Текст книги "Сильви и Бруно"

Автор книги: Льюис Кэрролл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Глава 13

Обустройка

Мин Херц развернул манускрипт, однако, вопреки ожиданиям, не стал его читать, а запел бархатным баритоном:

– «Две тыщи фунтов в год – доход не мал!

Джеймс Тоттлз с удовольствием сказал. –

С такой солидной рентой, господа,

По-моему, жених я хоть куда!

Вторая половина мне нужна.

А впрочем, этот лозунг устарел.

Для радости дается нам жена:

Примерно это я сказать хотел»

Когда ж супруг вступил в права свои

Случилось прибавление семьи:

Едва лишь он успел супругу взять,

Примчалась теща к ним и говорит:

«Готовьтесь к переменам, милый зять.

Я обустрою ваш семейный быт».

«Я сам пока еще не инвалид», –

Вот всё, что Тоттлз сумел пролепетать.

Осесть не собираясь на земле,

Он, тем не менее, купил шале,

Потом еще поместье приобрел

И ложу в Ковент-Гардене завел.

Вот у него в столице особняк,

Свой выезд, штат лакеев, повара…

Он говорил: «Что наша жизнь? Игра!»

Пожалуй, он тогда и думал так.

Блюдя великосветский политес,

Для обустройки он на всё готов.

Он на рыбалку выходил в Лох-Несс

В сопровождении морских волков.

Хоть денег много он потратил зря,

Но повторял на дню сто раз подряд:

«Стремиться к простоте аристократ».

Вот чем он думал, это говоря?

Он низошел до самых низких, глубоких нот. Я вздрогнул и, отпрянув от объятий Морфея, осознал, что это пение, произведшее на меня гипнотическое действие, исходит от французского графа, а вовсе не от Мин Херца. Ученый старец, напротив, молчал, зачарованный чтением манускрипта. Наконец очнулся и он:

– Прошу прощения, что заставил вас ждать. Это просто завораживающий текст. Боюсь, английский язык бессилен передать всю его экспрессию. Но, так или иначе, попробую!

И он начал переводить:

– «В одном городе, в самом сердце Африки, куда туристы обычно не добираются, аборигены покупали у торговца, заезжавшего к ним раз в неделю, только яйца. И это естественно, ибо их основной пищей было то, что на африканском языке именуется «гоголь-моголь». И когда торговец приходил, люди всякий раз набивали цену. Они устраивали аукцион, поднимая цену за каждое яйцо, так что последнее шло по цене двух, а то и трех верблюдов. Яйца дорожали каждую неделю, а люди всё пили свой гоголь-моголь и недоумевали, куда утекают все их деньги?

Наконец, однажды они собрались и начали думать, и додумались до того, что все они ослы (в переносном, но очень определенном смысле). И когда торговец явился в следующий раз, один из туземцев вышел к нему и сказал:

– Эй, ты, лупоглазый, почем яйца?

Торговец ответил:

– По десять тысяч пиастров за дюжину я бы, пожалуй, согласился, да и то по большой дружбе.

Абориген ухмыльнулся и сказал:

– О потомок достойных праотцев, а не уступишь за десять пиастров, да и то из уважения к твоим пращурам?

Торговец погладил бороду и сказал:

– Да я лучше дождусь твоих соплеменников!

И стал дожидаться. Но абориген тоже ждал – чем всё это кончится. И они ждали вместе. И всё замерло…». Здесь рукопись обрывается на самом интересном месте, – сообщил Мин Херц. – Вечно эта неопределенность! Впрочем, и сохранившегося достаточно, чтобы мы через столь выразительную аллегорию познали глубины собственной природы и поняли, кто мы такие. В том смысле, что мы ослы. Подобно тем аборигенам, мы слишком доверяли умникам-реформаторам. И мы развалили наше образование – и не только его, но абсолютно всё, даже армию. О, если бы мы извлекли уроки из вашего опыта, а не доводили его до абсурда! Но уже поздно. Моя страна пришла в упадок, а сам я вынужден был покинуть родной дом из-за насаждения этой вашей Доктрины Политического Дуализма…

– Извините, – сказал я. – Разве у нас была доктрина этого… Дуэлизма?

