас добру; в течение получаса мы не перебьем вас ни единым звуком, мы – ваши. Но что он дает нам в ответ? Поток банальностей, которые, будь они произнесены во время застольной беседы, вызвали бы у присутствующих недоумение: за кого нас принимают?

Возвращение Эрика с прогулки побудило Артура дать отдохнуть фонтану своего красноречия. Мы из вежливости задержались еще на несколько минут, поговорили о разных пустяках и откланялись. Леди Мюриэл любезно проводила нас до ворот.

– Вы дали мне пищу для серьезных размышлений, – сказала она очень искренне и протянула на прощание руку Артуру. – Я так вам благодарна!

Его лицо порозовело от удовольствия.

Во вторник я отправился в Эшли-Холл (Артур ушел с головой в свои книги, но мы условились, что вечером мы встретимся с ним у Графа). По дороге я завернул на станцию. Как раз пришел полуденный поезд, и я некоторое время удовлетворял свое праздное любопытство, разглядывая пассажиров. Когда опустел поезд, а затем и платформа, я подумал, что нужно идти, если я хочу попасть в Эш-ли-Холл к пяти.

Находясь у края платформы, возле деревянной лестницы, ведущей наверх, к дороге, я заметил двух пассажиров, вероятно прибывших поездом, но почему-то ускользнувших из поля моего зрения (что довольно странно, ибо пассажиров было немного). Это были молодая женщина и маленькая девочка, вероятно, бонна с воспитанницей – это было видно не только по церемонному поведению старшей, но и по платью девочки – более роскошному, чем у ее спутницы.

Лицо у девочки было холеное, но изможденное и печальное. На нем как будто была нанесена повесть – я словно читал ее – о болезни и страдании, мужественно переносимых. Видно было, что восхождение дается девочке с трудом. Она была хромоножка, но старалась это скрыть.

Я подошел к ним и спросил девочку:

– Позволите помочь вам, дорогая?

Дама настороженно посмотрела на меня, а девочка улыбнулась и ответила:

– Да, благодарю вас, сэр.

Я подхватил ее на руки и с большой осторожностью понес ее вверх. Девочка доверчиво обхватила мою шею ручонками. Она была очень легка – почти невесома, как солнечный лучик. Мы уже поднялись, но каменистая дорога была бы тяжела для больной девочки, и я решил нести ее дальше.

– Вы что-то слишком затрудняете себя, сэр, – сказала гувернантка.

– Что вы, это совсем не трудно, – возразил я. – Идемте.

Возражений больше не последовало. Но тут появилось новое действующее лицо – босой и оборванный мальчишка. В одной руке он почему-то держал старый – и, видимо, сломанный, пульверизатор.

– Подайте пень, – скорее потребовал, чем попросил, ухмыляясь, малолетний башибузук.

– Не давайте ему пенни! – воскликнула маленькая леди у меня на руках.

Тон этих слова был, однако, не столь суровым, как можно было ожидать.

– Это просто бездельник! – и она нежно рассмеялась, и, что еще удивительнее, рассмеялся маленький разбойник.

Затем он брызнул какой-то жидкостью из пульверизатора, в воздухе образовалось облачко, а когда оно рассеялось, у мальчишки в руке оказался довольно милый букет незнакомых мне цветов.

– Купите цветочки, мистер-сэр! – заявил мальчишка. – Всего пень.

Он пытался растягивать слова, чтобы выходило жалостнее, как у профессионального нищего, но такая манера плохо ему давалась.

– Не покупайте это! – слова юной леди прозвучали как приказ Ее Величества. Но смотрела она не презрительно, а скорее с интересом.

Я рискнул не выполнить приказ – уж слишком хороши были цветы. Я дал ребенку пенни, он засунул монетку в рот, словно в копилку.

– Эти цветы растут здесь? – спросил я, оборачиваясь к бонне.

И вдруг онемел: бонна исчезла!

– Вы можете опустить меня на землю, – сказала Сильви. – Я прекрасно дойду сама.

Я повиновался, а потом спросил:

– Это сон?

Сильви и Бруно шли рядом, ухватив меня за руки.

– Вы так изменились с нашей последней встречи, – сказал я. – Может, нам снова познакомиться?

