Текст книги "Сильви и Бруно"

Автор книги: Льюис Кэрролл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Глава 5

Палаты нищего

Никаких сомнений: перед пробуждением я кричал. Об этом свидетельствовал изумленный взгляд моей визави. Да и отзвук душераздирающего хриплого крика всё еще стоял у меня в ушах. Но что я мог сказать в оправдание?

– Вы чем-то удивлены? – только и смог я пролепетать в конце концов. – Но, простите, я понятия не имею, что я сказал. Меня сморило.

– Вы сказали что-то про Жаборонка, – юная Леди пыталась сложить губы в подобие улыбки. Но они вздрагивали. – Если, конечно, это можно назвать: сказали. Вы кричали это!

– Простите, пожалуйста… – а что я еще мог ответить, готовый провалиться от смущения.

«У нее глаза Сильви! – подумал я, не уверенный в том, что проснулся. – И этот милый взгляд, преисполненный святой простоты, – совсем как у нее. Но у Сильви не такая волевая линия рта, и нет такой затаенной печали во взгляде».

Мысли шли потоком, я отвлекся и не расслышал дальнейших слов Леди.

– Если бы у вас в руке был Ужасный Неразменный Шиллинг, – говорила она тем временем, – вы поняли бы, что всё, чем пугают детей: Призраки, Динамит, Тати в ночи – всё это не стоит гроша, если не страшно по-настоящему. Хотя, с медицинской точки зрения… – она кивнула на медицинский трактат, над которым я заснул, и очаровательно передернула плечами. Ее свобода в обращении – впрочем, вполне дружелюбная – слегка удивила меня. Но это не было так называемой детской наивностью. Ее манера скорее напоминала бесцеремонность ангела, слетевшего к нам и не знакомого с условностями земного – извините за выражение – этикета. Ей можно было дать лет двадцать, и я мог себе представить Сильви через десять лет.

– Следовательно, шиллингов вы боитесь больше, чем призраков, – рискнул предположить я. – По крайней мере, если призраки не столь ужасны.

– Пожалуй, – согласилась Леди. – Обычные духи железной дороги (те, о которых пишут в книгах) довольно слабосильны. Я согласна с Александром Селькирком: если в них что-то ужасает, то лишь банальность. Им никогда не превратиться в ночных убийц. Что в них убийственно – так это скука. Нет, никогда не смогут они погрязнуть в крови – хотя бы для собственного спасения. «Погрязнуть в крови» – это, конечно, гипербола – просто оборот речи.

– Ну, почему же просто оборот? – возразил я. – Это очень экспрессивный оборот. Если бы они погрязли в чем-нибудь другом, было бы не так выразительно. Могли бы они погрязнуть еще в чем-нибудь?

– Едва ли, – ответила Леди так уверенно, словно уже давно обдумала этот предмет. – Жидкость должна быть достаточно вязкой. Например, кетчуп (это новейшее американское изобретение) мог бы привлечь призрака, вызвать у него желание погрузиться, но представляете, если он в этом погрязнет!

– А что, вы все эти ужасы насчет призраков нашли в той книге? – поинтересовался я.

Она передала книгу мне. Я открыл ее с трепетом и не без предвкушения удовольствия от настоящей статьи о призраках. «Таинственное» неожиданно связало ее и меня… Книга оказалась кулинарной, с закладкой на статье «Кетчуп».

Я вернул книгу. Подозреваю, что у меня был довольно глупый вид. Леди мило засмеялась над моим замешательством:

– Это забавнее, чем все полтергейсты, вместо взятые, уверяю вас. В прошлом месяце был один призрак – не настоящий пришелец из потустороннего мира, а привидение из журнала – полнейшая безвкусица! Этот призрак не испугал бы и мыши. Нет, таких призраков не зовут за стол.

«А все же есть некоторое преимущество в почтенном возрасте, очках и даже лысине перед робкой юностью, запинающейся на каждом слове, – подумал я. – Вот старец и почти ребенок непринужденно беседуют, как будто век знакомы». А вслух сказал:

– Но ведь бывают случаи, когда призрака приглашают к столу. Нужно только иметь на это полномочия. Вот у Шекспира много призраков, но  я не припомню, чтобы кто-то предлагал им сесть.

