Текст книги "Сильви и Бруно"

Автор книги: Льюис Кэрролл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

Глава 13

Ньюфаундленд

– Вон там, слева, виднеется дом, – сказала Сильви, когда мы преодолели, по моим оценкам, миль пятьдесят. – Может, попросимся на ночлег?

– Ничево домишко, – согласился Бруно. – Можно и попроситься. Надеюсь, собаки нас за это не съедят.

Перед входом в дом расхаживал с мушкетом поджарый Мас-тиф в алом мундире.

Он подозрительно взглянул на детей и направил мушкет прямо на Бруно. Мальчик не подал никаких признаков смятения, он только сжал руку сестры. Охранник тем временем обошел вокруг детей, словно хотел их рассмотреть во всех ракурсах.

– Гав-гав! – наконец произнес он. – А где зд-ррав-ствуйте?

Бруно в целом понял, что он хотел сказать: феи неплохо владеют догландским языком, примерно так же, как люди почти всегда умеют плавать по-собачьи. Но чтобы у вас, уважаемые читатели, не возникало сложностей, я буду переводить реплики жителей Догландии.

– Человеческие детеныши! – прорычал Охранник. – С цепи сорвались. Какому псу вы принадлежите?

Бруно аж взвыл от возмущения (взвыл, потому что говорил по-догландски):

– Никакому псу мы не принадлежим! – и пояснил шепотом – специально для Сильви: – Люди не принадлежат собакам. Скорее наоборот.

Но Сильви остановила его, чтобы Охранник не услышал и не обиделся.

– Простите, мы хотели бы попроситься на ночлег, если, конечно, хозяева этого… дворца не против.

Сильви говорила по-догландски очень изысканно, однако я для удобства привожу ее слова также в переводе.

– Дворец! – прорычал Охранник. – Вы никогда не бывали в наших дворцах? Тогда идемте к Его Величеству. Он решит, что с вами делать.

Мы проследовали через вестибюль, прошли по длинному переходу в великолепный зал. Там собрались собаки всех пород и мастей. Два роскошных Королевских Дога сидели по обе стороны от престола. Рядом застыли Боксеры в сосредоточенном молчании. Тишину нарушали голоса двух придворных левреток, которые пе-релаивались, развалившись на диване.

– Придворные, – пояснил Охранник.

Когда мы были введены в зал, придворные собаки обратили на нас испытующие взгляды. Впрочем, «на нас» – не вполне точно. Я не удостоился ни единого взгляда, но Сильви и Бруно оказались в центре внимания. Одна хитрая Такса даже поделилась своими впечатлениями с приятелем: «Аппетитный вид вон у той человеческой особи, вы не находите?». Оставив нас в центре зала, Охранник двинулся к двери, на которой было начертано по-догландски: «Конура августейших особ». Перед этим он попытался выяснить имена детей.

– Сомневаюсь, что нужно ему отвечать, – тихо сказал Бруно сестре.

– Вздор, – ответила она и назвала Охраннику имена.

Охранник стал усердно царапаться в дверь и скулить так, что Бруно бросило в дрожь.

В этот момент Охранника облаяли изнутри. По-догландски это означало: «Войдите, сделайте милость».

– Это – Король! – трепетно произнес Охранник. – Перед тем как войти, снимите ваши парики и положите их к своим нижним лапам.

Сильви раскрыла рот, чтобы объяснить невозможность их участия в этой церемонии, за неимением париков. Но тут дверь распахнулась, и на пороге показался огромный царственный Ньюфаундленд.

– А где ваше зд-ррав-ствуйте? – был первый вопрос Его Величества.

– Когда Его Величество говорит с вами, – прошептал Бруно Охранник, – вы должны превратиться в слух!

Бруно с сомнением посмотрел на Сильви:

– Не думаю, что у меня получилось бы такое превращение. А может быть, это даже вредно для здоровья?

– Это отнюдь не вредно! – возмутился Охранник. – Я много раз на дню превращаюсь в глаза и уши Его Величества – и ничего, не облез, как видите!

Сильви тактично сказала:

– Боюсь, к нам это не относится.

«У нас нет такой роскошной шерсти, как у вас» – хотела сказать она, но забыла, как по-догландски «шерсть», и сказала: «нет волос».

Охранник передал ее ответ Королю. Тот изумился:

– У них нет волос? Они, должно быть, необыкновенные существа! Я должен взглянуть на них!

И торжественно приблизился к детям.

