Текст книги "Сильви и Бруно"

Автор книги: Льюис Кэрролл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Глава 2

Ещё раз про любовь

– Фейфилд, узловая! Пересадка на Эльфилд!

Почему от этих обычных слов в душе моей встрепенулся рой светлых воспоминаний? Не знаю, но я вышел из вагона в радостном волнении. Всё как полгода назад, даже час тот же самый. И всё не так. Не войдешь в один поток дважды. И, кроме того, память старика устроена особым образом: она может установить четкую систему связей с событиями недавнего прошлого, но для этого нужно всего лишь связующее звено. Я поискал его, но тщетно. И вдруг мой взгляд упал на пустую скамейку – всё стало на свои места в магниевой вспышке памяти. И всё как будто вернулось в исходную точку.

«Да, – подумал я, – эта пустая для всех платформа для меня переполнена – ее заполняет память о дорогом для меня существе. Она сидела на этой скамейке и предложила мне сесть рядом. Она вспомнила какую-то цитату из Шекспира – только вот какую? Последуем примеру Графа и попробуем превратить жизнь в трагедию… то есть представить жизнь как драму и вообразить, что передо мной Леди Мюриэл. Надеюсь, это состояние не пройдет слишком быстро.

И я стал прогуливаться по платформе, «воображая», что случайная пассажирка на скамье – это и есть Леди Мюриэл. Она смотрела в другую сторону, и легко было обмануться, а я рад был обманываться. Я долго не решался посмотреть туда из опасения рассеять приятную иллюзию. Но нельзя было тянуть до бесконечности, и я осмелился. Это была она – Леди Мюриэл собственной персоной!

И тогда в моем сознании произошло то, чего я так добивался: восстановилась целиком вся сцена (вернее, создалась ее точная копия: ничто не повторяется буквально). Я даже начал искать взглядом старца, которого начальник станции грубо согнал со скамейки, обозвав «персоной нон грата», – чтобы освободить место для Леди Мюриэл. И я увидел его! Странно, что я не заметил его сразу. Что бы это значило? Да, всё было точно так же. Или почти так же, потому что сейчас он не ковылял по платформе, а сидел рядом с Леди Мюриэл, и она говорила ему: «Положите к себе в кошелек. Это для Минни. Сделайте для нее что-нибудь хорошее. И передайте, что я люблю ее». Она была занята чем-то своим и сначала не обратила на меня внимания. Услышав мои шаги, она, впрочем, обернулась, подняла голову, но не узнала меня.

Приблизившись, я приподнял шляпу, и лицо Леди просияло, опять напомнив мне личико Сильви, когда мы встретились в Кенсингтонском парке. И я вновь был изумлен этим сходством.

И, забыв про старого бедняка, она встала и начала прогуливаться со мной по платформе. С минуту или две мы вели обычную светскую беседу. Внутренне мы как будто съежились, держась настороже и не касаясь глубоких причин, которые связали нас.

Тем временем подошел поезд на Эльфилд, и начальник станции подобострастно намекнул: «Ваш поезд, леди!». Мы направились к вагону первого класса, как вдруг Леди Мюриэл, проходя мимо опустевшей скамьи, увидела кошелек, в который старец только что положил нечто, предназначенное для какой-то Минни. Между тем старик, ничего не подозревая, протискивался в вагон на противоположном конце платформы.

– Бедный старик! – воскликнула леди Мюриэл, бросаясь к нему. – Он забыл кошелек!

– Позвольте мне! – предложил я, полагая, что добегу быстрее.

Но Леди была уже на середине платформы. Она летела на крыльях любви к ближнему. Простите за столь тривиальное сравнение, но слово «бег» не подходит, чтобы описать движение этой, извините за выражение, юной феи. Безнадежно было бы гнаться за ней. Она вернулась прежде, чем я успел осознать всё это.

Когда мы уже сидели в вагоне, Леди спросила:

– Вы действительно думали, что добежите быстрее?

