Текст книги "Карьеристки"

Автор книги: Луиза Бэгшоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

24

Как будто произошел взрыв, а потом все стало укладываться на свои места. Все решится сегодня вечером.

Она смотрела на людской океан перед собой, насколько хватало глаз – везде люди и люди. Маленькие огоньки заполняли стадион – поклонники зажигали фонарики, поднимая их над головой. Представление начнется минут через двадцать, но группа, чтобы еще больше накалить атмосферу, и без того напряженную, приглушила освещение на стадионе, запустила усилители, которые как бы мы кинули музыку в темноту, направив одиноким яркий луч на задник.

А там символ «Атомик масс» – вращающаяся молекула в золотом и голубом сверкала, как большая звезда над всеми, притягивая взгляды. Ровена расхаживала по пустой ложе, рассчитанной для особо важных гостей. Майкл Кребс заперся в «Миррор», работая с новой группой. Ровена просила его приехать, но он был тверд. Ничто не могло оторвать Кребса от работы. Она обиделась – для «Атомик масс» он мог бы сделать исключение. Если она сыграла для них роль матери в какой-то мере, то Майкл Кребс – отца.

Правление «Мьюзика рекордс» должно было появиться час назад.

«Атомик масс» – ее группа, ее мальчики. Они сейчас находятся на грани – между самой «популярной группой» и «легендой». Она все сделала, чтобы запустить сегодняшнее выступление, и «Мьюзика» придется за вежливыми улыбками мужественно скрывать страдания по поводу беспрецедентных расходов на организацию. Весь мир увидит сегодняшний концерт. «Сейчас я ничем не могу вам помочь, – думала она про мальчиков. – Теперь слово за вами! Или умрите, или сделайте свое дело, ребята».

А теперь – «Мьюзика», за которую Ровена боролась всю свою взрослую жизнь. «Лютер» приносит доход. «Атомик» стал популярнейшей группой планеты. Ну, во всяком случае, на ближайшие пять минут это так. Ее последней сделкой с Меткалфом мог бы гордиться даже Питер Патерно.

Если они не отдадут ей Америку сейчас, то уже никогда не отдадут. Вот так все просто.

Напряжение в «Колизеуме» нарастало. Длинные тяжелые аккорды заполнили ночной воздух. Ровена вздрогнула от радости, когда десятки тысяч голосов подхватили: «Уйди, свет, приди, ночь».

Какая мощная музыка, подумала она. И стала раскачиваться под звуки бас-гитары, длинные ноги уловили ритм, золотистые волосы мотались из стороны в сторону. Возбуждение в воздухе стало настолько сильным, что его можно было попробовать на вкус. Где же Оберман? И где, подумала она со странной тоской, Джон?

Из динамиков мощно вырвался конец песни. «Длинный путь, такой длинный путь, длинный путь наверх, если хочешь рок-н-ролл…»

Топаз откинулась в кресле, пытаясь удержаться от слез . Черт побери, восприми это как мужчина. То есть, я хочу сказать, восприми это как женщина! Делай что-то или иди прогуляйся. Шевелись! Но не сиди здесь и не промокай…

Но ничего не помогало. Большая слеза прокатилась по щеке, потом другая, третья… Она приложила руку ко рту, заглушая рыдания. Смущенная собственной реакцией, боясь, что кто-то из помощников увидит, она поднялась из-за стола и подошла к окну. Потом, повернувшись спиной к двери, оперлась о раму и расплакалась.

Через десять минут Топаз вытерла слезы, надела темные очки и заказала такси по телефону.

«Сегодня я не вернусь на работу, – мрачно подумала она, – где-нибудь выплачусь, или не знаю что, и кончу нюнить. Поздравлю Джо как коллега. Да, конечно, обидно, очень обидно. Итак, сделаем вывод: значит, мне чего-то все же не хватает, и лучше уяснить сейчас, чем в пятьдесят лет».

Зазвонил телефон. Боже мой, исчезни.

– Эй, Топаз, – раздался елейный голос Мариссы, – я уже все знаю, ты, должно быть, сильно переживаешь.