– Не стоит извинений! – воскликнул Мин Херц. – Я люблю объяснять, и мне явно повезло с аудиторией. Дуализм – это синоним конкуренции. Мы тогда переживали период «обустройки». Начало ему положил трактат двух выдающихся особ с мировым именем (кстати, они ваши соотечественники). Трактат был о том, как нам обустроить наше государство – представляете, они нас поучали, как нам жить! За это им дали Гнобелевскую премию.

– Что, уже и такая есть? – поинтересовался я.

– Нет, но будет – загадочно ответил профессор . – Эти светила утверждали, что в каждом начинании, в каждом деле должны быть непременно две партии, со своими противоположными подходами. И мы поверили. У нас появились две политические партии – наподобие ваших вигов и ториев…

– Наверное, это было давно? – предположил я.

– Очень давно! – подтвердил Мин Херц. – Вспомним сначала, как шли дела у вас в Британии. Если я ошибусь, вы меня поправите. Я только повторяю то, что слышал от одного заезжего англичанина. Так вот, ваши две партии пребывали в постоянном конфликте, перехватывали друг у друга власть. Та партия, которой это удавалось, называлась правящей, а другая – оппозиционной. Правильно?

– Да, – ответил я. – Сколько существует парламентская система, столько и эти две партии. Одна всегда за, другая против.

– И те, кто за, – предположил Мин Херц, – обязаны заботиться о народном благе, когда речь идет о мире и войне, торговле и прочем?

– Безусловно, – ответил я.

– А задача тех, кто против (хотя обустройщики призывали не придавать их словам слишком большого значения), состояла в том, чтобы сорвать все начинания первых, не так ли?

– Не то чтобы совсем так, – поправил я его. – Скорее в том, чтобы дать их начинаниям иное направление. Было бы непатриотично срывать то, что идет на пользу всей нации. А патриотизм в наших глазах – первая добродетель человека, тогда как отсутствие патриотизма – худшая из язв нашего времени.

– Благодарю за любезные комментарии, – сказал Мин Херц, вынимая свой бумажник. – И мой корреспондент писал мне о том же. Если не возражаете, я процитирую выбранные места из его писем. Что до меня, то я согласен: отсутствие патриотизма – это язва.

В это время из залы снова полился романс:

Но время отрезвления пришло.

Он понял: обустройка – это зло.

Коль с дебетом не сходится кредит,

Кого угодно это отрезвит.

Чтоб не свести знакомство с Нищетой,

Жене он крикнул, побелев, как мел:

«Сударыня, союз наш – золотой!»

Что только он под этим разумел?

Добавил Тоттлз: «Я почти банкрот!»

«Нам многого еще недостает!

Вот зимний сад – как можно без него…»

«Но блеск мишурный – это мотовство!»

«А что же делать? Раз велит престиж,

Тут хочешь иль не хочешь – заблестишь.

На днях купила диадему я…

А ювелир… Он попросту бесстыж»

Сорвался Тоттлз и завопил: «Змея!»

Эпитетом ужасным сражена,

В истерику ударилась жена.

А теща молвила: «Любезный зять!

Вы прямо истукан – ни дать ни взять!

Подайте капель! Вы забыли стыд!

Дитя моё нисколько не змея!

О золотая девочка моя!»

«Да, золотая! – Тоттлз говорит. –

О, я ослеп, мой бедный ум угас,

Когда я выбрал вашу дочь, дурак,

В нагрузку получив еще и вас!»

«Да что же разоряетесь вы так?» –

Съязвила теща. «Слушайте, мадам,

В чужую жизнь вы влезли, словно тать.

Ступайте с обустройкою к чертям!

Вот это я вам и хотел сказать!»

– Это как раз то, что мне писал этот джентльмен, ваш соотечественник. Позвольте процитировать: «Да, это, как Вы изволили выразиться, непатриотично. Оппозиция препятствует правительству во всем, ссылаясь на то, что законом это не запрещено. Такая деятельность называется легальным саботажем (некоторые предпочитают более наукообразный термин – “Легитимная Обструкция”), и это – верх демагогической виртуозности. Для оппозиции нет большего наслаждения, когда ей удается саботировать абсолютно все реформы для пользы нации».

– Наверное, ваш знакомый не совсем корректно высказал свою мысль, – предположил я. – Оппозиция наслаждается, когда провал происходит по вине правящей партии.

