Текст книги "Карьеристки"
Автор книги: Луиза Бэгшоу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)
– Так это все правда? – проговорил Роджер в шоке.
Топаз посмотрела ему прямо в глаза:
– Каждое слово.
– Что за сука! – выдохнула Джейн. – Но номер выходит в пятницу утром. День выборов.
Комната загудела – все поняли, что это значит.
– Так ей конец.
Топаз дождалась тишины, спокойно обвела всех взглядом.
– В этом-то и смысл, – ухмыльнулась она.
Ровена Гордон впервые чувствовала себя хорошо. Свершилось, она отправила Питера Кеннеди ко всем чертям – и совершенно искрение. Он прислал ей цветы на ленч, она их не приняла. Трижды клала трубку, услышав его голос, а когда он вдруг возник у дверей, пригрозила вызвать швейцара, если он не уберется.
Да, это было сумасшествие, призналась она себе, и оно прошло.
Конечно, трудно было удержаться после того утреннего поцелуя. Еще несколько секунд – и она снова оказалась бы в постели с ним. Ровена понятия не имела, что дало ей силы устоять.
Ровена причесывалась перед зеркалом в прохладной спальне. Шелковые пряди падали на спину и выглядели очень чувственно. Она повертелась, любуясь собственным изяществом – бледной кожей бедер, розовыми сосками на маленьких упругих грудях. Она всегда завидовала шикарной фигуре Топаз, но сегодня ей нравилось свое тело. В президентском кресле она будет выглядеть очень элегантно.
В дверь громко постучали.
– Кто там? – спросила Ровена, потянувшись за шелковым халатом. Ее комната не такая роскошная, как у Питера, но Чарльз Гордон с его привычным равнодушием к деньгам все же проследил, чтобы Ровена жила в подобающей обстановке.
– Это Топаз, – услышала она громкий ответ.
Ровена почувствовала, как натянулась паутинка страха – она ведь чуть не крикнула: «Проваливай, Питер!»
– Входи! – крикнула она, завязывая волосы сзади. И почувствовала, что краснеет. Стоит ли признаться Топаз, спросила себя Ровена, но тут же решила – нет. Она успокоит собственную совесть, но испортит настроение подруге.
Ровена глубоко втянула воздух и открыла дверь.
Топаз совершенно спокойно вошла в знакомую комнату. Все утро она мысленно репетировала сцену появления у Ровены Гордон и потому не торопилась, она должна сказать все, что надо, ничего не упустить по горячности.
Ровена, эта холодная лживая английская сучка, смотрела на нее с безукоризненным самообладанием. Топаз оглядела халат, отметив, как дорог расписанный зеленым шелк, и вообще в этой комнате очень дорогие вещи: пуховое одеяло, бутылка хорошего портвейна, кожаное пальто на двери.
Куда уж там деревенщине из Нью-Джерси!
Топаз медленно проплыла мимо Ровены, облив ее глубочайшим презрением.
Ровена почувствовала, как сердце подпрыгнуло к горлу. Такую Топаз она видела раза два. Однажды один из сотрудников «Червелл» назвал Топаз итальяшкой и попытался угробить ее давний материал. Кстати, тогда ей очень понравилась реакция Топаз – ярость и презрение.
– Тебе надо кое-что знать об итало-американцах, – прошипела ему Топаз. – За оскорбление мы всегда мстим.
Через два месяца парня уволили из газеты. Топаз никогда не рассказывала, что случилось, а Ровена не спрашивала. Просто так вышло.
Я есть то, что я есть. И не шутите со мной.
Сейчас на ее лице было именно такое выражение.
– Ты знаешь, – сказала Ровена.
– Да, знаю, – ответила Топаз. – Пожалуйста, не оскорбляй меня своими извинениями.
Ровена не могла на нее смотреть, ее переполнял стыд.
– Я оставила его, – наконец выговорила она.
– Разве? – спросила Топаз. Ей вдруг захотелось плакать Двойное предательство. Ее подруга. Ее любовник. Они смеялись над ней. – Я видела тебя в его объятиях сегодня утром.
Ровена тяжело опустилась на кровать.
– Я могу объяснить, – сказала она.
Топаз покачала головой.
– Все кончено Ровена. – Она посмотрела на нее тяжелым взглядом. – Я принесла тебе первую страницу «Червелл» с завтрашней статьей. Думаю, тебе захочется прочитать заранее.