– О нет! – вынужден был признать я. – Не ведал, что говорил. Обвиняемый умоляет о снисхождении.

– Суд принимает ваше ходатайство! – она вдруг стала серьезной. – Как ваше здоровье, сэр? Вы изменились со времени нашей последней встречи. Боюсь, лондонская жизнь не идет вам на пользу.

– Это всё лондонский смог, – ответил я. – Или чересчур усердная служба. Или просто одиночество. Так или иначе, вы правы, я в последнее время чувствовал себя не слишком хорошо. Но воздух Эльфилда возродит меня. Предписания Артура – он ведь мой врач, как вам известно, и я утром получил от него письмо… Так вот, его предписания: озон, парное молоко и приятное общество – неограниченно.

– Приятное общество? – переспросила Леди Мюриэл. – На этот счет ничего сказать не могу. В том смысле, что соседей у нас немного. Зато парное молоко вам обеспечено, и самого отменного качества. У моей старой подруги миссис Хантер – она живет по ту сторону холма – отличное молоко. Ее младшая дочь – малютка Бесс – ходит в школу как раз мимо вашего дома.

– С удовольствием воспользуюсь вашим советом, – сказал я. – Завтра же нанесу им визит. Думаю, что Артур возражать не будет.

– Прогулка вас не утомит, – добавила Леди. – Всего три мили.

– Вот и отлично. Этот пункт мы уладили. Теперь позвольте перенести ваше замечание на вас самих. У вас тоже не очень безмятежный вид, не так ли?

– Боюсь, что вы правы, – сказала она, понизив голос, и ее лицо вдруг затуманилось печалью. – У меня были некоторые неприятности в последнее время. Об этом я и хотела посоветоваться с вами, но писать не решалась. Хорошо, что появилась возможность поговорить.

Она помолчала минуту и продолжала, не без затруднения подбирая слова, и это было на нее не похоже:

– Как вы думаете, если клятва дана торжественно и при всех, обязательно ли ее исполнение во всех случаях, за исключением тех, когда это чревато грехом?

– По-моему, – предположил я, – в таких ситуациях нужно думать не о том или ином частном случае. Здесь важнее общая проблема правды и лжи…

– Которая и становится принципиальной? – прервала она с нетерпением. – Я много размышляла над учением о том, что ложь есть ложь при любых обстоятельствах.

– И я думал над этим, – сказал я. – Вы полностью повторили мысль беспокойного старика Иммануила. Но, по-моему, суть вопроса в намерении обмана. Если вы даете клятву, намереваясь ее исполнить, а потом отступаете от нее, то я могу назвать такой поступок дурным, то есть скорее не очень умным, но не могу назвать его коварным, то есть предполагающим ковы с вашей стороны.

Последовала долгая пауза. По лицу Леди Мюриэл невозможно было что-то понять определенно. Она как будто успокоилась, но не окончательно. И мне очень захотелось понять, вызваны ли ее сомнения расторжением помолвки с капитаном (а ныне майором) Линдоном.

– Вы сняли камень с моей души, – сказала она. – И всё-таки здесь есть обман, так или иначе. Вы могли бы подтвердить свое мнение какими-нибудь примерами?

– Пожалуйста – любыми примерами, когда не возвращают долги! Если А нечто обещал В, то А имеет перед В несомненные обязательства, нарушение которых я бы скорее квалифицировал как присвоение чужого имущества, нежели обман.

– Очень оригинальная идея, – сказала Леди. – И в ней что-то есть. Только уместны ли недомолвки между друзьями? Ведь вы – мой старый друг… то есть, мы с вами старые друзья… Но вы, надеюсь, не сочтете меня слишком старой? – кокетливо спросила она, пытаясь скрыть неловкость.

– О, конечно! – поддержал я этот тон. – Мы с вами – настолько старые друзья, насколько уместно говорить о возрасте с дамой.