– Вы думаете, что он ошибся? – удивился Мин Херц. – Хотите, я прочту вам приложенную к письму вырезку из газеты? У вас отпадут последние сомнения. Это выдержка из доклада одного важного государственного деятеля прошлого столетия. Наши обустройщики рьяно подражали ему. В то время он как раз был в оппозиции. Слушайте: «Завершая сессию, следует с чувством глубокого удовлетворения констатировать, что враг потерпел поражение по всем направлениям. Осталось только преследовать его по пятам». Как вы думаете, какое событие вашей истории он имел в виду?

– Понятия не имею, – признался я. – В нашей истории в прошлом веке было столько победоносных войн… Разве что речь об Индии? Да, это была одна из славнейших страниц.

Он посмотрел на меня с сожалением:

– Вы полагаете? А между прочим, оратор говорил о правящем кабинете. А упомянутое поражение – это не что иное, как следствие также упомянутого саботажа. Оппозиции удалось полностью парализовать работу правительства. И заметьте, говорится об этом «с чувством глубокого удовлетворения»!

Я был потрясен этим фактом до немоты.

Деликатно выждав несколько секунд, Мин Херц продолжал:

– Это выглядело парадоксом, но только поначалу. Эта идея завладела умами жителей всего государства, став прямо-таки государственной идеей-фикс. Она пронизала во все поры нашей действительности. Это было начало конца, – вздохнул он. – Моя несчастная родина вряд ли оправится от такого потрясения.

– Давайте поговорим о чем-нибудь более приятном! – воскликнул я с участием. – Не терзайте себя.

– Ни в коем случае! – возразил он. – Я должен завершить свой рассказ. Парализовать наше правительство труда не составило – оно и так уже... Впрочем, это не важно. Следующим шагом было введение в сельском хозяйстве священного принципа конкуренции (или всё того же Дуализма). Фермеры были поделены на две партии. Первые – «архаисты» – должны были пахать, сеять, убирать урожай и так далее. Второй была партия «инноваторов».

– Чем же они занимались?

– Инновациями, – ответил Мин Херц. – «Инноваторы» уничтожали плоды труда «архаистов». Тем и другим платили по итогам труда. Это называлось «насаждать обустройку». Сначала такая реформа показалась народу справедливой.

– Очень интересно, – сказал я. – И чем все кончилось?

– Тем, что людям пришлось изменить свою точку зрения, но было поздно. В конце концов «архаисты» не получили ничего, а «инноваторы» – всё. Потому что в итоге никакая созидательная работа уже совсем не выполнялась. Фермеры поначалу этого не замечали, пока не начали разоряться, и лишь потом додумались, что вся эта обустройка была затеей жуликов, которые потом поделили всю прибыль. Да... А как весело всё начиналось! Представьте себе, что один плуг тянут в противоположных направлениях две лошади и три осла, и он никуда не двигается.

– Но мы никогда не делали ничего подобного! – завопил я в отчаянии.

– Вам для этого недостало логики, – невозмутимо ответил он.

Иногда лучше быть ду… Я хотел сказать: не быть умником. Только не принимайте это на свой счет. Я не имел в виду никого из присутствующих. Это было слишком давно.

– И Доктрина Политического Дуализма принесла пользу хотя бы в чем-нибудь? – спросил я.

– Ни в чем, – решительно ответил Мин Херц. – Одно время ее пытались «насадить» в торговле, но тут же отказались. Как вам это понравится: половина негоциантов раскладывает товары на прилавках, вторая половина их тут же уносит в неизвестном направлении. Думаете, покупатели были в восторге?

– Не знаю, – сказал я откровенно. – Зависит от товаров.

– В общем, так мы обустраивались несколько лет, – голос его дрогнул и снизился почти до шепота. – Кончилось тем, что мы были втянуты в войну. Произошло главное сражение. Наша численность была намного больше, но проклятая Доктрина Политического Дуализма была внедрена и в армии. И теперь половина солдат шла в атаку, а вторая тащила их назад! Страшно и стыдно сказать, чем это кончилось. Потом произошел переворот, и прежнее правительство было свергнуто. Меня самого обвинили в государственной измене за поддержку и пропаганду «аглицкого дурализма». Так выражалась новая власть. У меня конфисковали всё имущество и предложили «иммигрировать».