Топаз выглянула в окно. Маленькие, желтые, как божьи коровки, такси ползли по 7-й авеню, посверкивая на солнце. Она немного собралась и, обозлившись, почувствовала уверенность.

– Ну что я могу тебе сказать, Марисса? Бывает. Появится другой шанс.

– Ну, дорогая, я бы на это не полагалась. «Америкэн мэгэзинз» развивается так быстро… Сейчас командует Джо Голдштейн.

– Очень подходящий для этого человек, – быстро отреагировала Топаз. – Я собираюсь оставаться в его команде.

Марисса театрально вздохнула:

– О, Топаз, я не думаю, что стоит особенно полагаться на… Ну, как бы это выразиться? На близкиерабочие взаимоотношения, как ты привыкла в прошлом…

У Топаз побелели костяшки пальцев, так сильно она сжала трубку.

– И в прошлом, и в настоящем, и в будущем, золотко, – сладким голосом пропела Топаз. – Как второй по рангу управляющий Джо попросил меня перераспределить тематику среди ведущих репортеров. Мы оба подумали: твой талант зря тратится на светскую хронику, детка… Джо решил, что тебе идеально подойдет вести серию в «Экономик мансли», ну, что-то серьезное, во что ты могла бы вонзить свои зубы.

– То есть? – осторожно поинтересовалась Марисса.

– Ну, месяцев шесть подряд рассказывать об упадке фермерского дела на Ближнем Востоке, – резко сказала Топаз. – Ты могла бы, например, писать о вещах, соответствующих твоему уровню, я имею в виду – о поросячьем дерьме. – Она хлопнула трубку на рычаг, и ей стало немного лучше.

Телефон снова зазвонил.

– Кто бы ты ни был, отстань, ладно? Я сейчас не в настроении!

– Хорошо же ты приветствуешь старого друга, – снисходительно ответил Джо.

– О черт, – сказала Топаз и покраснела. – Извини, я не знала, что это ты.

– Понятное дело.

Топаз смирилась.

– Поздравляю, Джо. Правда. Я искренне. Лучшийвыиграл, а все остальное… У тебя прекрасно получится… Но, очевидно, я подам заявление об уходе к концу недели. И без всяких переживаний.

Джо усмехнулся. Топаз еще сильнее покраснела, на этот раз уже от негодования . Нет необходимости смеяться надо мной ко всему прочему. Хотя это привилегия победителя.

– Никакого заявления ты не подашь, Росси, – сказал он.

– Нет, подам! – упрямо сказала Топаз. – Скорее похолодает в аду, чем я буду жаловаться тебе, Джо Голдштейн.

– Топаз Росси, – настойчиво твердил он. – Я не приму заявления. И «Америкэн мэгэзинз» не примет заявление об уходе от лучшей женщины-журналистки страны.

– Если бы я была лучшей, я бы получила эту должность, – отрезала Топаз, стыдясь, что не может быть великодушной.

– И тем не менее, – продолжал Джо, не обращая на нее внимания, – нам необходимо поговорить о твоем будущем. Почему бы тебе не прийти ко мне сегодня вечером? Я что-нибудь приготовлю, и мы все обсудим за ужином.

Геркулесовым усилием Топаз проглотила ответ, который у нее готов был вырваться – из сотни ругательств.

– Хорошая идея. Я буду в восемь тридцать, – пообещала она.

– Буду ждать, – и Джо повесил трубку.

«Ох, Джо, – жалобно подумала Топаз. – Мой лучший друг и худший враг. Был бы ты здесь, я бы выплакалась у тебя на плече, и мне так бы хотелось оторвать тебе яйца…»

Снова зазвонил телефон.

– Ну что? Что? – заорала она в трубку.

– Такси, мисс Росси, – испуганным шепотом сообщила девушка из приемной.

– А, ладно, – грубовато бросила Топаз. – Сейчас спущусь.

Частный самолет был на полпути из Стокгольма в Лос-Анджелес. Четверо мужчин продолжали спорить.

– Но такова была твоя точка зрения шесть месяцев назад, Ганс, – сказал Джошуа Оберман. – А «Лютер» уже дает доходы. И не только это. Она уже продает альбомы еще трех или четырех групп.

