Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Людмил Стоянов

73. КЛАДБИЩЕ ПАРОВОЗОВ

 
Кладбище паровозов.
Ржавые корпуса.
Трубы полны забвенья.
Свинчены голоса.
 
 
Словно распад сознанья —
полосы и круги.
Грозные топки смерти.
Мертвые рычаги.
 
 
Градусники разбиты:
цифирки да стекло —
мертвым не нужно мерить,
есть ли у них тепло.
 
 
Мертвым не нужно зренья —
выкрошены глаза.
Время вам подарило
вечные тормоза.
 
 
в ваших вагонах длинных
двери не застучат,
женщина не засмеется,
не запоет солдат.
 
 
Вихрем песка ночного
будку не занесет.
Юноша мягкой тряпкой
поршни не оботрет.
 
 
Стали чугунным прахом
ваши колосники.
Мамонты пятилеток
сбили свои клыки.
 
 
Эти дворцы металла
строил союз труда:
слесари и шахтеры,
села и города.
 
 
Шапку сними, товарищ.
Вот они, дни войны.
Ржавчина на железе,
щеки твои бледны.
 
 
Произносить не надо
ни одного из слов.
Ненависть молча зреет,
молча цветет любовь.
 
 
Тут ведь одно железо.
Пусть оно учит всех.
Медленно и спокойно
падает первый снег.
 

1946

74. «Там, где звезды светятся в тумане…»

 
Там, где звезды светятся в тумане,
мерным шагом ходят марсиане.
 
 
На холмах монашеского цвета
ни травы и ни деревьев нету.
 
 
Серп не жнет, подкова не куется,
песня в тишине не раздается.
 
 
Нет у них ни счастья, ни тревоги —
всё отвергли маленькие боги.
 
 
И глядят со скукой марсиане
на туман и звезды мирозданья.
 
 
…Сколько раз, на эти глядя дали,
о величье мы с тобой мечтали!
 
 
Сколько раз стояли мы смиренно
перед грозным заревом Вселенной!
 
 
…У костров солдатского привала
нас иное пламя озаряло.
 
 
На морозе, затаив дыханье,
выпили мы чашу испытанья.
 
 
Молча братья умирали в ротах.
Пели школьницы на эшафотах.
 
 
И решили пехотинцы наши
вдоволь выпить из победной чаши.
 
 
Было марша нашего начало —
как начало горного обвала.
 
 
Пыль клубилась. Пенились потоки.
Трубачи трубили, как пророки.
 
 
И солдаты медленно, как судьи,
наводили тяжкие орудья.
 
 
Дым сраженья и труба возмездья.
На фуражках алые созвездья.
 
 
…Спят поля, засеянные хлебом.
Звезды тихо освещают небо.
 
 
В темноте над братскою могилой
пять лучей звезда распространила.
 
 
Звезды полуночные России.
Звездочки армейские родные.
 
 
…Телескопов точное мерцанье
мне сегодня чудится вдали:
 
 
словно дети, смотрят марсиане
на Великих жителей Земли.
 

1946

75. АЛЕНУШКА

 
У моей двоюродной
сестрички
твердый шаг
и мягкие косички.
 
 
Аккуратно
платьице пошито.
Белым мылом
лапушки помыты.
 
 
Под бровями
в солнечном покое
тихо светит
небо голубое.
 
 
Нет на нем ни облачка,
ни тучки.
Детский голос.
Маленькие ручки.
 
 
И повязан крепко,
для примера,
красный галстук —
галстук пионера.
 
 
Мы храним —
Аленушкино братство —
нашей Революции
богатство.
 
 
Вот она стоит
под небосводом,
в чистом поле,
в полевом венке, —
против вашей
статуи Свободы
с атомным светильником
в руке.
 

1946

76. ПАМЯТНИК

 
Приснилось мне, что я чугунным стал.
Мне двигаться мешает пьедестал.
 
 
Рука моя трудна мне и темна,
и сердце у меня из чугуна.
 
 
В сознании, как в ящике, подряд
чугунные метафоры лежат.
 