Каковы же были изумление и ужас почтенного собрания, когда Сильви погладила Его Величество по голове, а Бруно принялся завязывать его длинные уши. Охранник громко застонал, одна из придворных левреток, словно римская матрона в Колизее, замерла в предвкушении волнующего зрелища растерзания дерзких пришельцев.

Но Император не выказал ни малейшего неудовольствия. Он даже улыбнулся, насколько Собака способна улыбаться, и даже завилял хвостом, подвывая от удовольствия.

– Проведите моих друзей в банкетный зал, – благосклонно прорычало Его Величество.

Слова «моих друзей» были подчеркнуты настолько, что несколько свирепых догов-телохранителей, подползло на чреве к Бруно и принялось лизать ему ноги.

Затем дети в сопровождении свиты проследовали в банкетный зал. Я не рискнул присоединиться: допустим, жители Догландии не видели меня, но едва ли это было к лучшему – обоняние восполняло им недостаток зрения. Я пристроился рядом с Королем. Он дождался, когда дети вернулись и пожелали ему доброй ночи.

– Пора спать, – сказал Король. – Слуги вас проводят. Огня! – приказал он и подал детям лапу для поцелуя. Но дети не были знатоками собачьего этикета (как, впрочем, и остальных) и не поняли, чего от них ожидают. Бруно просто дружески пожал королевскую лапу. Церемониймейстер был шокирован.

Тут подоспели слуги в ливреях со свечами. Детей повели в дортуар. Я думал, что меня по-прежнему не замечают, но, к моему удивлению, хозяин сказал:

– По-моему, вам тоже пора в постель.

– Не извольте беспокоиться, – ответил я. – Мне и в кресле неплохо.

– Хорошо, как знаете, – сказал хозяин и оставил меня.

В следующую секунду у меня все поплыло перед глазами, и я погрузился в кресло, как в морскую пучину.

Проснулся я, когда завтрак подошел к концу. Сильви сняла Бруно с высокого стула, а подобострастный Кокер-Спаниель поинтересовался, как им понравились местные кушанья.

– Очень вкусно, благодарю вас, – ответила Сильви. – Не правда ли, Бруно?

– Правда, – сказал он. – Только слишком много костей в...

Сильви толкнула его локтем, и он замолчал.

Вошел Фельдъегерь, который был обязан проводить гостей до границы. Но сначала он провел детей к Его Величеству – проститься. Великий Ньюфаундленд встретил их приветливым рычанием, но прощаться не стал, а, к удивлению Фельдъегеря, сообщил, что намерен лично проводить гостей.

– Но это не полагается по этикету, Ваше Величество! – с досадой заявил Фельдъегерь, который для такого случая надел лучший мундир из кошачьего меха.

– И тем не менее, я намерен проводить их лично, – мягко, но твердо объявил Король. Он снял мантию и венец, надел дорожный костюм и небольшую диадему. – А вы оставайтесь.

– И очень хорошо, – прошептал Бруно сестре, полагая, что их не слышат. – А то он так рассердился…

И Бруно снова погладил Ньюфаундленда по бархатной шерстке. Его Величество спокойно виляло своим Королевским хвостом, приговаривая:

– Вы не представляете, какое наслаждение для Короля – немного развеяться. Мы, августейшие особы, влачим такое унылое существование. Вы меня понимаете, леди (это он сказал Сильви, кокетливо потупившись). Не могли бы вы доставить мне наслаждение с помощью вот этой палки?

Сильви ужаснулась: она, было, подумала, что ей надлежит побить короля, она же не могла ударить никакое животное. Потом она поняла, что подразумевается нечто иное: она должна бросить палку, чтобы Король сбегал за ней. Такой вариант показался девочке не намного лучше. Но Бруно, не столь обремененный светскими условностями и воспитанием, охотно выполнил королевскую просьбу с криком: «Фас, хорошая собачка! Анкор, еще анкор!» – он, видите ли, не особенно разбирался в командах. Но Его Величество в них разобралось и живо сбегало за палкой. «Сидеть!» – скомандовал Бруно, и Ньюфаундленд сел. «Лапу!» – сказала Сильви (она тоже вошла во вкус), и Король повиновался.

До границы они добирались очень весело. Дорога, правда, изрядно затянулась, потому что  превратилась в веселую игру, или, если угодно, цирк. Но всему когда-нибудь приходит конец.