Дрожащими руками дочь Чарльза Гордона взяла статью, которая разом убивала три года ее жизни. Из-за нее она лишится того, к чему стремилась. Статья клеймит ее как предательницу и обманщицу, и это прочтет весь университет.
Молча дочитав, Ровена повернулась к Топаз со смертельно-бледным лицом.
– Если ты это напечатаешь, я позвоню отцу и скажу, чтобы он поговорил с Джеффри Стивенсом. Твоя статья никогда не увидит свет в «Таймс». – Она подтянулась, напряженная и высокомерная. – Обещаю тебе.
– Я так и думала, – ответила дочь Джино Росси, и лицо ее было убийственно злым. – Но это стоит того: увидеть твой крах и падение. – Она помолчала, подыскивая слова. – Видишь ли, Питер ни при чем. Он чепуха. Ну, хорош в постели, очарователен и только-то, я довольно скоро выяснила, что он такое на самом деле. Для меня важна ты, Ровена. Ты. Я была твоей подругой. Мы доверяли друг другу – Топаз подошла ближе. – Я тоже обещаю кое-что, – сказала она. – Клянусь, это только начало. Как только ты определишь свое занятие – музыкальные записи или еще что, – я буду тут как тут. Везде и всегда. Я отомщу. Клянусь.
– Прекрасная речь, – холодно проговорила Ровена.
Топаз обернулась в дверях. Две красивые девушки смотрели друг на друга с невероятной ненавистью.
– Ты никогда ни за что не боролась, верно? Жизнь для тебя – игра в теннис, не так ли?
Топаз кивнула в сторону статьи из «Червелл», лежавшей на кровати. Заголовок, набранный трехдюймовыми буквами, вопил: «Стыдно, Ровена!»
– Пятнадцать-ноль, – сказала Топаз и хлопнула дверью.
Часть вторая
СОПЕРНИЦЫ
6
– Вы хотите снять? Да вы шутите, – сказал хозяин Ровене, пришедшей посмотреть комнату. Он изучающе взглянул на светлое шерстяное пальто, костюм от Армани, изящные туфли. – Зачем вам жить здесь? Это ведь не Сохо.
– Пока я больше ничего не могу себе позволить, – ответила Ровена. Она хотела, чтобы парень поскорее отошел: от него здорово несло чесноком и карри. Она пыталась улыбнуться, умаслить его, чтобы он согласился сдать комнату. Она уже побывала в двух местах, но хозяева, едва взглянув на нее, захлопывали дверь перед носом.
Ровену охватило отчаяние. Деньги у нее на счету почти кончились. Она не могла найти работу в музыкальном бизнесе, а родители не дадут ни пенни, пока она не расстанется с дикой, с их точки зрения, идеей – работать в мире музыки. Но Ровена знала, что она хочет – завоевать весь мир, и не собиралась возвращаться в Шотландию как побитый щенок.
– Ну конечно, – сказал он и посмотрел на нее. – Поиграть решила, да, дорогая?
– Прошу прощения? – Ровена вопросительно посмотрела на него.
Он подмигнул:
– Ой, не смотрите так. Я никому ничего не скажу, если вы не хотите. Итак, пятьдесят пять наличными, в начале каждого месяца. Деньги вперед.
Ровена была ошарашенна.
– Так вы сдаете мне?
– Ну, не даю же, – сказал он и протянул потную руку.
Ровена поспешно открыла кошелек и отдала банкноты, догадавшись не предлагать чек.
– Если будут проблемы, меня, уж пожалуйста, не беспокойте, – сказал парень, хитро посмотрел на нее и вразвалочку удалился.
Ровена долгим тяжелым взглядом посмотрела на себя в мрачное зеркало. За кого он ее принял? Видимо, за проститутку высокого класса! Так это она?
Потом взглянула еще раз. Платье в обтяжку, безукоризненная косметика, аккуратно подстриженные сверкающие волосы, падающие на спину.
Он прав. Это не Сохо.
На следующий день Ровена взяла свои тряпки, отнесла в магазин подержанных вещей и продала все до единой, продала также броши, часы, золотой кулон, заставила себя поторговаться. Женщина накинула тридцать процентов. Ровена поняла – та ободрала ее как липку, но этот проигрыш ощутила как победу. Она училась.
