Текст книги "Сильви и Бруно"

Автор книги: Льюис Кэрролл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Глава 25

Взгляни на Восток!

– Через неделю, – сказал я Артуру три дня спустя, – будет оглашена помолвка Леди Мюриэл. Я должен пойти поздравить их. Разве вы не пойдете со мной?

Он посмотрел на меня с болью.

– Когда вы уезжаете?

– В понедельник, утром.

– Хорошо, я пойду с вами, – ответил он. – Конечно, мы должны пойти. Только не торопите меня, подождите до воскресенья. Надо же мне собраться с духом.

Я хотел как-то утешить его, но все слова казались слабыми, да и ненужными.

– Доброй ночи, – сказал я.

– Доброй ночи, друг мой, – ответил он.

В его спокойном, мужественном тоне слышалась борьба с самим собой – и надежда на одоление горя.

В воскресенье, как я думал, мы не должны были встретить Эрика в Эшли-Холле: он намеревался приехать через день после объявления о помолвке. Его присутствие могло бы нарушить спокойный – почти неестественно спокойный – настрой Артура, с которым он отправился к женщине, покорившей его сердце. Они обменялись несколькими обыкновенными любезностями.

Леди Мюриэл сияла от счастья. Печаль не могла жить в свете такой улыбки: и даже Артур просветлел, когда она сказала:

– Вот, видите, я поливаю цветы, несмотря на субботу.

Он ответил со своей прежней веселостью:

– Суббота – не помеха для добрых дел.

– Да, я знаю, – ответила Леди Мюриэл. – Впрочем, суббота уже истекла, наступило воскресенье. Хотя воскресенье часто называется «христианской субботой».

– Я думаю, что в память о древнем иудейском установлении, что один день в неделю должен быть свободен от трудов. Но я держусь того мнения, что христианам не обязательно слишком буквально придерживаться Четвертой Заповеди.

– А почему воскресенье выделяется среди других дней?

– Бог, как известно всем верующим, сотворив мир, на седьмой день «почил от всех дел Своих», и этот день был освящен. Христианство признает этот «божий день» – следовательно, христиане должны его почитать.

– Ну, а практически…

– Во-первых, верующие должны святить этот день особым образом и, насколько возможно, отдыхать. Во-вторых, христианам следует посещать воскресные службы.

– А как быть с увеселениями?

– К ним относится всё, что относится и к работе. Если человек избегает греха в будни, тем более нельзя грешить в праздник. Конечно, реальные обстоятельства могут быть разными.

– Неужели такой грех, если детям позволят играть по воскресеньям?

– Нет, конечно! Зачем совершать насилие над их живым естеством?

– У меня есть письмо от подруги детства, – сказала Леди Мю-риэл. – Она чтила день воскресный еще с детства. Я вам его сейчас найду.

Когда она ушла, Артур сказал:

– Я знал одну девочку, ее modus vivendi заслуживает сострадания. Она повторяла за взрослыми таким трогательно серьезным тоном: «В воскресенье нельзя играть в куклы! В воскресенье нельзя ходить на пляж! В воскресенье нельзя работать в саду!». Бедное ди-тя! Представляете, как она не любила воскресений!

– Вот оно, – сказала Леди Мюриэл, возвращаясь. – Позвольте вам кое-что процитировать: «Когда я только продирала глаза в воскресное утро, мое чувство досады, которое появилось еще в пятницу, доходило до высшей точки. Я знала, что ничего не будет по-моему. Не будет никаких игр, никаких удовольствий, а только песнопения, стишки Уоттса, катехизис, нравоучения и назидательные истории о благочестивых слугах и раскаявшихся грешниках.

Вставала я вместе с жаворонком, и до 8 часов мы занимались со священником: разучивали гимны. Потом был завтрак, которого я никогда не любила – потому что это был не ужин. В 9 шла в воскресную школу. Это меня страшно огорчало, потому что я была определена в один класс с учениками из деревни, а подготовка у них была жуткая. Утренняя служба напоминала мне Синайскую пустыню. Пока она продолжалась, мои мысли кочевали по скамейке, на которой сидели мои младшие братья. Это занятие отвлекало меня от страшной мысли о том, что завтра мне придется своими словами пересказывать эту сумбурную импровизацию, которая там называлась проповедью. У нее могло быть любое содержание, кроме относящегося к ее теме. В час пополудни был холодный обед (потому что служители отдыхали), потом, с 2 до 4 часов, занятия в воскресной школе, в 6 – вечерняя служба. Особенно мучительны были перерывы. Мои терпение и кротость подвергались настоящему испытанию, когда я читала тексты проповедей и наставлений мертвее Мертвого моря. Единственным светлым воспоминанием за весь день был вечер. Обычно я не люблю рано ложиться спать, но только не в воскресенье! В этот день ничего не может быть рано». – Безусловно, такое воспитание зиждется на благих намерениях, – сказал Артур. – Но после него от многих требуются большие усилия, чтобы посещать службы.