– Очень хорошо! – весело ответила Сильви. – Это – Бруно. Коротко и ясно. У него только одно имя.

– Не только! – яростно возразил Бруно. – Еще нужно добавить: эсквайр.

– О да! – поправилась она и сказала, как завзятый церемониймейстер: – Бруно, эсквайр!

– И вы прибыли сюда, чтобы встретить меня, дети? – спросил я.

– Вы же знаете, мы уехали во вторник, – ответила Сильви. – Кстати, мы нормального роста для обычных детей?

– Абсолютно нормального, – ответил я, а про себя подумал: «Смотря для каких детей».

– А что случилось с гувернанткой?

– Она испарилась! – с восторгом объявил Бруно.

– Она не была настоящей, как вы? – поинтересовался я.

– Не совсем. Она существовала некоторое время, вы даже могли бы ее потрогать.

– Вы могли бы даже заметить, как она появилась, но вы смотрели в другую сторону, – сказала Сильви. – Бруно, стоя возле телеграфа, сделал ее из двух пшиков.

Я почувствовал, что пропустил нечто выдающееся: проследить от первого до последнего мгновения жизнь гувернантки, сделанной из двух пшиков.

– А вы, небось, думали, что ее сделала Сильви? – спросил Бруно.

– О нет, я ни о чем таком не думал, – успокоил я его. – Но как это выглядит, Бруно?

– Элементарно, – ответил мой юный друг. – Меня научил Профессор. Он изобрел эту брызгалку – видите? Там внутри находится такая штука, из которой вы можете сделать всё, чево хотите.

– О, Бруно! – укоризненно сказала Сильви. – Профессор просил об этом не рассказывать.

– Но, простите, она же говорила! – воскликнул я. – Кто же ее озвучивал?

– Да, вы много чево хотите знать, сэр! – засмеялся Бруно. – А она неплохо смотрелась бы на картинке.

Вскоре мы добрались до Эшли-Холла.

– Здесь живут мои большие друзья, – сказал я. – Надеюсь, вы не откажетесь заглянуть к ним на чай?

Бруно запрыгал от восторга, а Сильви сказала сдержанно:

– Да, разумеется, мы не откажемся. Бруно, вы, по-моему, хотели чаю?

И пояснила, обернувшись ко мне:

– Он не успел выпить чаю, потому что мы уехали из Закордона.

– Тоже мне чай! – прокомментировал Бруно. – Так, одно название.

Глава 20

Большие и маленькие

Улыбка Леди Мюриэл не могла не совершенно завуалировать некоторое удивление во взгляде при появлении моих новых знакомых.

Я представил их по всей форме:

– Это Сильви, Леди Мюриэл. А это – Бруно.

– А фамилия? – спросила она с задорными искорками в глазах.

– Фамилии нет, – серьезно ответил я. – Увы.

Она засмеялась, очевидно, полагая, что это сказано в шутку, и наклонилась поцеловать детей. Бруно встретил ее приветствие без особой радости, а Сильви свой поцелуй возвратила с процентами.

В то время как она и Артур, пришедший со мной,  принялись потчевать детей чаем с пирогом, я попробовал занять Графа разговором. Но он был рассеян, и беседа наша далеко не продвинулась. Наконец он задал неожиданный вопрос, приоткрывший причину его озабоченности:

– Вы позволите мне рассмотреть ваши цветы?

– Охотно! – я вручил ему букет. Насколько мне известно, Граф был эрудированным флористом, чего нельзя сказать обо мне. Я не имел ни малейшего понятия об этих цветах и был рад возможности узнать о них побольше у знатока.

Но цветы не успокоили Графа, а, напротив, привели в сильнейшее возбуждение. Перебрав их, Граф вынес заключение:

– Вот эти – из Центральной Индии, но и там встречаются довольно редко!.. Эти два – из Мексики… Этот… (Он порывисто поднялся и подошел к окну, чтобы разглядеть букет на свету.) Я почти не сомневаюсь, но лучше справиться в книге по индийской ботанике. (Граф снял книгу с полки и раскрыл ее.) Да, в точности, вот посмотрите иллюстрацию. Это цветок анчара – дерева, растущего в глуши девственных лесов. Цветок увядает очень быстро – вы не успеете даже выйти из леса, – а этот сохранился в таком великолепном состоянии – можно сказать, у него цветущий вид. Откуда это всё у вас? – добавил он, затаив дыхание.

