Текст книги "Карьеристки"
Автор книги: Луиза Бэгшоу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)
– Я не знаю, как тебя благодарить, – Ровена сияла от счастья.
Питер еще на шаг подошел к ней.
– Но я знаю. – Он наклонился и легонько поцеловал ее в губы.
Через секунду Ровена отпрянула. Но секунда оказалась слишком долгой, достаточно долгой, чтобы Кеннеди успел почувствовать вкус ее мягких губ, обрадовавшихся поцелую. Сквозь свою рубашку и ее платье он ощутил, как напряглись ее соски. Глаза Ровены предательски сияли, дыхание прерывалось. Желание пронзило Питера. Топаз Росси – опытная страстная любовница, но робость Ровены, неуверенность – нечто иное. Ему хотелось обладать ею, научить сексу. Он никогда не имел дела с девственницами, и одна эта мысль невероятно возбуждала.
– Что ты делаешь? – прошептала Ровена. – А как же Топаз?
Питер чуть не сказал: а что Топаз? Но вовремя остановился.
– Я знаю, что виноват, – признался он, раздевая ее взглядом. О Боже, она краснеет с головы до ног. Как мило. – Топаз замечательная девочка, я обожаю ее. Но… но я не могу справиться с чувством к тебе.
– Топаз моя подруга, – продолжала Ровена.
Она хотела его, Боже.
– У нас нет будущего, – сказал Кеннеди. – Ты сама знаешь. Она американка, хочет в жизни не того, чего хочу я. А мы похожи, Ровена, и у нас есть шанс быть вместе. Давай я поговорю с Топаз и все объясню.
– Нет-нет, – покачала головой Ровена. Ей даже дышать было трудно. Услышать от Питера слова, о которых она столько мечтала, боясь себе признаться… – Оставь меня, я не могу… мы не должны… – Она распахнула дверь и со слезами на глазах выскочила из комнаты.
Питер Кеннеди смотрел ей вслед.
«Ну, уже недолго», – подумал он.
4
Воздух казался напряженным до густоты. Ровена сидела на скамейке. Ее красивое лицо точно окаменело. Похоже, она со всей серьезностью слушает путаную речь Джилберта Докера, пытающегося изложить свою точку зрения.
Сейчас он говорил о том, как неправильно феминистки толкуют шутки мужчин по отношению к женщинам-коллегам, стоящим на более низких ступеньках служебной лестницы. Толпа из подвыпивших игроков в регби, гребцов из Ориел возбужденно вопила, радуясь каждому сексуальному намеку. Обычно писклявый голос Джилберта странным образом обрел силу, парень явно испытывал удовольствие от собственной речи. Лицо покраснело, оратор вспотел от жары. Ровена заметила: Джилберт раздражает не только ее.
Она поднесла изящную руку к виску, пытаясь отогнать болезненное головокружение.
Крис Джонсон, руководивший постоянным комитетом, сидел в кресле секретаря и смотрел на своего босса, Ровену. Он очень беспокоился. Зал битком набит студентами, на скамейках ни дюйма свободного пространства, многие уселись на полу. Сегодня среда. Выборы в пятницу. Сами президентские дебаты, обращение кандидатов к избирателям обычно проходили вечером накануне выборов. Но на этот раз наследная принцесса Швеции Виктория будет выступать с речью. Так что сегодня – настоящая проба сил.
Ровена Гордон – звезда. Прекрасный оратор. Она могла, как тряпкой, вытереть пол этим Джилбертом Докером. В девяноста случаях из ста. Поэтому и собралась такая толпа – все жаждали насладиться кровавой баней.
Да, должна быть именно кровавая баня, мрачно подумал Крис. Но вот для кого…
Ровена смотрелась потрясающе в своем бальном платье без бретелек из жатого красного бархата, его носила когда-то мать Ровены, и оно выгодно подчеркивало маленькие груди и изящную талию. Пышные малиновые фалды спускались до пола, цвет подчеркивал красоту сверкающих волос, а глаза искрились, словно зеленоватые льдинки. Но не слишком ли ярко они сверкают, подумал Крис. Девушки глядели на Ровену с завистью, а ребята – оценивающе. Никто из них не видел ее утром, с волосами, липкими от пота, мертвенно-бледной кожей. Крис видел. Он вызвал врача: у Ровены Гордон в канун президентских дебатов была температура выше тридцати восьми, доктор прописал ей постельный режим. Крис пытался уговорить послушаться эскулапа, но как только дверь за ним закрылась, Ровена, шатаясь, вскочила и проглотила десять таблеток норофена.