– Вот мы и добрались до границы, – сказал Король. – Я должен возвращаться к государственным делам. Я не мог бы следовать с вами далее, будь я даже пронырливым, как кот.

Дети нежно попрощались с Королем и пошли дальше.

– Какой милый пес, – сказал Бруно. – Долго еще нам идти, Сильви? А то я не чую ног.

– Потерпи, дорогой, – ответила она. – Видишь, что-то светится там, за деревьями? Я не сомневаюсь, что это ворота Фейляндии.

Отец мне рассказывал, что там, на границе, у них ворота из чистого золота.

– От этого можно ослепнуть, – обеспокоился Бруно и на всякий случай прикрыл глаза ладонью, а другой рукой он держался за ее руку.

С Сильви творилось что-то странное.

Глаза Сильви были устремлены вперед, ее дыхание прерывалось от предвкушения. И она постепенно преображалась из обыкновенной девочки в истинно сказочное существо. И с моим юным другом происходило то же самое, но несколько позже. Дети достигли золотых ворот и вошли. Мне же вход был запрещен,  и не оставалось ничего другого, как стоять и смотреть вслед Сильви и Бруно, пока ворота не захлопнулись с грохотом.

И с каким грохотом!

– Что-то неладное с этими дверями буфета, – молвил Артур. – То их заклинивает, то они хлопают так громко. Вот вино и пирог, как было обещано. И не пора ли вам в кровать, старина? Сегодня вы уже ни на что не годитесь.

Но я уже успел отдохнуть и взбодриться и сказал:

– Я уже не хочу спать. Да и время еще не позднее.

– Хорошо, тогда побеседуем, – согласился Артур, угощая меня лекарствами, которые сам же прописал. – Правда, вечером у вас был утомленный вид.

Однако ужинали мы в молчании. Мой друг почему-то начал заметно нервничать.

– Какая ночь, однако, – сказал, наконец, Артур. Он подошел к окну и отдернул штору. Я подошел к нему и тоже стал смотреть в окно.

– Когда я говорил вам, – начал  Артур после долгой паузы, – вернее, когда мы с вами говорили о ней… Возможно, вы не поняли… Мои жизненные принципы не позволяют восхищаться ею издали и только. Я, в конце концов, решил уехать отсюда, в надежде снова встретить ее. Только это сделает мою жизнь осмысленной.

– Вы уверены, что это было бы правильно? – спросил я. – А вдруг отъезд лишил бы вас последней надежды?

– Если бы я остался, тогда точно потерял бы всякую надежду, – решительно возразил Артур. Чуть увлажненными глазами он посмотрел в небеса, в которых пылала одинокая звезда – прекрасная Вега.

– Она подобна этой звезде, – молвил Артур. – Такая же яркая, прекрасная, чистая – и недосягаемая.

Он задернул шторы, и мы сели у камина.

– Я хочу открыть вам одно обстоятельство, – сказал Артур. – Не будем входить в детали, но сегодня вечером мой поверенный сообщил мне, что мое состояние, значительно больше, чем я предполагал. Так что я могу сделать предложение любой даме, даже без приданого. Я знаю, что Граф не богат. Но моих денег хватит на всех.

– Тогда желаю вам удачи, – воскликнул я, – и семейного счастья. Вы должны говорить с Графом завтра же.

– Не уверен, – ответил Артур. – Он приветлив со мною, но вряд ли это больше, чем простая вежливость. Что же касается Леди Мюриэл, я не могу судить о ее чувствах. Если они есть, то она их надежно скрывает. Я обречен ждать.

Я не люблю навязывать свои мнения, тем более что суждения Артура часто оказываются более трезвыми, чем мои собственные. Мы не стали продолжать дискуссию и пошли спать.

Наутро я получил письмо от своего поверенного: он вызывал меня в Лондон по важному делу.

Глава 14

Феерические младенцы

Дело не отпускало меня из Лондона целый месяц. Но врач настоятельно рекомендовал мне оставить всё и снова ехать в Эльфилд. Артур писал мне раз или два, ни словом не упоминая Леди Мюриэл. Но я не обманывался: его внешнее бесстрастие напоминало поведение влюбленного, ликующего в глубине души: «Она моя!». Он потому и сдерживался, чтобы излить свое счастье устно. «Хорошо, – думал я, – моя святая обязанность услышать весть о его победе от него самого».

