Текст книги "Сильви и Бруно"

Автор книги: Льюис Кэрролл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Глава 11

Лунатик

Дети охотно вошли. Вместе с ними и я приблизился к углу, где стоял Мин Херц.

– Вас не раздражает самоуверенная молодежь? – спросил я.

– «И старческой любви позорней сварливый старческий задор!»  – бодро процитировал кого-то старец, улыбаясь приветливо, как только можно. – Посмотрите на меня, деточки. Похож ли я, по-вашему, на задорную старость?

На первый взгляд, он напоминал старого Профессора – пожалуй, только немного моложе. Но вблизи я с тревогой почувствовал, что он значительно старше. Он будто глядел на нас из прошлого века – или даже веков.

– Не знаю, какой вы там старик, – ответил Бруно, очарованный ласковым голосом собеседника. – Вам, может быть, года восемьдесят три?

– Вы совершенно правы – может! – ответил Мин Херц.

– Он угадал или нет? – спросил я.

– По некоторым причинам, – мягко ответил Мин Херц, – я не склонен называть точные имена, места и даты. Могу сказать только, что период жизни между ста и шестьюдесятью пятью – то же самое, что и между ста и семьюдесятью пятью.

– Но почему же? – спросил я.

– А вот почему. Возьмем для примера плавание. Вы не можете считать его просто безобидным развлечением, если знаете, что люди иногда тонут – причем все равно где. Но ведь вам точно так же известно, что между названными возрастами люди обычно умирают. Вывод: эти возрасты одинаковы. Вот поэтому я их и не различаю и умалчиваю о деталях.

– Похоже, я догадываюсь, что вы имеете в виду, – ответил я. – Но, может быть, вы сравниваете несопоставимые вещи? Разве люди перестанут тонуть оттого, что вы не будете говорить об утопленниках?

– В моей стране, – ответил Мин Херц, – никто не говорит об этом. И никто не тонет.

– Может быть, там нет глубоких водоемов? – поинтересовался я.

– Напротив – множество! – вскричал он. – Но мы никогда не тонем. Ведь мы легче воды. Я вижу, вас это удивляет, так что позвольте дать вам разъяснение. Предположим, вы хотите вывести особую породу голубей... Вы понимаете?

– Думаю, что да, – сказал я. – У нас это называется искусственным отбором.

– Ну, вот! – радостно кивнул собеседник. – Вы можете выводить голубей, а мы точно так же выводим таких легковесных людей, которые не тонут в воде.

– Значит, они не утонут в море?

– О никогда! В море им ничего не грозит. Иное дело – театр.

– Но что с ними может случиться в театре? – изумился я.

– Театры у нас расположены под землей, – ответил Мин Херц. – И там же находятся огромные резервуары воды. Если вдруг вспыхнет пожар, то вода автоматически выливается и заполняет театр до самого пола. Надо же как-то бороться с огнем! – пояснил он.

– Но зачем же таким образом бороться со зрителями? – спросил я. – Почему бы не использовать железный занавес?

– Это второстепенный вопрос, – небрежно ответил Мин Херц. – Хотя идея интересная… Но главное – не это. Главное – зрители всегда легче воды, хоть тонут, хоть нет. Мы еще не вывели породу людей легче воздуха. Но мы не теряем надежды и, может быть, в следующем тысячелетии…

– А чево будет с людями, которые окажутся тяжелыми? – спросил Бруно, явно заинтересованный.

Мин Херц, как будто не расслышав его, продолжал:

– … мы достигнем прогресса и в этом. И еще во многом другом. Мы, например, изобретем трости, которые будут летать за вами по воздуху. Мы уже создали невесомую вату. О, вы и не представляете, какой это полезный предмет.

– Но чем же? – изумился я.

– Как?! – удивился уже он. – Если вы что-то упакуете в такую вату, ваша посылка или бандероль будет весить меньше, чем ничего.

– Но как же вы узнаете, сколько вам за нее платить? – спросил я.

– В этом вся прелесть! Как точно вы изволили выразиться! – восторженно воскликнул Мин Херц. – Именно вам! Не вы платите почте – она вам доплачивает. Вот я, например, все время получаю по пять шиллингов.

– И правительство не возражает?