Леди задумалась на мгновение, потом вдруг захлопала в ладоши:

– А я помню! Я помню! Гамлет говорит: «Передохни, о потрясенный дух».

– И, прямо в духе новых постановок, предлагает ему кресло? – спросил я, слегка раздосадованный.

– Американское кресло-качалку, я думаю… – предположила она.

– Станция Фейфилд, – объявил Кондуктор. – Узловая.

И мы вышли на перрон со всем своим небольшим скарбом. Нельзя сказать, чтобы табличка «Вокзал», торчащая посреди платформы, соответствовала своему значению. Деревянная скамья, на которой могли бы уместиться от силы три человека, – вот и весь вокзал. Да и на той скамье уже сидел старик в потертой блузе, уткнувшись головой в ладони, положенные на рукоятку посоха. Его изможденное морщинистое лицо выражало совершенную покорность судьбе.

– Любезнейший! – вежливо сказал ему Начальник Станции. – Поскольку вы – персона нон грата, шли бы вы отсюда подобру-поздорову.

И совсем другим тоном обратился к Леди:

– Сюда, Ваша Милость. Садитесь. Поезд на Эльфилд через несколько минут.

Он, видимо, уже успел прочесть надпись на багажном ярлыке: «Леди Мюриэл Орм: Эльфилд, транзитом через Фейфилд».

Я тем временем смотрел на старичка нищего, и в памяти моей возникло само собой:

Вот старец, жалок и убог,

кому-то даже и смешон,

но вам покамест невдомек,

кем может оказаться он. <2 >

Но Леди как будто вовсе ничего не заметила. Скользнув взглядом по «персоне нон грата», она обратилась ко мне:

– Американского кресла-качалки здесь нет. Но если бы нашлось место для нее, а заодно и для меня, я сказала бы словами Гамлета: «Передохни…»

– …о потрясенный дух! – закончил я цитату. – Это сказано как будто о путешествии по железной дороге. Убедитесь сами.

Как раз в это время к платформе подошел маленький состав местного назначения, и проводники засуетились, отворяя двери вагонов. Кто-то помогал бедному старику влезть в вагон третьего класса, другой, подобострастно повел Леди в первый класс.

Тем временем Леди остановила взгляд на старике и сказала, ни к кому специально не обращаясь:

– Бедный старец! Это просто позор, что он тоже «нон грата». Ах, как мне жаль…

Не знаю, что означало «тоже», но я догадался, что она говорит сама с собой, возможно, даже не замечая этого. Я прошел за ней в вагон, и мы продолжили разговор.

– Создается впечатление, что Шекспир ездил по железной дороге. Иначе как бы ему пришло в голову столь удачное выражение – «потрясенный дух».

– «Потрясенный дух», – сказала она, – это выражение, специфическое для железной дороги. Если бы даже изобретение паровой тяги ни к чему больше не привело, оно так обогатило английскую литературу! Ведь надо же что-то читать в дороге.

– О да! – согласился я. – Все медицинские и кулинарные книги написаны только с этой целью.

– Нет, нет! – задорно возразила она. – Я не имею в виду всё, что у нас печатается. Это было бы чересчур. Иное дело небольшие дамские романы – с убийством на пятнадцатой странице и свадьбой на сороковой. Они-то, конечно, возникли на паровой тяге.

– Следовательно, когда появится электрическая тяга, – предположил я, от этих романов останутся одни буклеты, а убийство и свадьба совпадут во времени.

– О, это отдаленно напоминает эволюцию по Дарвину! – с энтузиазмом воскликнула Леди. – Только у вас все наоборот. Он из мухи делает слона, а вы гору превращаете в мышь.

Тут мы въехали в тоннель, и я закрыл глаза – все равно смотреть вокруг было не на что. Я обратил взгляд внутрь, пытаясь восстановить подробности недавнего сновидения.

– Мне казалось… что же мне казалось? – полусонно бормотал я про себя. Фраза выходила незаконченная. Нужно было как-то ее продолжить. Я вспомнил, что совсем недавно кто-то что-то говорил про слона, и у меня в голове сами собой возникли такие стихи:

Он думал, что ему концерт

Устроили слоны.

Глаза разул – лежит конверт

С запиской от жены.

