Текст книги "Сильви и Бруно"

Автор книги: Льюис Кэрролл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Реальный Бруно задрожал – только из сочувствия с воображаемым.

– Тогда Лев сказал: «Хорошо, в таком случае я расскажу вам про день своей свадьбы».

– Это мне больше нравится, – сказал Бруно.

– «Какой был роскошный свадебный обед! На одном краю стола стоял огромный плум-пудинг. А на другом – жареный ягненок!» Тут Ягненок побелел еще больше и воскликнул: «О, сэр, только не говорите, что вы ели ягнят! Это слегка бросает меня в дрожь». И добрый Лев молвил: «Ну, тогда я и не знаю, о чем говорить!»

Глава 15

Лисенята

«Когда Лев, Ягненок и Бруно взобрались на холм и открыли корзину, Лев достал хлеб, яблоки и молоко. И они ели и пили. И когда было выпито молоко, съедена половина хлеба и яблок, Ягненок сказал:

– Мне нужно ополоснуть копытца!

И Лев ответил:

– Хорошо, спуститесь к подножью, там ручей. Мы вас подождем».

– И ждать его пришлось очень долго, – прошептал Бруно интригующе.

Но Сильви услышала его и строго сказала:

– Не мешай, Бруно! – и продолжала: – Они ждали его очень долго. И потом Лев сказал Бруно: «По-моему, надо спуститься и посмотреть, что там делает это глупое животное. Похоже, оно заблудилось. Сделайте одолжение, сходите вы». И Бруно спустился с холма. Когда он подошел к ручью, он увидел сидящего на бережку Ягненка. Но Ягненок сидел не в одиночестве, а в обществе старой Лисы! Она устроилась там как ни в чем не бывало!

– Может быть, она и не была ни в чем, – глубокомысленно вставил Бруно, – а сидела она там, на берегу то есть.

Сильви продолжала:

– И старая Лиса сказала: «О, какое счастье! Какими судьбами, mon cher! Для полного счастья нам недостает еще трех лис, которые обожают ягнят, но мы сейчас пойдем к ним в гости на пикник». К лисам, короче говоря. Тогда Ягненок спросил: «Я надеюсь, они любят нас не в качестве блюда». Лиса воскликнула: «В качестве блуда! Откуда такие фантазии?!». Тогда Ягненок сказал: «Хорошо, я пойду с вами». Взял ее за лапу и ушел.

– Та Лиса была большой кознодейкой? – предположил Бруно.

– Нет, нет! – воскликнула Сильви, изумленная этим необыкновенным словом. – Она совсем не была казнодейкой. Она не умела совершать казней.

– Зато умела совершать козни, – возразил Бруно. – Не думаю, что это намного лучше.

– И тогда, – продолжала Сильви, – Бруно помчался назад и крикнул Льву: «Бегите быстро, как только можете! Эта старая Лиса уволокла Ягненка в свой вертеп (в свое логово, то есть). Я уверен, что она там его будет есть поедом». И Лев сказал: «Я сделаю всё, что в моих силах!». И они понеслись по склону холма.

– Ну, и как вы думаете, мистер-сэр, – спросил Бруно, – Лев догнал Лису?

Откуда мне было это знать! Тогда рассказчица попыталась вывести меня из затруднения:

– Когда они добрались до лисьего логова, Бруно заглянул в окно – и что же он увидел?

Я понятия не имел, что он мог там увидеть, но Сильви не стала дожидаться ответа:

– Он увидел трех лисенят, сидящих за столом с ножами и вилками в лапах…

– С ножами и вилками в лапах! – подтвердил Бруно в полном восторге от их благовоспитанности.

– А старая Лиса взяла большой нож, – сказала Сильви. (– Но вы не бойтесь, мистер-сэр! – успокоил меня Бруно). – Она собиралась заложить Ягненка…

– Заклать, – поправил я.