 
И я слежу за чередою дней
из-под чугунных сдвинутых бровей.
 
 
Вокруг меня деревья все пусты,
на них еще не выросли листы.
 
 
У ног моих на корточках с утра
самозабвенно лазит детвора,
 
 
а вечером, придя под монумент,
толкует о бессмертии студент.
 
 
Когда взойдет над городом звезда,
однажды ночью ты придешь сюда.
 
 
Всё тот же лоб, всё тот же синий взгляд,
всё тот же рот, что много лет назад.
 
 
Как поздний свет из темного окна,
я на тебя гляжу из чугуна.
 
 
Недаром ведь торжественный металл
мое лицо и руки повторял.
 
 
Недаром скульптор в статую вложил
всё, что я значил и зачем я жил.
 
 
И я сойду с блестящей высоты
на землю ту, где обитаешь ты.
 
 
Приближусь прямо к счастью своему,
рукой чугунной тихо обниму.
 
 
На выпуклые грозные глаза
вдруг набежит чугунная слеза.
 
 
И ты услышишь в парке под Москвой
чугунный голос, нежный голос мой.
 

1946

77. ДВА ПЕВЦА

 
Были давно
два певца у нас:
голос свирели
и трубный глас.
 
 
Хитро зрачок
голубой блестит —
всех одурманит
и всех прельстит.
 
 
Громко открыт
беспощадный рот —
всех отвоюет
и всё сметет.
 
 
Весело в зале
гудят слова.
Свесилась
бедная голова.
 
 
Легкий шажок
и широкий шаг.
И над обоими
красный флаг.
 
 
Над Ленинградом
метет метель.
В номере темном
молчит свирель.
 
 
В окнах московских
блестит апрель.
Пуля нагана
попала в цель.
 
 
Тускло и страшно
блестит глазет.
Кровью намокли
листы газет.
 
 
…Беленький томик
лениво взять —
между страниц
золотая прядь.
 
 
Между прелестных
нежнейших строк
грустно лежит
голубой цветок.
 
 
Благоговея, открыть
тома —
между обложками
свет и тьма,
 
 
вихрь революции,
гул труда,
волны,
созвездия,
города.
 
 
…Все мы окончимся,
все уйдем
зимним
или весенним днем.
 
 
Но не хочу я
ни женских слез,
ни на виньетке
одних берез.
 
 
Бог моей жизни,
вручи мне медь,
дай мне веселие
прогреметь.
 
 
Дай мне отвагу,
трубу,
поход,
песней победной
наполни рот.
 
 
Посох пророческий
мне вручи,
слову и действию
научи.
 

1946

78. ПЛЕННЫЙ НЕМЕЦ

 
Длиннорукий, худой, без ремня,
пленный немец глядит на меня.
 
 
Он от нашего ветра озяб
и от нашего снега ослаб.
 
 
Атлантический выстроил вал,
а от нашей лопаты устал.
 
 
Видно, нету земли тяжелей,
чем земля подмосковных полей.
 
 
Ты веревку и пулю принес
в царство песен и братство берез.
 
 
Ты пришел сюда княжить, солдат,
да испортился твой автомат.
 
 
Оторвались нашивки в боях,
потерялись медали в снегах.
 
 
И знамена немецкой страны
у Кремлевской упали стены.
 

1946

79. ВОСПОМИНАНИЕ. 1941

 
Гаснет электричество в окне,
затихает музыка и пенье.
Вспоминает город в тишине
дату своего освобожденья.
 
 
В наших отвоеванных домах
матери благословляют снова
снег и кровь на блещущих клинках
всадников из корпуса Белова.
 
 
Я в стихе, как в сердце, берегу
силуэты конников в снегу,
на морозном поле площадей
легкие копыта лошадей,
на широких улицах больших
речь освободителей твоих.
 
 
Девушки Сталиногорска в книжки
вписывают ваши имена,
и влюбленно держатся мальчишки
за своих героев стремена.
 
 
Мчатся кони в солнечном просторе —
конники проносят по фронтам
смерть и горе гитлеровской своре,
жизнь и славу нашим городам.
 

