Текст книги "Неписанная любовь (ЛП)"

Автор книги: Лорен Ашер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

Глава 40

Элли

Мы с Рафаэлем официально вступаем в новую немного напряженную фазу наших отношений, как только яхта причаливает на Кауаи на следующее утро. Мы, конечно, договорились быть друзьями, но невозможно отрицать, что всякий раз, когда мы встречаемся взглядами или случайно касаемся друг друга, между нами возникает сексуальное напряжение.

К счастью, Нико – лучший способ отвлечься, и мы провели наш первый день на острове, катаясь на зиплайне и совершая пешие прогулки. Поход, в который мы отправились, заставил Нико расплакаться, а затем и мои собственные глаза наполнились слезами, потому что наблюдать за тем, как он смиряется с ухудшением своего зрения, разбивает мне сердце.

– Как ты думаешь, я запомню, как это выглядит? – спросил он меня, фыркнув.

– Если нет, ты всегда сможешь вернуться и увидеть это снова, – ответила я.

– А что, если все будет выглядеть по-другому? – продолжал он.

– Самое лучшее в закатах – это то, что ты никогда не увидишь один и тот же закат дважды, – Рафаэль обхватил Нико за плечи, и мы втроем простояли у скалы, пока солнце не скрылось, оставив после себя розоватый оттенок, который проводил нас до арендованной машины.

Сегодня Нико захотел покататься на водных лыжах, и они с Рафаэлем отправились туда, а я осталась на пляже, обижаясь на себя за то, что не присоединилась к ним.

Словно почувствовав мой интерес, Рафаэль в упор спросил меня, не хочу ли я поехать с ними, но я придумала отговорку, что хочу поработать над своей песней.

Правда в том, что я не могу появиться перед ним в купальнике. Ночь, когда Рафаэль присоединился ко мне в джакузи, была очень интимной, и без пузырьков и пены, скрывающих мое тело, я рискую раскрыть свой самый темный секрет и вызвать сотню вопросов, на которые я не готова ответить.

Находиться на пляже – мой лучший выбор, даже если он кажется проигрышным.

После возвращения с водных лыж Рафаэль и Нико проводят остаток дня в воде, играя в игры, а я сижу в шезлонге в тени и работаю над песней, которую пишу для Коула. Мои пальцы болят от того, как долго я играю на гитаре, но я слишком близка к завершению.

Или, по крайней мере, была близка, пока меня не отвлек Рафаэль. Моя невнимательность вызвана не тем, что он без рубашки, хотя это, конечно, не помогает.

Нет. Меня полностью, безоглядно заинтересовал отец Рафаэль. Заботливый, увлеченный, терпеливый и любящий родитель, который не сделал ни единого перерыва с тех пор, как Нико попросил его пойти поплавать больше часа назад.

С моего места на пляже их не слышно, но мне хотелось бы слышать, судя по тому, как Нико время от времени откидывает голову назад в безудержном смехе в ответ на слова отца.

Может, Рафаэль и не хочет больше детей, но он рожден, чтобы быть отцом. Это я точно знаю.

Нико вскрикивает, когда Рафаэль подбрасывает его в воздух, наверное, в пятидесятый раз, и с плеском падает в воду. Руки Рафаэля, должно быть, горят, но он до сих пор не остановился.

До сих пор.

Нико плывет к нему, крича:

– Еще раз!

– Дай мне несколько минут.

Как только я наношу на кожу Нико еще один слой солнцезащитного крема, он хватает свой бинокль и отправляется обратно на пляж, а Рафаэль опускается на пустой шезлонг позади меня. Если бы я провела столько времени в воде с Нико, подбрасывая его и изображая дельфина, на котором он может кататься, мне бы понадобилось больше, чем несколько минут, но, опять же, Рафаэль – настоящая машина.

Он смотрит на меня и щурится.

– Что заставило тебя так улыбаться?

– Ты, – честно отвечаю я.

– И что я для этого сделал?

Моя улыбка становится еще ярче.

– Ты действительно замечательный отец.

Его уже загоревшие щеки темнеют.

– Ты так думаешь?

– Ты шутишь? Ты только что тридцать минут притворялся дельфином.

– Во-первых, я был акулой.

Я хихикаю.

– Виновата.

Он улыбается, и мое сердце замирает.

– Я давно не видел Нико таким счастливым, – свет в его глазах немного меркнет.

– Что? – спрашиваю я.

– Я просто беспокоюсь, что все это может исчезнуть.

– Никто не может быть счастлив вечно.

Он снова смотрит на океан.

– Поверь мне, я знаю.