– Это того не стоит, ради Бога, – в ужасе пытался остановить ее Крис, – ты же доконаешь себя.
Ровена, которую трясло от лихорадки, покачала головой.
– Нет, – ровным голосом произнесла она. – Я доконаю не себя, а Джилберта.
Питер Кеннеди с галереи напряженно наблюдал за Ровеной. «Ч то-то не так, – думал он. – Я знаю, что-то не так».
Он воображал, как будет здорово успокаивать Ровену, проигравшую выборы. Леди должны научиться откусывать не больше, чем они могут проглотить. Он снова посмотрел на нее. Он не знал почему, в душе сидела уверенность: у Джилберта будет полный порядок.
Питер Кеннеди инстинктивно чувствовал слабого, как чувствовал бы убийца.
Топаз Росси пыталась сосредоточиться на дебатах, но не могла. Ровена выглядит очень здорово, и она без труда сделает свое дело. А если почему-то подруга сморозит глупость или не сумеет стереть Джилберта в порошок, то в номере за пятницу уж «Червелл» постарается…
Голова Ровены кружилась, но девушка отчаянно стремилась сосредоточиться. Как душно. На ней была еще красная шелковая накидка, и она дернула за шнурок. Соберись, девочка, соберись, лекарства затуманили мозг, ей показалось, что она оторвалась от земли, куда-то полетела…
Ровена улыбнулась другу, Ричарду Блэку, он сидел напротив нее. В ответ парень тоже неуверенно улыбнулся, яростно махая руками перед грудью.
Ровена подняла бровь. Что он пытается ей сказать?
Ричард продолжал жестикулировать. Так ни о чем и не догадавшись, она дружески пожала плечами и презрительно взглянула на Докера.
Джилберт вернулся на место под вежливые аплодисменты, в зале раздались редкие возгласы одобрения – из угла, где сидели представители Ориел.
Джек Харкуорт, президент, поднялся со своего места.
– Я хотел бы поблагодарить нашего секретаря за эту речь, а теперь мне доставляет огромное удовольствие…
– О Боже, нет, – пробормотал Крис.
– …пригласить Ровену Гордон, Крайстчерч…
Гул голосов и смех прокатились по залу.
– …подняться сюда и высказать свои возражения.
Ровена изобразила яркую улыбку и встала, пробираясь к своему месту.
На миг зал замер. А потом оглушительная тишина взорвалась такими громкими криками и аплодисментами, каких Ровена никогда в жизни не слышала. Она смущенно улыбнулась, но даже Гарри Линикер… он тоже был странно возбужден. Все вопили, хохотали, топали ногами. Ровена снова улыбнулась. Они просто посходили с ума. Потом девушка увидела смачную улыбку Джилберта и заметила потрясенное лицо Криса. Ровена опустила глаза. О мой Бог! Казалось, время остановилось, а после – потекло, размягчившись, как патока.
Платье без бретелек соскользнуло. Лиф спустился до талии, и Ровена стояла перед всеми с обнаженной грудью.
Боясь, что сейчас упадет в обморок, Ровена рванула накидку и прижала ее к груди, вцепившись в ткань мертвой хваткой. Возгласы превратились в гомерический хохот, тысячи студентов хлопали, свистели, а сторонникам Гордон хотелось просто умереть. По-разному можно проиграть выборы, но так…
Сидящая на галерее Топаз вынырнула из своих грез и заплакала от потрясения и сочувствия.
Питер Кеннеди впал в оцепенение. Эти совершенные маленькие торчащие грудки распалили его, и он почувствовал, что совершенно готов…
Окаменевшая Ровена стояла в центре бушующего шторма, парализованная, как кролик в свете автомобильных фар. Она чувствовала горячие слезы на глазах и тошноту в горле. Этого ей не пережить за все оставшиеся годы в Оксфорде.