На эти деньги купила пару джинсов «Левайс», ботинки до щиколоток, спортивные бутсы и черный кожаный жакет. Набрала дешевых маек, на рынке – шарфов с индийским орнаментом. Днем бродила по Лондону в поисках работы, вечерами училась готовить, покупая продукты в недорогих магазинах, «Маркс и Спенсер» теперь не для нее. Она ходила в дешевые кабаки и клубы, где играли рок-группы, во все, куда только могла попасть.
Вспоминая потом этот первый месяц, Ровена удивлялась: надо же, она сумела его пережить. Какие романтические идеи одолевали ее – борьба с родителями, жизнь в бедности, пока не найдет работу, о которой мечтает! Никогда раньше она не понимала, что такое на самом деле бедность. Это холод, голод, на счету каждое пенни, а в кармане у Ровены Гордон ровно столько, сколько стоили две губные помады во время учебы в колледже! Студенткой она воображала, как, гоняясь за мечтой, ходит по улицам, стучится в каждую дверь, но никогда не предполагала, насколько болезненно чувство поражения, а ведь его испытываешь при каждом отказе!
Раза два или три Ровена готова была все бросить. В конце концов она вправе заняться другим – у нее хорошее образование, прекрасный диплом. Она могла бы стать юристом-консультантом в какой-нибудь фирме, заняться любой высокооплачиваемой и весьма уважаемой работой там, где учитывается диплом Оксфорда и оценки. А Ровена слышала одно – «нет», в музыкальном бизнесе ее образование было только минусом, всем плевать, чем ты занималась в свободное время, – каталась на лыжах, на лошадях или слушала музыку.
Но зато в маленьких потных клубах, забитых байкерами и любителями рока, клубах, утопавших в едком тумане от сухого льда, с громко вопящим стерео, Ровена Гордон впервые ощутила свободу. Она уже знала барменов, кое-кого из завсегдатаев. Они приняли ее такой, какая она есть, без всяких вопросов, без оценок. Им тоже двадцать один год, и они тоже влюблены в музыку.
И там была музыка.
Ровена знала все ансамбли. Большинство быстро выдыхались, так, вторичная чепуха, бледная пародия на блестящих ребят из Лос-Анджелеса или металлистов из Нью-Йорка. Редко, очень редко Ровена слышала группы, восхищавшие ее. Но ради их музыки стоило нырять в такие дыры.
Надменная холодная Ровена Гордон сама себе удивлялась.
Она не могла отказаться от мечты.
Однажды она пришла в «Аркадию», в Кэмден-Тауне, и удивилась – пусто.
– Что случилось? – спросила Ровена у знакомого бармена, который болтал с пожилым мужчиной в теплом полупальто. – А что – «Блю плэнет» [2]2
Голубая планета (англ.).
[Закрыть]отменили?
Он кивнул.
– Ну и хорошо, а то уж слишком о себе возомнили, – она пожала плечами и пристроилась на краешек высокого сиденья. – Налей, пожалуйста, «Джек Дэниелс» и диет-пепси.
Ричард дал ей бокал и хитро посмотрел на собеседника.
– Я слышал, «Мьюзика рекордс» подписала с ними контракт на две сотни тысяч долларов.
Ровена чуть не поперхнулась.
– О, эти могут. «Мьюзика» не отличит рок-бенд от раббер-бенд.
Мужчина закашлялся.
– Вы так считаете? – спросил он с сильным американским акцентом.
Ровена покраснела.
– А вы что, их менеджер? Тогда извините.
– Нет, я не их менеджер, – сказал он. – Но я заплачу за вашу выпивку, если вы мне объясните, что у них не так.
– К Ровене стоит прислушаться, – сказал Ричард. – Она ходит на все рок-тусовки в городе. И во все клубы.
– Что, богачка? – спросил старик.
Ровена засмеялась.
– Да едва ли. Я же не плачу за вход. Меня проводят друзья. Ну, вы знаете, как бывает.
– Знаю, – сказал он с усмешкой, – знаю, каково было в тридцатые годы в Нью-Йорке околачиваться там, где играл джаз.