Я приехал ночью и был слишком усталым для долгих разговоров и смакования счастливых тайн во всех подробностях. Я приберег самое приятное на десерт и лег спать, ни о чем не спросив. Однако на следующее утро мы говорили о чем угодно – только  не о главном. Наконец я не выдержал:

– Артур, вы не хотите ничего сказать о счастливом дне – в связи с Леди М.?

– Счастливый день, – откликнулся он, – пока в тумане. Мы… вернее, она должна узнать меня получше. Я-то ее знаю, и с самой лучшей стороны. Пока я не уверен во взаимности своего чувства, я не имею права обсуждать этот вопрос.

– Однако не затягивайте, – весело посоветовал я. – Щепетильность ваша похвальна, однако чрезмерно добродетельные леди не слишком любят избыточной добродетели в мужчинах.

– Считайте меня чрезмерно щепетильным, – серьезно откликнулся он, – но я не могу иначе.

– Но, – выдвинул я контраргумент, – не задумывались ли вы, что найдется другой джентльмен, наделенный всеми возможными достоинствами и лишь одним недостатком – недостатком щепетильности…

– Нет, твердо объявил Артур. – Она не такая. Но если я не выдержу испытания, то без сожаления уступлю более достойному джентльмену. А моя любовь умрет со мною вместе.

В принципе, эту фразу можно было истолковать и в рискованном смысле, но я знал Артура и всё понял правильно:

– Я отдаю должное благородству ваших чувств, но они уж слишком непрактичны. Это как-то не в вашем стиле.

– Я не осмеливаюсь спросить вас, есть ли этот «другой»! – сказал он почти с отчаянием. – Если бы он существовал, это разбило бы мое сердце.

– Вы уверены, что было бы мудростью устраниться добровольно? И зачем тратить свою жизнь на всякие «если»?

– Но я не могу сам! – воскликнул он, не поясняя, чего именно он не может. Но я понял:

– Хотите, я это выясню?

– Нет, нет! – воскликнул он. – Пожалуйста, не делайте этого! Пусть как-нибудь само все образуется.

– Как вам угодно, – сказал я.

А сам, тем не менее, решил в тот же день поговорить с Графом. Я не сомневался, что, даже не задавая прямых вопросов, пойму правду. «Сразу после обеда, когда жара спадет, выйду на прогулку».

Но прежде чем продолжить повествование, позвольте, дорогие дети, читающие эти строки, поделиться с вами некоторыми рассуждениями. Я не понимаю, почему феи должны напоминать нам о наших обязанностях и вообще направлять нас на путь истинный, а мы не можем отплатить им той же любезностью? Вы не вправе утверждать, что феи не бывают жадными, себялюбивыми, капризными или коварными, потому что это было бы неправдой. Тогда, согласитесь, им бы не сделали беды небольшие моральные поучения и наказания, под которыми подразумеваются поучения же? Нет, я решительно не вижу в этом ничего предосудительного и невозможного и уверен, что если вы поймаете прекрасную фею, поставите ее на чечевицу, а потом посадите на хлеб и воду, ее нрав от этого хуже не станет. Это во-первых.

Во-вторых, известно ли вам время, наиболее удобное для наблюдения над этими существами? Если нет, могу вам кое-что сказать по этому поводу. День должен быть жарким. Желательно, чтобы эту жару можно было назвать «фантастической». В такую пору вы разморены и чувствуете себя на грани сна и яви. Тогда у вас есть шанс, что вам привидится фея или что-нибудь похлеще. И еще: желательно, чтобы кузнечики не стрекотали, это важно. У меня, правда, нет доказательств, но поверьте на слово: при соблюдении всех вышепоименованных условий, вы имеете несомненную возможность осуществить наблюдение Таинственного.

Но продолжим рассказ. Итак, я направился в гости к Графу. Шел по лесу не торопясь, любовался природой. Сначала я увидел жука. Он отчаянно барахтался на спине, тщетно пытаясь перевернуться. Я опустился на колено и веточкой перевернул беднягу. Откровенно говоря, наблюдая за существом из другого мира, вы не можете быть уверены, что понимаете его намерения. Например, будь я мотыльком, летящим на свечу, возможно, я и хотел бы сгореть. А будь я мухой, садящейся прямо на паутину, возможно, я и желал бы оказаться выпитым заживо пауком. Логика насекомых непостижима, но ведь зачем-то они всё это делают. Но я почему-то уверен, что, будь я жуком, случайно упавшим на спину, я все-таки стремился бы вернуться в нормальное положение. Так что я перевернул жука веточкой без особых угрызений совести, что вмешиваюсь в его жизнь, однако на всякий случай постарался проделать это как можно быстрее и аккуратнее, чтобы не нервировать насекомое.