– Боюсь, что я согрешила таким образом сегодня утром, – серьезно сказала Леди Мюриэл. – Я должна была писать Эрику. Извините, могу я вас попросить… мне важно уточнить кое-что в вопросе о молитве. Я никогда не задумывалась над такими вещами…

– Простите, над какими? – спросил Артур.

– Если вся Природа живет по строгим объективным законам, как утверждает наука, и если всё ими обусловлено, то имеем ли мы право просить Бога о чем-либо, кроме духовной помощи? Это значило бы требовать чуда. Может, я не нашла нужных слов, но суть такова. А что вы думаете на этот счет?

– Я не считаю уместным обсуждать проблемы чужого мировоззрения, – строго сказал Артур. – Тем более в отсутствие человека. Если бы это были ваши проблемы…

– Но они и мои тоже…– призналась она.

– Тогда позвольте вас спросить: почему о духовной помощи вы говорите особо? Разве сознание – не часть той же Природы?

– Но в сфере сознания проявляется свобода воли. Бог дает мне возможность выбора, но выбираю все-таки я.

– Значит, вы не верите в фатум?

– Разумеется, нет! – убежденно воскликнула она.

– Прекрасно, – молвил он так тихо, что я едва расслышал. – Значит, вы думаете, что в нашей воле передвинуть чашку в любом направлении?

– Конечно!

– Тогда рассмотрим, насколько это зависит от объективных законов. Чашка перемещается под действием мускульной силы. Рука двигается, потому что получает от мозга нервные импульсы – наверное, это действие электрической силы. А эта сила возникает химическим путем из пищи, которую мы принимаем, и так далее.

– Но это скорее фатализм. А как же свобода воли?

– Она проявляется в том, по какому нейрону идет импульс. Ведь сигнал может передаваться по разным нервным волокнам с одинаковой вероятностью. Требуется нечто большее, чем объективный закон природы, – элемент случайности. Вот это и есть свобода воли.

Глаза Леди Мюриэл загорелись.

– Понимаю, понимаю! – воскликнула она. – Свобода воли – это отклонение от железного закона необходимости, так? Эрик мне тоже говорил что-то такое. Бог может влиять на природу, на ее дальнейшую эволюцию, воздействуя на человеческую активность – это тоже он говорил. Поэтому человек в молитве и просит дать ему хлеб на каждый день: ведь производство хлеба от человека зависит – в отличие от погоды. Вот мы и просим дать нам осуществить то, на что мы способны. Поэтому, кстати, молиться о хорошей погоде – это…

Леди Мюриэл замолчала, словно опасаясь сказать что-то кощунственное. Понизив голос, дрожа от волнения, торжественным тоном человека, помнящего о смерти, Артур заговорил:

– Разве изделие может поучать Творца? Если мы, как сказал поэт, – рой подёнок, в солнечном луче, – то как можем мы влиять на силы природы, часть которой – мы сами? Разве можем мы в гордыне своей сказать Создателю: «Ты нас сотворил, и не более того»!

Леди Мюриэл сжала виски ладонями и молвила, потупив взгляд:

– Благодарю вас.

Мы встали и распрощались.

– И последнее, – сказал Артур. – Если вы хотите познать силу молитвы – обо всем, что человеку необходимо, – испытайте ее. Сказано: просите, и дано будет вам. Я убедился в этом. Бог отвечает на молитву – теперь я это твердо знаю!

Назад мы шли в безмолвии. Только у ворот Артур сказал, как будто отвечая на мой невысказанный вопрос:

– Действительно, почему бы жене не спасти мужа верой своей?

Остаток ночи незаметно прошел в разговорах. Артура занимали мысли об Индии, о новой жизни, открывавшейся перед ним. Его благородная душа была полна самыми светлыми и человеколюбивыми планами и тем очищена от мелких обид и претензий.

– Однако, светает, – сказал он наконец. – Простите, что я лишил вас ночного отдыха. Бог весть, увидимся ли мы когда-нибудь, услышите ли вы обо мне?