Ровена отпила из бокала. Друзья из Оксфорда ни за что не узнали бы ее вот такую – без косметики, раскованную, расслабленную, в потертых джинсах. Она казалась еще моложе, чем на самом деле, похудела, говорила низким голосом, длинные волосы завязывала хвостом. В общем, выглядела потрясающе.
– Так вы хотите знать, почему не стоит иметь дело с «Мьюзика рекордс»? – нагло спросила она. – Прекрасно, объясню.
Через десять минут она со сверкающими от возбуждения глазами все еще рассуждала о полудюжине неучтенных в каталогах группах.
– Хватит, хватит, – засмеялся Ричард, накрывая рукой ее руку. – Он уже понял.
– Все нормально, – сказал пожилой человек. – А что ты делаешь, девочка, когда не борешься за первый ряд на концерте?
Она пожала плечами:
– Да ничего. Я хочу работать в музыкальном бизнесе, но не могу устроиться. Пытаюсь, пытаюсь… А вы кто?
Ричард улыбнулся, а американец вынул визитную карточку с золотым обрезом из туго набитого портмоне.
– Меня зовут Джошуа Оберман, – коротко представился он. – Слышала?
Ровена почувствовала, как краска залила ее с головы до ног. Джошуа Оберман – легенда в музыкальной индустрии, президент «Мьюзика рекордс» в Соединенном Королевстве.
– Да, сэр.
– Я же сказал, меня зовут Джошуа. Так что не умничай. Завтра в десять утра зайди в отдел кадров, я нанимаю тебя, – добавил он. Потом поднялся, собираясь уходить.
– А в каком качестве? – с глупым видом спросила Ровена.
– Будешь искать таланты, – коротко бросил Оберман. – А ты как думала?
День, когда Ровена открыла дверь «Мьюзика рекордс» в качестве сотрудника фирмы, был самым счастливым в ее жизни. Она осмотрела вестибюль, оформленный в авангардном стиле, – черная кожа, полированный хром, молодые хипповые секретарши, картинно снующие, будто на сцене, телеэкраны на стенах, из которых неслась музыка, и Ровена поняла: вот здесь ее место.
Ничто не могло испортить настроение в этот день. Ни самоуверенная чопорная особа в отделе кадров, записавшая ее данные, но все-таки позвонившая в офис президента за подтверждением, что Ровена не самозванка; ни враждебность сотрудников отдела, даже не пытавшихся изобразить добрые чувства к новому конкуренту; ни малюсенькая келья, выделенная ей под офис; ни мизерная зарплата, означавшая – она останется в той же убогой квартире.
Ровена готова была работать до кровавого пота на «Мьюзика рекордс». Ей дали шанс.
– Привет, добро пожаловать в нашу команду, – сказал Мэтью Стивенсон совершенно бесстрастно.
Он махнул рукой на глубокое кресло, обитое мягкой лоснящейся кожей, в углу огромного офиса. Солнце широким потоком лилось в окна, выходившие на Темзу, освещая стереосистему, представлявшую собой настоящее произведение искусства. Диски в золотых и платиновых рамках покрывали всю степу.
– Я возглавляю отдел, мы занимаемся артистами и репертуаром, – вздохнул Стивенсон.
Толстый, лысый, с крючковатым носом, он давно работал в этой сфере и сам любил подбирать людей. Но Оберман брал кого хотел, и, видно, девчонка ему понравилась.
Такое не впервой, Стивенсон уже навидался сотрудничков – кто-то западет в душу Оберману, приглянется на концерте или пошлет трогательное письмецо, – а он всегда жаждал открыть нового Дэвида Джеффина. Новобранцев он впихивал в отдел маркетинга или в международный – и ничего не поделаешь. Они обычно протягивали несколько месяцев, некоторых хватало даже на год, а потом им становилось неинтересно и они сами уходили. Кого-то увольняли после приличного срока. Стивенсон не сомневался: девица – такой же вариант. Но что делать? Старик-то капризный.
– Эго значит, мы ищем талантливые группы, помогаем им формировать репертуар, подбираем для них песни. Но в наше время важнее даже не сами песни, а хороший продюсер. Ясно?
Ровена горячо закивала. Конечно, она и сама все это знала, но не хотела показаться нахальной.
– Твоя работа, – продолжал босс, – слушать записи, которые нам присылают энтузиасты, они все еще не перевелись, и отправлять обратно но почте с красиво сформулированным отказом. А вечерами ходить по разным местам и выискивать группы.