Не то чтобы жук казался испуганным. Но я опасался даже случайно травмировать это обаятельное существо и еще одно, которого я поначалу не заметил: величиной с Дюймовочку, изумрудного цвета, едва различимое среди травы, тонкое и грациозное, скорее похожее на  колеблющийся побег одного из растений. Не было видно никаких крылышек, но я разглядел длинные каштановые волосы и большие карие глаза, пристально смотревшие на меня.

Сильви (а это была она) по мере сил пыталась помочь Жуку и одновременно успокаивала и бранила его, как сестра милосердия – упавшего ребенка:

– Не плачьте! Ведь вы не погибли, дорогой мой. Впрочем, в этом случае вы все равно не смогли бы плакать. И зачем вы ползли по кочкам, задрав голову? Вы же знаете, как легко с них соскользнуть, да еще перевернуться на спину. Вы должны быть осторожнее.

Жук пробормотал что-то вроде: «Я пытался…», но Сильви  не поверила:

– Ничего вы не пытались. Я видела, как вы ползли, задрав голову. Как всегда, сударь! Вы такой заносчивый! Ну, ладно, давайте посмотрим, сколько лапок вы сломали на этот  раз. Как ни странно, все целы. И зачем вам целых шесть лапок, если вы не умеете с ними обращаться? Когда вы падаете на спину, они вам ни к чему, вы можете только сучить ими в воздухе. Как вы думаете, это очень красиво? Хорошо, надеюсь, вы извлечете урок из случившегося. А теперь ступайте к Лягушке, которая сидит за тем лютиком, и передайте ей поздравление от Сильви, то есть от меня (вот тут я и узнал, кто она такая). Вы сможете произнести поздравление? (Жук попытался.) Очень хорошо. Ступайте, голубчик. И скажите, чтобы она дала вам немного того бальзама, который я у нее оставила вчера. Втирайте его каждый день в свои конечности. Правда, вам придется получить бальзам из довольно холодных … конечностей, но думаю, чтобы вас это смутило.

Возможно, Жука это и не смутило окончательно, но мутить, похоже, начало. Но Сильви строго посмотрела на него и спросила:

– Вы считаете ниже своего достоинства принять целительное средство от Лягушки? Скажите спасибо, что не от Жабы – она тоже просила это снадобье. – Она чуть-чуть помолчала и добавила: – Ступайте и ведите себя скромно, не задирайтесь.

Послышалось легкое жужжание, и жук взмыл в воздух. Он полетел неуклюжими зигзагами и даже едва не врезался мне в лицо. Когда я оправился от этого малоприятного впечатления, маленькая фея исчезла. Я огляделся, но не нашел никаких признаков пребывания поблизости этого крошечного существа. Лишь кузнечики громко стрекотали. Я понял, что пора идти.

При чем здесь кузнечики? Очень просто: они замолкают, едва увидят фею. Так что если кузнечиков не слышно, это еще ни о чем не говорит – может быть, их просто нет или им не хочется петь. Но если уж они поют, не сомневайтесь: никаких фей поблизости нет.

Я пошел дальше, и мне, как легко догадаться, было невесело. Но я успокоил себя тем, что погода стоит  прекрасная, что я совершаю приятную прогулку, любуюсь природой – чего еще нужно? Разве недостаточно хорош реальный мир, чтобы искать чего-то сверхъестественного!

И я стал любоваться обычными природными явлениями. Вот, например, какое-то неизвестное мне растение с круглыми листьями а на листьях маленькие точечки, причем расположенные по-разному. «А, – догадался я, – это, наверное, следы от укусов шмеля». Между прочим, я весьма сведущ в Биологии (могу, например, отличить сокола от цапли), а потому со школьных лет знаю, что шмели надкусывают листья и таким образом подают друг другу сигналы: они ориентируются по запаху сока растений. И, вспомнив об этом, я принялся исследовать листья. Результаты привели меня в восторг: точечки на листьях складывались в отчетливые конфигурации, напоминающие буквы. В конце концов, я сложил их и прочел:

Б – Р – У – Н – О.