1946

80. «Первый день свободного труда…»

 
Первый день свободного труда,
никогда мы не забудем это:
первый хлеб и первая вода,
первый свет и первая газета.
 
 
Трудная военная пора.
Были нам как счастье и расплата —
первый стук литого топора,
первый гвоздь и первая лопата.
 
 
Сохраним мы в памяти своей
праздничное время созиданья,
как из обгоревших кирпичей
заново отстраивали зданья.
 
 
В нашем счастье жаркого труда
подружились шахты и колхозы.
Угольные мчатся поезда,
движутся колхозные обозы.
 
 
Мирный дым идет из наших хат,
и в сиянье зимнего заката,
словно Башни Химии, дымят
каменные башни комбината.
 

1946

81. «Стала от мороза…»

 
Стала от мороза
белою береза.
Стынет возле тына
бедная рябина.
 
 
Наклонясь с обрыва,
замерзает ива.
 
 
А за тонкой елкой
зимними путями
едут втихомолку
сваты с топорами.
 

1946 (?)

82. «В родной земле полковник и солдат…»

 
В родной земле полковник и солдат,
закрыв глаза, навытяжку лежат.
Они всё время думают о том,
как мы воюем и как мы живем.
 
 
Часы Москвы пробили поздний час,
но мы еще не закрывали глаз:
на жестких койках в комнатах больших
мы до рассвета думаем о них.
 
 
В могиле общей тесно и темно,
а в общежитье светится окно,
и за столом безрукий инвалид
о подвигах и битвах говорит.
 
 
Мой храбрый друг, сраженный наповал,
я за тебя войну довоевал,
две пули слал, губителей губя:
одну – свою, вторую – за тебя.
 
 
В подземных штреках я не позабыл,
что больше битвы шахту ты любил,
две нормы сделал, помня и любя:
одну – свою, другую – за тебя.
 
 
А над могилой, в облаке ветвей,
две песни спел залетный соловей
о славной смерти, о большой судьбе:
одну – о нас, вторую – о тебе.
 

1947

83. МОЕ ПОКОЛЕНИЕ

 
Нам время не даром дается.
Мы трудно и гордо живем.
И слово трудом достается,
и слава добыта трудом.
 
 
Своей безусловною властью,
от имени сверстников всех,
я проклял дешевое счастье
и легкий развеял успех.
 
 
Я строил окопы и доты,
железо и камень тесал,
и сам я от этой работы
железным и каменным стал.
 
 
Меня – понимаете сами —
чернильным пером не убить,
двумя не прикончить штыками
и в три топора не свалить.
 
 
Я стал не большим, а огромным —
попробуй тягаться со мной!
Как Башни Терпения, домны
стоят за моею спиной.
 
 
Я стал не большим, а великим,
раздумье лежит на челе,
как утром небесные блики
на выпуклой голой земле.
 
 
Я начал – векам в назиданье —
на поле вчерашней войны
торжественный день созиданья,
строительный праздник страны.
 

1947

84. ХЛЕБНОЕ ЗЕРНО

 
У крестьян торжественные лица.
Поле всё зарей освещено.
В землю, за колхозною станицей,
хлебное положено зерно.
 
 
Солнце над зерном неслышно всходит.
Возле пашни, умеряя прыть,
поезда на цыпочках проходят,
чтоб его до срока не будить.
 
 
День и ночь идет о нем забота:
города ему машины шлют,
пионеры созывают слеты,
институты книги издают.
 
 
В синем небе летчики летают,
в синем море корабли дымят.
Сто полков его оберегают,
сто народов на него глядят.
 
 
Спит оно в кубанской колыбели.
Как отец, склонился над зерном
в куртке, перешитой из шинели,
бледный от волненья агроном.
 

1947

85. НАКАНУНЕ ПАРАДА

 
Всё нарастает
торжественный гуд:
это опять
от Нескучного сада
танки
на Красную площадь
идут —
ночью,
за несколько дней
до парада.
 
 
Напоминая
окраской своей
майские нивы
и рощи густые,
тяжко идут
меж полночных огней
грозные танки
Советской России.
 