– Мне жизнь явилась, – он сказал, –

С обратной стороны!  <3 >

Конечно, это была дичь, от первого до последнего слова. Но еще более диким был Садовник, который пел этот бред. Он был просто Ненормальный, да его так и звали – Ненормальный Садовник. Он размахивал своими граблями – и между прочим, домахался: он их сломал и превратил в подобие какого-то жуткого капкана. Покончив с граблями, этот Ненормальный проверещал еще более кошмарный куплет своей безобразной песни.

Выглядел он весьма причудливо: ноги у него были мощные, как у слона, а все остальное – кожа да кости. Вокруг него лежали соломенные веники, напоминавшие солому, выпотрошенную из чучела.

Сильви и Бруно терпеливо дождались окончания песни. Затем Сильви шагнула вперед (Бруно почему-то оробел) и осторожно сказала:

– С вашего позволения, меня зовут Сильви.

– А как я позволю вам назвать это? – спросил Садовник.

– Что именно? – Сильви в недоумении оглянулась. – А, это Бруно, мой брат.

– А вчера он уже существовал? – спросил Садовник.

– А то! – воскликнул Бруно. Он не хотел, чтобы о нем говорили как о постороннем, и предпочел сам участвовать в беседе.

– Ах, как это замечательно! – с облегчением вздохнул Садовник. – Все так быстро меняется – по крайней мере, в моем саду, – что не успеваешь определиться, что тебе делать. Только что перед тобой была синяя гусеница – допустим, в пять часов утра, – а потом смотришь: она уже бабочка. Но я как-то ухитряюсь отправлять свои обязанности. Встаю в пять утра и начинаю отправлять.

– А я бы никуда не отправлялся в пять часов, – сказал сестре Бруно, недовольный тем, что его, пусть косвенно, сопоставили с гусеницей. – Я не люблю вставать так рано.

– И напрасно, Бруно, – ответила Сильви. – Ранняя пташка съедает червя.

– Ну, ради такой гадости я не стал бы подниматься в пять часов, – сказал Бруно. – Пусть это делают пташки, если им так нравится.

– Ваше лицо, молодой человек, выражает ваши чувства так откровенно, – сказал Садовник.

На что Бруно резонно ответил:

– Ха! Я-то думал, что мои чувства откровенно выражает мой язык, а оказывается, еще и лицо…

– Этот прекрасный Сад вырастили вы? Я бы хотела остаться здесь навсегда!

– А вы, что – растение? – удивился Садовник. – Впрочем, все мы немножко растения. Немножко растения, немножко животные, немножко машины… <4 > Остаться здесь навсегда – неплохая идея, но, знаете, зимними ночами…

Тут Сильви прервала его:

– Ой, совсем забыла! Нам надо бежать. Здесь только что был старый Нищий, совсем голодный, и Бруно хочет отдать ему кекс. Выпустите нас, пожалуйста.

– Мое место дорогого стоит, – загадочно пробормотал Садовник, отпирая им калитку.

– Дорогого – это сколько? – невинно поинтересовался Бруно.

– А вот не скажу, – ухмыльнулся Садовник. – Это секрет. Возвращайтесь скорее.

Он выпустил детей и закрыл дверцу. Я едва успел выскочить за ними следом.

Мы поспешили вниз по тропинке и очень скоро заметили старого Нищего примерно милях в четырех от нас. Дети кинулись догонять его. Они стремительно скользили по земле. Ума не приложу, как я не отстал от них тотчас же. Но эта проблема недолго занимала меня, потому что было еще на что обратить внимание.

Старый Нищий был, наверное, совсем глухим. Во всяком случае, на отчаянный зов Бруно он даже не оглянулся. Но вот Бруно все-таки настиг его, забежал вперед и протянул руку, запыхавшись:

– Кекс!

Бруно сказал это не со зверской интонацией, как Миледи-Заправительница некоторое время назад, а с детской застенчивостью и непосредственностью. Он смотрел на старика глазами, полными любви ко всему на свете – большому и малому.

Старик схватил кекс и начал пожирать его с жадностью голодного дикаря. Покончив с пирожным, он уставился на растерявшихся детей и прорычал:

– Еще! Еще!

– А больше нет! – в отчаянии ответила Сильви. – Мне очень стыдно, но я сразу же съела свой кекс. Жаль, что…

Окончания фразы я не расслышал, потому что мое сознание, к моему изумлению, переключилось на Леди Мюриэл Орм – это она произносила слова Сильви – ее голосом и даже с тем же взглядом.