В тот же миг мое сознание озарилось как бы вспышкой магния, и в нем запечатлелась часть моей жизни, которая тут же исчезла. Так уже было во время первой поездки в Эльфилд. Я даже подумал: «Эти видения призваны связать оба мира, в которых я существую: во сне и наяву».

И тут мне стало как-то не по себе. Что-то случилось. Внезапно я понял: кузнечики замолчали. Может быть, Бруно был где-то поблизости. И он в самом деле был рядом, причем настолько близко, что я мог наступить на него и не заметить. Это было бы ужасно. Впрочем, маловероятно, потому что феи, как я думаю, по своей природе напоминают блуждающие огни, на которые  нельзя наступить. Хотя кто знает, на что похожи феи на самом деле! Мы в лучшем случае воспринимаем их в том виде, в котором они нам являются. Представьте себе какого-нибудь херувимчика (в смысле – ребенка) и мысленно уменьшите его до таких размеров, чтобы он мог бы с комфортом разместиться в миниатюрной кофейной чашке, и тогда вы составите о существе, возникшем передо мной.

– Как вас зовут, милое дитя? – начал я как можно мягче.

Кстати, вы не задумывались, почему, знакомясь с ребенком, мы первым делом спрашиваем, как его зовут? Неужели мы думаем, что, получив имя, он вырастет в наших глазах? Что, например, короля делает Королем? Конечно, имя! Допустим, Александр Великий. Вот мы и спрашиваем  незнакомого ребенка прежде всего об имени: вдруг он ответит что-нибудь в этом роде?

– А вы чево? – спросил он, не глядя на меня, с раздражительностью, странной для столь юного создания.

Я представился очень осторожно, чтобы не сказать какой-нибудь бестактности.

– Я не то имею в виду, – сказал он с досадой. – Чево вы, Герцог?

– Да совсем я никакой не Герцог! – воскликнул я, смущенный этим прискорбным обстоятельством.

– А почему? Вы уже старый, как два Герцога! – удивилось юное создание и вдруг засомневалось – А вы точно знаете, что вы не Герцог?

– К сожалению, точно, – ответил я, чуть не сгорая от стыда.

Юный фей, по-видимому, потерял ко мне всякий интерес, потому что занялся несколько странным делом: начал срывать цветы и ощипывать лепестки.

Помолчав несколько минут, я попытался возобновить разговор:

– Может быть, вы все-таки соизволите назвать ваше имя?

– Бруно, – охотно ответил маленький фей. – А почему вы не говорите «пожалуйста»?

«Ого! – подумал я. – Он говорит так, словно его воспитывала бонна!». Я хорошо знаю, что это такое, потому что сам много лет назад получил именно такое воспитание. И тогда я спросил:

– А у вас есть феи, которые обучают детей хорошим манерам?

– Иногда нас заставляют быть хорошими, – ответил Бруно, – и ужасно беспокоятся об этом.

И продолжил рвать цветы.

– Что вы делаете, Бруно? – возмутился я.

– Это из-за Сильви! – ответил он. – Она вредная! Сама пошла играть, а меня засадила за уроки. А я тогда вырву все ее цветы.

И подтвердил свое намерение действием.

– Вы не должны этого делать, Бруно! – крикнул я. – Неужели вы не знаете, что в мести нет ничего хорошего, это самая недостойная и жестокая вещь на свете!

– Как забавно вы говорите! – сказал Бруно. – И так странно. Я думал, что вместе все-таки лучше, чем одному («Хотя, конечно, не с этой вредной Сильви», – поспешно поправился он), а по-вашему, это жестоко.

– Да не вместе, – объяснил я, – а в мести. Вы что, не знаете, что такое месть?

– Нет, – простодушно признался он. – Нас этому не учили. Мне нравится месть! А что это такое?

– Это способ досадить кому-то, – сказал я.

– Разве я этим занимаюсь? – удивился Бруно. – Я не хочу досадить цветы, наоборот – я их рву!

– Не в том смысле, – ответил я. – Вы что, и этого не знаете?

– Не-а! – сказал Бруно.

Я продолжал просвещать его:

– Досадить – значит доставить кому-либо неприятность.

– Мне это нравится! – завопил Бруно в восторге. – А вы не поможете мне досадить Сильви? Вы и не представляете, как это трудно.

– О, – сказал я. – Еще как помогу! Я знаю множество превосходных видов мести.

– Но мы точно сможем ей досадить? – спросил юный мститель.

– Не сомневайтесь, – сказал я. – Сначала мы вырвем с корнем все сорняки…

– Я не уверен, что мы сможем ей этим досадить, – усомнился Бруно.