Моя грудь неприятно сжимается от напоминания о его прошлом выборе делать других счастливыми в ущерб своему собственному счастью.

Я поворачиваюсь в шезлонге так, чтобы оказаться лицом к нему.

– У Нико будут прекрасные дни, как сегодня, но будут и плохие, как в ту ночь, когда он упал в комнате. Все, что ты можешь сделать, – это поддерживать его в хорошие и плохие дни.

Он вздыхает.

– Я ненавижу плохие дни.

– Я тоже, но они случаются, особенно с учетом быстрого прогрессирования его состояния.

– Меня раздражает, что я не могу это контролировать.

Я хмурюсь.

– Ты не можешь контролировать все, но можешь контролировать свою реакцию.

Он хмурится.

– Я не хотел так вести себя после приема у врача.

Я не собиралась поднимать эту тему, но если он хочет, то ладно.

– Я знаю, – говорю я мягким голосом.

– Мне все еще неловко, что он меня услышал.

– Почему?

– Потому что я должен быть сильным, а он увидел мою слабость.

Я несколько раз моргаю.

– Это тот урок, который ты хочешь преподать своему ребенку? Что плач или эмоции по поводу чего-то, что явно имеет для тебя значение, делают тебя слабым?

Он пристально смотрит на меня.

Я опускаю взгляд на свои колени.

– Когда Нико взял с меня обещание ничего не говорить о его ухудшающемся зрении, я подумала, что это потому, что он не хочет снова заставлять тебя грустить. Но, возможно, это было потому, что он не хотел показаться тебе слабым.

– Черт, – через несколько секунд его голова откинулась назад. – Я даже не думал об этом.

Я тоже не думала, пока он не начал называть себя слабым, потому что у него был момент слабости.

Рафаэль несколько раз моргает в направлении полосатого зонтика и шмыгает.

Вот черт.

Неужели я заставила его плакать? Я доводила до слез только свою маму и теперь чувствую себя ужасно, что сделала это и с ним.

– Ты в порядке?

Он трет глаза.

– В глаз попало немного песка.

Черт бы побрал этого человека за то, что он заставил меня влюбиться в него еще больше. Мы должны быть друзьями, черт возьми. Друзьями, которые думают о том, чтобы поцеловать друг друга, но тем не менее друзьями. Вот только сейчас он расстроен, а я хочу его утешить.

Черт.

Его мышцы напрягаются, когда я сажусь рядом с ним и убираю его волосы с глаз. Не уверена, замечает ли он, как реагирует на мои прикосновения, но от этого у меня в груди становится тепло.

– Все в порядке, – я глажу его по щеке.

Он отводит взгляд с остекленевшими глазами.

– Эль?

– Да?

– Я солгал.

Мое сердце замирает.

– О чем?

– На самом деле мне ничего не попало в глаз.

У меня вырывается смешок.

– У меня было предчувствие, но я не хотела думать лишнего, – мое собственное зрение затуманивается, когда я наблюдаю, как рушатся стены вокруг него.

– Мне жаль, – он добавляет еще один кусочек моего сердца в свою растущую коллекцию.

Я прижимаюсь к его щеке ладонью.

– Я прощаю тебя.

– Мой отец… – его дыхание сбивается. – Он говорил мне, чтобы я перестал плакать. Чтобы я вел себя как мужчина, – кажется, он подсознательно склоняется к моему прикосновению. – Когда я узнал, что состояние Нико ухудшилось, моей интуитивной реакцией было спрятаться, пока он не увидел, как я распадаюсь на части.

– Но тебе больше не нужно этого делать. Ты можешь разорвать этот круг и научить его, что чувствовать – это нормально. Что нормально зависеть от других, когда мы не можем поддержать себя самостоятельно.

– До сих пор я даже не осознавал, что внушаю сыну то же самое, – его голос дрогнул, и я обхватила его руками.

Его рука проводит по моей спине.

– Спасибо тебе.

– За что?

– За то, что ты есть, – его рука прижимается к моей спине, и я задыхаюсь, глядя ему в глаза.

В груди и в нижней части тела одновременно вспыхивает тепло, когда его взгляд опускается к моему рту.

– Эль… – что бы он ни собирался сказать, его прерывает крик Нико.

– Групповые объятия! – он бросается на меня сверху, и я визжу от того, что его плавки намочили мою одежду.

– Нет! – я отталкиваю его, но Рафаэль обхватывает нас обоих, фактически зажав меня между Нико и ним. Нико в ответ обнимает меня, со смехом прижимая к груди отца.

Впервые с тех пор, как я начала работать в этой семье, я задумалась о том, каково это – быть ее частью. Не как няня, а как нечто большее.