Веселье не утихало.
«Почему они не заткнутся? – молча вопила Ровена. – Чего они ждут?» Потом поняла. Они ждут, что она разразится слезами и убежит. Ровена взглянула на Джилберта Докера, с победным видом и отвратительной улыбкой взиравшего на нее, и внезапно все встало на место. Не выпуская накидку из левой руки, она подняла правую, призывая к тишине, поразительно, но публика затихла.
Ровена дождалась полной тишины, потом улыбнулась.
– Ну что ж, мистер президент, – ее голос звучат ровно и ясно, – из случившегося следует сделать лишь один вывод: вы сами видите, что вам предлагается. – Она шагнула вперед. Сотни глаз впились в нее. – Будьте осторожны, – продолжала она, театрально повернувшись к продолжавшему улыбаться Джилберту, – для тех, кто на нашей стороне, никакая жертва не является чрезмерной, никакое унижение слишком страшным во имя проклятой победы. – И она расхохоталась.
Зал снова взорвался, но на этот раз аплодисменты были другими. Мужество, которое она только что проявила, оценили все, собравшиеся поднялись и стоя аплодировали. Но Ровена еще не закончила. Держа накидку, она подтянула лиф платья другой рукой, потом отпустила красный шелк.
– Мистер президент, – сказала она громко, – если моя просьба не идет вразрез с принципами, изложенными в речи, только что произнесенной досточтимым секретарем, я хотела бы попросить мистера Докера помочь мне справиться с «молнией». С ней что-то случилось.
И Ровена тут же повернулась спиной к потрясенному Джилберту, он встал и с перекошенным от злости лицом застегнул платье сопернице.
Крис, Топаз и Ник торжествующе заорали, а за ними – весь зал.
Дебаты закончились к полуночи, и на сад окружавший здание «Оксфорд юнион», обрушился ливень. Студенты выскакивали на улицу, бежали к себе в колледжи, в свои берлоги или пытались протиснуться в бар, который и так уже походил на банку с сардинами, все хотели пропустить по последней кружке. Команда, работавшая на Джилберта, стоя под дождем, яростно спорила, не сделала ли все это Ровена намеренно. Оправившись от случившегося, она произнесла зажигательную страстную речь и выиграла дебаты с большим отрывом.
– Мы выиграем эти чертовы выборы, – резко бросил Джилберт Докер Крису Джонсону.
Крис расхохотался ему в лицо. Он уже получил удовольствие, отвергнув кандидатуру Джилберта на место казначея, когда тот попытался перебежать на другую сторону.
Топаз выскочила из зала, радостно вопя, расцеловала Ровену и понеслась в другую сторону.
– Эй, ты куда?
– В «Червелл»! Умираю, как хочу добраться до компьютера с той самой минуты, как ты села. Вот эта материальчик! Первополосный!
– Ну ладно! – крикнула Ровена ей вдогонку.
Действительно, сюжет потрясающий, и Топаз настолько погрузилась в предвкушение работы над ним, что в эйфории не заметила некоторую напряженность Питера.
Ровена, тоже в полной эйфории, часа полтора принимала поздравления и пожимала руки, прежде чем прошмыгнула в свою норку на Мертон-стрит, едва ли обратив внимание на проливной дождь. В редакции «Червелл» Топаз включила компьютер, попробовала несколько вариантов заголовка: «Пусть выиграет женская грудь», «Драгоценная грудь». Топаз громко рассмеялась. В конце концов не пора ли ломать традиции? И она крупно напечатала: «Грудью вперед». И закурила сигарету.
В редакционных кабинетах было пусто и безмолвно, тишину нарушали лишь мягкий шум компьютера и собственное дыхание. Топаз вдруг ясно представила, как через год она будет работать в настоящей газете в Лондоне.
Ровена станет президентом «Оксфорд юнион», она – журналисткой, и, естественно, не меньше чем в «Таймс». А может быть… а вдруг… и миссис Питер Кеннеди?
Питер буквально вопил на Джилберта.
– Ну, это же не моя ошибка, – прохныкал тот в сотый раз.
– Эй, слушай, – резко сказал Кеннеди, теряя терпение. – Отправляйся-ка домой, Докер, хорошо? Теперь я сам буду улаживать дела.