– Услышу – наверняка, – ответил я как можно душевнее и процитировал финальные строки одной загадочной поэмы:

Светила угасают тут,

Но в крае Вишну оживут.

Восток пылает, юн и яр,

Огнями звездных аватар!

– Да, обратимся к Востоку! – с жаром подхватил Артур, остановившись у окна, откуда открывался завораживающий вид на море и на восточный горизонт. – Запад – чем не усыпальница для всех печалей и воздыханий, всех ошибок и предрассудков прошлого, для всех его полинявших иллюзий и отживших страстей! С Востока мчатся новые силы, новые энергии, новая Надежда, новая Жизнь, новая Любовь! Взгляни на Восток! И смотри на Восток!

Эти слова все еще звучали у меня в ушах, когда я вошел в свою комнату и распахнул занавеси в тот миг, когда всепобеждающее солнце вырвалось из океана, своей временной темницы, и облачило мирозданье блеском нового дня.

«Да сбудется это для него, и для меня, и для всех нас! – думал я. – Всё злое, и мертвое, и обреченное пусть отойдет вместе с Ночью! Все доброе, и живое, и животворное воспрянет с лучами рассвета!»

Тают вместе с Ночью гнилые туманы, и болотные миазмы, и грузные тени, стихают стоны ветра и умолкает меланхоличный вой сыча <9 >. С рассветом прилетят и солнечные стрелы, и здоровый утренний бриз, и тепло проясняющейся жизни, и самозабвенная песня жаворонка! Смотри на Восток!

Тают вместе с Ночью невежество и грех, испаряются тихие слезы печали. Но разгорается огонь мысли и воодушевления. Смотри на Восток!

Тают вместе с Ночью воспоминания об отмершей любви и засохшие листья изжитых надежд, уныние и сожаление, которые парализуют лучшие движения души. Нарастает, поднимается, как половодье, мужественная решимость, твердая воля; и взгляд, исполненный веры, устремляется к небесам. Это сущность надежды, ее сердце, и порыв к Незримому!

Обратись к Востоку! Всматривайся в Восток!

Конец книги первой

1889

Книга вторая

Сильви и Бруно (Окончание)

Глава 1

Уроки Бруно

А потом я месяц или два маялся в городе. Всё осталось в прошлом – Эльфилд, жизнь, полная впечатлений, и, главное, мои дорогие маленькие друзья. Кто они были – дети-мечты или дети Мечты? Где они жили: в реальном или в воображаемом мире? Какая разница! В какой-нибудь действительности они всё равно существовали и вполне реально преобразили мою жизнь.

Часы службы (которые, по-моему, низводят большинство людей до какого-нибудь автомата – вроде кофемолки или гидравлического пресса) были мне в радость. Они оживляли мое прозябание в те дни, когда книги приелись, журналы надоели, газеты набили оскомину и гнетет тоска по вольному воздуху и милым лицам друзей, и поневоле делаешься чувствительным.

Однажды вечером, углубившись более обычного в меланхолические думы, я решил развеяться и пошел прогуляться до своего клуба. Хотелось не то чтобы увидеть знакомое лицо, но, по крайней мере, услышать членораздельную речь и вступить в контакт с разумными существами.

Однако первое же лицо с признаками разума оказалось знакомым. Оно торчало поверх газеты, за которой устроился капитан Эрик Линдон. Мы обрадовались друг другу и завели оживленную беседу, а через некоторое время я рискнул затронуть главный предмет своих мыслей:

– Между прочим, доктор (я выбрал такой компромиссный вариант между фамильярным Артур и официальным доктор Форестер)… Не знаете ли вы его заграничного адреса?

– Знаю, – последовал ответ. – Только не заграничный. Я думаю, доктор всё еще в Эльфилде. Только я давно к нему не захаживал.

Тогда я, еще больше осмелев, задал самый животрепещущий вопрос:

– Ну, как, насладились вы звоном венчальных колоколов?

– Нет, – сказал Эрик ровным голосом, без полутонов. – Никакого звона не было. Моя Беатриче всё еще не моя.

Смысл этого парадоксального оборота не сразу дошел до меня. Кроме того, я не сразу догадался, с кем он сравнивает себя – с Дантом или Бенедиктом. Наконец решил, что все-таки с Бенедиктом, притом неженатым. Призрак семейного счастья для Артура вновь явился мне. Продолжать разговор было неловко, и я воспользовался первым благовидным предлогом, чтобы откланяться.