Глава 41

Рафаэль

На третий день нашего пребывания на Кауаи Элли – милая, слишком добрая для своего блага, и ей действительно стоит научиться говорить «нет» – соглашается присоединиться к нам с Нико, чтобы покататься на вертолете, несмотря на свой страх перед полетами. Я несколько раз говорил ей, что ей не нужно лететь с нами, но на третью попытку отговорить ее она вежливо попросила меня замолчать.

Нико все время держит ее за руку, и мне хочется сделать то же самое. Но вместо этого я обхватываю свои руки, прижав их к коленям, пока мой сын отвлекает Элли случайными фактами, которые он узнал об острове из многочасового просмотра видео.

– А где динозавры? – Элли нерешительно наклоняется вперед.

Нико с хихиканьем ударяет ее по плечу.

– Здесь нет динозавров!

Элли нахмуривает брови.

– Разве? Ты же обещал, что они будут.

– Нет! Я сказал, что их здесь снимали.

– Так они все еще существуют?

Он качает головой в недоумении.

– Ты ходила в школу?

– Конечно.

– Тогда разве учитель не рассказывал тебе о большой комете, которая убила всех динозавров?

– Я думала, они вернули их с помощью крови комара и ДНК лягушки, – поддразнивает она.

Нико откидывает голову назад с драматическим вздохом, а Элли улыбается. Несмотря на мои протесты против ее поездки, я рад, что Нико настоял на своем, потому что не могу представить себя здесь без нее.

Нужно быть особенным человеком, чтобы воспитывать чужих детей как своих собственных. Мать Нико не проявляет столько заботы и ласки по отношению к своему сыну, а ведь она родила его, поэтому я понимаю, насколько особенной является безусловная любовь Элли.

Последние десять дней я пристально наблюдал за ней, но сегодня мне впервые захотелось, чтобы она поделилась со мной хотя бы частью своей привязанности к моему сыну.

Жалко ли ревновать к собственному ребенку? Возможно, но в последнее время я достиг новых высот, поскольку провел часть нашего дня, пытаясь бороться за внимание Элли, как ребенок.

Я даже не уверен, когда именно я перешел от ревности к отношениям Элли с Нико к ревности к своему сыну, но это жалко.

Мои попытки украсть ее внимание продолжаются еще долго после полета на вертолете и во время ужина.

– Papi (Папа), я наелся, – Нико отодвигает от себя тарелку и со стоном поглаживает живот.

Я отмахнулся от своих мыслей.

– А как насчет овощей?

– Я съел почти все, но больше не могу, – он надувает щеки.

Большая часть его тарелки пустая, но несколько кусочков рыбы и его наименее любимый овощ из всех, брокколи, все еще нетронуты. Я бросаю взгляд на Элли, которая доедает последний кусочек своей еды.

Нормальный человек позволил бы персоналу забрать тарелку Нико, не задумываясь, но мысль о том, чтобы оставить еду, заставляет мой собственный ужин подползать к горлу.

Старые привычки умирают с трудом, а травма, кажется, длится вечно.

– Ты хорошо справился, – я беру его тарелку и ставлю ее поверх своей пустой.

– Фу. На ней мои микробы.

Мои щеки пылают от того, что Элли смотрит на меня, и мне интересно, о чем она думает. Ей противно, что я ем остатки еды моего сына? Или она сочтет меня слабым, раз я не могу преодолеть страх, который больше никогда не станет проблемой, пока я жив?

Моя бывшая жена презирала мое навязчивое поведение, как только обнаружила, что я ем остатки ее еды не потому, что все еще голоден. Ей потребовалось впечатляюще много времени, чтобы принять мою привычку, и только потому, что это было сложнее скрыть, когда родился Нико и я стал есть все, что они оба оставляли после себя.

Со временем, когда Нико подрос, я стал лучше предсказывать, сколько еды он съест за тот или иной прием пищи, но отпуск вернул контроль в руки поваров, которые готовят для нас.

Забавно, что у меня достаточно денег, чтобы до конца жизни привозить говядину Вагю¹⁵ из Японии и готовить ее для каждого приема пищи под руководством личного шеф-повара с мишленовской звездой, но вот я смотрю на тарелку Нико, как будто она может стать моей последней.

Я никогда не чувствовал себя слабее, чем в этот момент, зная, что не только Нико, но и Элли будут свидетелями моего смущения.

Элли удивляет меня, когда протыкает вилкой один из кусочков рыбы.

– Элли! Только не ты! – мой сын смотрит на меня с возмущенным видом. – Скажи ей, чтобы она так не делала, Papi (Папа). Пожалуйста.