– Да ничего ты не сможешь сделать, – снова заскулил Джилберт, но, взглянув на лицо Питера, решил замолчать.
Питер направился к Мертон-стрит. Господь всемогущий, ну почему ему все приходится делать самому?
Ровена сидела у камина, пила некрепкий чай и смотрела на огонь. Ей было уютно, тепло в толстом махровом банном халате. Чистые пряди влажных волос падали на плечи. Летний дождь барабанил по темной застекленной крыше, но даже сквозь потоки воды она различала неясный свет тающих звезд.
Она была слишком возбуждена и не могла заснуть.
Ровена посмотрела на выцветшую газетную вырезку со статьей о Дэвиде Джеффине, приколотую над кроватью. Если бы она стала президентом, она бы могла пригласить его выступить у них… Ровена мысленно беседовала с ним, когда в дверь позвонили.
– Радость моя, заходи! – крикнула она Топаз.
– Прием более теплый, чем я ожидал, – проговорил Питер Кеннеди, наклоняясь и входя в комнату.
Ровена вскочила, плотнее закутываясь в халат.
– Что ты здесь делаешь?
– Ты разрешила мне войти, как я понял – спокойно произнес Питер, закрыл за собой дверь и предложил ей сигарету. Она отказалась. Он пожал плечами и закурил. – Хорошая речь, если можно так выразиться. Ты держалась очень мужественно.
– Спасибо, – Ровена слегка расслабилась. Ничего не поделаешь, она действительно рада его видеть. Питер не подходил к ней после поцелуя на балу уже неделю. «Кому я не доверяю? Ему или себе? Да, надо было набраться мужества или все бросить и сбежать. Но у меня обязательства перед избирателями».
Он глубоко затянулся.
– И ничто не может заставить тебя выйти из игры?
– Ничто, – осторожно ответила Ровена. Только по двум причинам такой человек, как Кеннеди, мог появиться в этой комнате в столь неурочный час. Секс или политика? Но ведь он встречается с ее лучшей подругой, значит, первое отпадает. – В чем дело, Питер?
– Я хочу, чтобы ты вышла из избирательной кампании.
Ровена откинулась назад, глотнула чай. Она удивилась, но не была потрясена, насмотревшись на многое – предательство, нерешительность, перебежки с одной стороны на другую, слишком многое, чтобы сейчас смутиться. На секунду Ровена задумалась, знает ли о его решении Топаз, но потом отбросила эту мысль: Топаз ее ближайшая подруга. Да, это удар, но не слишком сильный, вряд ли сейчас даже Питер Кеннеди способен спасти Джилберта. Особенно после ее сегодняшнего триумфа.
– Нет, ничего подобного я не собираюсь делать, – сухо ответила она. – И я полагала, ты меня поддерживаешь, Питер.
– Значит, ты ошибалась, – так же сухо ответил Кеннеди.
– А Топаз знает, где ты? – спросила она. Сердце ее колотилось. Зачем Питер пришел? Почему он снова переметнулся на другую сторону? Из-за того, что она отвергла его?
Ровена смотрела на красивое лицо, мускулистое тело, золотистые волосы, мокрые от дождя, ей не хотелось, чтобы он злился на нее. Ей хотелось ему нравиться.
– Я не могу взять назад слово, данное Джилберту, – проговорил он в ярости. – Как ты не можешь понять?
– Но ты и мне дал слово.
Питер казался сердитым, виноватым и смущенным, она понимала – внутри него идет борьба, он ищет мотивы и доказательства правильности своих действий. Как ни глупо, это льстило ее самолюбию – приятно, что из-за нее он в таком смятении. И желание, пока еще очень слабое, начало зарождаться в ней.
– Я знаю, – сказал Кеннеди, его синие глаза смотрели на нее в упор. – Я не должен был это говорить, просто я ничего не смог с собой поделать.
Во второй раз за вечер Ровена почувствовала, что время будто остановилось. Несколько секунд она молчала, они слушали потрескивание огня в камине, а за окном собиралась гроза. Ветер стонал, метался среди каменных строений елизаветинских времен. Наконец она спросила:
– Что ты имеешь в виду?