– А если вдруг кто-то пришлет хорошую запись?
– Хорошие обычно играют вживую, и их хоть раз кто-то услышал бы. И менеджер на что? Понятно?
Ровена закинула ногу на ногу. Она не хотела раздражать босса, но ничего не могла с собой поделать.
– Тогда зачем вообще тратить время и слушать записи?
– Ну, вдруг я ошибаюсь, – ответил Стивенсон, неприятно ухмыльнувшись, и протянул ей липкую руку. – Добро пожаловать в музыкальный бизнес.
Он не ошибался. Через три дня Ровена совершенно ясно поняла это. Секретарша, обслуживавшая кроме нее еще четверых, снова втащила огромный мешок с записями, и Ровена тоскливо уставилась на него. Сначала, желая быть абсолютно честной, она слушала каждую пленку до половины, потом обнаружила – вместо одного мешка уже скопилось два, потом три, и ей ни в жизнь не справиться с такой горой работы. Теперь она крутила только одну песню. В конце концов коллега, Джек Рич, пожалел Ровену.
– Слушай, детка, – сказал он, сдвинув ее наушники. – Тридцать секунд, попятно? Тридцать секунд.Тебе придется прослушать сотни молокососов, а еще бумажки, а еще группы, действительно стоящие, которые играют на танцульках. Девяносто процентов из того, что в этих мешках, давно распалось, этих групп нет.
Он схватил пленку, которую она слушала, и поднес к ее глазам:
– Посмотри на дату. Сентябрь. Пять месяцев назад. Вот сколько времени пленки шли к нам.
– Тридцать секунд? – повторила Ровена.
– Тридцать секунд, – убежденно повторил Джек. – И то много.
Он не шутил. Ровена потихоньку утрачивала иллюзии. Она ведь и понятия не имела, сколько существует дрянной музыки, через которую надо продраться, чтобы найти действительно стоящую группу. Стоящую в буквальном смысле, такую, что имеет смысл вкладывать в нее деньги. Дни напролет она слушала кассету за кассетой со всякой чепухой, народ слал записи даже под аккомпанемент караоке. Вечерами Ровена до ломоты в спине бродила по окрестностям, слушая безголосых певцов и смешные рок-ансамбли, она изучила абсолютно все маленькие клубы в сырых подвалах – от Оксфорда до Труро. И поскольку она была самым новым «искателем талантов», ее никогда не подпускали ближе десяти шагов туда, где действительно мог возникнуть хоть какой-то шанс.
Отношения на работе складывались трудно. Джек Рич относился к ней по-доброму, но, как менеджер отдела, всегда был слишком занят. Секретарши дали ясно понять: им интереснее флиртовать с ребятами, чем печатать ей что-то. А Мэтью Стивенсон заходил раз в неделю, Ровене он напоминал огромную птицу – стервятника, кружащего над ней и горящего желанием ограбить.
– Ну, нашла что-нибудь? – самодовольно улыбаясь, спрашивал он, и она всякий раз отвечала:
– Нет, пока нет.
Боже мой, но как ей хотелось найти! Ну просто сердце разрывалось от желания! Она поклонница рок-музыки, сотрудник большой фирмы. Она ищет таланты. Ее умоляют, просят, хотят произвести впечатление. За месяц она просмотрела и прослушала сотни групп, все они буквально выли от желания понравиться ей.
Но ничего. Ничего не получалось. Ей нечего ответить Мэтью: все, что она слушала, – ужасно.
Ровена чувствовала, как попадает в изоляцию, на нее наваливается депрессия. А может, наплевать на все и пойти работать юристом? Может, в Британии вообще перевелись таланты?
И тут она наткнулась на «Атомик масс».
7
Топаз чувствовала себя совершенно несчастной. Все обернулось совсем не так, как она предполагала, в миллионный раз повторяла она себе, промерзнув до мозга костей, съежившись возле уличной жаровни. Нигде на Божьем свете не бывает так холодно, как зимой в Нью-Йорке. Топаз Росси ощутила это на собственной шкуре.