 
Мир никогда
не забудет о том,
как, сотрясая
высоты и дали,
танковых армий
стальным кулаком
в двери Германии
мы постучали;
 
 
как по дорогам
великой весны,
за удиравшими ордами
следом,
через пожары
немецкой страны,
вы пронеслись,
колесницы Победы.
 
 
Над синевой
океанской волны
носятся волны
насилья и злобы.
Капля за каплею
тучи войны
копятся в сейфах
страны небоскребов.
 
 
Но никогда они
не затемнят
мирных созвездий
Отчизны свободы.
Наши колхозы
ночами не спят,
ночью работают
наши заводы.
 
 
Мы отвечаем
ораве лжецов —
шумом спокойным
полей колосистых,
речью оратора,
хором гудков,
гулом машин
и молчаньем танкистов.
 
 
Молот и штык,
оборона и труд
ночью предпраздничной
шествуют рядом.
…Мимо заводов
и фабрик идут
танки
за несколько дней
до парада.
 

1947

86. РЯБИНА

 
В осенний день из дальнего села,
как скромное приданое свое,
к стене Кремля рябина принесла
рязанских ягод красное шитье.
 
 
Кремлевских башен длился хоровод.
Сиял поток предпраздничных огней.
Среди твоих сокровищниц, народ,
как песня песен – площадь площадей.
 
 
Отсюда начинается земля.
Здесь гений мира меж знамен уснул.
И звезды неба с звездами Кремля
над ним несут почетный караул.
 
 
В полотнищах и флагах торжества
пришелицу из дальнего села
великая победная Москва,
как дочь свою, в объятья приняла.
 
 
К весне готовя белые цветы,
в простой листве и ягодах своих
она стоит, как образ чистоты,
меж вечных веток елей голубых.
 
 
И радует людей моей страны
средь куполов и каменных громад
на площади салютов, у стены,
рябины тонкой праздничный наряд.
 

1947

87. ОПЯТЬ НАЧИНАЕТСЯ СКАЗКА

 
Свечение капель и пляска.
Открытое ночью окно.
Опять начинается сказка
на улице, возле кино.
 
 
Не та, что придумана где-то,
а та, что течет надо мной,
сопутствует мраку и свету,
в пыли существует земной.
 
 
Есть милая тайна обмана,
журчащее есть волшебство
в струе городского фонтана,
в цветных превращеньях его.
 
 
Я, право, не знаю, откуда
свергаются тучи, гудя,
когда совершается чудо
шумящего в листьях дождя.
 
 
Как чаша содружества брагой,
московская ночь до окна
наполнена темною влагой,
мерцанием капель полна.
 
 
Мне снова сегодня семнадцать.
По улицам детства бродя,
мне нравится петь и смеяться
под зыбкою кровлей дождя.
 
 
Я вновь осенен благодатью
и встречу сегодня впотьмах
принцессу в коротеньком платье,
с короной дождя в волосах.
 

1947

88. ПЕСНЯ СТАРОГО ШАХТЕРА

 
Для славы, а не для потехи,
на глиняной стенке подряд,
как жизни рабочей доспехи,
шахтерские лампы висят.
 
 
Как служат мечи до победы,
служили они до конца.
Под ржавою лампою деда
подвешена лампа отца.
 
 
Когда повалюсь я на уголь,
ты слез понапрасну не лей —
возьми мою лампу, старуха,
и ниже отцовской прибей.
 
 
А утром на шахту в контору
сынишка пойдет молодой,
запишется в списки шахтеров
и лампу возьмет в ламповой.
 

1947

89. СЕРДЦЕ БАЙРОНА

 
В Миссолунгской низине,
меж каменных плит,
сердце мертвое Байрона
ночью стучит.
 
 
Партизанами Греции
погребено,
от карательных залпов
проснулось оно.
 
 
Нету сердцу покоя
в могиле сырой
под балканской землей,
под британской пятой.
 

* * *

 
На московском бульваре,
глазаст, невысок,
у газетной витрины
стоит паренек.
 
 
Пулеметными трассами
освещена
на далеких Балканах
чужая страна.
 