– Следуйте за мной! – были следующие слова, которые я услышал.

Старик махнул рукой с изяществом, которое мало согласовывалось с его ветхим одеянием, и, двигаясь вдоль кустарника, вдруг начал уходить под землю. В другое время я не поверил бы своим глазам, но сейчас был слишком сильно заинтригован, чтобы размышлять. Когда кустарник кончился, мы увидели мраморные ступеньки, ведущие в темноту. Старик шел впереди, мы – следом.

Сначала было так темно, что я мог различить лишь силуэты детей, взявшихся за руки и движущихся за незримым Вергилием. Потом стало легче: в воздухе словно была разлита какая-то серебристая люминесценция. И вот сделалось светло, как днем.

Мы оказались в странном восьмиугольном помещении. В каждом углу стоял столб, задрапированный шелком. Одна из стен между столбами – шести или семи футов вышины – представляла собой импровизированную оранжерею. В другое время и, главное, в другом месте я, скорее всего, задался бы вопросом, могут ли все эти цветы и плоды совместно произрастать, но здесь никаких вопросов не возникло. Я прежде никогда не видел таких цветов и плодов и поэтому не знал, сочетаются они или нет. Каждая стена была украшена круглым витражом, и увенчивал всё сооружение купол, инкрустированный драгоценными камнями. Но самое удивительное: невозможно было понять, каким образом мы вошли: в зале не было ничего, хоть отдаленно напоминавшего дверь.

– Здесь мы в безопасности, дорогие мои! – сказал Старик. Он положил руку на плечо Сильви, наклонился и поцеловал ее. Она сначала отпрянула в испуге, но вдруг лицо ее прояснилось, и она радостно закричала:

– Это отец!

– Отец! Отец! – завопил Бруно.

И пока продолжались эти излияния семейных восторгов, я пытался сообразить, куда девались лохмотья нищего и когда он успел переодеться. Потому что теперь он был облачен в горностаевую королевскую мантию, украшенную бриллиантами и золотыми позументами, а на его голове была золотая корона.

Глава 6

Магический медальон

– Но где мы, отец? – спросила Сильви, прижимаясь к отцовской щеке.

– В Фейляндии, любовь моя. Это одна из провинций Феерии.

– Но я думала, что Фейляндия очень далеко. А мы проделали такой короткий путь.

– Если точно, то вы проследовали по всему Королевскому Пути. Пользоваться им позволительно только августейшим особам. Но вы ими стали, когда я сделался королем Фейляндии, то есть месяц назад. Фейляндцы призвали меня на престол и направили ко мне двух гонцов. Один из них был королевской крови, он прибыл по этой дороге. А другой был просто барон и потому поехал обычным путем – наверное, до сих пор едет.

– И сколько миль мы проделали? – поинтересовалась Сильви.

– Тысячу миль – с тех пор, как Садовник открыл вам калитку.

– Тысячу миль! – воскликнул Бруно. – А я могу это проглотить?

– Что, тысячу миль?

– Нет, – пояснил Бруно, указывая на плоды. – Какую-нибудь из этих штуковин.

– Да, дитя мое, – ответил отец. – Вкусите плод наслаждения и убедитесь, что он не так уж и сладок, когда человек срывает его.

Бруно подбежал к стене и сорвал плод, напоминающий малиновый банан. Бруно с предвкушением райского наслаждения оправил его в рот – и на лице его застыло недоумение.

– Ужасно безвкусно! – сказал он, покончив с дегустированием. – Я не почувствовал вааще ничево. Сильви, как это называется по-научному?

– По-моему, фотоморгана, – ответила Сильви. – Они все такие, папа?

– Все, – ответил отец. – Но только для вас, потому что вы еще не граждане Фейляндии. Но я могу их видеть.

Бруно мало что понял и потому некоторое время молчал. А потом объявил:

– А я всё ж таки попробую другой вид плодов. Вон те, красивые – полосатые, как радуга.

И он повторил свой опыт.

Король фей и юная Принцесса тем временем перешли почти на шепот. Я ничего не мог разобрать и переключился на маленького Принца, который срывал один за другим плоды Наслаждения и цветы Удовольствия, но они тут же исчезали. Когда мне надоело это зрелище (Бруно оно не надоедало), я вернулся к отцу и дочери.