– Закласть?! Так не говорят! – возмутилась Сильви. – В общем, она собиралась его... Но тут раздался дикий РЕВ. И Лев пинком отворил дверь, влетел в комнату и проглотил старую Лису! А Бруно принялся прыгать по всей комнате, бить в ладоши и кричать: «Гип-гип, ура! Лисе каюк! Лисе каюк!»

– Я и сейчас могу это сделать, – заверил Бруно.

– Только не сейчас, – решительно пресекла его попытку Сильви. – Еще успеешь. А сейчас слово дается Льву. Ты ведь любишь короткие спичики?

– Спички – люблю, но не короткие, – сказал Бруно.

Сильви с подозрением посмотрела на него и продолжала:

– Тогда Лев произнес краткий спич: «А вы, неразумное дитя, ступайте домой и слушайте лучше свою матушку, а не старую лису». Это был лаконичный, но очень хороший спич. И Ягненок произнес ответное слово: «Ладно, сэр». И пошел своей дорогой.

(«Но вам не надо уходить, – шепотом ввернул Бруно. – Сейчас будет такое!»).

Сильви с многозначительной улыбкой оглядела аудиторию. Она любила эффекты и сюрпризы:

– Тут Лев говорит Бруно: «А вы, молодой человек, возьмите этих лисенят и поучите их приличным манерам. А то я представляю, как эта старая фурия их воспитала». И Бруно ответил Льву: «Ладно уж, сэр». И Лев ушел. («Слушайте, слушайте! – прошептал Бруно. – Сейчас будет еще интереснее»). И Бруно сказал Лисенятам: «Слушайте вы, маленькие хищники! Вот вам первый урок хороших манер. Я посажу вас в корзину с яблоками и хлебом. Но вы не должны есть ничего, пока мы не доберемся до дома. Только тогда я вас покормлю».

– А что ответили на это Лисенята? – спросил я.

– Лисенята не ответили ничего, – сказала Сильви. – Тогда Бруно сажает их в корзину с яблоками и хлебом («Но без молока, – добавил Бруно. – Молоко уже всё вылакали еще раньше») и отправился домой («Ну, вот почти всё, – молвил Бруно»). И пока они шли, ему захотелось заглянуть в корзину: как там Лисенята перевоспитываются? («И поднял крышку»). Бруно, перестань! – крикнула Сильви. – Не ты же рассказываешь. И поднял крышку. Представляете, там не было никаких яблок! Тогда Бруно строго спросил: «Эй, старший Лисенок, вы ели яблоки?». Старший Лисенок ответил: «Не-а» (Это «Не-а» нужно было слышать, но я не смогу его передать). Тогда Бруно спросил среднего Лисенка: «Вы ели яблоки?» Но средний Лисенок ответил: «Не-а». И Бруно спросил у младшего Лисенка: «Вы ели яблоки?» Лисенок хотел было ответить, но не смог, потому что его пасть была битком набита яблоками. И он только выговорил: «Ага». Тут Бруно схватился за голову и воскликнул: «О, какие вероломные существа эти Лисы!».

Настоящий Бруно всё это время молчал, но когда Сильви сделала паузу, поинтересовался:

– А теперь будешь про хлеб?

– Да, – подтвердила она. – Сейчас самое время рассказать о хлебе. Итак, Бруно закрыл крышку и двинулся дальше. Но через некоторое время он остановился и опять заглянул в корзину. И, как вы думаете, чего он там не увидел? Разумеется, хлеба. «Средний Лисенок! – вскричал Бруно. – Вы ели хлеб?». Средний Лисенок ответил: «Не-а». Тогда Бруно спросил: «Старший Лисенок, вы ели хлеб?». Но средний Лисенок смог только ответить: «Ага», потому что пасть его была набита хлебом. («Как только он не подавился! – добавил Бруно»). И Бруно воскликнул: «Что мне делать с этими животными!». И пошел дальше. («А теперь слушайте внимательно! – заявил Бруно»).

– Когда он открыл корзину в третий раз, – продолжала Сильви, – чего, как вы думаете, он не увидел?

– Ума не приложу, – честно ответил я. – Разве что самой корзины.