– А что оно может возразить! – спросил Мин Херц. – Если оно признает, что за письмо, которое весит на фунт больше, вы доплачиваете три пенса, то оно должно точно так же признать, что за письмо, которое весит на фунт меньше, следует доплачивать вам.

– Да, это идеальное изобретение…

– Ну, не совсем, у него есть и недостатки, – признал Мин Херц. – Вот вчера я купил шляпу, упаковал ее в вату – так шляпа улетела!

– И очень далеко, – подтвердил Бруно. – Мы с Сильви ее видели. Вы шли, а она летала высоко над вами, правда, Сильви?

– Я думаю, вы видели что-то другое, – сказал Мин Херц. – мне показалось, что собирается дождь, и я надел шляпу на свою трость – как зонтик. И когда я вышел из дому, меня застиг… – тут он обернулся ко мне. – Что меня застигло вместо дождя, как вы думаете?

– Ливень? – догадался Бруно.

– Нет, – ответил Мин Херц. – Это был собачий хвост без собаки. Что-то потерлось о мои моги. Я посмотрел вниз, но не увидел ничего, зато передо мной был собачий хвост, и он покачивался в воздухе.

– Вот, Сильви! – укоризненно сказал Бруно. – Ты не смогла таки сделать его видимым полностью!

– Жалко, – сказала Сильви. – Мы, наверное, поспешили. Завтра закончим. Бедный! Догадаются ли его покормить сегодня?

– Конечно, не догадаются, – сказал Бруно. – Кто же кормит собачий хвост!

Мин Херц смотрел на них изумленно.

– Я чего-то не понимаю. Я сбился с пути, развернул свою карту, а в это время что-то потерлось о мои ноги…

– Еще бы! – подтвердил Бруно. – Он же такой ласковый!

Мин Херц изумился еще больше. Тогда я предложил иную тему для разговора:

– Какая интересная карта!

– Вот еще одно изобретение нашего народа – картография! – с гордостью ответил Мин Херц. – Какие карты у вас считаются наиболее удобными?

– Я думаю, в масштабе шесть дюймов – миля, – ответил я.

– И только-то! – воскликнул Мин Херц. – А у нас шесть ярдов – миля! Но это для начала. Потом мы перешли к масштабу сто ярдов – миля. Но и это не предел. Скоро мы сделаем карту страны в масштабе миля – к миле.

– Но сколько же места займет такая карта? – спросил я, не подумав.

– Она накроет всю страну, – как ни в чем не бывало ответил Мин Херц. – Впрочем, наше население стало возражать: мол, такая карта закроет нас от солнца. И тогда мы решили вместо карты использовать непосредственно территорию страны. Уверяю вас, это даже еще удобнее. А вот теперь позвольте мне задать вопрос. Каков самый маленький из населенных миров?

– А это я знаю! – вскричал Бруно, который внимал каждому слову. – И я бы хотел жить в таком маленьком мире вместе с Сильви. Но только чтобы мы в нем уместились.

– Есть одна такая маленькая планета, – задумчиво сказал Мин Херц. – Но и там, если вы станете с противоположной стороны, то, может быть, не увидите свою сестру вообще.

– И еще чтобы я не видел никаких уроков, – воодушевился Бруно.

– Но вы же не хотите, чтобы молодой человек опробовал все это на собственном опыте! – поспешил вмешаться я.

– А почему бы нет? Ладно, пусть не на собственном. Я не настаиваю, что и сам видел такую планету. Но вот мой друг, который летал на монгольфьере, уверяет, что видел. Ее можно было обогнуть всю за двадцать минут! Как раз перед его появлением там произошло большое сражение, которое закончилось довольно необычно для нас. Одна армия, спасаясь бегством от другой, ворвалась ей в тыл. И победители тут же сдались! А кто не сдался, те были убиты: они все до единого бежали!

– Убитые солдаты не могут бежать, – глубокомысленно возразил Бруно.

– Убиты – условный термин, – пояснил Мин Херц. – На этой планете пули отливают из мягкого материала и начиняют их чернилами. Такие пули марают все, чего коснутся. Они специально предназначены для стрельбы в спину.

– Значит, если бы эти люди не бежали, – предположил я, – они бы не оказались убитыми?