Сердце ее стучало в груди, в горле пересохло, она ждала ответа.
Питер протянул руку и нежно погладил ее по щеке.
– Ты хорошо знаешь, что я имею в виду, – сказал он. – Скажи мне, если я ошибаюсь, скажи мне, что ты не испытываешь ко мне никаких чувств. Что ты не думаешь обо мне. Что я для тебя никогда не буду чем-то большим, чем друг твоей подруги.
Переполненная желанием, Ровена молчала.
От его прикосновения стало горячо между ног.
– Ну скажи хоть что-то, – взмолился он, – и я уйду.
На долю секунды Ровена вспомнила слова Топаз – как много для нее значит Питер, из-за него она хочет остаться в Англии.
Потом снова посмотрела на красивое лицо, крепкую мускулистую фигуру, поймала взгляд Питера и выбросила эти мысли из головы.
– Нет, – сказала она. – Ты не ошибаешься.
5
Жизнь, казалось, шла своим чередом. Уже скоро выборы, и Ровена вела себя расчетливо и разумно: организовывала тайные поездки, заручаясь голосами избирателей-друзей, писала конспекты выступлений, проводила деловые встречи и следила, чтобы все ее сторонники делали то же самое. Питер явно поддерживал Джилберта, и поэтому Ровене и ее коллегам приходилось работать вдвойне. Но скоро все должно завершиться.
Туристы, как и каждое лето наводнявшие Оксфорд, страшно удивились бы, узнав, что скрывается за мельканием велосипедистов в мантиях, пузырями раздувавшихся на спине, за шпилями, башенками, пикниками с шампанским. А тем временем здесь шла отчаянная борьба за власть, куда суровей избирательных гонок в конгресс. Студенты дрались за место на беговой дорожке.
Конечно, у Ровены были союзники. Один из них – газета «Червелл», она поддерживала Гордон все время. Колледжи. Ребята регулярно приходили на дебаты, особенно когда разнесся слух о представлении, устроенном Ровеной. Но эта экстравагантная выходка (или случай?) была не главное, многих студентов влекла социалистическая идея. Джилберт хотел стать президентом. Казалось, он и должен им стать, ведь ему обеспечена поддержка старой школы, всех стоящих за спиной его отца, всех посещающих приемы его матери. Одним словом, все традиционное, солидное, воспринимавшееся безоговорочно полсотни лет назад, та «добрая старая Англия» стояла за его спиной. Но много ли это значило для молодежи восьмидесятых? Разве что для тех, кто, лишенный наследства, притворялся, что старые ценности – это для него все.
Старинные солидные колледжи, предпочитавшие, чтобы все оставалось, как прежде, – Ориел, Линкольн, Джезус, Баллиол, Квинс и особенно Тринити. Спортсмены из клуба «Оксфорд блю», соответственно, с голубой кровью. Но только не Крайстчерч. Ровена была из его мира.
Именно это и подвигло мальчиков действовать. Ровена проявила непокорность. Дочь Чарльза Гордона, воспитанная в Сент-Мэри-Аскот, должна бы понимать. Джилберт и Питер могли бы подготовить для нее президентство на следующий срок, но она настаивала на борьбе с ними. И создавала свою собственную команду.
Она околачивалась повсюду с этой дерзкой американкой, буквально не расставаясь с ней и заявляя во всеуслышание, что собирается заняться музыкальным бизнесом.
Она была феминисткой. Предательницей.
Ее надо проучить.
Если бы Джилберт Докер увидел, что скрывается под холодной маской Ровены, выставленной напоказ всему Оксфорду, он бы немного расслабился. Работа в его поддержку шла, дело продвигалось.
Правда, никто не знал, что делает Питер Кеннеди.
А Ровена Гордон потеряла контроль над собой.
Она вздохнула, руки Питера двигались от ее бедер к соскам, едва касаясь кожи, он понял, такие прикосновения разжигают ее больше всего. Он был внутри нее, он продвигался все глубже и глубже, словно добираясь до самой сути, где таилось удовольствие, двигался ровно, не сбиваясь с ритма, что вызывало у нее волну экстаза. Он почти кончил, но не давал ей достичь самой вершины.
– Неплохо, да? – насмешливо спросил Питер. – Спать с врагом?