– А вот и нет! – торжествующе заявила она.

(«Там не было младшего Лисенка!» – объявил Бруно так поспешно, как будто боялся, что Сильви опередит его).

– Именно, – кивнула Сильви. – И Бруно поинтересовался: «Старший Лисенок, вы съели младшего?». «Не-а», – сказал старший, но средний Лисенок не смог выговорить ничего, потому что…

Она прервала рассказ. Я думал, что Бруно воспользуется этой паузой, но этот непредсказуемый ребенок молчал.

А Сильви успокоилась и продолжала:

– И когда они были уже почти у самого дома, Бруно снова заглянул в корзину. И увидел…

– Нет, нет! – воскликнул Бруно, – я больше не скажу ничево. Я не буду лишать вас удовольствия, мистер-сэр. Теперь можете ответить вы сами.

– Нет, Бруно, – ответил я. – Это слишком благородно с вашей стороны, я не могу принять такой жертвы. Так что продолжайте вы, Сильви. Так что же он увидел?

– Только одного лисенка, разумеется, – ответила Сильви. – И Бруно спросил с возмущением: «Так это вы были настолько невоспитанны, что съели собственного брата?». Лисенок только и смог ответить: «Ага». И Бруно захлопнул корзину и вошел в дом.

Сильви остановилась, чтобы перевести дух, а Бруно обратился ко мне:

– Ну как вам всё это? Правда, кошмар?

– Правда, – не мог не признать я.

– Но это еще не всё, – заверил Бруно.

– Да, – подтвердила Сильви. – Когда Бруно пришел домой, он открыл корзину и увидел…

Она взглянула на меня в предвкушении моей реакции.

– Слабо ему догадаться! – крикнул Бруно. – Я ему объясню. Там не было НИЧЕВО!

Я содрогнулся, а Бруно захлопал в ладоши.

– Сильви, глянь на него! По-нашему, это шок! Расскажи ему всё остальное, – милостиво позволил он.

Сильви продолжала:

– В корзине лежала только лисья пасть. И тогда Бруно сказал: «Вот что значит дурное воспитание! Вы сами себя съели, животное!». И пасть ему ответила: «Ага!». Тогда Бруно взял ее в руки, раскрыл, и начал трясти. И оттуда выпали два лисенка, яблоки и хлеб! И тогда Бруно обратился к ним с назидательной речью: «Вы скверно себя вели и будете наказаны. Сначала вы все умоетесь. Погодите, это еще не все! Вы еще наденете чистые передники. Потом вы услышите звонок к ужину. Но вы не пойдете ужинать: вы сегодня уже ели. Вы просто ляжете спать. Утром вы услышите звонок к завтраку. Но завтрака вы не получите, а только хорошую трепку. Вы отправитесь учить уроки. Потом, если вы будете хорошо себя вести, вам позволят пообедать. И он сказал это на полном серьезе! («А чево смеяться-то!», – хмуро ответил Бруно.) Так все и произошло. Лисенята пришли на ужин, но не получили ничего. Утром они явились на завтрак, но получили уже кое-что – то есть хорошую трепку, а потом отправились учить уроки. А когда они спустились к обеду, их ожидал такой замечательный праздничный стол! Чего там только не было («Даже сливы в сахаре!» – сообщил Бруно). И вы бы видели, какими хорошими и послушными стали эти лисенята. И они уже никогда не ели никого – ни друг друга, ни даже самих себя.

История закончилась так внезапно, что я даже не нашел слов, чтобы поблагодарить рассказчика. Вряд ли из этого повествования можно было извлечь мораль, но оригинальности ему не занимать.

– Это нечто!.. – вот и все, что я мог сказать.

Глава 16

Голоса и подголоски

– Простите, я не совсем понял, что вы сказали, – послышался чей-то голос. Но он не принадлежал ни Сильви, ни Бруно (их я видел в толпе гостей, внимавших пению графа). По-видимому, говорил Мин Херц. Он повторил:

– Я не совсем понял, что вы сказали. Но я уверен, что вы меня поддержите. Спасибо вам за внимание. Остался еще один куплет, – сказал он басом французского графа.