– Так можно было бы сказать, – ответил Мин Херц. – Но один мой ученый друг придумал нечто получше. Он предложил стрелять в противоположную сторону. Тогда пули, обогнув планету, поразят врагов в спину и замарают их в любом случае. Скажу вам больше: в этой ситуации лучшими стрелками оказываются мазилы!

– Но как вы определяете, кто… мажет лучше всех? – поинтересовался я.

– Легче легкого, – сказал Мин Херц. – Тот, кто поразил стоящего позади него.

– Какие странные люди живут на этой маленькой планете, – сказал я.

– Страннее, чем вы даже думаете, – подтвердил Мин Херц. – А какова их политическая система! На этой планете множество подданных и только один король. А на больших планетах, говорят, королей много…

– Судя по этому «говорят», вы с другой планеты? – предположил я.

Бруно захлопал в ладоши:

– Так вы лунатик?

Мин Херц был озадачен.

– Я не совсем лунатик, дитя мое, – ответил он двусмысленно.

– Но вернемся к нашим…м-нэ… к нашей теме. Политическое устройство больших планет неудобно. Когда короли издают законы, противоречащие один другому, они уже не могут никого наказать, потому что преступник все равно подчиняется какому-нибудь закону.

– Так да не так! – возразил Бруно. – Ведь он точно так же не подчиняется какому-нибудь закону, и его можно наказывать!

– Ну, нет! – воскликнула Леди Мюриэл. Она как раз проходила мимо и услышала последние слова.

Подхватив на руки Бруно, она сказала:

– Здесь никто не будет наказан. Здесь разрешается делать все.

И обратилась ко мне:

– Вы отпустите их на минутку со мной?

– Видите, – обернулся ко мне Мин Херц. – Молодежь покидает нас. Нет, нам, старикам, лучше держаться друг друга.

Он вздохнул.

– И все же я когда-то был ребенком.

В это трудно было поверить.

– А вы любите детей? – спросил я.

– Ну, это не дети в точном смысле, – ответил он. – Когда-то давным-давно я преподавал молодым людям в моем старом добром университете.

– Простите, я не расслышал – в каком университете? – сделал я тонкий намек.

– В старом добром, – ответил старик. – Большего я не скажу. А мог бы! Но вас бы утомил этот рассказ.

– Нет, умоляю вас, продолжайте! – воскликнул я.

Но старец не был расположен отвечать на вопросы. Он предпочел их задавать:

– Расскажите, пожалуйста, – я ведь не местный, – о вашей системе образования. Мы развивались методом проб и ошибок и пришли к выводу, что потерпели неудачу. Быть может, и вы станете развиваться тем же путем – но с большим рвением. И тоже потерпите неудачу – но еще более сокрушительную?

И странно было видеть, как он воодушевился и помолодел, и озарился каким-то внутренним сиянием.

Глава 12

Волшебная музыка

Наступившую тишину нарушил голос юной леди, которая стояла у нас за спиной и говорила кому-то из новых гостей с явной иронией:

– Не сомневаюсь, что скоро обозначатся новые пути в музыке.

Я оглянулся и с удивлением увидел Сильви, которую Леди Мюриэл вела к фортепиано.

– Попробуйте, моя дорогая! – говорила она. – Я уверена, что у вас получится.

Сильви оглянулась на меня. В ее глазах стояли слезы. Я улыбнулся ей ободряюще, но ребенка это еще больше взволновало.

Впрочем, Сильви взяла себя в руки, чтобы доставить Леди Мюриэл и ее друзьям удовольствие. Она села за инструмент и заиграла – сверх ожиданий, очень легко.

Шум в зале мгновенно стих, и в полной тишине мы сидели зачарованные музыкой, которой никто из нас никогда не слышал и уже не мог бы забыть. Минорная интродукция (впрочем, я слабо разбираюсь в этом) была похожа на сумерки, словно с каждым пассажем гасли свечи. Комнату как будто заволокло туманом.