– То есть вы тогда были за границей, и вам велели вернуться на расправу? – предположил я сочувственно.

– Совсем наоборот, – сказал Мин Херц. – Просто я воспроизвожу их манеру выражаться. Мне сказали: «Все гадости для эфтой страны вы уже сделали, так почему бы вам не иммигрировать?». Их манера выражаться сокрушила меня, и я уехал.

Когда у вас ума, простите, нет,

Не суйтесь в управленье и бюджет.

И чтоб была понятна мысль моя

И чтоб грабли вам не наступать,

Гоните обустройщиков, друзья!

Вот что вам Тоттлз и хотел сказать.

И он зарыдал, а потом рыдания сменились завываниями, и только потом мой собеседник вернулся к нормальной речи:

– Но объясните мне вот какую вещь. Я не слишком ошибусь, если предположу, что в ваших университетах студенты экзаменуются на первых трех или четырех курсах и получают стипендию?

– Безусловно, – ответил я.

– Значит, вы их проверяете в самом начале карьеры и на этом ставите точку? – он не столько спрашивал меня, сколько уяснил этот факт для себя. – А где гарантия, что студент сохранит в памяти все знания, за которые вы его уже вознаградили?

– Вероятно, никой гарантии, – вынужден был признать я (до сих пор мне эта мысль в голову не приходила). – А что вы можете предложить?

Он улыбнулся и ответил:

– Допустим, он проживет тридцать или сорок лет. Вот тогда мы его и проэкзаменуем. И такие опыты уже были! Выяснилось, что среднестатистический человек сохраняет в памяти не более одной пятой первоначального объема информации. Она забывается с постоянной скоростью. И тот, кому удалось забыть меньше всех, удостаивается наибольших почестей и стипендий за всю жизнь сразу.

– Стоп! – закричал я. – Но, во-первых, откуда вы знаете, сколько человек проживет?

– Это действительно проблема, – вздохнул Мин Херц, – но, в принципе, решаемая. Было бы желание.

– Во-вторых, вы заставляете человека всю жизнь прожить без гроша, а потом платите ему, когда он в этом не нуждается.

– Отнюдь! – воскликнул Мин Херц. – Он договаривается с торговцами, и они всю жизнь содержат его на свой страх и риск. А потом он получает стипендию и рассчитывается с лихвой.

– Простите, с кем? – спросил я.

– С процентами, – ответил он.

– А если ему не дадут стипендии? – настаивал я. – Ведь такое тоже случается.

– Случается, – согласился он, не добавляя ни слова.

– Ну, и что тогда происходит с торговцами? Они разоряются?

– Никогда! – воскликнул он. – Торговцы сами регулируют процесс. Когда они замечают, что человек забывает слишком много или быстро глупеет, они перестают его спонсировать. И вы бы видели, как он начинает освежать в памяти всё, что знал!

– И кто же принимает экзамены? – спросил я.

– Молодые люди, только что вышедшие из университета. Ведь они еще не успели ничего забыть. Они прямо переполнены знаниями. Да-с, забавное это зрелище, когда мальчишки испытывают стариков! Один мой знакомый экзаменовал собственного деда. Ситуация была щекотливая для обоих. Вообразите эту картину: экзаменуемый – лысый, как…

Он снова замолчал.

– Как что? – задал я идиотский вопрос.

Да я и сам уже почувствовал себя дураком.

Глава 14

Пикник Бруно

Последовал странный ответ:

– Лысый как лысый. А сейчас, Бруно, я расскажу вам историю.

– Я тоже могу рассказать вам историю, – пообещал Бруно.

И начал говорить, словно опасаясь, что Сильви не позволит:

– Жила-была одна крохотная мышь. Такая маленькая серенькая мышка. Но если вы не видели мышей, то бесполезно вам описывать… А вы ведь ничего такого не видели.

– Ну почему же! – попытался возразить я. – И что вы можете сообщить нам, кроме того, что она была маленькой?

– Ничево, – торжественно и таинственно сказал Бруно.

– Почему же? – спросила Сильви.

– Потому, – объяснил Бруно, – что она была слишком ничтожна для того, чтобы с ней что-то могло случиться.

– Это не причина! – возразил я. – И с маленькими существами что-то случается.