И в наступившей тишине он запел:

Теперь в деревне парочка живет

Подальше от соблазнов и невзгод.

Хоть благосостоянье не растет,

Живут по средствам. Пашут круглый год.

Бывает, что супруга занудит:

«Ах, с мамочкою был бы просто рай!

Ну, пусть у нас с недельку погостит…»,

Но Тоттлз, как разумный индивид,

Ей отвечает: «Нет! Не искушай»

Грянули аплодисменты. Певец снисходительно раскланялся во все стороны.

– Это для меня такая честь! – воскликнул он, обращаясь к Леди Мюриэл. – Стать первым исполнителем этой изумительной песни. А какая музыка – это просто магия! Это новаторская музыка! Сейчас я ее проиграю, и вы поймете, что имеется в виду.

Он сел за рояль, но тут обнаружилось, что ноты исчезли. Исполнитель с раздражением перевернул несколько клавиров на соседнем столе, но ничего не нашел. Леди Мюриэл стала ему помогать, потом присоединились остальные. Напряжение возрастало.

– Что могло случиться? – возмущалась Леди Мюриэл.

Никто ей не ответил даже предположительно. Но все были убеждены: после окончания романса к роялю никто не приближался.

– Ничего страшного, – пытался успокоить общество певец. – Я исполню этот романс по памяти.

Он сел за инструмент и принялся перебирать пальцами по клавишам – без видимого успеха. Вместо музыки выходил какой-то сумбур. Певец начал нервничать:

– Какой-то злой рок! Угораздило же меня потерять ноты именно этой изумительной пьесы! И ведь никто не приближался к инструменту! Или их забрал тот мальчишка? Может быть, он – злоумышленник?

– Не исключено! – согласилась Леди Мюриэл. – Бруно, где вы, дитя мое?

Но Бруно не откликнулся. Казалось, оба ребенка исчезли так же, как эта волшебная музыка – может, даже вместе с нею.

– Я думаю, эти дети решили нас разыграть, – сказала Леди Мюриэл. – Они где-то прячутся. Этот маленький Бруно – сущее бедствие!

Предположение всем понравилось. Гости были не прочь поиграть в прятки, и некоторые стали искать детей. Они раздвинули все шторы, распахнули буфеты, заглянули под диваны – и никого не обнаружили.

– Может, они убежали, пока мы слушали романс? – высказала новое предположение Леди Мюриэл. – Ну, конечно, они выбежали в соседнюю комнату.

Графа это взволновало еще больше.

– Через эту дверь никто не выбегал! – возразили два или три джентльмена. – Мы свидетели: она даже не открывалась.

После этого откровения в комнате повисла мертвая тишина. Леди Мюриэл уже не рисковала делать предположения, во избежание худшего. Она только проверила, затворены ли окна. Они оказались заперты изнутри.

Еще не совсем потеряв надежду, Леди Мюриэл вызвала домоправительницу и велела принести вещи детей.

Через некоторое время испуганная домоправительница вернулась с вещами в руках:

– Вот что мне удалось найти. Юные господа почему-то не зашли за ними. А что, детишки куда-то запропали?

– Да, сейчас их что-то не видно, – уклончиво ответила Леди Мюриэл. – Оставьте их вещи здесь. Я сама одену детей, когда они придут.

Две шапочки, выходной жакет Сильви пошли по рукам. На них смотрели с умилением. И то сказать: вещицы были премилые. Особенного изумления удостоились туфельки. Одна леди даже воскликнула не без зависти:

– Это какие же миниатюрные ножки должны быть у той девочки!

Одежду положили на оттоманку в центре зала. Гости, уже потерявшие надежду дождаться детей, распрощались и начали разъезжаться по домам. Остались еще человек восемь или девять. Граф в сотый раз поклялся, что он глаз с детей не спускал во время исполнения романса. Он позволил себе отвлечься на мгновение, когда закончил и стал кланяться публике. И в это момент оба младенца исчезли. Граф не успел договорить, как вдруг его прервали восклицания ужаса.