Но вдруг в полумраке высветилась такая изящная и благородная мелодия, что мы все затаили дыхание, боясь пропустить хотя бы ноту. Вновь и вновь мелодия возвращалась к первоначальному минорному ключу и взмывала к ослепительным вершинам, рассеивая мрак. Под почти бесплотными перстами ребенка инструмент трепетал и пел: «Пробудись, любовь моя и уходи. Прошла зима, прошел дождь, расцвели цветы. Пришло время для певчих птиц». Мы как будто внимали звону капели и различали солнечные лучи, пробивающиеся сквозь облака.

Возбужденный французский граф через всю комнату прошел к девочке.

– Что вы играли, дитя мое? – воскликнул он. – Это из какой-то оперы?

Сильви изумленно посмотрела на него. Но ее пальцы продолжали порхать по клавишам. Не было и следа былой нерешительности, только упоение игрой.

– Как называется эта опера? – настойчиво повторил граф.

Сильви прервала игру:

– Я не знаю, что такое опера, – простодушно ответила она.

– Хорошо, как называется эта мелодия?

– Не знаю, – сказала Сильви и встала из-за инструмента.

– Но это невозможно! – граф повернулся ко мне, как будто я был композитором и уж точно должен был удовлетворить его любопытство. – Вы слышали, как она играет?

Вопрос был, по меньшей мере, странен.

– Как называется эта музыка?

Я пожал плечами. Это спасло меня от дальнейших расспросов.

Мне на помощь поспешила Леди Мюриэл. Она попросила графа спеть. Он развел руками:

– Увы, леди! Я охотно выполнил бы вашу просьбу, но это невозможно. Я изучил все ваши песни, но к моему голосу они не подходят. У вас нет романсов для баритона.

– А может, вы все-таки попробуете еще поискать? – предложила Леди Мюриэл.

– А давайте поищем все вместе! – предложил Бруно.

Сильви кивнула ему:

– И правда, может, мы все вместе вам что-нибудь подберем?

– А вы сможете? – усомнился Граф.

– А то! – воскликнул Бруно.

В подтверждение своих слов он схватил графа за руку и потащил его к пюпитру.

– Надежда еще есть! – молвила Леди Мюриэл.

Я повернулся к Мин Херцу, чтобы возобновить нашу беседу:

– Вы не находите…

Но тут подошла Сильви, чтобы увести Бруно.

– Идем, – прошептала она. – Мы уже почти нашли ее.

И еще тише:

– Медальон у меня, но я же не могла достать его при них.

Бруно отмахнулся.

– Этот господин сказал, что у леди какие-то особенные уши, – сообщил он не без удовольствия.

– Какие? – спросил я.

Но Бруно не спешил отвечать сразу:

– Сначала я спросил его, что он больше всего любит петь. Он сказал: «Это песня не для всяких леди».

– А для каких? – поинтересовался я.

– Ни для каких, – ответил Бруно. – Это вааще не для леди, с их ушами. Он как-то так сказал.

– Может, не для их ушей? – предположила Сильви. – Он не мог сказать про леди что-нибудь неприятное: он же француз.

– А что, французы не могут говорить по-нашему? – удивился Бруно.

Но Сильви все-таки удалось его увести.

– Славные детки, – констатировал старик. Он снял пенсне, аккуратно его протер и снова надел, с умилением глядя на ребят, которые ворошили ноты.

Но тут прозвучал укоряющий голос Сильви:

– Аккуратнее, Бруно! Это все-таки не стог сена!

– Однако нас надолго прервали! – сказал я. – Давайте продолжим.

– Охотно! – ответил старик. – Я заинтересовался… чем же? – он провел ладонью по лбу. – Чертова амнезия! Что я сказал? Ну, ладно… Вы мне что-то рассказывали? Если не ошибаюсь, о преобразовании образования? Кого из своих учителей вы любили больше: тех, кто говорил ясно, или тех, кто вас озадачивал?

– Наверное, вторых, – вынужден был признать я.

– Вот именно, – сказал Мин Херц. – С этого всё и начинается. Мы были на этой стадии развития лет 80 или даже 90 назад. У нас был тогда период реформ. Начали их с образования. Наш самый любимый учитель каждый год становился все непонятнее, и мы каждый год все больше им восхищались. И чем же это закончилось? Как сейчас помню. Наш идол читал нам Мораль. Мы никак не могли вникнуть в его предмет и всё отвечали по конспектам от аза до ижицы, и на экзаменах тоже. А экзаменаторы восторгались: «Какая бездонная глубина!».