В этот момент поезд остановился, в вагон вошли два или три пассажира, и мы, старые друзья, вынуждены были замолчать.

По прибытии в Эльфилд мы распорядились насчет багажа и двинулись по знакомым переулкам, связанным с очень приятными воспоминаниями. Леди Мюриэл вернулась к разговору на том самом месте, где он был прерван.

– Вы знаете о моих обязательствах перед кузеном Эриком. Думаю, что вы слышали…

– Да, – я не стал дожидаться окончания фразы, – я слышал об этом.

– Если вы не против, я объясню вам, как это получилось, – молвила она. – Мне необходимо знать ваше мнение. Ведь наши с Эриком религиозные взгляды совпадали не во всем. У него очень смутное представление о христианстве, и даже бытие Бога он считает условностью. Но это никак не влияет на его жизнь! Теперь я чувствую, что даже абсолютный атеист может не уступать верующему в честности и благородстве. И если вы вспомните половину добрых дел… – она осеклась и опустила глаза.

– Полностью согласен с вами, – поддержал я. – И разве Спаситель недостаточно ясно говорит, что именно добрые дела – это и есть добродетель?

– Да, хотела бы я верить, – потухшим голосом сказала она, не поднимая глаз. – И я говорила ему об этом. Он ответил, что ради меня попытался бы поверить во что угодно – что мне угодно, понимаете! Но ведь это неправильно! – воскликнула она с жаром. – Господь не может признавать столь легкомысленных побуждений. И всё-таки не я разорвала помолвку, понимаете! Я знала, что Эрик любит меня, и поэтому не отказалась от обещания.

– Так, значит…

– Это он без колебаний освободил меня от слова!

К ней вернулось обыкновенное спокойствие.

– Простите, но в чем же тогда ваши сомнения?

– Видите ли, я не уверена, что он сделал это добровольно. Может быть, он хотел избавить меня от мучительных колебаний? В таком случае можно ли считать его решение окончательным? И должна ли я считать свои обязательства неизменными? Отец говорит, что нет, но, может быть, он это делает из любви? Пока я ни с кем из друзей не советовалась. У меня много друзей, но они годятся для безоблачных дней, а для пасмурной и штормовой погоды необходимы такие люди, как вы.

– Мне надо подумать, – сказал я, и несколько минут мы шли молча.

С болью в сердце я размышлял о метаниях, которые суждены этой нежной и чистой душе, и тщился размотать клубок противоречивых мыслей.

«Если она его любит, – похоже, я ухватил ключевую мысль, – не считает ли она себя орудием Всевышнего? Может, она ему послана, как Анания – Саулу в слепоте его? И еще как будто послышался мне голос Артура: «Что ты такого знаешь, жена, если надеешься спасти мужа своего?». И я сказал:

– Если вы все еще его любите…

– О нет! – поспешно прервала она. – Во всяком случае, не так, как раньше. Из-за его взглядов на религию. Но разве можно меня осуждать за то, что я давала обещание: тогда я была слишком молода! В любом случае то прежнее чувство умерло. Что для него Любовь, то для меня – Долг!

Вновь воцарилась продолжительная тишина. Клубок мыслей запутался еще сильнее. Затем молчание прервала уже она:

– Только поймите меня правильно. Когда я сказала, что мое сердце не принадлежит ему, это не значит, что оно отдано кому-то другому. Сейчас я не чувствую себя абсолютно свободной, с христианской точки зрения, чтобы любить еще кого-нибудь – я имею в виду: любить по-настоящему. Я лучше умру!

Вот уж не предполагал, что моя юная подруга способна на такие страсти!

Я не решился что-нибудь сказать по этому поводу, и молчал, пока мы не дошли до Эшли-холла. Но чем дальше, тем яснее мне становилось, что никакое чувство долга не требовало той жертвы, на которую она решалась: отказаться от счастья жизни. И мне захотелось объяснить это и ей самой. Я также попробовал обратить ее внимание на опасности, неизбежно угрожающие взаимной любви.