Президент «Мьюзика Голланд» и новый финансовый директор смотрел на Обермана с высоты опыта пятидесятитрехлетней жизни, шевеля рыжими усами так сердито, как только мог.

– Это безумие – ставить работника отдела «Артисты и репертуар» на такую ответственную работу, Джошуа. Назови мне хоть один подобный пример.

– Роджер Эймс в «Полиграме».

– Не считая Роджера Эймса.

– Клайв Дэвис в «Аристе».

– Ну, эти двое просто яркие индивидуальности, – сказал Ганс Бауэр.

– Дэвид Джеффин, – не унимался Оберман. – Рик Рубин. Рассел Симмонс. Чарльз Копплман…

– Да не можешь же ты женщину поставить над всей Америкой! – взвился Морис Лебек.

Старик посмотрел на коллег.

– Ну что ж, у вас в запасе еще три часа, чтобы переубедить меня, джентльмены, – сказал он.

В Манхэттене начинался вечер, и летний воздух веял душистой прохладой, шевелил ветками деревьев в Центральном парке. Если можно сказать о городе, что он расслаблялся, то в этот майский вечер Нью-Йорк делал именно то самое. Топаз наблюдала, как малыши поглощали мороженое, а лошади катали по парку туристов в колясках.

Она чувствовала себя странно, сидя на балконе своей квартиры и маленькими глотками отпивая «Кристалл». Темно-зеленое платье от Анны Кляйн открывало красивые ноги, она причесалась в стиле ренессанс, то есть половину волос собрала наверху в шикарный узел, а половина свисала длинными рыжими локонами вдоль шеи. На левой руке сверкал широкий золотой браслет, туфли от Шанель завершали картину.

Она чувствовала себя богатой и потрясающе красивой.

Она чувствовала себя жалкой и несчастной.

Она ненавидела Джо Голдштейна, он подрезал ей крылья.

Она хотела его.

«Но я всегда хотела, с первого взгляда, – напомнила себе Топаз. – Но сейчас, сейчас мне следовало бы ненавидеть его. Он стоил мне места в правлении, сволочь… Марисса права. «Америкэн мэгэзинз», как и все в этом городе, не прощает проигравшему».

Ровена Гордон, конечно, прямо весь мир положила к своим аристократическим ногам.

И Топаз снова почувствовала ненависть, растекающуюся под кожей. Эта сука все делала и делает правильно. Для начала родилась у нужных родителей. Ходила в престижную школу. При первой же возможности предала лучшую подругу, любившую ее, как сестру.

«Ничего, по крайней мере теперь она не может написать в своей яркой биографии «президент «Юнион», подумала Топаз удовлетворенно.

На другой стороне парка на солнце сверкало здание «Мьюзика тауэрс».

Топаз опять нахмурилась, вернулась в комнату, включила телевизор с большим экраном, а там «Атомик масс». И как она сумела продать все билеты в «Колизеум»? Она-то думала, в понедельник стадион хотя бы на четверть будет пустой. Ну ладно, подожди отзывов на концерт, Ровена.

«Слабое успокоение, – передернула плечами Топаз, продолжая маленькими глотками пить шампанское и пытаясь изгнать мысли о триумфе врага. – Ну нет, я не дам ей одержать последнюю победу. Не позволю испортить мою жизнь».

Она встала, подошла к холодильнику, проверив по дороге в зеркале, как выглядит. Потрясающе.

– Лучше, чем заслуживает Джо Голдштейн, – сказала она с улыбкой.

Что ж, она сделает все, как положено. Две роскошные бутылки – поздравить его: марочное шампанское и «Шато Лафит» 1953 года. Может, снять браслет и надеть бриллиантовое ожерелье? В конце концов она руководит двумя самыми прибыльными журналами в Соединенных Штатах!

Когда шофер позвонил в квартиру, Топаз уже была готова.

Она послала своему потрясающему отражению воздушный поцелуй, взяла в каждую руку по бутылке, ура! Лучшая девушка западного мира! Джо будет сбит с ног.