Она пристально вглядывалась в бесконечный поток машин, ползущий по серой слякоти, на мраморный небоскреб на 5-и авеню, из которого никак не выходил Дэвид Левин. Настойчивость, говорила себе Топаз. Настойчивость – это девяносто процентов успеха репортера. Правда, она могла бы сейчас нырнуть в «Рокфеллер-Плаза» и перехватить горячего шоколада с виски и бутерброд, но если поддаться такому соблазну – а только Богу известно, как бы ей хотелось, – то сто процентов против одного: именно в этот момент появится Левин и она потеряет возможность взять интервью у самого популярного на планете киноактера. И прощай работа…
Топаз засунула руки в карманы обтягивающих черных джинсов, повторяющих каждый изгиб ее шикарного зада. Она могла чувствовать себя как последнее дерьмо, но умела выглядеть на миллион долларов несмотря на то, что кончики ее ушей от холода повторяли цвет губной помады. Парень, продавец жареных каштанов, то и дело подкидывал угли, чтобы потрясающая девчонка стояла рядом с ним как можно дольше. Может, ему действительно повезет, и она снова потопает ногами, чтобы согреться, и у нее снова все заходит ходуном под шерстяным жакетом, и он увидит кусочек рая прямо здесь, на земле. Он не в первый раз подумал: кого она ждет? Если парня, то ему, черт побери, можно только позавидовать, удачливый, сукин сын!
Топаз снова ушла в свои мысли, как всегда, задавая себе вопросы и отвечая на них. Конечно, это задание – не приведи Господь, торчи тут на холоде, но все же лучше, чем вообще ничего. Она вспомнила, как три месяца назад, прижав к груди аккуратную кожаную папку, полную материалов из «Червелл» и рекомендательных писем, рыскала по редакциям нью-йоркских журналов. Везде было одно и то же.
– Извините, у нас ничего нет для вас.
– Ну, вам надо бы сперва набраться опыта, писать в «Нью-йоркер». Простите.
– Вакансий нет.
– Он на заседании.
– Она на заседании.
– Он все еще на заседании.
– Что это такое? Что вы мне принесли? Все из школы? Мы же «Группа национальных изданий», мисс Росси. Если вы сами не понимаете, что это не подходит для нас, вряд ли из вас получится журналист, – сказал Натан Розен, но с добротой в голосе.
Топаз почувствовала, как внутри все окаменело. Шестая встреча за день.
– Мне заказывала статью о студенческих стипендиях лондонская «Таймс», – пробормотала она с несчастным видом.
Розен посветлел.
– Ну, это другое дело. Я хотел бы посмотреть. Вы ее принесли?
– Она так и не вышла.
Розен скептически посмотрел на нее.
«Ровена Гордон, я надеюсь, ты горишь в самом пекле ада», – подумала Топаз, и вдруг слепая ярость охватила ее. Она вскочила так резко, что стул упал и откатился назад.
– Мистер Розен, совершенно очевидно, я не подхожу для «Вестсайда». Спасибо, что вы меня приняли. Я не буду больше отнимать у вас время.
– Эй, эй, подождите, – остановил ее Розен. – Я же еще не сказал, что вы можете идти. У нас заболел один из младших редакторов, его месяц не будет. Так что вы могли бы клеить, варить кофе, печатать… Такая вот работа. Но это все, что я могу предложить. Хотите?
«Нет, не хочу! – кричала про себя Топаз. – Я в конце концов самая умная женщина, когда-либо переступавшая порог вашей вонючей крысиной норы, и никому не позволю со мной так обращаться!»
Но это единственное, что ей предложили после сотни попыток.
– А какая зарплата?
– Да дерьмовая, – признался Натан Розен.
– Ладно, беру.
Следующие две недели, казалось, Топаз жила на одном адреналине. С ее приходом атмосфера в офисе преобразилась – из наэлектризованной в человеческую. Она похудела, научилась перехватывать глоток кофе на бегу из отдела искусства к доске объявлений, держа в руках шесть разных макетов, печатала статьи, исправляла ошибки, клеила фотографии на макет, проверяла факты в статьях. Она варила кофе, печатала письма, переснимала заголовки и ненавидела себя. Она предлагала варианты подписей под снимками, идеи для журналистов и чувствовала – ее заметили. Главное – быть на виду, всем попадаться на глаза.
В первую же субботу Топаз отключилась, проспала весь день.