На следующий день я написал Артуру, пожурил его за молчание и попросил подробно рассказать о своей жизни.

Ответа следовало ждать дня через три-четыре, и время поползло еще ленивее.

Чтобы его как-нибудь скоротать, я как-то отправился на прогулку в парк и, блуждая без цели по какой-то тропинке, забрел в незнакомое место. В тот момент я меньше всего думал, что неплохо было бы встретиться с моими дивными друзьями. И вообще не думал ни о чем. Просто я уловил какое-то движение в траве – как будто прошелестело насекомое или прошмыгнуло земноводное, да мало ли что еще! Но я почему-то опустился на колени, сложив ладони на манер капкана, и когда их разжал, то с изумлением и радостью узнал в маленьком пленнике Бруно собственной персоной!

Бруно, впрочем, не изъявил ни радости, ни изумления и, когда я поставил его так, чтобы можно было без затруднений вести с ним диалог, он заговорил, как если бы мы виделись несколько минут назад:

– Вы чево – не знаете, что феев низзя ловить не по правилам?

Не знаю, какие правила он имел в виду, но точно – не грамматические.

– Нет, – сказал я. – А есть такие правила?

– А то! – воскликнул Бруно.

Затем он торжествующе улыбнулся:

– Я думал, вы хочете меня есть, но не был в этом уверен в совершенстве.

Я так и не понял, в чем он не был уверен: в этом или в совершенстве, и в совершенстве чего именно, и поэтому сказал только:

– И я не знаю, кроме того, можно ли есть вас.

– А я не знаю, – самодовольно ответил Бруно, – кроме чего можно есть меня, но я лучше какой-нибудь там еды!

Он говорил так, будто предлагал в этом убедиться. Но мне этого не хотелось, и я спросил:

– Что вы делаете здесь, Бруно?

– Опять не по правилам! – торжествующе констатировал маленький хитрец. – Надо спросить: «О Бруно, чем вы заняты?». Сильви всегда так говорит, когда я учу уроки.

– Хорошо. Так чем же вы заняты, о Бруно?

– Я же вам сказал, – он посмотрел на меня с сочувствием, как на умственно отсталого, – учу уроки.

– Но каким образом? – недоумевал я. – Вам удается усваивать уроки в такой обстановке?

Теперь удивился он:

– Я не вижу здесь никакой обстановки. И зачем мне их усваивать? Это же и так мои уроки: у Сильви же они другие. Это всё нужно обмозговать. А у меня башка трещит.

Тут молодой человек, как если бы он был Юпитером, рождающим Минерву, изо всех сил сдавил свой лоб. Еще немного – и его голова, действительно, затрещала бы. Чтобы избежать этого кошмара, я поинтересовался:

– А где же Сильви?

– Я бы и сам хотел это знать, – печально ответил Бруно. – Что толку засадить меня за уроки, а самой куда-то запропаститься!

– Я помогу вам ее найти! – вызвался я. Потом встал и пошел вокруг дерева, глядя во все стороны. Через минуту я уловил в траве странное движение, опустился на колени и, к немалой своей радости, заметил милое личико Сильви. Оно осветилось радостью, и Сильви заговорила своим серебристым голоском. Начала фразы я, правда, не уловил:

– … он должен их закончить. Так что я возвращаюсь к нему. А вы со мной? Это не очень далеко – с той стороны дерева.

Не очень далеко это было для меня – всего несколько шагов, – но для Сильви – порядочное расстояние. Поэтому я старался идти помедленнее, чтобы она не отстала.

По тому, как была истоптана трава под плющом, мы сразу догадались, где именно Бруно учил свои уроки. Но самого ученика нигде не было видно. Мы пристально оглядели всё кругом, и наконец зоркие глаза Сильви обнаружили его. Он уцепился за черенок плюща и пытался подтянуться. Но тут строгий окрик сестры вернул его на грешную землю – в буквальном смысле.

– Делу время, потехе час! Или я сказала что-то другое?

– Не знаю, – откровенно заявил Бруно. – Я слышал именно что-то другое. Вы не слыхали, мистер-сэр?

(Это он меня так называл.)

– Что ты слышал, противный мальчишка? – спросила его сестра.

– Не знаю, – сказал Бруно. – В воздухе был какой-то гуд. Я даже закрыл глаза, чтобы лучше слышать.

– Хорошо, – смиренно согласилась Сильви. – Предположим, был какой-то гуд, и ты даже закрыл глаза. Но тогда тем более ты не должен спать на ходу. Впрочем, ты всегда это делаешь.