– А какой прок выпускникам от такой глубины?

– И вы не понимаете? – удивился Мин Херц. – Они же сами становятся педагогами, читают Мораль своим ученикам – по конспектам, а те – по конспектам же – отвечают.

– И так до бесконечности или конец все-таки был?

– А как же! В один прекрасный день мы обнаружили, что никто – ну, совершенно никто – не разбирается в вопросах Морали! Они стали морально неразборчивыми. Пришлось отменить лекции, экзамены – в общем, всё. И тем, кто действительно хотел в чем-то разобраться, пришлось делать это самим. Но только через двадцать лет появились такие люди, которые были хоть сколько-нибудь морально грамотными!  Кстати, сколько лет учатся ваши студенты?

Я ответил: теперь три или четыре года.

– Совсем как мы! – восторженно завопил Мин Херц. – Мы им давали немного знаний, а как только они что-то усваивали, тут же отбирали. Мы осушали колодцы, прежде чем они наполнялись хотя бы на четверть. Мы хотели трясти яблоки, хотя даже завязи еще не появились! Наши цыплята еще не вылупились, а мы уже экзаменовали их по таблице умножения. К сожалению, мы слишком верили, что ранняя пташка съедает червя. Но если она проснется слишком рано, а червь еще будет спать глубоко под землей, то она же его не съест!

Я так и не понял, хорошо это или плохо.

– А теперь посмотрите сами, к чему это приводит на практике.

(Было очень хорошо видно, как ему не терпится об этом рассказать.)

– Если вы хотите достичь цели поскорее, что вы станете делать?

Я предположил:

– В такой перенаселенной стране, как эта, наверное, следует начать прямо с выпускного экзамена…

Мин Херц раздраженно всплеснул руками:

– О майн готт! Опять экзамен! Это ведь пережиток полувековой давности. О, эти экзамены, смертоносные, словно анчар! Сколько гениев на них зарезано! Сколько великих идей было зарублено! Сколько жизней уничтожено! Наука превратилась в подобие кулинарии, где человеческий мозг нашпиговывают всякими сведениями.

Фонтан красноречия внезапно приостановился: оратор усомнился, точно ли он употребил малознакомое слово.

– Да, нашпиговывают. Мы прошли все стадии этой тяжелой болезни. Или затяжной? Ну, ладно. В общем, вы угадали: все началось с экзамена. А еще учтите, что это был единый экзамен, и в него втискивали все предметы. Это было одно из главных педагогических условий. И в итоге будущий специалист не знал из своей профессии решительно ничего – кроме того, что требовалось для экзамена. Я не могу сказать, что все ученики были оболванены одинаково. Одни могли воспроизвести некую самую общую схему, подходящую для любого ответа, но не были в состоянии наполнить ее конкретным содержанием. Другие помнили только факты, но не могли их никак связать. Один ученик пошел дальше всех: он не помнил ни схем, ни фактов. Поэтому его сделали академиком педагогики. Он не знал и не умел ничего.

Я выразил восхищение столь остроумным решением проблемы.

Старик воскликнул:

– Именно остроумным! Уверяю вас, вы даже не представляете, насколько вы правы! Он открыл основное педагогическое условие: заряжать студентов знаниями. И мы попытались сделать это на практике, то есть вложить в испытуемого хоть какую-то искру знания. Мы посадили его в лейденскую банку и замкнули цепь. Искра была потрясающая! Банку разнесло вдребезги! Мы назвали этот феномен «Интеллектуальный взрыв». И больше не экспериментировали.

– А поумнее… простите, рациональнее ничего не придумали? – поинтересовался я.

– А как же! Потом придумали. Мы перешли на коммерческие отношения и стали платить ученикам, если они был в состоянии ответить хоть на какие-то вопросы. О, я помню, как приходил на лекции с кошельками. И если ребенок был достаточным умником, по окончании заведения оказывалась, что ему заплатили за учение больше, чем педагогам за преподавание. Ведь учителя платили ему из своего жалования. И тогда начался новый эксперимент.

– Как, еще один? – ужаснулся я.