– Единственный аргумент в пользу этого, – сказал я в заключение, – то, что майор освобождает вас от обещания, но, возможно, сам этого не желает. Я склонен придавать этому доводу решающее значение и думаю, что вам не следует преувеличивать серьезность его решения освободить вас. Но я верю, что вы вольны действовать так, как сочтете правильным.

– Я очень благодарна вам, – сказала она искренне. – Поверьте! Жаль, что я не могу это выразить.

Я охотно поверил ей, и впоследствии оказалось, что наш разговор рассеял сомнения, которые беспокоили ее так долго.

Мы простились у ворот Эшли-холла. Потом я встретил Артура, ожидавшего моего приезда. И до поздней ночи я слушал его историю: как он ежедневно откладывал поездку, чувствуя, что ему что-то мешает сделать это с легким сердцем; как он зашел к майору Линдону попрощаться и узнал от него, что помолвка по взаимному согласию расторгнута; как он воспламенился внезапной надеждой и, в свою очередь, немедленно отказался от своих заграничных планов и решил прочно осесть в Эльфилде на год или два; как он с того самого дня избегал встреч с Леди Мюриэл, опасаясь разоблачить свои чувства раньше времени – то есть до того момента, когда она сама сможет оценить его преданность.

– И так я живу надеждой последние шесть недель, – сказал он в заключение. – Хотя мы можем встречаться с Леди Мюриэл как обычно, безо всяких этих экивоков. Я написал бы вам обо всем этом, но так надеялся, что скоро смогу сообщить еще кое-что.

– Но как же вы на это могли надеяться, умник вы эдакий, – спросил я – впрочем, скорее дружеским тоном, – если вы не видитесь с ней? Вы полагаете, что она сама придет к вам и сделает предложение?

Артур улыбнулся:

– Нет, так далеко в своих ожиданиях я не захожу. Но я так… застенчив. Теперь мне это ясно.

– И каковы причины расторжения помолвки? Что вы знаете об этом?

– Много чего говорили, – и Артур принялся загибать пальцы. – Сначала она умирала от… чего-то, и он порвал с ней. Потом он умирал от чего-то другого, и она порвала с ним. Еще болтали, что Граф оскорбил его, и майор порвал с ними. В общем, всё кончилось.

– И вы полагаете, что всё это имело место?

– О, разумеется! Мне об этом сообщили по секрету. Конечно, у эльфилдского общества есть свои недостатки, но если оно что-то говорит по секрету, не сомневайтесь: так оно и есть.

– Или нет. Ну, а серьезно? Вы что-нибудь знаете наверняка?

– Отнюдь. Я в потемках.

Я не чувствовал себя вправе мучить его дальнейшими расспросами и заговорил о другом: Леди Мюриэл посоветовала завтра сходить на ферму Хантеров договориться насчет парного молока, и Артур сказал, что проводит меня, а сам вернется домой, потому что у него осталось одно важное дело.

Глава 3

Блуждание в потемках на рассвете

На следующий день было тепло и солнечно. Мы встали засветло и пошли к Хантерам, наслаждаясь философической беседой.

– Бедняков в этой местности больше, чем нужно для социальной гармонии, – заметил я, когда мы прошли мимо лачуг, заслуживающих скорее наименование трущоб, нежели жилищ.

– Да, богатых не много, – ответил Артур, – но они помогают бедным больше, чем в других местах, так что общий баланс не нарушается.

– Граф, конечно, тоже много занимается благотворительностью?

– Он делает всё, что позволяет здоровье. А Леди Мюриэл помогает школьным учителям и посещает детей на дому.

– Надеюсь, она не похожа на тех бездельников, которых так много в имущих классах. Думаю, им пришлось бы туго, спроси их кто-нибудь, зачем они живут, а главное, для чего им жить дальше!