– Вглядитесь хорошенько, – сказал старик, – и скажите, как вы это находите.

– Очаровательно! – воскликнула Сильви. – Бруно, иди сюда и посмотри!

И она подняла на цепочке медальон из какого-то драгоценного камня синего цвета.

– Просто волшебно, – констатировал Бруно и принялся разбирать надпись на медальоне: – «Все… будут… любить… Сильви». Эт-точно! – заорал он и кинулся обнимать ее. – Потому что «все» – это я! Вы сами это говорили.

– Не совсем так, – ответил Король. – Мы (то есть я) говорили, что вы – наше «всё». Но «все», то есть государство, – это мы. И кто может любить Сильви больше нас? А теперь, Сильви, посмотрите на это, – и показал ей другой медальон – тоже с золотой цепочкой, но темно-красного, почти бордового цвета.

– Он еще прекраснее! – воскликнула Сильви (слово «еще» вряд ли было уместно, учитывая значение прилагательного). – Взгляни, Бруно.

– Здесь тоже что-то написано, – сказал Бруно и прочел: – «Сильви будет любить всех».

– Вы видите, что медальоны различаются не только цветом, – сказал старик. – Выбирайте, какой вам больше по сердцу.

Сильви несколько раз перечитала надписи, а потом произнесла:

– Чудесно, когда тебя любят все, но в этом нет ничего сверхъестественного. Зато любить всех людей самой – это еще чудеснее. Я выбираю красный, отец.

Глаза старика увлажнились, и он поцеловал Сильви в лоб, расстегнул цепочку, повесил медальон на шею дочери и сказал:

– Это будет вас охранять. Но люди не должны видеть его. Не забудьте об этом.

– Я не забуду, – заверила его Сильви.

– А теперь самое время вернуться домой, пока вас не хватились. А то у бедного Садовника могут быть неприятности.

Я снова удивился: «Как же мы будем возвращаться?» (тем более, как выяснилось, мы не сможем это сделать вместе: я ведь не имею права двигаться по Королевскому Пути). Дети нежно обняли отца, простились с ним. А потом всех нас объяла темнота, в которой вдруг раздалась кошмарная песня:

Он думал, что сидит бизон

Поверх тюремных стен,

Разул глаза – и понял он,

Что там его кузен.

Он крикнул: «На тебя найдет

Управу полисмен!»

– Это я так сказал, – добавил голос.

Дверь отворилась. Перед нами стоял Садовник. Он оглядел нас и добавил:

– С той же уверенностью я сказал бы, что сельдерей – это отнюдь не фейхоа.

– Какой фей? – спросил Бруно.

– Фей Хоа, – сказал Садовник. – Проходите, если вам нужно.

Он открыл дверь. Мы вышли – и буквально ослепли, оказавшись на залитой светом платформе Эльфилда.

Подошел ливрейный лакей и почтительно коснулся шляпы.

– Я вас провожу, Леди, – сказал он, принимая свертки у Леди Мюриэл Орм.

Она улыбнулась, сказала мне: «Доброй ночи» и последовала за лакеем.

Чувствуя себя одиноким и неприкаянным, я подошел к багажному вагону, распорядился насчет своих вещей и пешком отправился к моему другу Артуру Форестеру. Ему в считанные мгновения удалось рассеять мое угрюмое настроение своим радушием.

Он ввел меня в уютную светлую гостиную, усадил в мягкое вольтеровское кресло и сказал:

– Видите, старина, как мало нужно для счастья.

И тут же взял официальный тон:

– Я вам предписываю озон, лукулловы пиры три раза в день и полное моральное разложение.

– Но, Доктор, – запротестовал я, – мораль не допускает разложения, тем более три раза в день!

– И это все, что вы можете сказать? – откликнулся Доктор. – Я продолжаю: в 3 часа пополудни – лаун-теннис, в 5 часов пополудни – естественно, файф-о-клок (всё это дома – в Эльфилде не приняты званые обеды); в 8 часов пополудни – музыка, в 10 – выезды, желательно в дамском обществе. Вот так!

Следует признать: его рекомендации были приятны, особенно последняя.

– В обществе одной дамы я был совсем недавно, – сказал я. – Мы с ней ехали в поезде.

– Каковы ее вкусы? – спросил он. – Может быть, по этому признаку я ее угадаю.