Вещи исчезли. Потерпев фиаско с детьми, гости немного поискали одежду – скорее для очистки совести. А потом стали расходиться. Остались только четыре самых близких друга семьи.

Граф опустился в мягкое кресло, тяжело дыша.

– Кто-нибудь может объяснить, что это за дети? Зачем они пришли сюда? Почему так странно исчезли? Сначала музыка, потом они, а потом их вещи… Ну, музыка – это я понимаю. Но все остальное! Ничего не понимаю.

Он мог бы еще продолжать свои рассуждения, но вдруг опомнился:

– Уже поздно. Спокойной ночи.

И он поспешно удалился. Я встал, чтобы следовать за ним.

– Погодите, – воскликнул английский граф. – Вы не просто гость. Друг Артура – в этом доме как родной.

– Благодарю вас, – ответил я, и мы, как настоящие джентльмены, сдвинули кресла и уютно расположились у камина, хотя там и не было огня. Леди Мюриэл положила на колени стопку нотных тетрадей и продолжала искать таинственно исчезнувшую музыку.

– У вас никогда не возникало желания, когда вы держите сигару и смахиваете пепел, делать руками что-то еще (производить еще какие-то манипуляции)? Я знаю, что вы хотите сказать (обратилась она к Артуру, который открыл рот). Зачем двигать пальцами, когда движется мысль? Серьезные мысли мужчин и легкие движения пальцев при стряхивании пепла, у женщин – легкомыслие и замысловатые движения пальцев при вышивании. У каждого свое. Вы же это имели в виду?

Артур заглянул в ее лукаво-жизнерадостное лицо и, снисходительно улыбаясь, ответил:

– Да, именно это.

– Покой тела и работа ума, – высказал я свое скромное мнение. – Один писатель сказал, что это и есть предел человеческого счастья.

– Да, абсолютный покой, – иронически согласилась Леди Мюриэл, созерцая три тела, абсолютно покоящиеся в креслах. – Что до работы ума…

– … это привилегия молодых врачей, – сказал английский граф. – У нас, стариков, нет такой потребности. Нам вообще пора на покой.

– Не думаю, – возразил Артур. – Вы еще на многое способны.

– Может быть, может быть… Но у вас есть преимущество. Нам время тлеть, а вам цвести. У вас есть еще интерес к жизни, которому нельзя не завидовать. И он не пройдет еще много лет.

– Да, – согласился я. – Многие наши интересы простираются далее нашей жизни. Даже большинство.

– Большинство – безусловно. И некоторые науки тоже. Именно некоторые. Математика, например. Ее интересы, на первый взгляд, безграничны. Ни одна форма жизни, ни одна раса разумных существ не имеет смысла там, где математика теряет свое значение. Но медицина, боюсь, стоит на других позициях. Допустим, вы открыли средство от болезни, которая до сих пор считалась неизлечимой. Без сомнения, этот волнующий момент преисполнен интереса. То есть интереса в меркантильном смысле – как источник славы и денег. Но что из этого следует? Пройдет несколько лет – и эта ваша болезнь перестанет существовать. Ну, и зачем тогда ваше открытие? Мильтон заставляет Иова обещать слишком много. От большой славы в небесах ожидает тебя нужда. Мало радости, когда твоя слава касается того, что теряет значение.

– Во многих случаях никто бы не стал заботиться о новых открытиях в медицине, – сказал Артур. – Не вижу в этом смысла. Хотя и жаль, что пришлось бы оставить любимые учения. Лекарство, болезнь, боль, грусть, грех – опасаюсь, что все это связано больше, чем мы думаем. Избавьтесь от греха – и вы избавитесь от всего прочего. А пуще всего – от самомнения.

Коль покоренье мира входит в ваши цели,

Должны вы занести на памяти скрижали:

Прекрасно, если вы победу потерпели,

Но и другие пораженье одержали.