Ох, пока ты здесь, Росси, посмотри прямо в глаза свершившемуся факту. Ты безумно влюблена в своего босса. Снова.

Занавес раздвинулся, и сотни лучей взмыли в небо, пересекаясь, переплетаясь, соединяясь в живописную паутину. Восторженные крики девиц понеслись в калифорнийское небо. Они вопили, не умолкая.

Ровена Гордон, двадцать семь лет, босс фирмы, деловая женщина, богиня своего отдела в «Мьюзика рекордс», поднесла сжатые кулаки ко рту, чтобы сдержать собственный вопль.

Это была всеобщая, массовая истерия.

И тут группа вышла на сцену.

– Я говорю тебе, мужчины не будут работать с ней, – брызгал слюной Морис, лиловый от злости. Он с трудом сдерживался. Невероятно, никогда раньше в крупной фирме не было женщин в членах правления. Никогда, за всю историю музыкального бизнеса. Это смешно, старый идиот делает из них дураков.

– Ей даже тридцати нет, – стонал Ганс, как бы прочитав его мысли.

– У нее нет опыта, – сказал Якоб Bан Риис, – хватаясь за соломинку.

Джош Оберман смотрел на них, ноющих, брюзжащих, придирающихся. Он вспомнил, как пять лет назад Ровена бурей ворвалась в его кабинет, швырнула кучу компакт-дисков на стол, такая страстная и яростная, а эти? Нюни распустили – тьфу, евро-мусор! Бухгалтеры!

– Ну что ж, если мужчины не смогут работать с ней, мы просто вынуждены будем их заменить. Правильно? – убийственно-спокойно сказал Джош.

Морис и Ганс нервно проглотили слюну.

– Но вы-то по крайней мере сможете с ней сработаться, так ведь? – громко спросил он.

– О да, – поспешно согласились все.

– Ну что ты в ней такого нашел? А, Джошуа? – спросил Якоб, непонимающе качая головой.

Джош посмотрел на трех президентов с глубоким презрением.

– Она мне как сын, которого у меня никогда не было, – объявил он.

Джо Хантер стоял посреди сцены. Зак с гитарой немного сзади, в темноте, Алекс – по левую руку, у мониторов, его бас-гитара раскачивалась вместе с ним, как бы приветствуя ополоумевшую толпу поклонников в этой части стадиона. Джо чувствовал, как огонь славы растекается по жилам, и это ощущение гораздо приятнее даже, чем сила, чем богатство, чем секс.

Он запел.

Почему бы нам не начать с конца?

Как я рад видеть тебя снова.

Слышала ли ты…

А в ответ раздался рев, потрясший стадион до основания.

– Привет, Ровена, – сказал Джон Меткалф.

Ей казалось, что счастливее она уже быть не может.

– Джон! – воскликнула она, потрясенная собственной радостью при виде его. – Как здорово, что ты пришел!

Возможно, это самый лучший момент в ее жизни, она чертовски рада ему, он здесь и сейчас разделит ее восторг. Он был в джинсах и белой майке, облегавшей загорелое тело, обрисовывавшей мускулы, а на мощной груди болталась блестящая карточка-пропуск.

Ровена улыбнулась: такой мощный киномагнат – и здесь, среди разбросанных вещей другого, музыкального мира. Впрочем, при иных обстоятельствах он бы и в этой сфере достиг высот…

– Потрясающее шоу, юная леди, – поздравил Джон. – Я даже думаю, может, попробовать – пару лет позаниматься музыкальным бизнесом.

– А что, рискни! Не исключено, что я смогла бы подыскать тебе место, – сказала Ровена.

Джон покачал головой.

– Ты что, смеешься? Я же не могу согласиться на меньшую зарплату…

– О Боже, ну, ты настоящая ослиная задница! – разозлилась Ровена. – Ты…

– Замолчи, – тихо вслед Джон Меткалф, обнял ее и поцеловал.

Даже для приличия она не попыталась сопротивляться.

«Атомик масс» исполнял «Карлу», когда правление «Мьюзика» наконец добралось до своей ложи.