 
Он не может
в ряды твоей армии стать,
по врагам твоей армии
очередь дать.
 
 
Не гранату свою
и не свой пулемет —
только сердце свое
он тебе отдает.
 
 
Под большие знамена
полка своего,
патриоты,
зачислите сердце его.
 
 
Пусть оно
на далеких балканских полях
бьется храбро и яростно
в ваших рядах.
 

* * *

 
Душной ночью
заморский строчит автомат,
наделяя Европу
валютой свинца,
но, его заглушая,
всё громче стучат
сердце Байрона,
наши живые сердца.
 

1947

80. «Из восставшей колонии…»

 
Из восставшей колонии
в лучший из дней
лейтенант возвратился
к подруге своей.
 
 
Он в Европу привез
из мятежной страны
азиатский подарок
для милой жены.
 
 
Недоступен, как бог,
молчалив, загорел,
он на шею жены
ожерелье надел.
 
 
Так же молча,
в походе устроив привал,
он на шею мятежника
цепь надевал.
 
 
Цепь на шее стрелка
покоренной страны —
и жемчужная нитка
на шее жены…
 
 
Мне покамест не надо,
родная страна,
ни спокойного счастья,
ни мирного сна —
 
 
только б цепь
с побежденного воина снять
и жемчужную нитку
в молчанье сорвать.
 

1947

91. РОЖОК

 
В Музее революции
лежит
среди реликвий
нашего народа
рожок, в который
протрубил Мадрид
начало битв
тридцать шестого года.
 
 
Со вмятинами,
тускло-золотой,
украшенный
материей багряной,
в полночный час
под звездной высотой
кастильскому он
снится партизану.
 
 
Прикован цепью
к ложу своему,
фашистскими затравлен
палачами,
солдат Свободы
тянется к нему
и шевелит
распухшими губами.
 
 
Рожок молчащий
молча мы храним,
как вашу славу,
на почетном месте.
Пускай придет,
пускай придет за ним
восставший сын
мадридского предместья.
 
 
И пусть опять
меж иберийских скал,
полки республиканские
сзывая,
прокатится
ликующий сигнал
и музыка
раздастся полковая.
 
 
…На сборный пункт
по тропам каменистым
отряды пробираются
в ночи.
 
 
Сигнальте бой,
сигнальте бой, горнисты,
трубите наступленье,
трубачи!
 

1947

92. «Словно солнце в сиянье рассвета…»

 
Словно солнце в сиянье рассвета,
отовсюду и всюду видны
очертания площади этой,
неподвижные камни стены.
 
 
Над клубящейся пылью Вселенной,
над путями величья и зла,—
как десницу, Василий Блаженный
тихо поднял свои купола.
 
 
Комсомольская юность России
тут встречается с Русью отцов:
мерно движутся танки большие
по невысохшей крови стрельцов.
 
 
По размерному узкому следу
от неспешных боярских саней
пролетают тачанки победы,
пулеметы советских степей.
 
 
Здесь становишься тверже и чище,
проникаясь дыханьем веков.
И сейчас еще воздух насыщен
электричеством ленинских слов.
 

1947 (?)

93. «В небольшой комнатушке…»

 
В небольшой комнатушке
с огромным окном
мы четвертую зиму
живем вчетвером.
 
 
Меж столом и кроватью,
как между ветвей,
от утра до заката
снует воробей.
 
 
Эта малая птаха
нам тем дорога,
что ее не пугают
большие снега.
 
 
Улетают скворцы
от метельной земли,
над пустыми полями
летят журавли.
 
 
Только серые стайки
шальных воробьев
никогда не бросают
родных городов.
 
 
Выбегает навстречу
и лает до слез
дорогая дворняга —
стремительный пес.
 
 
Черно-белые лапы,
ободранный хвост,
но он вовсе не так,
как нам кажется, прост.
 
 
В этой малой квартирке,
где царствуешь ты,
нам с избытком хватает
твоей красоты.
 

1947 (?)