Бруно взглянул на меня с сожалением, как на убогого, и снисходительно сказал:

– Она и так была очень маленькой, а если бы с ней еще что-то случилось, от нее бы вообще ничево не осталось.

– Такое иногда случается с маленькими существами, – согласилась Сильви. – Но неужели ты не придумал больше ничего?

– Ничево больше, – признал Бруно.

– А если ничего больше, – заявила Сильви, – тогда сиди и слушай, что я расскажу.

Поскольку Бруно еще не придумал, на что ему употребить свою фантазию, он на некоторое время успокоился:

– Ладно, – разрешил он. – Расскажи про Бруно – не про меня, а про другого. Мало ли на свете Брунов!

И Сильви начала свой рассказ:

– Вечерело…

– Не лучшая манера рассказа, – перебил ее Бруно.

– Это у тебя манеры не самые лучшие! – сказала Сильви. – Итак, наступил прекрасный лунный вечер, и Совы кричали…

– Зачем сразу Совы?! – поморщился Бруно. – Я не люблю Сов. У них такие ужасные желтые глаза. Пусть лучше этот будут Цыплята!

– А птицы с большими глазами – это страшно? – поинтересовался я.

– Да, это страшно уродливо, – сказал Бруно. – Представляете, какие у них должны быть слезы? В таких слезах можно утонуть запросто! Кошмар! А Совы плачут, мистер-сэр?

– Нет, никогда, – сказал я. – Им ведь никого не жалко.

– А вот и нет! – возразил Бруно. – Им жалко мышей, которых они едят.

– Неужели?! – усомнился я. – Разве что если они не голодные.

– Ничево-то вы не знаете про Сов! – заявил Бруно. – Как раз когда они голодные, то им жалко мышей. Они же ни с кем не поделятся.

Бруно мог договориться невесть до чего, так что Сильви попыталась продолжить рассказ:

– Итак, Совы – в смысле Цыплята – охотились на огромную серую жирную Мышь, чтобы съесть ее на ужин…

– Вот это я понимаю – Цыплята! Молодцы! – восхитился Бруно.

– Что же в этом хорошего – есть Грызунов? – удивилась Сильви. – Я бы так не сказала.

– Так и я не говорю, – сказал Бруно, – что нужно есть Крысунов. Это действительно гадость! Кролики – дело другое, они не противные.

– Кролики? Хорошо, пусть будут Кролики, если тебе так хочется. Но ты сам будешь виноват, если история сделается слишком невероятной. Разве Цыпленок может съесть Кролика?

– Надо попробовать, – сказал Бруно.

– И пробовать нечего! – вскричала Сильви. – Лучше вернуться к Совам.

– Ладно, – пошел на уступку брат. – Только пусть у них не будут большие глаза. А лучше расскажи ему о пикнике Бруно.

– Хорошо, – сказала Сильви, – только учти: ты сам напросился. Итак, жил-был мальчик…

– Но это был не я, – предупредил Бруно. – Мало ли на свете Брунов!

– Совершенно верно! – подтвердила Сильви. – Это был другой мальчик. У него с нашим Бруно совпадали только имя, внешность и все факты биографии.

– Это другое дело! – кивнул Бруно. – Все факты географии совпадали.

Я честно попытался представить себе эту ситуацию…

– Это в целом был хороший мальчик…

Я осторожно заметил, что не совсем понимаю, как это возможно.

– А как же еще! – пояснил Бруно. – Не мог же он быть хорошим только по частям!

– Но если он хорош в каждой своей части, то он окажется хорошим и в целом, – сказала Сильви.

– Пусть это будет очень хороший мальчик, – настаивал Бруно.

– Хорошо, – уступила Сильви. – Это был в целом очень хороший мальчик. – И у него был большой буфет.

– Где он держал свои обеты, – пояснил Бруно.

– Если он держал все свои обеты, – ехидно сказала Сильви, – это был самый оригинальный ребенок на свете.

– Это что! – вскричал Бруно. – Еще этот мальчик там держал запас соли и всякие острые приправы для остроумия, а на второй полке он хранил свой день рождения.

– И долго он это… хранил? – спросил я. – А то у меня больше двадцати четырех часов не получается.