– И, увы, не последний, – вздохнул старик. – Университеты и колледжи начали соревноваться за студентов, и студенты сдавали себя в аренду тому колледжу, который больше заплатит. Это называлось «Перетеканием мозгов». (Кошмар!) Все наши деньги уходили на переманивание студентов. И когда деньги кончились, открылся проект «Охота за головами». За студентами охотились на вокзалах и не улицах. Первый, кто дорывался до зазевавшегося молодого человека, получал право затащить его в свое заведение.

– Любопытно, – пробормотал я. – Вы не расскажете о подробностях этой охоты?

– Охотно! – обрадовался Мин Херц. – Я расскажу вам о последней охоте, перед тем, как мы вообще отказались от этого вида спорта (это же все-таки спорт). Я имел удовольствие видеть, как дичь была затравлена. Я выражаюсь фигурально. Я прямо как сейчас вижу эту сцену. Это было как будто вчера. Постойте-ка! Вчера или сейчас? Как правильно?

– Как вам угодно. Зависит от того, как давно это было.

– О, ужасно давно! – ответил Мин Херц. – Это произошло на вокзале. Там собралось человек восемь-девять ректоров. Начальник станции провел черту и велел ректорам не переступать ее. Подошел поезд, оттуда выскочил молодой человек и опрометью кинулся прочь. Начальник станции дал отмашку, крикнул: «Ату его!» – и охота началась! Это было незабываемое зрелище. Ректоры кинулись за ним, как сумасшедшие. За первым углом этот убегающий умник уронил греческий словарь, за вторым – латинский, за третьим – оксфордский, за четвертым – потерял свой зонтик. Но игра закончилась внезапно, когда шарообразный директор какого-то колледжа…

– Какого именно? – спросил я.

– Какого-то, – ответил Мин Херц. – Он прибежал… вернее, прибегнул к эффекту неожиданности и применил на практике свою теорию преувеличенного ускорения и прибежал первым. Он схватил жертву – прямо возле меня. Это была битва титанов. Юноша попал в безвыходное положение, и ему ничего не оставалось, как признать себя абитуриентом.

– Я только не понял, почему вы назвали этого директора шарообразным? – поинтересовался я.

– Из-за его шарообразной формы – охотно пояснил Мин Херц. (Я кивнул.) – Можно сказать: идеально шарообразной.

Я обалдел:

– Неужели идеально?!!

– Ну, не идеально! – с некоторой досадой воскликнул профессор. – Но сказать-то можно.

Я вынужден был согласиться.

– А в чем состоит его теория преувеличенного ускорения?

– Видите ли, он преувеличил свои возможности бежать с ускорением.

Я кивнул:

– Он ошибся в величине ускорения?

– Нет, в знаке, – сказал профессор.

Моему изумлению не было границ:

– В каком смысле?

– Он мог бежать только с замедлением, а думал, что с ускорением. И поэтому действительно бежал с ускорением.

– А в чем тогда эффект неожиданности? – спросил я.

– В том, что от него никто не ожидал такой прыти.

– А он сам?

– Ожидал, но не такой. Потому и смог ее бессознательно развить.

– Хорошо, – сказал я. – С эффектом мы разобрались. Но теория? Если он ее создал, значит, он применял ее сознательно? А вы говорите: бессознательно.

– Так это одно и то же.

– Получается, он ожидал, что добьется результата, которого не ожидал? Как разрешить это противоречие?

– Но ведь вы же знаете, что движение – это и есть результат противоречия.

– Гм… Ну, хорошо. И чем же окончилась охота?

– Представьте, ничем. Потому что другой директор добился того же эффекта – правда, с помощью своей теории. А практически они вцепились в молодого человека одновременно. Они устроили ученую дискуссию, чья теория лучше. Дискуссия попала в газеты, и общество переключилось на ее обсуждение. В общем, охота иссякла. Тогда ректоры стали разыгрывать студентов на аукционе. Это безумие достигло апогея, когда один из колледжей учредил стипендию 1000 фунтов в год. Мы вели себя, как дикари, если не хуже. Судите сами. Мой коллега привез из Африки запись старой легенды. У меня совершенно случайно оказалась в кармане копия. Вам перевести?

– О, разумеется! – воскликнул я, хотя желание у меня был одно – спать.