Он вслушивался в красивые слова, как будто они ему понравились, и его голос, как музыка, растворился в тишине.

– Военная наука – пример посильнее, – сказал Граф. – Без греха война невозможна. Любой ум, имевший в жизни важный интерес, не греховный от природы, всегда найдет для себя много дела (в продвижении по греховному пути). У Веллингтона может и не быть великих битв, однако… однако…

Минуты через две он продолжил:

– Если я вас еще не утомил, позвольте поделиться с вами проектами будущего, похожими на ночные кошмары. Они преследуют меня много лет. Я не могу переубедить себя.

– О, расскажите, умоляю! – с придыханием воскликнул Артур.

Леди Мюриэл отложила ноты и сложила руки на коленях.

Граф охотно принялся за объяснения:

– Идея, которая затмевает все прочие – это идея Вечности. Она сводит на нет любые человеческие интересы. Возьмем, например, чистую математику – науку, не зависящую от материальных предметов, науку чистых форм – допустим, окружностей и эллипсисов. В общем, того, что мы именуем дугами (кривыми) второй степени. Чтобы изучить их свойства, понадобится много лет (или столетий). Затем ученые перейдут к дугам третьей степени, и на это уйдет времени в десять раз больше. И вы думаете, что у кого-нибудь на это хватит хотя бы терпения, не говоря уже об интересе? И то же касается других наук: сделайте их абстрактными – и вы уничтожите всякий интерес. И когда я пытаюсь вообразить науку далекого будущего – лет через миллион – я спрашиваю себя: что дальше? Когда все будет изучено, останется довольствоваться знаниями, которые уже добыты. Пока занимаешься наукой, живешь – миллионы лет, а потом еще и вечность. Многовато для меня. Найдутся, пожалуй, люди, которые скажут, что лучше, когда есть конец. Придумали же буддисты нирвану.

– Это половина правды! – возразил я. – Если жить для себя, то незачем. Но разве нельзя жить для других?

– Безусловно! – патетически воскликнула Леди Мюриэл и укоризненно взглянула на отца.

– Конечно, – согласился он. – Осталось только уговорить этих других, чтобы вы им понадобились. Это сейчас люди нуждаются в помощи, но когда-нибудь все потребности отомрут. И что же?

– Да, – задумчиво сказал Артур. – Мне знакомо это чувство усталости. Я испытал его много раз. Я представлял себе ребенка, играющего в куклы и уже умеющего говорить. Вот он играет, играет, а потом говорит самому себе: «Лет через тридцать у меня будет столько игрушек – и что же? О, как я устал от жизни!». И вот через тридцать лет он становится важной государственной персоной и теперь играет в такие игры, которых он и вообразить не мог в детстве. И ему теперь открыты наслаждения, которых не мог бы выразить его младенческий язык. И вот вы не допускаете, что наше нынешнее общество пребывает во младенчестве в сравнении с тем, что будет через миллион лет? Ведь и тому ребенку никто бы не перевел слова «политика» на язык его детских понятий. Так может быть, и наш язык не знает слов, пригодных для описания далекого будущего?

– Думаю, что я понял вас, – произнес Граф. – О чем бы вы ни говорили, смысл всегда один и тот же: небесная гармония превыше нашего понимания. Кстати, о гармонии. Мюриэл, дитя мое, спой нам, пожалуйста, колыбельную перед сном.

– Да, пожалуйста, – присоединился Артур.

Он поднялся и зажег свечи на пианино.

– Этого романса еще не было.

Сколько маленьких чудес

В пенье Ариэля!

Он спускается с небес,

Чтобы мы взлетели.

Он пропел это со страницы, которая была раскрыта перед ней.

Граф сказал:

– И наша маленькая жизнь похожа на летний день в детстве. Некоторые засыпают, едва настанет ночь. А других никак не уложишь спать.

Он сказал это с печалью в голосе.

– Им необходимы слова. Идем, дитя мое. Пора спать.