– Это потому, – объяснил Бруно, – что вы понятия не имеете, как хранится день рождения. Его надо держать отдельно. У того мальчика получалось хранить день рождения аж целый год.

– Да, – сказала Сильви. – А когда истекал срок хранения, начинался новый день рождения – и так до бесконечности.

– Да, – подтвердил Бруно. – Это праздник, который навсегда с тобой. Вы получали удовольствие от дня рождения, мистер-сэр?

– Иногда, – согласился я.

– Когда хорошо себя вели, – предположил Бруно.

– Хорошее поведение доставляет удовольствие, вы так думаете? – спросил я.

– Своеобразное удовольствие! – уточнил ребенок.

– Бруно! – укоризненно воскликнула Сильви.

– А что – не так? – упорствовал он. – Сейчас я покажу, что значит хорошо себя вести. – И он выпрямился. – Вот я проглотил аршин…

– Как аршин проглотил – поправила Сильви.

– И так во всем! – возопил Бруно. – Всё учат, и учат! Убери локти со стола, Бруно! Причешись, Бруно! Бруно, а ты выучил, как пишется слово «вечность»? А кстати, мистер-сэр, как оно пишется?

– Вечность – это пока тема преждевременная, – сказал я. – Давайте лучше поговорим о дне рождения того мальчика.

Бруно охотно возвратился к этой истории:

– Хорошо, будем говорить не о вечности, а только о дне рождения. Мальчик сказал: «Вечно этот день рождения! Как он уже мне надоел!».

Он внезапно замолчал и положил голову на колени Сильви:

– А вообще-то Сильви лучше знает того мальчика – она же старше меня. Пускай она и рассказывает.

Сильви, проявив немалое терпение, продолжила нить повествования:

– Итак, он сказал: «Вечно этот день рождения! Как же мне отметить его на этот раз?». Все хорошие дети (Сильви многозначительно взглянула Бруно) – все хорошие дети в этот день учат уроки, и даже лучше, чем в остальные дни. Но этот мальчик…

– Вы можете называть его Бруно, если хочете, – небрежно заметил мой юный друг. – Хотя это и не я, так будет еще занимательнее.

– Бруно решил в свой очередной день рождения устроить пикник на вершине холма. Он сказал…

– Кому?

– Себе. Он сказал себе: «Мне нужно немного молока и хлеба, и еще яблок. Но прежде всего молока!» С этими словами он взял ведро…

– И пошел доить Корову! – гордо сообщил Бруно.

– Да, – кротко сказала Сильви. – Но Корова спросила: «Что вы собираетесь делать с моим молоком?» И Бруно ответил: «Я хочу устроить маленький сабантуй». Тогда Корова сказала: «Надеюсь, вы не станете кипятить молоко». А Бруно возмутился: «И она меня учит! И чья бы Корова мычала! Зачем кипятить молоко, если оно и так теплое?».

– А что, нет? – подтвердил Бруно.

– И он безо всякого кипячения налил молоко в бутылку. А потом этот Бруно сказал: «Теперь мне позарез нужен хлеб!». И отправился на Бейкер-стрит.

– К Шерлоку Холмсу? – спросил я.

– Нет, в Булочную. Там всегда свежий хлеб.

– А еще вкусный и воздушный! – пояснил Бруно. – Ты почему пропускаешь такие подробности?

Сильви покорно принесла извинения:

– Изумительно вкусный и умопомрачительно воздушный. А Булочная сказала…– Здесь Сильви сделала длинную паузу, как бы предполагая с моей стороны какой-то вопрос. И я его задал:

– Вы так выразились для краткости слога? Вы имели в виду, что это сказал продавец?

– Отнюдь! – возразила Сильви. – Это был магазин без продавца. Именно Булочная сказала Бруно – как вы думаете что?

Оба ребенка умоляюще воззрились на меня; но я мог только пролепетать:

– Я не имею ни малейшего представления, о чем могут говорить Булочные.

Минуты две длилось тягостное молчание, затем Бруно сжалился:

– Я подскажу. Фраза начинается на О.

Мне это помогло очень мало. Тогда меня спасла Сильви:

– Булочная сказала: «O дитя! Что вы намерены делать с хлебом?» И Бруно сказал… Кстати, как бы вы обратились к Булочной: «мисс» или «миссис»?

Я сделал робкое предположение:

– Возможно, «сударыня»?