– А я Мата Хари, – сказала Ровена. – Я использую тебя.
Он хихикнул и ответил ей движением бедер, вдавливаясь в тело Ровены, желая вызвать реакцию, которой было бы сказано все.
Ровена застонала от наслаждения, в голове образовалась звенящая пустота. Стоило ей взглянуть на Питера, и она забывала о своей вине, о ревности – Питер продолжал встречаться с Топаз. О стыде. И о горько-сладкой радости, возникавшей при каждом его появлении.
Всякий раз Ровена говорила себе: последний раз.
Но ни одна встреча не становилась последней.
Ровена просто не могла справиться с собой. Все юные годы заточенная в женской монастырской школе, девственница, Ровена презирала мальчиков, и ни на кого ее тело не реагировало, как на Питера. Она была холодная девочка, с характером – замкнутая, гордая. Топаз Росси стала ее первой по-настоящему близкой подругой. Ради дружбы Ровена пыталась скрыть свои чувства. И даже отвергла Питера тогда, на балу.
Но не смогла справиться с желанием.
Ровена предала Топаз, найдя для этого тысячу извинений. Топаз слишком вульгарна для Питера. Она не подходит ему. Иностранка. И очень бедная. А она, Ровена, – само совершенство: из той же страны, того же круга, того же класса. Кеннеди – джентльмен, она – леди. Предрассудки, с которыми Ровена боролась всю жизнь и которые всегда презирала, она использовала теперь, чтобы убедить себя – она поступает правильно. Ровена держалась с Топаз сухо, отмалчивалась, когда подруга пыталась поговорить. Уверяла себя, что дружба с Топаз – ошибка с самого начала, они слишком разные.
– Еще раз, – попросила Ровена, и ее соски от удовольствия вздыбились. – Ну еще раз, еще раз.
– Ты просто чудо, – возбужденно шептал Питер. Это правда. Она так естественна в сексе. Вздрагивает от каждого прикосновения, что дико возбуждает его, отзывается на малейшую ласку, на каждый горящий взгляд, каждое прикосновение пальцев.
Даже в самый первый раз она достигла наивысшего удовольствия.
И это холодная надменная Ровена Гордон!
Кеннеди ухмыльнулся, проникая в нее все глубже. Жизнь полна сюрпризов.
Топаз Росси шла вдоль Брод-стрит, к Крайстчерч. У нее было хорошее настроение. В отличие от студентов-англичан, воспринимающих окружающее как само собой разумеющееся, красота Оксфорда ее просто очаровывала. По сравнению с маленьким городком в Нью-Джерси это – другая планета, думала Топаз, через решетчатые железные ворота глядя на Тринити-колледж, пронесший безукоризненную красоту через века, на внушительные бюсты римских императоров, обрамлявших вход в Театр Шелдона.
Мимо проносились на велосипедах студенты, их черные плащи раздувались на ветру. Они двигались в «Блэкуэлл», университетскую книжную лавку, где можно свободно рыться на полках. Она улыбнулась: интересно, выберут они скучнейшие учебники или низкопробные романы с множеством сексуальных сцен?
Она повернула вниз, к главному входу, заглядывая во дворик библиотеки Бодли, главной в Оксфорде и одной из самых прекрасных в мире. Топаз обошла несколько раз вокруг, любуясь красотой, но отсюда книги выносить нельзя, и она редко пользовалась этой библиотекой. Топаз – современная девица и предпочитала заниматься в своей комнате, с чашечкой кофе, слушая Арету Франклин.
Две внештатницы, работавшие на «Червелл», помахали ей. Девушки писали для странички по искусству и о работе студентов.
– Ну как репортаж? Продвигается?
– Хорошо, – ответила девушка помоложе. – Вчера вечером здесь была интересная группа с Уэст-Энда, они ищут таланты. И я собираюсь взять интервью у Мэри Джексон, их руководителя.
– Короче говоря, она хочет, чтобы ей выделили место в следующем номере, – ухмыльнулась подруга.
Первая толкнула ее локтем.
– Ну что же, посмотрим, когда получим материал, – сказала Топаз, ощущая себя очень взрослой. Ей не хотелось портить кому-то настроение. Она собиралась встретиться с Питером и не могла дождаться момента. Жизнь так хороша.