94. АНГЛИЙСКАЯ БАЛЛАДА

 
На мыльной кобыле летит гонец:
«Король поручает тебе, кузнец,
сработать из тысячи тысяч колец
платье для королевы».
 
 
Над черной кузницей дождь идет.
Вереск цветет. Метель метет.
И днем и ночью кузнец кует
платье для королевы.
 
 
За месяцем – месяц, за годом – год
горн всё горит и всё молот бьет, —
то с лютою злобой кузнец кует
платье для королевы.
 
 
Он стал горбатым, а был прямым.
Он был златокудрым, а стал седым.
И очи весенние выел дым
платья для королевы.
 
 
Жена умерла, а его не зовут.
Чужие детей на кладби́ще несут.
– Так будь же ты проклят, мой вечный труд —
платье для королевы!
 
 
Когда-то я звезды любил считать,
я тридцать лет не ложился спать,
а мог бы за утро одно отковать
цепи для королевы.
 

1948

95. ИСПАНСКИЕ СТИХИ

 
Испания!
Мы не забыли
то время,
тот тридцать шестой,
когда мы,
как будущим,
жили
твоею военной судьбой;
 
 
тот год,
когда после работы
мы снов
не видали иных,
а только
твои пулеметы
и песни
отрядов твоих;
 
 
те дни,
когда, спрятавши книжки,
глаголы
оставив учить,
из школ убегали
мальчишки —
патроны тебе
подносить;
 
 
когда,
свою бурку расправив,
как черные
крылья орла,
пред вами
явился Чапаев
и к нам
Ибаррури пришла.
 
 
В Москве
за вечернею чашей
тебя
называли порой
подругою младшею
нашей
и нашею
младшей сестрой.
 
 
Не верил я
ни на мгновенье
тому,
что палач-генерал
поставил тебя
на колени
и душу твою
растоптал.
 
 
Всю ночь
за тюремною дверью
израненный
узник поет.
Я этому
голосу верю:
Испания наша
живет!
 
 
Идет металлист
к партизанам,
батрак
в партизаны идет.
И я повторять
не устану:
Испания наша
живет!
 
 
Вторую неделю
бастует
чугунолитейный
завод.
Как заповедь,
произношу я:
Испания наша
живет!
 
 
Сегодня, как в юности,
снова,
другие
оставив слова,
твержу я
три вещие слова:
Испания наша
жива!
 

1948

96. НАШ ГЕРБ

 
Случилось это
в тот великий год,
когда восстал
и победил народ.
 
 
В нетопленый
кремлевский кабинет
пришли вожди державы
на Совет.
 
 
Сидели с ними
за одним столом
кузнец с жнеей,
ткачиха с батраком.
 
 
А у дверей,
отважен и усат,
стоял с винтовкой
на посту солдат.
 
 
Совет решил:
«Мы на земле живем
и нашу землю
сделаем гербом.
 
 
Пусть на гербе,
как в небе, навсегда
сияет солнце
и горит звезда.
 
 
А остальное —
трижды славься труд! —
пусть делегаты
сами принесут».
 
 
Принес кузнец
из дымной мастерской
свое богатство —
вечный молот свой.
 
 
Тяжелый сноп,
в колосьях и цветах,
батрак принес
в натруженных руках.
 
 
В куске холста
из дальнего села
свой острый серп
крестьянка принесла.
 
 
И, сапогами
мерзлыми стуча,
внесла ткачиха,
свиток кумача.
 
 
И молот тот,
что кузнецу служил,
с большим серпом
Совет соединил.
 
 
Тяжелый сноп,
наполненный зерном,
Совет обвил
октябрьским кумачом.
 
 
И лозунг наш,
по слову Ильича,
начертан был
на лентах кумача.
 
 
Хотел солдат —
не смог солдат смолчать —
свою винтовку
для герба отдать.
 
 
Но вождь народов
воину сказал,
чтоб он ее
из рук не выпускал.
 
 
С тех пор солдат —
почетная судьба! —
стоит на страже
нашего герба.
 

1948

97. РАБОЧИЙ

 
Стоит среди
товарищей седых
внук бурлаков
и правнук крепостных.
 