Я слишком потрясен, чтобы говорить, не говоря уже о том, чтобы приказать Элли остановиться.

С небольшой улыбкой она отправляет кусок рыбы в рот.

– Вкусно. Осмелюсь сказать, что с твоими микробами она еще вкуснее.

Нико в полном ужасе.

– Фу!

Мой рот открывается по совершенно другой причине, но слова продолжают вырываться из меня, когда Элли снова тянется к нему, чтобы взять еще один кусок рыбы с тарелки Нико.

Прежде чем она успевает украсть еще один кусок, я сжимаю руку вокруг ее запястья.

– Ты не должна этого делать.

– Разве ты не собирался это съесть?

– Да.

– Тогда и я могу.

– Почему?

– Потому что это важно для тебя, – говорит она, непринужденно пожимая плечами, а мне кажется, что она вонзила вилку в мое сердце, а не в остатки еды Нико.

У меня никогда не было человека, который взял бы на себя бремя моего абсурдного страха вместе со мной. Моя семья знает о моей причуде, и Хиллари открыто заявляла о своей неприязни к моим психологическим проблемам, как она так некрасиво выразилась, но люди обычно не поднимают головы и молчат об этом.

Они ничего не говорят. Не смотрят. И уж точно не участвуют в этом, потому что это важно для меня.

Мне кажется, что мои легкие могут взорваться в любую секунду, не выдержав тяжести действий Элли и моего сердца.

Элли, кажется, совершенно не замечает моей борьбы, – или, по крайней мере, притворяется, что не замечает – так как засовывает вилку в рот, а затем медленно вытаскивает ее.

– Но ты же сказала, что слишком объелась для десерта, – Нико ворчит на Элли.

– У меня не было настроения есть мороженое.

Нико вскидывает руки вверх.

– Кто вообще так говорит?

Очень особенная женщина с сердцем в два раза больше.

Моя вилка дрожит в руке, когда я протыкаю ею предпоследний кусок рыбы на тарелке Нико. Элли, чертова Элли, с золотыми волосами в тон ее золотому сердцу, тянется под стол и ободряюще похлопывает меня по бедру.

Прежде чем она успевает отстраниться, я вцепляюсь в ее руку и держу ее прижатой к своему бедру, пока доедаю овощи Нико.

Обычный стыд, сопровождающий мою слабость, исчезает, и снисходительный голос в моей голове умолкает, когда я цепляюсь за руку Элли, как за спасательный круг.

Нравится мне это или нет, но она быстро становится моей, и вместо того чтобы бояться последствий, что я снова позволю кому-то приблизиться ко мне, я хочу принять возможность наконец-то разделить свое бремя.

Наконец-то сбросить стены и позволить себе просто быть собой.

Нико просит и Элли, и меня уложить его спать сегодня вечером, поэтому мы вместе помогаем ему лечь в кровать и читаем ему сказку. По его просьбе мы с Элли читаем его последнюю книгу как пьесу, причем она играет роль мамы, а я – папы. Он сидит между нами на большой кровати, вместе с пятью фигурками, которые Элли взяла с собой.

Элли так легко вписалась в нашу жизнь, что трудно вспомнить, какой она была до ее появления. Нико обожает ее, и я быстро понимаю, почему.

Тем не менее я не хочу разрушать то особенное, что у нас есть, навязывая ей идею дружбы, но это не значит, что у меня нет соблазна, особенно когда она смотрит на меня так, будто я кто-то особенный.

Как на кого-то достойного.

Нико со вздохом забирается под одеяло.

– Papi (Папа).

Я качаю головой и поворачиваюсь к нему лицом.

– Да.

– Почему ты ешь мою еду?

– А?

Глаза Элли опускаются на матрас.

Нико с трудом удерживает свои собственные открытыми.

– Я просто думал о маме и о том, что она не доедает мою еду.

Румянец на щеках Элли исчезает.

Я поднимаю плед Нико до его подбородка.

– Нет, не ест.

Он смотрит на Элли.

– Но ты же ешь.

– Да.

– Почему?

Я прочищаю горло.

– Помнишь, когда у нас появилась Пенелопа, и ты увидел ее ребра?

Нижняя губа Нико подрагивает, когда он кивает.

– Да.

– И она была так голодна, что пыталась съесть твои волосы?

Это, кажется, снимает напряжение.

– Да!

– Однажды я был таким же.

– Настолько голодным, что мог съесть чьи-то волосы?

Мои щеки горят.

– Не совсем, но достаточно голодным, чтобы пересчитать мои ребра.