– Те, кого мы можем назвать дармоедами, – сказал Артур, – я подразумеваю людей, которые поглощают часть общественного богатства – в форме продовольствия, одежды, и так далее – без того, чтобы жертвовать его эквивалент в форме производительного труда… Ах, это всё так сложно! Знаете, я думал над этим. И, по-моему, лучшим выходом было бы общество без денег, где обмен происходит только в натуральной форме. Это уберегло бы продовольствие и все остальное от разворовывания.

– Это было бы отлично, – сказал я. – Но каким образом?

– Наиболее часто встречающийся тип дармоедов, – начал Артур, – это наследники богатых родителей. Теперь представьте себе человека – умного, работоспособного. Допустим, эквивалент его общественно-полезного труда в одежде и прочем составляет в пять раз больше, чем нужно ему самому. Мы не можем отрицать его абсолютное право распорядиться излишками по своему усмотрению. Но если за его спиной вы видите четверых детей – двоих сыновей и двух дочерей, – можно ли сказать, что нельзя назвать справедливым такое положение дел, при котором эти существа могли бы ничего не делать, но только есть, пить и развлекаться, если бы они это захотели? Имеет ли общество моральное право повторить в их отношении слова апостола Павла: «Кто не работает, тот не ест»? Они ответят с непробиваемой уверенностью: «Труд был затрачен, по какому праву нас заставляют работать еще раз?». И я должен признать их правоту.

– В этом есть что-то глубоко неверное, – ответил я. – Если человек способен трудиться и если этот труд необходим обществу, почему он имеет право сидеть праздно?

– Я думаю, человек обязан трудиться, – молвил Артур, – но согласно божественным, а не людским законам. Каждый из нас должен помогать ближнему не по принуждению государства и не по каким-то арифметическим расчетам, но исключительно по любви. Так заповедал нам Господь!

– Есть и другая сторона вопроса, – сказал я, – где эти самые дармоеды возьмут материальные блага, имея только деньги?

– Да, – ответил Артур. – Возьмем самый простой случай: долговые обязательства. Золото – это вещественное богатство, но документы – всего лишь его обозначение. Отец этих четверых «дармоедов», условно говоря, заставил 5 тысяч фунтов работать с пользой для общества. Взамен общество письменно обязуется выдать ему продовольствия и других товаров на 5 тысяч фунтов по первому требованию. Если он потратит одну тысячу на себя, а прочее оставит детям, закрепив свою волю тоже письменно, то они имеют право предъявить эти письменные обещания со словами: «Возместите труд, который уже был затрачен». Разве это не ясно и не естественно? Я хотел бы вдолбить это в головы тем социалистам, которые оболванивают наших невежественных пауперов такими доводами, как: «Полюбуйтесь на наших надутых аристокрадов! Они транжирят то, что вы добываете для них в поте лица своего». Я бы напомнил, что этим умникам, что аристокрады всего лишь потребляют эквивалент труда, уже затраченного для общего блага и социум только возвращает им долг.

– Напомнить-то вы можете, – сказал я, – только, боюсь, социалисты не согласятся. Они ответят, что большинство этих средств имеет незаконное происхождение. Если мы шаг за шагом проследим историю возникновения капиталов, то, начиная со стадий, на которых имеют место всякие законные акты (дарение, завещание etc.), то когда-нибудь дойдем до таких ступеней, на которых собственность будет просто кражей.

– Конечно, конечно, – сказал Артур. – Но не ведет ли это за собой логическую ошибку чрезмерного расширения доказательства? Это одинаково применимо и к материальному богатству, и к деньгам. Если не является фактом, что собственность данного конкретного владельца в ее нынешнем состоянии приобретена честно, то не аморально ли выяснять законность этого богатства в прошлом? Это ведь небезопасно для логики.

После минутного размышления я вынужден был согласиться, что небезопасно – хотя и не для логики.