Девушки помахали ей рукой и ушли.
Топаз откинула с лица рыжие кудри. Некоторым американцам здесь очень тяжело учиться. Не понимая английского юмора, они уезжали из Оксфорда в полном убеждении, что местные терпеть не могут иностранцев, особенно американцев.
Топаз думала иначе.
«А может, просто Ровена заставила меня увидеть все другими глазами? – подумала она. – Или Питер».
Кожа все еще хранила память о его утренних ласках. Особенно там, где он слизывал шампанское.
– Поздравление с завершением второй статьи для национальной газеты.
Эта статья тоже получилась. И она отправит ее сразу, как только выйдет первая, значит, после выборов. Ровена уже будет радостная, взволнованная, перестанет нервничать, выйдет из стресса, а то в последнее время она какая-то странная, отчужденная.
Топаз задержалась на секунду на Ориел-сквер, что у заднего входа в колледж Питера, она думала о статье, о любовнике, о подруге – все крутилось в голове одновременно. Мягкое солнечное тепло припекало затылок, ей казалось, она купается в ванне, наполненной чистым счастьем.
Ровена снова ощутила ком в груди. Она не могла ни дышать, ни плакать.
– Нам надо остановиться, – сказала она тихо. – Я не должна была на это идти.
Питер предложил ей сигарету, но она покачала головой.
– Но ты же пошла, – сказал он.
Он ощущал свою власть над ней. Каждый раз заставлял ее преодолевать колебания, заглушать голос совести, все отбросить. Это льстило его тщеславию: он занимается любовью с обеими – с Топаз Росси и Ровеной Гордон – в один день.
Он никогда не говорил об этом с Ровеной, но она знала. Конечно, знала, что он встречается с ее лучшей подругой. А это очень важно.
– Я обещал тебе закончить с Топаз, но постепенно, – продолжал Питер. – Я думал, мы договорились.
Ровена молчала, уставившись в стену. Стыд, боль и неукротимое желание смешались внутри.
– В чем дело? Выборы? – строго спросил Питер. – Ты знаешь мое мнение по этому поводу. Я обязан сдержать слово. И происходящее между нами не имеет никакого отношения к политике.
Ровена покачала головой.
Они оба понимали, что их секс так хорош особенно из-за того, что они противники. Это добавляло остроты.
– А как насчет твоего слова Топаз?
– Ты сама вчера говорила – в последний раз, – жестоко бросил он ей.
Ровена покраснела. Да, правда, она снова сдалась, отчасти потому, что ее тянуло к нему, отчасти оттого, что он сам не хотел оставить ее. Он забирался к ней по наружной трубе, влезал в окно, присылал красные розы и марочное шампанское. Он усаживался рядом с ней за едой. Поджидал возле швейцарской, когда она приходила за утренней почтой, был настойчив и одновременно романтичен, как лорд Байрон. С большим облегчением она сдавалась ему и позволяла делать то, чего жаждала сама.
«Мы учимся в одном колледже, – думала Ровена. – Я все равно не смогу от него избавиться».
Но вслух сказала:
– Но я действительно хотела… Я не могу причинять боль Топаз, а ты отказываешься выбрать кого-то. – И Ровена заплакала.
– Я хочу только тебя, – осторожно сказал Питер, услышав новую нотку в ее голосе и обнял девушку.
И вопреки желанию Ровена почувствовала – она не может сопротивляться. Пусть он успокоит ее, пусть говорит, как любит и что все будет хорошо.
Топаз – моя лучшая подруга, подумала она. И волна стыда окатила ее. Она не имеет права говорить так! Ведь она глумилась над ней, презирала ее, наговаривала на нее. А Топаз… Топаз была ей преданна. Ровена, как и все виноватые, не любила того, перед кем была виновата.
Питер посмотрел на чувственное изящное тело, оцепеневшее в его объятиях. На полные губы, сжатые и готовые к сопротивлению.
Никто из них не заметил, как открылась дверь. Никто из них не видел, что за ними наблюдают.