Я оглянулся на Сильви. Она прижала палец к губам, затем поманила Бруно, и оба они вышли в сад. Я оказался в нелепом положении ответчика, внезапно брошенного на произвол судьбы двумя главными свидетелями.

– Позвольте подарить их вам, – я неловко попытался выйти из неловкого положения. – Всё равно вы разбираетесь в них лучше меня.

– Благодарю вас, – молвил Граф. – Но вы не ответили. Откуда у вас эти цветы?

К счастью, в это время появился Эрик Линдон. Я сказал: к счастью, но с этим вряд ли согласился бы Артур. Он тут же помрачнел, стушевался и не принимал никакого участия в завязавшейся тут же беседе. Эрик и Леди Мюриэл обсуждали новую музыку, вошедшую в моду в Лондоне.

– Нет, вы послушайте! – осуждающе заявил Эрик. – Теперь любому кажется, что музыку сочинять легко и что ее можно приспособить к любому случаю.

– Например, так:

О файф-о-клок, о файф-о-клок!

Его любой воспеть бы мог! –

засмеялась Леди Мюриэл, взяв несколько аккордов на фортепьяно.

– Это, конечно, чересчур, – ответил Эрик. – Они предпочитают религиозную тематику. Но в принципе правильно. А еще они обожают жестокие романсы о любви. Один из них – это плач о двух злосчастных любовниках, которые переплывают океан – а он такой огромный и глубокий…

– Кошмар! – воскликнула Леди Мюриэл, которая, видимо, поняла своего друга слишком буквально. – А вы не могли бы воспроизвести этот плач?

– Плач?!! – возмутился Эрик. – Нет, этого я не мог бы воспроизвести при всем желании. Но если хотите, я могу передать сюжет, если вы, конечно, подыграете.

Он напел мотив, который Леди Мюриэл подхватила с такой легкостью, словно играла его всю жизнь.

Пока молодой капитан  пел о любви, Артур был мрачен, по окончании же романса он выразил явное восхищение. Но он омрачился опять, когда Эрик спросил:

– А не находите ли вы, что если бы молодой человек был не матросом, а капитаном, вышло бы еще интереснее?

Впрочем, Леди сказала нечто утешительное:

– Ах, какая разница! Капитан, матрос или, скажем, судовой врач – любого из них можно было бы подставить в песню – разве что пришлось бы поработать над текстом.

Спасая своего друга от дальнейших неприятных впечатлений, я хотел было подняться, но тут Граф возобновил свой щекотливый вопрос насчет цветов:

– Так вы не хотите…

– Благодарю вас, я не хочу больше чаю, – поспешно ответил я. – И вообще, нам уже пора. До свидания, Граф. До свидания, господа.

Мы ретировались, а Граф погрузился в исследование таинственного букета.

Леди Мюриэл проводила нас.

– Вы не представляете, – с благодарностью сказала она, – какой вы сделали подарок отцу. Флористика – его хобби. Конечно, для меня это – темный лес, но я обычно делаю гербарии. Сейчас мне нужно взять гигроскопическую бумагу, прежде чем эти сокровища увянут.

– Не надо было этого делать, – хмуро сказал Бруно, ожидавший в саду.

– У меня не было другого выхода, – сказал я. – Иначе он бы не отстал.

– Все равно, – молвила Сильви, – это не поможет. Цветы исчезнут через некоторое время.

– Каким образом?

– Не знаю, да это и не важно. Они исчезнут, и все. Это же был только пшик. Вы же знаете, его сделал Бруно.

Последние слова она произнесла шепотом – видимо, чтобы Артур не услышал. И, похоже, зря. Артур, который как будто вовсе не замечал детей, сразу насторожился.

Цветы исчезли, как и предупреждала Сильви. Через день или два мы навестили Графа с дочерью и нашли их вместе со старой домоправительницей в саду – они рассматривали подоконник.