– Моя мысль проста, – подытожил Артур. – Если человек получил состояние законным путем, общество не имеет права ничего у него отнимать, даже если он не вложил в экономику ни единого атома собственного труда. Иное дело – закон божественной справедливости. Если человек не реализует вложенных в него способностей, они не принадлежат ни обществу, ни ему самому, и должны быть возвращены Всевышнему с прибылью.

– Во всяком случае, – заметил я, – эти так называемые дармоеды любят заниматься так называемой благотворительностью.

– Нет, настоящей благотворительностью, – с жаром возразил Артур. – Извините, возможно, я не слишком милосерден. Не хочу обижать никого конкретно. Я о словах. Что мы вкладываем в них, то они и означают. Можно что угодно именовать благотворительностью.

– Но, отказываясь от излишков, неужели он не может отказать себе в невинном удовольствии сделать безобидную саморекламу?

– Охотно признаю это, – сказал Артур. – И пусть делает, она же безобидная. А хотя бы и не безобидная. Пусть он болезненно жаждет славы, но он поступает хорошо, ограничив свое потребление.

– А хотя бы и не ограничив, – настаивал я. – Ведь даже когда типичный богатый человек многое потребляет сам, он дает заработать многим людям. И это лучше, чем сначала довести их до нищеты, а потом бросать им милостыню. Или наоборот.

– Это вы хорошо сказали! – воскликнул Артур. – Я люблю парадоксы.

– А в чем здесь парадокс? – не понял я.

– Здесь их много, – сказал он. – Вот, например, следствие неустраненной двусмысленности, так сказать, амфиболии. Прежде всего это утверждение, что заниматься благотворительностью означает творить благо. Или, что почти то же самое, делать хорошо означает делать хорошее.

– А как же тогда проверить, хорошо ли это на самом деле? – спросил я.

– Лингвистически, – убежденно ответил Артур. – Если предмет может стать краснее, значит, он красный. Если он может стать лучше, следовательно, он хороший.

– По-моему, с лингвистической точки зрения здесь что-то не так, – усомнился я.

– А мы сейчас проверим, – сказал Артур. – Ничто так не помогает обнаружить заблуждение, как яркий пример. Допустим, я вижу, как два ребенка тонут в реке, бросаюсь в воду, спасаю одного из них, а другого оставляю тонуть. Разумеется, я поступил лучше, чем если бы бросил их обоих. Или другой пример: я встречаю на улице мирного старичка, сбиваю его с ног и иду своим путем. Конечно, я поступил лучше, чем если бы переломал ему ребра.

– Я думаю, к таким ситуациям подходит принцип, не лучше, а еще лучше, – сказал я. – Вы не можете сказать, что поступили еще лучше, чем могли бы, бросив на произвол судьбы ребенка или переломав ребра старичку. Но это слишком экстравагантные примеры. Нельзя ли взять что-нибудь более реальное?

– Хорошо, возьмем еще одно безобразие современного общества – «благотворительные распродажи». Отдельный вопрос: сколько вырученных денег доходит до нуждающихся и сколько из них идет на добрые дела? Впрочем, предмет нуждается в особом изучении. Хотите, я с вами поделюсь своими размышлениями?

– О да! – воскликнул я саркастически. – Меня всегда только это и занимало.

– Вот и прекрасно, – сказал Артур. – Я очень рад, что мое намерение так удачно совпало с вашими желаниями. Тогда представьте себе, что организуется благотворительная распродажа в пользу некоего госпиталя. Господа A, B, C продают товары, которые покупают господа X, Y, Z, а выручка направляется на нужды госпиталя.

Но здесь возможны два случая: когда товары продаются по рыночным ценам и по всяким фантастическим. Мы должны рассмотреть их по отдельности.

Сначала первый случай. A, B, C, подобно обычным торговцам, продают продукты своего квалифицированного труда и доходы отдают госпиталю. Фактически, они продают свой квалифицированный труд. На мой взгляд, это и есть подлинная благотворительность. По крайней мере, я не могу предложить ничего лучшего. Но в чем состоит полезный вклад господ X, Y и Z? Ведь они в этой ситуации оказываются покупателями и фактически не отдают ничего.