– Нет необходимости угадывать, я знаю, как ее зовут – Леди Мюриэл Орм. Она очень хороша, – сказал я. – Вы с ней знакомы?

– Да, – серьезно ответил Доктор. – Мы с ней знакомы. Вы правы, она вызывает симпатию.

– О да! – объявил я. – Мы беседовали…

– Угощайтесь, – прервал он с явным облегчением, ибо вошла служанка с подносом. И упорно сопротивлялся моим попыткам вернуться к разговору о Леди Мюриэл Орм. Так мы сидели, ужинали, смотрели на огонь в камине. И когда за окном уже совсем стемнело, Артур сделал торопливое признание:

– Видите ли, я не хотел говорить о ней, – он не уточнил, о ком именно, словно в мире не было никаких женщин, кроме «нее», – пока вы не узнали ее поближе и не составили о ней собственного, более справедливого суждения. Но вы меня озадачили. Я не сказал бы этого никому другому, но вы – мой старый задушевный друг. Я надеюсь, вы сказали это в шутку.

– Разумеется, в шутку, – ответил я вполне искренне. – В конце концов, я втрое старше ее. Но если вы ее выбрали, я не сомневаюсь, что она – список всех возможных совершенств.

– И прелестей, и красот, – подхватил Артур. – Она – сама чистота, самоотверженность, искренность и… – он остановился, как бы опасаясь унизить человеческими словами столь неземной предмет.

Наступила тишина. Я расслабленно откинулся на спинку кресла и принялся рисовать в воображении картины семейного счастья Артура и его возлюбленной. Вот они прогуливаются  по прекраснейшему из садов. Да и как ему не быть прекраснейшим, если возделывал его талантливейший из садовников – просто поэт своего дела. Он, кстати, был там же: смотрел на влюбленных умиленным взглядом и нежно напевал:

– Он думал, что с ним спор ведет

По-гречески змея.

Разул глаза – а там ползет

Ночь будущего дня.

– Опять мне не с кем поболтать –

Тосклива жизнь моя!

Сильви и Бруно, между прочим, тоже были в саду. Но что еще удивительнее, там же появились Заправитель и его Миледи. Запра-витель читал письмо, врученное ему Профессором, который стоял неподалеку.

– Если бы не эти вундеркинды, – пробормотал Заправитель, глядя на Сильви и Бруно, вежливо внимавших Садовнику, – не было бы никаких препятствий.

– Перечитайте еще раз ту часть письма, – потребовала Миледи, и он прочитал вслух:

– «И мы просим Вас принять престол, с тем чтобы Ваш сын Бруно, вести об уме и талантах которого давно достигли наших пределов, считался кронпринцем».

– А в чем затруднение? – спросила Миледи.

– Вы не понимаете? – саркастически откликнулся Заправитель. – Посол ждет ответа в доме. Он сказал, что непременно должен увидеть Сильви и Бруно. А если он увидит Жаборонка, то еще, чего доброго, подумает, что понятия «талант» и «ум» весьма относительны, когда речь идет о детях.

– Относительны?!! – завизжала Миледи. – Что может быть более несомненным, нежели ум, таланты и прочие прелести Жаборонка?!

На это Заправитель ответил просто:

– Перестаньте гоготать, любезнейшая! Мы должны убрать вундеркиндов подальше от посторонних глаз. Займитесь этим, остальное предоставьте мне. Я заставлю его думать, что Жаборонок – эталон детского ума в нашем государстве.

– И мы представим его как Бруно? – Миледи, наконец начала что-то понимать.

Заправитель поскреб подбородок:

– Хм… Разумеется. Но боюсь, что  для такой роли он слишком глуп.

– Глуп! – завопила Миледи. – Он не глупее меня!

– Вот это правда, моя прелесть, – согласился Заправитель. – Он не глупее вас.

Миледи успокоилась.

– Однако давайте встретимся с послом. Где он ожидает? – спросила она Профессора.

– В библиотеке, мадам.

– И как его имя? – спросил Заправитель.

– Его Зиятельство Барон Полтергейст, – ответил Профессор.

– Что за странный титул? – спросила Миледи.

– Нет, титул правильный, – сказал Профессор. – Это у них акцент такой.

– Как бы там ни было, – сказала Миледи супругу, – ступайте к нему, а я займусь детками.