Она все схватывала налету. У нее была потрясающе быстрая реакция и нюх на людей. Джейсон Ричман писал статью об экзотической еде в Нью-Йорке? Топаз видела парня, торговавшего шоколадной пиццей на 4-й Западной улице. Джози Саймонс визгливым голосом жаловалась, что никто в мире не скажет ничего свеженького о рок-н-ролле? И Топаз предложила интервью с клубным швейцаром. Джош Штейн, художественный редактор, никак не мог разместить заголовок на странице? А если дать его по диагонали, предложила Топаз. И статью – вокруг.
– Мне нужен заголовок! – вопил Натан Розен, заглушая криком беспрестанные звонки телефона и непрекращающееся жужжание компьютера.
– А о чем? – спросила Элиза Делюка, заместитель редактора отдела очерков.
– Современное искусство… Генри Кравис намерен сделать пожертвование в пользу национальной коллекции американского авангарда, и об этом редакционная статья на следующей неделе! – вопил Розен. – Самое крупное дело, с тех пор как Дж. П. Гетти помешался на живописи.
– «Современные мастера», – сказала Элиза.
– «Тэйт приходит в Нью-Йорк-Сити».
– «Нью-Йорк – новые картины».
– Никуда не годятся! – вопил Розен. – Единственное, чего я прошу, – одну-единственную хорошую строчку!
– А если «Великолепие искусства и искусство великолепного», – пробормотала Топаз, проходя мимо его стола с охапкой фотографий.
Розен посмотрел на нее.
– Хорошо. Беру, – сказал он.
Позднее, среди дня, Розен подошел к столу Топаз, печатавшей отредактированный обзор пьес какого-то внештатника.
– Посмотри, может, сумеешь привести это в чувство, Росси, – произнес Розен, пытаясь не смотреть в манящую развилку грудей. – Принесли две странички про мороженое «Хааген-Даз», про то, как замечательно оно идет в Европе. Четыреста процентов ежегодно…
– Неудивительно, – пожала плечами Топаз, вспомнив кафе «Хааген-Даз» на Корнмаркет. Даже в декабре там толпились студенты.
– Ну вот, с точки зрения бизнеса, это хороший материал. Но я бы хотел, чтобы там был не только бизнес, но и вкус мороженого, чтобы человек прочитал и ощутил, как оно тает во рту. Тогда он проглотит любые цифры. Так-то.
Он протянул статью – страница и три четверти плотного текста.
– И под снимком мне нужен убийственный заголовок, – сказал Розен.
– Хорошо, дайте секунду, – свела брови Топаз.
Она уже придумала вариант, пока Розен излагал суть статьи. Но ей хотелось еще немного понежиться в лучах славы при Натане Розене. Любому начинающему лестно, когда редактор задерживается у его стола. А если еще учесть, что он хорош собой…
– Не торопись, – предостерег Розен.
– Ну-у, – протянула Топаз, – а как, например: «Хааген-Даз» – не столько мороженое, сколько философия»…
– Можешь повторить? – спросил Натан Розен, желая убедиться, правильно ли расслышал.
Топаз повторила.
Натан подтянулся. Отлично.
– О'кей. Еще послушаю предложения других. А ты обязательно зайди ко мне в кабинет в конце дня.
– Как скажете, босс, – улыбнулась Топаз. «Ему понравилось», – подумала она. – Да вы не найдете лучшего варианта! – крикнула ему в спину.
Редакционные комнаты «Вестсайда» пустели к восьми вечера. Еще горбились несколько репортеров, уставившись на экраны компьютеров, они собирались добить свои материалы и сидеть тут до часа или двух ночи. Топаз слышала телефонные звонки в отделе художника, у доски объявлений жужжал факс. Она заволновалась, бросив взгляд в сторону редакторского кабинета, все еще залитого золотистым светом. Она устала за день и чувствовала себя, как ломовая лошадь.
Так что сперва надо посмотреть на себя в зеркало, и она проскользнула в туалетную комнату. Самое важное для нее сейчас – хороший свет и зеркала.
Так, нужно подвести глаза и чуть-чуть попудриться. Очень хорошо. Черный пиджак от Донны Каран подчеркивал высокий бюст и тонкую талию. Туфли без задников, по самой последней моде, придавали икрам особое изящество. Несколько длинных рыжих волнистых прядей выбилось из прически – ничего страшного, даже по-своему привлекательно. Она же работает в конце концов.