– Затем, – продолжал я, проигнорировав его замечание, – мы польем все цветы.

Бруно смотрел на меня с возрастающим недоумением, но молчал, явно заинтригованный.

– Потом, чтобы досадить Сильви еще сильнее, неплохо бы выполоть вон ту высокую крапиву на подходе к саду.

– Но этого мало! – воскликнул Бруно.

– Мало? – невинно переспросил я. – Хорошо, можно посыпать дорожку галькой – желательно цветной, так будет еще гаже.

– А можно еще из гальки сложить узоры, – предложил Бруно.

– Можно и узоры, – согласился я. – А какие цветы Сильви больше всего любит?

– Фиалки, – моментально ответил Бруно.

– Они растут как раз неподалеку от ручья. Мы их пересадим, – сказал я.

– Ха! – завопил Бруно, подскочив от восторга. – Только я возьму вас за руку, а то здесь очень густая трава.

Я чуть не рассмеялся, подумав, как быстро всё его существо захватила жажда мести:

– Нет, Бруно, сначала мы составим план действий. Сами видите, как много у нас дел. Надо определить, как выполнить их получше.

– Да, это нужно обмозговать, – и Бруно, подражая статуе Мыслителя, засунул палец в рот и сел на первый попавшийся ему предмет – дохлую мышь.

– Почему вы не уберете это? – спросил я. – Нужно или закопать ее, или выбросить в ручей.

– Но я же маленький! – в отчаянии крикнул Бруно, и я не совсем понял, что он хочет этим сказать.

Я не без отвращения помог ему убрать мышь, и мы занялись клумбами и садовыми дорожками.

– А пока мы работаем, – пообещал Бруно, – я вам расскажу кое-что о гусеницах.

«Час от часу не легче!» – подумал я и сказал:

– Давайте о гусеницах.

И Бруно, таинственно понизив голос, начал рассказывать, как вчера в лесу он видел двух зеленых гусениц. Они его не заметили, потому что одну из них привлекло большое крыло бабочки. Крыло было совсем сухое, так что вряд ли она собиралась его съесть. Может, она хотела сделать из него крылатку для зимы? И Бруно вопросительно посмотрел на меня, как будто я знал абсолютно всё о привычках насекомых.

– Возможно, – пробормотал я – а что мне оставалось ответить?

Но любознательному Бруно оказалось довольно одного слова, и он весело продолжал:

– Он предложила второй гусенице понести крыло, но другая гусеница отказалась. Тогда она взяла крыло всеми левыми лапками, а сама попробовала шкандыбать на одних правых – ну, и потом как дербалызнется!

– Простите, что она сделает потом? – спросил я, поскольку мне в этом только что выраженном изъяснении послышалось престранное слово.

– Дербалызнется, – пояснил Бруно. – Это значит: шандарахнется. А вы что, и этого не знаете? Ну, тогда мне с вами не об чем говорить. Чево вы смеетесь?

– Разве? – смутился я. – По-моему, нет. Ни в одном глазу.

Но Бруно возразил:

– Все-таки в одном глазу у вас что-то есть. Он у вас блестит, как луна.

– Неужели во мне есть хоть что-то общее с этим небесным телом? – спросил я.

– Насчет тела не знаю, – сказал Бруно, – а лицо у вас такого же цвета и с такими же пятнами. Вы что, не умываетесь?

Не знаю, кто как отреагировал бы на такое замечание. Что до меня, то я засмеялся по-настоящему:

– Почему же! Я иногда умываюсь. В отличие от луны.

– А вот и неправда! – крикнул Бруно. – Луна, точно, долго не умывается. И с каждой ночью она становится все грязнее и грязнее, пока совсем не зарастет грязью. И тогда начинает постепенно отмываться. Хотя, откровенно говоря, ей так и не удается все смыть до конца.

– Но это лучше, чем совсем не умываться, – сказал я.

– А толку? – воскликнул Бруно. – Отмывается долго-долго, а потом опять забывает про гигиену. И опять начинает засаливаться.

За разговором он как-то незаметно оторвался от прополки.

– Знаете, Бруно, – сказал я. – Делу – время, потехе – час.

Молодой человек подпрыгнул от восторга:

– Ну и ну! Как вы это клево придумали!

Он вернулся к прополке, на все лады повторяя столь поразивший его афоризм, и не присел, пока не закончил работу.