Сильви пришла в восторг:

– Именно так он и выразился: «Возможно, сударыня, я устрою маленький фуршет на пленере». И Булочная сказала «Ах, вот что! Но я надеюсь, что вы не пустите хлеб на гренки?» И Бруно заверил ее, что ни в коем случае не сделает ничего подобного, потому что он любит только свежий и мягкий хлеб.

– Я сказал: «воздушный», – поправил Бруно.

– Это одно и то же! – огрызнулась Сильви.

– Тогда почему слова разные? – съехидничал Бруно.

Сильви горестно вздохнула и продолжала:

– И этот… в целом неплохой мальчик положил хлеб в корзину, а потом сказал: «Хорошо бы еще взять яблок». Он пошел к Яблоне, и выбрал несколько прекрасных спелых яблок. И Яблоня спросила…

Здесь опять последовала длиннейшая пауза. Бруно принял свою любимую позу Мыслителя, а Сильви пристально смотрела вверх, будто ждала подсказки от птиц. Но они ей ничем не помогли.

– С какой буквы начинался ответ Яблони? – спросила она.

– Возможно, с О, – предположил я, вспомнив про Булочную.

– Вот и нет! – воскликнула Сильви. – С буквы Я. Она сказала: «Я, конечно, тронута, о дитя, но зачем вам столько яблок?» Бруно ответил: «Для моей маленькой вечеринки на природе». На что Яблоня сказала: «Понятно! Но я надеюсь, что вы не станете их печь?». И Бруно заверил ее, что он любит только спелые яблоки, но не печеные.

Тут меня осенило:

– Вы хотите сказать, что Бруно не должен был брать на пикник спички?

– Именно! – восхитилась Сильви. – И Бруно положил в корзину только яблоки, хлеб и бутылку молока. И потом отправился на пикник. Причем он был совершенно один.

– Нет, вы не подумайте, что он был жадный, – поспешил объяснить Бруно. – Просто у него не было братьев и сестер.

– Это, наверное, очень грустно? – спросил я.

Бруно откликнулся беспечно:

– А я знаю? Но если его никто не заставлял делать уроки, то он, я думаю, не имел ничего против.

Сильви попыталась испепелить его взглядом, но, не достигнув результата, стала рассказывать дальше:

– И вот, когда он шел по дороге, то услышал позади себя какой-то необычный шум – клац! клац! клац! «Что бы это значило?» – спросил Бруно.

– Да, что бы это значило? – спросил настоящий Бруно.

– Тиканье часов? – предположил я.

– Да? – спросил Бруно у Сильви, глядя на меня с восхищением.

– Нет – сказала Сильви. – Это не могли быть часы, потому что у Бруно не было часов.

Бруно бросил на меня тревожный взгляд. Его явно интересовала моя реакция, но я сделал непроницаемое лицо.

– Так что Бруно пошел по дороге дальше. И опять услышал тот же подозрительный шум – клац! клац! клац! И Бруно подумал: может, это Плотник, чинивший его тачку?

– Да? – сказал настоящий Бруно, глядя на меня.

Я предположил, что это не исключено.

– Нет, – беспощадно сказала Сильви. – Разве я упоминала тачку? Я ведь сказала, что он пошел, а не поехал на пикник.

Но Бруно не сдавался:

– А может, не поехал, потому что ее чинили?

– Нет! – отрезала Сильви. – Потому что у Бруно вообще не было тачки.

На сей раз я вынужден был закрыть лицо руками, потому что не мог выдержать торжествующего взгляда Бруно.

Сильви продолжала:

– И Бруно пошел дальше. И опять услышал подозрительный шум – клац! клац! клац! И тут ему пришло в голову оглянуться – да и посмотреть, что это было. И оказалось, что «это» всего лишь огромный Лев.

– Огромадный Лев, – поправил ее Бруно.

– Громадный Лев, – нашла Сильви компромиссный вариант. – Бруно подумал: не тот ли это ужасный Лев, который преследует мальчиков. Он очень испугался и побежал.

– Он только побежал, но не испугался! – прервал ее Бруно (которому, видимо, была небезразлична репутация его тезки, да еще и двойника с такой же биографией). – А убежал он, чтобы получше разглядеть Льва, потому что большое видится на расстоянье, а Лев был вааще огромадный.