– Да, я работающий человек и собираюсь продвинуться, – сказала себе Топаз, глубоко вздохнула, вышла из туалета и, широко шагая, направилась через весь этаж к кабинету Натана Розена.
Розен смотрел, как она входит. Топаз возбуждала его. Девушка пришлась ко двору в редакции, работала как полноценный стажер и заряжала весь коллектив. Розен-профессионал радовался за нее, узнавал в ней себя в начале пути, когда все в тебе ликует и горит желанием рассказать о новостях миру. И она умеет рассказывать. Росси далеко пойдет, он мог бы стать ее учителем. Но физически, черт побери, Натан испытывал к ней совсем не отеческие чувства и, самое ужасное, никак не мог избавиться от них. Помимо воли Розен видел, как ее упругие ягодицы круглятся под юбкой, когда она пересекает кабинет. Как поднимаются и опускаются груди, двигаются ноги… Розен ощутил в паху предательское подергивание… Боже, стоит только посмотреть, как она ходит! Поэзия, симфония женской красоты.
«Прекрати! Немедленно! – велел себе Розен. – Ей двадцать один. Тебе, тридцать девять. Ты годишься ей в отцы».
Топаз улыбалась. Боже, как она мила! Розен с трудом перевел дыхание.
– Садись, – сухо сказал он. Топаз села.
– У тебя хорошо получается. – Он подался вперед. – Действительно хорошо. И ты делаешь гораздо больше, чем полагается по должности, и заслуживаешь или повышения зарплаты, или продвижения. Все это ты знаешь и сама.
Топаз скованно кивнула. Так и есть. Я добилась. Он собирается сделать меня репортером.
– Что ж, я повышаю тебе зарплату, – сказал Розен, – но не собираюсь переводить в репортеры. Об этом забудь. Ты здесь всего месяц, и не раньше чем через пять месяцев я об этом подумаю. Я не хочу, чтобы ты нарушала спокойствие в офисе, все помощники и так ревнуют к тебе, а некоторые молодые репортеры ощущают опасность с твоей стороны.
– Что? – смущенно спросила Топаз.
– Ты будешь получать по заслугам, за работу. Вот так. Сожалею, если тебе это не по вкусу. Но это все. Поздравляю с повышением зарплаты, – резко добавил Натан и повернулся к папке на столе, давая понять, что Топаз свободна.
На секунду в кабинете повисло молчание. Топаз задохнулась от ярости. Но только на секунду.
– К черту! И вас к черту! – выпалила она. – Так вот оно как? Шесть месяцев печатать с семи утра до восьми вечера, чтобы секретарши себя удобно чувствовали! Как вы можете говорить, что талант ничего не значит и я получаю по заслугам? Вы боитесь своих репортеров? Я скажу вам, из-за чего они бесятся. Им страшно – еще бы, каждый день я доказываю, что могу делать их работу лучше. Да вы же сами сказали. Кто здесь редактор наконец? Вы или они?
– Я! – заорал Розен, в ярости вскакивая. – Я, а не ты! И никогда не забывай об этом!
Он тяжело сел, кипя от злости.
– Выслушай меня, Росси, – сказал он. – Считай, тебе здорово повезло: я мог бы тебя немедленно выгнать. – Топаз побелела. – За то, как ты со мной разговариваешь. Я веду этот корабль десять лет и повидал энергичных вроде тебя предостаточно. Они ворвутся, повертятся в редакции, подбросят пару броских фраз и думают – они прямо Ральф Дж. Глисон. Так запомни – удачный заголовок или подпись к снимку еще не говорят о том, что ты репортер. Это знаешь что? Мастерство составителя рекламных объявлений! – снова заорал Розен.
Топаз дрожала.
Казалось, она стоит на пути баллистической ракеты.
– Извините, – промямлила Топаз и в ужасе поняла: ее голос дрожит.
«О Боже, – запаниковала она. – Похоже, я сейчас разревусь». Розен бросил взгляд на свою протеже, глаза замерли на коленках Топаз, и он испугался. Да, он грубо говорил с ней, но сейчас его настроение изменилось, стало жаль девочку, такую беззащитную… Ему хотелось успокоить ее, поцеловать, погладить по голове. Но больше всего – швырнуть на пол и изнасиловать прямо в кабинете. Не думай об этом! Будь великодушным, справедливым.