Они задыхались, взмокли, поднимаясь по бесконечным лестницам. Президенты морщились от мощных звуков музыки и истерических криков поклонниц. Якоб попытался изобразить непроницаемое лицо, проходя мимо двух девочек-подростков, сошедших с ума от восторга, – они разорвали на себе блузки и обнажили груди, которые подпрыгивали в ритм музыки. Джош Оберман тоже заметил, и ему захотелось стать лет на сорок помоложе. Он был в восторге от работы протеже. Происходящее на сцене напомнило ему битлов, выступающих на стадионе.

 
Все ближе,
Все яснее,
Я тебе не верю,
Я ухожу отсюда,
 

– пел красивым голосом Джо.

Члены правления вдруг застыли. Морис, Ганс и Якоб были вне себя от радости. И тут он наконец тоже увидел, в чем дело.

Ровена Гордон, директор «Лютер рекордс», лежала распростертая под Джоном Питером Меткалфом-третьим, председателем «Метрополис студиоуз», дико целовала и прижималась к нему, а Меткалф уже задрал ее юбку почти до трусов, обнажив потрясающе красивое правое бедро.

Джошуа расхохотался.

– Как дела, Джон? – завопил он. – По-моему, ты уже познакомился с президентом нашей американской компании!

Джо Голдштейну нравилась его квартира. Огромная комната и ванная. Сосновые доски пола он лично обработал и тщательно покрыл темным лаком. Мягкий свет от красных ламп освещал дерево. Он сидел на кушетке под плакатом с портретом Сида Фернандеса из команды «Метс», героя всей своей жизни. В окно, выходившее на север, виднелся Эмпайр стейт билдинг.

Хорошо, подумал он, все идет хорошо.

Раздался звонок. Он пошел открывать дверь. Фланелевая рубашка, потрепанные джинсы и спортивные тапочки – по-домашнему. Топаз стояла на пороге в вечернем наряде, с вызовом в глазах и невероятно красивая. Бриллианты сверкали на шее и в ушах, посылая точечки света, отражавшиеся в голубых глазах и рыжих волосах. Темно-зеленое платье обтягивало ее и вверху, и внизу весьма откровенно и дразняще. Без сомнения, она самая красивая женщина в его жизни.

– Боже! – потрясенно воскликнул он.

– Не говори так, ты не христианин, – резко бросила Топаз, почувствовав слабость в коленках. О ты, красивый ублюдок.

Она прошла мимо Джо, пытаясь сдержать дыхание, как-то выровнять его, чтобы он не догадался.

– Я принесла тебе подарок. Поздравляю, – и сунула ему две бутылки. – Хорошо сработал.

Она говорила так же неловко, как и чувствовала себя. Но что еще она могла сказать? Это должна была быть я! Пошел ко всем чертям! Ты разрушаешь мою жизнь! Пойдем в постель?

– Слушай, кончай, Топаз. Ты сама не такая уж натуральная католичка, – сказал Джо, открывая шампанское и размышляя, сколько еще томить ее неведением.

– Не оскорбляй мои религиозные чувства, – потребовала Топаз, но не слишком благочестивым тоном.

Джо галантно подставил ей стул, и они сели.

На столе из красного дерева стояли подсвечники и розы – белые и розовые, и Джо для начала подал ломтики свежего манго. Он налил шампанское в два хрустальных бокала.

– За директора «Америкэн мэгэзинз» Восточного побережья, – сказал Джо, наполняя бокалы.

Топаз проглотила гнев. Один раз она, уж так и быть, позволит ему позлорадствовать над ней.

– Да, за Джо Голдштейна, – сказала она, приветствуя его рукой.

Джо посмотрел на нее через стол. Если он не слишком уж ошибался, соски поднялись. И вся эта борьба, должно быть, прошла не бесследно для нее. Он вспомнил, как сам возненавидел наглую сучку в тот вечер, как он злился, но тело, вопреки голове, выказывало совершенно другие чувства. И идеи… И она отвечала ему ненавистью, пока однажды одно лишь прикосновение не перевернуло все… И он вспомнил, как занимался с ней любовью на столе, как их взаимная тяга друг к другу стала такой сильной и неудержимой, что напрочь вышибла у обоих разум…

Топаз слизнула каплю сока манго с губ.