 
От прадеда,
хоть прадед нищим был,
он золотое сердце
получил.
 
 
Остались в дар
от деда-бурлака
тяжелый шаг
и тяжкая рука.
 
 
Еще он взял
в наследство у отца
погасший горн
и молот кузнеца.
 
 
Он горн раздул,
он клещи растворил
и золотое сердце
раскалил.
 
 
И цепи те,
что сделал капитал,
рукою закопченной
разорвал.
 
 
Вихрь Октября
крутил, ярился, мел
в тот день, когда он
к Ленину пришел.
 
 
С тех пор он был
судьею и бойцом,
строителем
и снова кузнецом.
 
 
На смерть ходил,
заводы возводил —
всех покарал
и всё восстановил.
 
 
Он звезды мира
сделал для Кремля
и тракторы
отправил на поля.
 
 
Он пушки льет
для доменных печей,
у коксовых
дежурит батарей.
 
 
Он двигает —
хозяин-великан —
трехтонный молот
и прокатный стан.
 
 
И горе тем,
которые прервут
его дела,
его железный труд.
 

1948

98. «Я напишу тебе стихи такие…»

 
Я напишу тебе стихи такие,
каких еще не слышала Россия.
 
 
Такие я тебе открою дали,
каких и марсиане не видали.
 
 
Сойду под землю и взойду на кручи,
открою волны и отмерю тучи.
 
 
Как мудрый бог, парящий надо всеми,
отдам пространство и отчислю время.
 
 
Я положу в твои родные руки
все сказки мира, все его науки.
 
 
Отдам тебе свои воспоминанья,
свой легкий вздох и трудное молчанье.
 
 
Я награжу тебя, моя отрада,
бессмертным словом и предсмертным взглядом.
 
 
И всё за то, что утром у вокзала
ты так легко меня поцеловала.
 

1948

99. БОЛЬШЕ НЕТ ПРИРОДЫ РАВНОДУШНОЙ

И равнодушная природа…

А. С. Пушкин

 
С музыкой
и с песней,
не таясь,
мы берем богатство
у природы —
так, как брали
и как взяли власть
в октябре семнадцатого года.
 
 
С той поры,
в своей уверясь силе,
принимая всех врагов в штыки,
многому
природу научили
сыновья страны – большевики.
 
 
Разослав
по всем путям березы
и собрав
на митинг все поля,
по призыву партии
в колхозы
записалась русская земля.
 
 
Яблоки
несет в охапке сад.
Ручейки
меж грядками несутся.
Тянутся ростки —
они хотят
до своих заданий дотянуться.
 
 
Больше нет природы
равнодушной:
вся она
движения полна —
против черных бурь
и ветров душных
начата
зеленая война.
 
 
Лес стоит
на страже урожая
и не сходит
с места своего —
как стояли,
землю защищая,
храбрые хозяева его.
 

1949

100. ЗДРАВСТВУЙ, ПУШКИН!

 
Здравствуй, Пушкин! Просто страшно это —
словно дверь в другую жизнь открыть —
мне с тобой, поэтом всех поэтов,
бедными стихами говорить.
 
 
Быстрый шаг и взгляд прямой и быстрый —
жжет мне сердце Пушкин той поры:
визг полозьев, песни декабристов,
ямбы ссыльных, сказки детворы.
 
 
В январе тридцать седьмого года
прямо с окровавленной земли
подняли тебя мы всем народом,
бережно, как сына, понесли.
 
 
Мы несли тебя – любовь и горе —
долго и бесшумно, как во сне,
не к жене и не к дворцовой своре —
к новой жизни, к будущей стране.
 
 
Прямо в очи тихо заглянули,
окружили нежностью своей,
сами, сами вытащили пулю
и стояли сами у дверей.
 
 
Мы твоих убийц не позабыли:
в зимний день, под заревом небес,
мы царю России возвратили
пулю, что послал в тебя Дантес.
 
 
Вся Отчизна в праздничном цветенье.
Словно песня, льется вешний свет.
Здравствуй, Пушкин! Здравствуй, добрый гений!
С днем рожденья, дорогой поэт!
 

1949