– А вот и нет! – завопил Бруно. – Я не всегда сплю на ходу. И не всегда сплю, когда закрываю глаза. Наоборот, когда у меня закрыты глаза, тогда я и бодрюсь… со сном.

– Ладно, ладно, убедил. Допустим, ты бодрствовал и учил уроки. И что же ты усвоил?

Я испугался, что он опять схватится за голову и начнет ее давить, но он скромно ответил:

– Так, одну мелочь: я не могу учиться дальше.

– О Бруно! – воскликнула она. – Если хочешь, значит, можешь.

– Конечно, могу, если хочу, – согласился находчивый ученик. – А если не хочу, то не могу. А я-то как раз не хочу, значит...

Он предложил ей самой закончить этот силлогизм. Но вся прелесть в том, что Сильви следовала какой-то своей, особой логике. А еще она умела незаметно повернуть разговор в другую сторону.

– Хорошо, тогда я скажу тебе одну вещь.

Но уловка, похоже, не прошла.

– Думаешь, ты одна такая хитрая? – спросил Бруно. – Вы знаете, мистер-сэр, чево она хочет? Когда она говорит: «Я скажу тебе одну вещь», это значит, что она скажет-таки аж две вещи. Она всегда так делает! – закончил он с восторгом перед изобретательностью сестры.

– Это не страшно, Бруно, – попытался я успокоить его. – Два почти наверняка лучше, чем один. Например, ум хорошо, а два лучше.

Он с недоумением воззрился на меня: абстрактное мышление у него было явно не слишком развито. Я попытался объяснить:

– Ну, две головы лучше, чем одна.

О, зачем я это сказал!

– Я знаю, – кивнул Бруно. – Я читал про таких зверей или птиц, не помню, у которых было две головы. Это здорово! Одной головой я буду есть, а другой – ругаться с Сильви. Как вы думаете, мистер-сэр, это будет красиво?

Я ответил, что, наверное, не очень красиво, причем во всех смыслах.

– Что делать! – вздохнул Бруно. – Сильви такая противная!

Сильви просто онемела от этого замечания.

– Не лучше ли было бы сообщить мне об этом один на один после уроков? – упрекнул я его.

– Отлично! – согласился Бруно. – Покончу с уроками и скажу вам это еще раз, ежели вы так хочете.

– Но не забывайте, – сказала Сильви. – Осталось три урока: Чистописание, География и Пение.

– А как же Арифметика? – поинтересовался я.

– Для Арифметики, – отчеканила Сильви, – у него нет головы на плечах. Ни одной.

Как ни странно, молодой человек не стал возражать:

– Конечно, нет. У меня голова на плечах для волос, а если бы я имел еще и другую – так она была бы для Арифметики.

– … поэтому он не знает даже сложения.

– Сама учи свое Солжение, – заявил Бруно. – А я этого не люблю.

– А придется, – решительно сказала Сильви.

– Ничего подобного, – сказал Бруно. – Профессор мне запретил врать! Я всегда говорю сущую правду.

Сильви начертала что-то на земле и спросила Бруно:

– Прочти эту волшебную фразу.

– В каком направлении читать? – уточнил Бруно.

– Не имеет значения, – ответила Сильви. – Так что же здесь написано?

Бруно вгляделся в таинственные письмена радостно и воскликнул:

– А ведь правда, все равно, как это читать: КУКСИ КУМ МУК И СКУК!

– Значит, ты это заметил! – констатировала Сильви. – Я прочитала это у одного поэта из будущего <10 > .

– Да! – с гордостью согласился Бруно. – Я так вертел глазами, так вертел! Но разглядел. А теперь я могу спеть песню зимородка?

– Нет, – строго ответила Сильви. – Сначала География. Ты же знаешь – всё нужно делать по правилам.

– Ну, вряд ли нужно держаться всяких глупых правил… – усомнился Бруно.

– Отнюдь не глупых, скверный мальчишка! – отрезала Сильви (как потом выяснилось, она-то и ввела эти правила). – Не говори о том, чего не понимаешь! И держи рот на замке!

Бруно довольно долго соображал, как ему выполнить последнее распоряжение, но потом нашел выход:

– У меня нет замка, но вот…

Он предпочел не объяснять, а проиллюстрировать свое намерение и приложился к щеке сестры. Она как ни в чем не бывало продолжала:

– Ну, вот, поскольку рот его наконец-то закрылся, я объясню, что ему следует делать. Я разложу на земле большую карту мира, а Бруно будет по ней путешествовать.