– Мы ведем следствие, – пояснила Леди Мюриэл. – Поэтому вас мы будем рассматривать как свидетелей, так что позвольте снять с вас показания относительно цветов.

– Свидетели отказываются снимать с себя что бы то ни было иначе как в присутствии адвоката, – серьезно сказал я.

– Хорошо, – сказала она, обернувшись к Артуру, – тогда я. Послушайте показания Королевы. Цветы исчезли ночью, и мы уверены, что никто из домашних к этому не причастен. Зато мы допускаем, что кто-то влез в окно…

– Однако ставни утром были закрыты, – возразил Граф.

– А если это было во время обеда, Леди? – спросила домоправительница.

– Это возможно, – согласился Граф. – Вор, должно быть, видел, что вы пришли сюда с букетом, а ушли без него. И он, видимо, понимал их ценность – вернее, бесценность! – воскликнул он в сильнейшем волнении.

– Но вы так и не объяснили, откуда взяли их, – заметила Леди Мюриэл.

– Я когда-нибудь расскажу, – смущенно пообещал я. – Вы проявите ко мне снисхождение?

Граф был явно разочарован, но любезно ответил:

– Очень хорошо, вопросы отложим до лучших времен…

– Но мы не освобождаем вас от роли свидетеля преступной Королевы, – игриво добавила Леди Мюриэл. – Мы объявляем вас сообщником и приговариваем к домашнему аресту. А питаться вы будете только сэндвичами. Нужен ли вам сахар?

Обеспечив таким образом мне комфортабельное заключение, она серьезно сказала:

– Конечно, странно, как вор попал в такое уединенное место. Конечно, если рассматривать цветы с гастрономической точки зрения, то придется изменить и взгляд на вора.

– Вы подразумеваете то универсальное объяснение всех таинственных исчезновений, которое называется «кошка виновата»? – спросил Артур.

– Да, – ответила она. – Это было бы очень удобным объяснением, но если бы все воры были одинаковыми. Но, к сожалению, существуют животные о четырех и животные о двух ногах!

– Я размышлял на ту же тему, – сказал Артур. – Это любопытная проблема телеологии – науки о конечных целях, – добавил он в ответ на вопросительный взгляд Леди Мюриэл.

– И конечная цель?..

– Допустим, в ряду взаимосвязанных событий находится такое, которым обусловлены все и к которому они стремятся. Это будет и конечная цель, и причина этих событий.

– Но предыдущее событие ведь тоже может причиной последующего, не так ли?

Артур долго обдумывал этот момент:

– Слова, конечно, часто запутывают суть дела. Как бы вам объяснить? Причина и следствие взаимообусловлены.

– Тогда с этим все ясно, – сказала Леди Мюриэл. – Но сформулируйте проблему.

– А проблема вот в чем. Мы можем по взаимному уговору рассмотреть соотношение, грубо говоря, размера живого существа и количество его опорных конечностей. У человека две ноги. Некоторое количество животных – условно говоря, от льва до мыши – обладает четырьмя лапами. Спуститесь ниже по эволюционной лестнице – и вы наткнетесь на шестиногих насекомых (кстати, красивое слово – насекомое: на, секомое! Не плох каламбур <6 >?). За ними следуют паукообразные, с их восьмью лапками. И в самом низу мы наблюдаем микроскопические существа, у которых количество ног увеличивается, не побоюсь этого слова, до безобразия. Оно нарастает crescendo.

– Да, – сказал Граф, – но в pendant можно представить diminuendo: уменьшение повторений одного и того же типа существ. Не думайте об однообразии, сосредоточьтесь на вариациях. Начнем с людей и животный, которые приносят ему пользу: лошадей, рогатого скота, овец и собак, потом перейдем к тварям, которые совсем ему не нужны – к лягушкам и паукам. Мы ведь можем обойтись без них, Мюриэл?

Леди Мюриэл содрогнулась.

– Я думаю, что без них мы обойтись можем, – ответила она с какой-то особо прочувствованной искренностью.

А теперь вообразите особую расу людей, ростом не более по-луярда…

– … для которых возможны радости, недоступные простым смертным, – не удержался Артур.

– Какие же? – не понял Граф.