– Не мучайся из-за Топаз Росси. Ну, ты же сама говорила мне, что ваша дружба – чистое сумасшествие! Деревенщина из Нью-Джерси и вы не подходите друг другу. Она даже не помогла тебе – не поговорила со мной, ты же помнишь? Вчера вечером ты обещала сразу после выборов порвать с ней. – Питер нежно коснулся ее щеки. – Она для тебя ничего не значит. Не пытайся скрываться за словами.
– Скрываться? – спросила Ровена. Его запах, его близость. Ей хотелось прижаться к нему. Нет, нет, пусть он не уходит.
– Ну да, ты ведь скрываешься за словами, будто ты меня не любишь, – сказал Питер.
– Так это неправда!
Пауза, и Питер почувствовал ее возгорающееся желание.
– Докажи мне, – сказал он, и Ровена с легким рыданием подставила ему губы.
Стоя в дверях, Топаз почувствовала, как слезы застилают ей глаза, она почти ничего не видела и поморгала, чувствуя, как капли влаги побежали по щекам. Затем безмолвно отступила в коридор.
Никто из них ее не заметил.
Редакция была битком набита народом. Среда, последний сбор перед выходом очередного номера. Все должно быть готово к середине четверга, потому что в ночь на пятницу печатается тираж. Всем весело – ажиотаж, возбуждение, сомнения, – этот номер за седьмую неделю летнего триместра будет толстым. В нем и спортивные новости – о соревнованиях по гребле, светская хроника – сообщения с бальных вечеров, прошедших в колледжах, объявления, полезные советы перед экзаменами для несчастных с третьего и четвертого курсов и, конечно, материалы о выборах в «Юнион». Никак не влезали в номер статьи о пособиях, о бездомных. Внештатные авторы любили потолкаться в редакции – для газеты стало так интересно писать. С тех пор как Топаз Росси возглавила «Червелл», газету читали все. Ошеломить и удивить друзей! Вот они – будущие короли средств массовой информации. Они к этому готовы.
Все умолкли, когда вошли Топаз и Себастьян. При них можно держаться свободно, можно спорить, с ними весело работать, но все затыкались, когда они начинали говорить. Топаз никогда не принимала материал, который надо переделывать. Она никогда не разрешала переснимать фотографии и подправлять рисунки.
Или получилось, или убирайся.
– О'кей, – сказала Топаз.
Сегодня она оделась потрясающе сексапильно. Короткий черный топ подчеркивал шикарную грудь и оголял плоский живот, черная короткая юбка обтягивала зад. Рыжие волосы собраны на темени и небрежно заколоты – несколько непокорных прядей свисали у висков. И – что бывало совсем редко – Топаз накрасилась. Румяна на скулах, светло-коричневая подводка для глаз и розовая помада. Длинные серьги-цепи отвечали звоном на каждый поворот головы. В глазах сверкала твердая решимость.
Половина ребят в комнате просто не знала куда смотреть.
– У нас в номере большая замена, – сообщила Топаз. На этот раз ее итальяно-американский акцент казался заметнее обычного. – Роджер Уолпол, боюсь, это касается тебя.
Роджер, сидевший в удобном черном кресле, не сводил с нее глаз.
– В чем дело? – спросил он. – Тебе не понравился материал?
Он написал статью о планах «Юнион» поднять цену на алкоголь. Проблема, касающаяся каждого студента, и едва ли не личная трагедия для некоторых. Надо было придумать хлесткий заголовок.
– Нет, статья, как всегда, супер, – улыбнулась Топаз. – И она пойдет на первой полосе. У нас будет новая редакционная. Моя.
Ропот удивления пронесся по комнате.
– А о чем? – прошелестело в комнате.
Топаз выдержала эффектную паузу, ощущая не только ослепляющее бешенство, но и жгучее чувство удовлетворения – она может отомстить.
– О кандидатуре Ровены Гордон в президенты «Юнион».
Комната взорвалась. Посыпались вопросы.
– А что ты собираешься в ней написать?
– Да то, что обнаружила: Ровена намерена одурачить своих сторонников. Она не собирается завоевывать голоса для кого-то из своей команды, только для себя. Та история с платьем во время дебатов – хорошо продуманный трюк. А историю с ножом в дверях девушки она состряпала, чтобы очернить Джилберта.