Ну вот, подумал Джо, хватит ее мучить. Если я буду дальше молчать, то стол заходит ходуном.

– Я поднимаю тост не за себя, – коротко сказал он. – Это теперь твоя новая должность. Я отказываюсь от нее.

– Что? – выдохнула Топаз.

– Ты не понимаешь по-английски? Мне предложили работу на Эн-би-си, и я перехожу на телевидение. Я всегда этого хотел.

Топаз отпила сразу полбокала, не как положено женщине. Комната пошла кругом.

– Так вот оно что? Значит, ты весь день, зная это, молчал! Так, ослиная задница? – Топаз пыталась за грубостью скрыть радость. «Бедняжка Марисса», – тут же подумала она злорадно.

– Почему бы тебе не заткнуться! – грубо сказал Джо. – И спросить меня по-хорошему. Хочу ли я тебя так же, как ты меня хочешь?

– Я не хочу, – не слишком убедительно покачала головой Топаз.

– Нет, ты хочешь, Росси, – сказал он, поднимаясь со стула, обходя стол и направляясь к ней. – Да, хочешь. Ты весь день жаждешь меня. И ты уже готова. Ты ведь мечтала об этом, да? Ты, наверное, представляла, как я сижу в большом черном кресле директорского кабинета и заставляю тебя опуститься на колени под столом?

Топаз так возбудилась, что едва могла дышать. Она сидела как пришпиленная, глядя на Джо, медленно подходившего к ней, и заметила, как надулись его джинсы.

– А почему это я должна хотеть? – спросила она неуверенно. – Ты ведь больше мне уже и не коллега.

Джо возвысился над ней, его тесные джинсы оказались перед ее лицом.

– Я был бы очень рад, если бы ты мне заплатила за это, – сказал он.

Топаз уставилась на маячивший перед ней бугор и поразилась – как ей захотелось…

– Ну, попроси меня заняться с тобой любовью.

– Пожалуйста, Джо, – прошептала Топаз, умирая от желания.

– Громче, – потребовал он, пытаясь сдержаться и не кинуться на нее.

– Пожалуйста, возьми меня, – сказала Топаз, дрожа от страсти.

– Я займусь тобой, когда почувствую, что готов, – сказал Джо, а потом опустился на колени, крепко схватил ее левую лодыжку и стал медленно лизать нежную ямочку над пяткой.

Топаз застонала.

Джо двигался по ее ногам дюйм за дюймом, не спеша, равномерно, крепко держал ее, когда она попыталась опуститься рядом. Наконец дошел до бедер, грубо и резко стянул с нее трусы.

Тоназ напряглась.

– Джо… Джо… Я никогда…

Но он уже чувствовал запах ее желания.

– Я хочу дать тебе то, что ты хочешь, Топаз Росси, – прорычал он.

А потом, когда она вся задрожала, он провел кончиком языка по самому чувствительному месту…

– Иисусе! О Боже мой!

– Не богохутьствуй, – насмешливо сказал Джо и продолжил.

– О, Джо, я люблю тебя! Я тебя люблю! О Боже! Пожалуйста! Возьми меня, возьми меня! – кричала Топаз, сходя с ума от наслаждения.

Сам Джо настолько был готов, что ему стало больно. Не отстраняясь от Топаз, он сбрасывал тапки и джинсы.

– Ты же хочешь этого, не так ли? – сказал он. – Католичка, ты хочешь, чтобы я засунул в тебя свою еврейскую плоть? Так или нет?

Топаз извивалась в ответ на движение его языка, совершенно лишившись дара речи.

Джо грубо стянул ее со стула и, не в силах больше ждать, овладел ею, тая от наслаждения.

Они задвигались вместе.

– Я люблю тебя, – сказал Джо.

– Я тоже люблю тебя, – ответила Топаз.

– Ты же обрюхатишь меня.

– Я знаю.

– Ты женишься на мне? – спросила Топаз.

– О да, – сказал Джо Голдштейн, входя в нее в четвертый раз. – Да.