– Например, особое наслаждение красотами природы. Согласитесь, что гора производит на меня впечатление, которое прямо пропорционально ее высоте. Чем выше гора, тем грандиознее впечатление. А для таких маленьких людей любая гора вдвое эффектнее, чем для нас.

– Маленькие счастливцы! – воскликнула в восторге Леди Мюриэл:

Кто всех меньше в мире, тот

Видит больше всех красот!

– Но позвольте мне продолжить, – сказал Граф. – Можно представить и третью расу людей, ростом в пять дюймов, и четвертую – не более дюйма…

– Им не потребуются даже полезные нам животные, – сказала Леди Мюриэл. – Они точно не смогут есть, как мы, говядину и баранину, я больше чем уверена!

– Да, я забыл это уточнить, дитя мое, – согласился Граф. – У каждого из них свои овцы, коровы и так далее, соответствующего размера.

– И свои растения, – добавил я. – Должны же эти коровки чем-то питаться. А то наша трава будет для них как девственный лес из древовидных папоротников.

– Совершенно верно. Требуется, так сказать, пастбище в пастбище. Обычную траву будут щипать наши обыкновенные коровы, а карликовые коровки, или, если хотите, коровы-лилипуты, будут питаться не травой, а травкой. Такая получается схема – согласитесь, довольно правдоподобная. Да, было бы интересно, если бы мы вошли в контакт с низшими расами – разумеется, низшими не в уничижительном смысле, я имею в виду только рост. Представляете, какие там были бы карликовые бульдоги! Я сомневаюсь, что даже моя дочь испугалась бы их.

Леди Мюриэл проигнорировала последнее замечание:

– А ты представляешь, какие открываются любопытные возможности? Использовать слона как пресс-папье, а крокодила как ножницы – что только позволит воображение.

– А как вы думаете, – осторожно спросил я, – существа различных рас мирно сосуществуют или ведут войну?

– Последнее было бы прискорбно, – сказал Граф. – Ведь если вы в состоянии уничтожить целую нацию одним щелчком, то необходимо исключить малейшую опасность конфликта. Кроме того, я допускаю, что интеллектуальные способности не зависят от размеров мыслящего существа. Хотя не исключено, что зависят, причем обратно пропорционально: чем меньше голова, тем выше умственное развитие. Уж если ломать с ними копья, то лучше в дискуссиях.

– Ты хочешь сказать, – с недоумением спросила Леди Мюриэл, – что я должна вступать в переговоры с какими-то лилипутами?

– Только так! – заявил отец. – И никак иначе. Их аргументы могут оказаться не хуже твоих.

Но юная аристократка только с негодованием задрала нос:

– Я не стала бы разговаривать с существом менее шести дюймов! Я бы его использовала!

– Для чего? – спросил Артур, с иронической улыбкой слушая этот вздор.

– Для вышивания! – нашлась она. – И будьте уверены, очень успешно.

– А если и не очень успешно, – сказал я, – вы бы все равно были бессильны это исправить. Не знаю почему, но я так думаю.

– А потому, – отрезала Леди Мюриэл, – что я почла бы ниже своего достоинства общаться с карликами.

– Вы бы предпочли общаться с кроликами? – спросил Артур. – В смысле – подопытными, извините за выражение.

– Это, может быть, и остроумно, – сказал я. – Только не слишком убедительно.

– Допустим, дело не в этом, – согласилась Леди Мюриэл. – В чем же оно тогда, по-вашему?

Я попытался обдумать этот вопрос, но пчелы своим нудным жужжанием отвлекали меня. Как будто в самом воздухе была разлита сонливость, и даже мысли мои впадали в дремотное оцепенение. Что я мог сказать? Какую-нибудь глупость вроде: «Это зависит от длины ушей «кролика»».

Но я понимал, что подобный ответ не так остроумен, как хотелось бы. Но тут Леди Мюриэл сама избавила меня от необходимости отвечать. Она прислушалась и произнесла:

– Слышите – кто-то плачет? Мы должны ему помочь. Идемте.

– Странно! – подумал я – и вот почему: я думал, что разговариваю с Леди Мюриэл, а это была Сильви.

И мне пришлось сделать над собой немалое усилие, чтобы переключиться. И я спросил:

– Итак, что вы говорили насчет кролика?