Теперь возьмем случай с коммерческими ценами. Поделим ради удобства общую стоимость на необходимую и прибавочную. Что касается первой, то этот вопрос мы уже разъяснили, осталось разобраться со второй. A, B, C не зарабатывают ничего, зато X, Y, Z тратят кое-что сверх необходимого, иначе говоря: делают подарок госпиталю. Но, по-моему, этот способ не лучше. Предпочтительнее было бы, если бы господа X, Y и Z занимались что-то одним: дарением или шопингом. А то получается какая-то несуразная смесь: наполовину доброе дело, наполовину – самоугождение. След змея-искусителя – на этом всем. Так что я отношусь ко всей этой благотворительности с большим отвращением! – закончил он с необыкновенным воодушевлением и даже рубанул стеком по чертополоху.

Я вздрогнул и схватил его за руку, потому что в траве мелькнули Сильви и Бруно. Не знаю, задела ли их трость, но они жизнерадостно кивнули мне в знак приветствия. А до Артура пока ничего не дошло.

– Вам жаль чертополоха? – саркастически спросил он. – Ну, да, это же не льстивый активист благотворительной распродажи. Ему бы я с удовольствием врезал по башке.

– А врезал мне! – сообщил Бруно не без удовольствия. – Прямо по шее. Хорошо, что я не чертополох!

– Долго же мы обсуждали этот предмет, – сказал Артур. – Боюсь, я все же слишком искушал ваше терпение. Но я скоро вернусь и мы договорим. Мне нужно проверить, как привязана моя лодка.

Тут я, сам не знаю почему, прочел на память какие-то глупые стишки:

– Тройную дань, Харон, бери.

– Вас сколько душ? – Не видишь: три –

Вот я персоною своей

В сопровожденье двух теней.

– Абсолютно неуместная цитата – засмеялся Артур. – И глупая.

– Глупая – пожалуй, – согласился я. – Но едва ли уж такая неуместная. Откуда вы знаете, сколько теней сопровождает вас и где вы встречаетесь с Хароном?

Когда мы с Артуром в сопровожденье двух невидимых детей шли вдоль залива, я заметил одинокую фигуру. Она была далеко, но я сообразил, что это Леди Мюриэл. Артур ее не видел, поскольку смотрел в другую сторону – в небо, на облака и соображал, собирается ли дождь. Он так засмотрелся на небо, что я подумал: неплохо бы ему обратить внимание на земной предмет – то есть на Леди Мюриэл.

Повод не заставил себя ждать.

– Что-то я устал, – сказал он. – Нет смысла идти дальше. Свернем здесь.

Мы вернулись назад, к началу переулка. Тут я сказал:

– Не будем возвращаться этой дорогой. Здесь слишком жарко и пыльно. Спустимся к пляжу здесь, так ближе. К тому же там вы почувствуете бриз.

– Пожалуй, – согласился Артур.

Но едва мы попали в поле зрения Леди Мюриэл, он сказал:

– Нет, это слишком большой крюк. Хотя здесь, конечно, прохладнее.

Он долго стоял, колеблясь и прикидывая длину обоих путей, словно рыцарь на распутье.

Не знаю, насколько растянулась бы эта нелепая сцена. Однако на помощь с решительностью Наполеона пришла Сильви.

– Мы пойдем здесь, – сказала она Бруно и, ухватившись за трость, которую Артур держал в руке, потянула его по переулку вниз.

Артур, ничего толком не осознавая, двинулся за своим посохом.

А Бруно незаметно подталкивал Леди Мюриэл.

Таким образом, мы победили, заставив двух влюбленных столкнуться.

– Какими судьбами?! – воскликнул я, когда мы приблизились к Леди Мюриэл.