Тут явилась огромная карта, и Сильви расстелила ее на земле, как палас. Бруно действительно мог бы свободно перемещаться по ней ползком, отмечая места, названные в «Уроке доктора Фауста».

Сильви начала читать:

Доктор Фауст – грамотей

Учит маленьких детей

Не подсказкой и не сказкой,

А линейкой и указкой…

Бруно завопил возмущенно:

– Это он их жучит, а не учит! Что ты читаешь всякую муть! Ничево я не буду показывать! Лучше спою свою песенку.

Сильви милостиво согласилась:

– Ладно, можешь петь.

– Вы, естественно, мне подпоете, – то ли спросил меня Бруно, то ли констатировал. – Вы споете второй куплет.

Я хотел было выразить опасение, что не знаю всех слов, но Сильви не дала мне и рта раскрыть. Она протянула мне листок с текстом. Ничего не поделаешь, поневоле пришлось подпевать. Правда, я посмотрел на Сильви, умоляя ее присоединиться, но она только покачала головой. Бруно запел:

– Присядем-ка перед костром

И сгрудимся тесней

Про Зимородка мы споем,

Про Зяблика и Змей.

Пришлось мне подпевать. Тем более что мелодия была совсем простая.

– Про Змей? Прелестна песнь твоя,

Но лучше я спою

Про Серебро и Соловья,

Про Сплетни и Свинью.

Я испугался, что мне придется петь обо всех этих предметах. Но другого текста на листке не оказалось. Я заглянул на обратную сторону – там было чисто. Я успокоился, но тут же похолодел от мысли, что мне придется импровизировать на указанные темы – все сразу. Но, к счастью, импровизаций не потребовали. (Я не знал, что импровизации впереди.)

– Вот, значитца, как, – по своему обыкновению, подвел итог Бруно.

– О Бруно! – воскликнула Сильви. – Ты должен говорить не значитца, а значит.

Но молодой человек упорствовал:

– Когда я говорю значит, то имею в виду: означает. А когда говорю значитца, то совсем не имею этого в виду.

– Но вам не обязательно говорить ни значит, ни значится, что бы эти слова ни означали, – попытался я прекратить этот лингвистический спор, но только ухудшил положение. Бруно удивился:

– Чтобы эти слова не означали? Значитца, если я их не буду говорить, то они не будут означать ничево?

– Не говори значитца! – крикнула Сильви, и дискуссия вернулась к исходной точке. Поэтому Сильви поспешила объявить:

– Уроки окончены!

Я спросил Бруно:

– Вы не жалеете, что они окончились так скоро?

– После полудня, – ответил Бруно, – я никого и ничего не жалею. Было бы чево жалеть – перед обедом!

Об этом я и не подумал…

– Жалеет, жалеет! – поспешила успокоить меня Сильви, понизив голос. – Особенно когда у него уроки Географии.

– Ну, чево ты говоришь! – возмутился Бруно. – Как будто земля сделана только для того, чтобы мы ее изучали!

– А для чего же еще?! – воскликнула Сильви.

– Для чево еще, я не знаю, – честно ответил Бруно. – И вообще я не собираюсь этого обсуждать, потому что ты можешь спорить до бесконечности, а уже темнеет.

Он отвернулся и смахнул слезинку.

Однако Сильви это заметила и обняла его:

– Извини, Бруно, я ничего обидного не имела в виду.

И окончание спора угасло, как сказал бы поэт, «в сплетении детских волос».

Эта дискуссия, столь оригинальная по форме, была прекращена внезапной вспышкой Молнии, за которой не замедлил явиться и Гром. А там хлынули и первые потоки, шипя, словно разъяренные дикие существа, и низвергаясь на нас сквозь листву. Впрочем, дождь кончился так же внезапно, как начался. Я переждал его под деревом, а когда вышел, то оказалось, что мои маленькие друзья бесследно исчезли. И пошел из Кенсингтонского парка домой.

Там меня ожидал особый желтоватый конверт – предвещающий телеграмму и, возможно, большие неприятности. Почему именно неприятности? Не знаю, но, по-моему, так устроен мир, что настраиваться следует на худшее.

Впрочем, на сей раз вести оказались скорее приятными. Телеграмма гласила: «Жду вас в гости как можно скорее. Артур». Столь лаконичная манера была совершенно в духе Артура, словно он сам стоял передо мной. Обрадованный, я стал собираться в дорогу.