– Хорошо, он убежал, чтобы получше разглядеть громадного Льва, – вполне охотно согласилась Сильви. – И Лев понесся за ним – медленно, но верно. И когда Лев догнал его, то сказал очень нежным голосом: «Милый Младенец, милый Младенец, вам нечего бояться! Во-первых, сейчас я – старый добрый светский Лев. А во-вторых, я не тот ужасный Лев, который преследует мальчиков. Мальчики не в моем вкусе». Бруно спросил: «Правда, сэр? Но что же вы едите?»

Бруно перебил ее:

– Что я вам говорил, мистер-сэр! Ему было нечево бояться – значит, он не боялся ничево!

Я подумал, что это не совсем так. Если не было предмета страха, из этого еще не следует, что не было самого страха. Но я промолчал.

Сильви продолжала:

– Лев сказал: «Я питаюсь бутербродами, вишнями, мармеладом и плум-пудингом».

– И яблоками! – добавил Бруно.

– Да, и яблоками. И, услышав про яблоки, Бруно предложил: «Сэр, а не согласитесь ли вы присоединиться ко мне?» И Лев сказал: «О, ничего другого я желал бы так страстно!». И Бруно и Лев пошли вместе.

Сильви внезапно остановилась.

– Это все? – спросил я разочарованно.

– Не совсем, – ответила Сильви. – Продолжать, Бруно?

– А то как же! – ответил брат с напускным равнодушием.

– Они пошли дальше и увидели черного Ягненка! И он подумал, не тот ли это ужасный Лев, который преследует ягнят. Да и от мальчика он не знал чего ждать. И бросился наутек.

– Потому что он-то действительно испугался, – пояснил Бруно.

– Да, он испугался и убежал. И Бруно помчался за этим, догнал его и сказал: «Ягненок! Вы не должны бояться этого Льва! Он любит вишни и мармелад!»

– И яблоки! – сказал Бруно. – Ты все время забываешь яблоки!

– Да, – сказала Сильви. – Но Ягненок поначалу не особенно успокоился: ведь из слов Бруно вытекало, что Лев не любит ягнят. А что из этого могло следовать? Но из тех же слов вытекало, что Лев может любить ягнят (во всяком случае, может любить не только мармелад и яблоки), и последствия тоже были непредсказуемы. В конце концов, когда его пригласили на пикник, он сказал, что посоветуется с маменькой. И они пошли к старой Овце. Она спросила: «А ты выучил все уроки?». «Да», – ответил Ягненок.

– Чепуха это все! – возмутился Бруно. – Не было у него никаких уроков.

– А вот и нет! – возразила Сильви. – Он учил свои уроки. Овца спросила его: «Ты выучил звук “Бэ”?» – «Разумеется!» – ответил Ягненок. «А звук “Мэ”?» – «А то! – воскликнул Ягненок. – И Бэ, и Мэ». И старая Овца разрешила ему пойти на пикник Бруно, даже в компании огромного Льва. Она величественно проблеяла: «Сын мой, вы можете пойти на раут и провести время в обществе светских львов».

Но Ягненку было как-то не совсем по себе. Поэтому Бруно шел в середине так, чтобы Ягненок не мог видеть Льва.

– Я же говорю, что он испугался, – торжествующе пояснил Бруно.

– Да, – сказала Сильви. – Он дрожал всю дорогу, но если бы только это! Он становился все бледнее, и, в конце концов, стал совершенно белым!

– Но Бруно не боялся, – горделиво сообщил его тезка. – И он стал черным как негр. Для цветовой гармонии.

– Нет, – возмутилась Сильви. – Он не стал черным. Для гармонии он остался розовым.

– Ты хочешь сказать, что он даже не мог загореть – как негр? – спросил Бруно.

– Разве что немного загореть, – согласилась сестра. – И вот когда они дошли до места, Лев сказал: «А знаете, что я делал, когда был еще львенком? Я имел привычку скрываться за деревьями и наблюдать за маленькими мальчиками. (Бруно прижался к Сильви.) И если на дороге появлялся худосочный мальчик, я его пропускал, а если упитанный…» Этого Бруно перенести не мог. Он воскликнул: «О, сэр, только не говорите, что вы их ели! Это слегка бросает меня в дрожь!»