Элли сжимает мою руку. Когда она начинает отстраняться, Нико кладет свою ладонь поверх наших обеих.

Мое сердце переполнено до предела. Никогда раньше оно не жаждало кого-то до боли, но что-то в Элли заставляет меня хотеть большего.

Чего именно, я еще не решил, в основном потому, что все еще работаю над своими проблемами, но знаю, что того, что у нас есть сейчас, недостаточно.

Нико поднимает на меня глаза.

– Прости, что посмеялся над тобой.

Я целую его в лоб.

– Не нужно извиняться. Я знаю, что это может быть… неприятно.

Глаза Элли смягчаются, и мне приходится отвести взгляд, потому что я не могу выдержать жалости в ее взгляде.

Нико улыбается.

– Мне нравится, что тебе нравятся мои микробы.

Я смеюсь.

– Нет, не нравятся.

– Нет, нравятся! Может, я тоже украду немного твоей еды.

– Нет, если я украду ее первой, – говорит Элли с улыбкой, которая проникает мне прямо в сердце.

Глава 42

Элли

Когда Рафаэль пригласил меня провести вечер на балконе, я не смогла ему отказать, особенно после того момента, который мы втроем разделили, укладывая Нико спать.

Постепенно Рафаэль раскрывается перед близкими ему людьми, и для меня большая честь быть свидетелем стольких важных для него моментов. Наблюдать за тем, как он становится более спокойным по отношению к себе и своему прошлому, поистине невероятно.

Мы расположились в шезлонгах под ночным небом, луна освещала береговую линию внизу.

Как и в его компании, тишина успокаивает, поэтому я не настаиваю на том, чтобы сразу начать разговор, да и он тоже.

Через несколько минут Рафаэль начинает первым.

– Насчет сегодняшнего вечера…

Я поворачиваюсь в шезлонге, чтобы лучше видеть его.

– Что насчет него?

– Уверен, у тебя есть вопросы.

– Ты не должен мне ничего объяснять, – мне достаточно того, что он рассказал Нико.

– Дело не в этом, – он проводит рукой по лицу. – Я хочу поговорить об этом с тобой.

Мое сердце делает небольшой кульбит.

– Хорошо.

Он смотрит на океан, его челюсть сжимается и разжимается с каждым глубоким вдохом.

– Знаешь, сколько времени потребовалось маме Нико, чтобы заметить мою привычку? – он произносит последнее слово с усмешкой, и мой рот на время перестает двигаться. – Нико уже было два года, – говорит он, когда я молчу.

– Это… – очень долго.

– Жалко, – он переводит взгляд с меня на звезды.

Тот факт, что Хиллари потребовались годы, чтобы заметить это, дает мне возможность многое понять об их браке. Я не часто обедала с Рафаэлем в доме, поэтому раньше не обращала на это внимания, но как только мы приехали на Гавайи, я начала улавливать подсказки.

Во-первых, я заметила, как он просил официантов указывать конкретные размеры порций и очень тщательно выбирал блюда, что могло бы создать впечатление, что он – жестокий придурок, если бы не его чрезвычайно щедрые чаевые и простое «спасибо», которое он писал внизу каждого чека.

Затем он продолжал говорить, что наелся после каждого приема пищи, и только потом съедал небольшие остатки на тарелке Нико. Он не выглядел счастливым от этого. На самом деле он выглядел чертовски несчастным, что было самым ярким признаком.

– Она думала, что я просто голоден из-за тренировок и физического труда на работе, – он не смотрит на меня. – Она даже не спросила меня, почему. Да и не интересовалась, – затем следует дрожащий вздох. – Честно говоря, она даже была раздражена этим.

Моя нижняя губа вздрагивает, но я смягчаю сдавленность в груди шуткой.

– Ну, меня это не беспокоит.

– Нет?

– Нет.

Он тяжело вздохнул, прежде чем снова заговорить.

– У моих родителей было не много денег. Все, что они зарабатывали, быстро тратилось на выпивку, азартные игры и все, что делало мою маму счастливой на этой неделе. Иногда из-за их безответственности у нас не хватало денег на еду, поэтому я научился не позволять себе тратить еду зазря.

Наш ужин лежит у меня в желудке, как свинцовая глыба.

Он отводит глаза.

– Это стало привычкой, или компульсивным перееданием, как сказал мой психотерапевт. Это своего рода травматическая реакция, которую я не могу контролировать, несмотря на то что у меня больше денег, чем я могу потратить за всю жизнь. В молодости я не знал границ дозволенного, поэтому, когда только переехал на озеро Вистерия, я ел до тошноты, что вызывало тот самый страх, что тетя и дядя устанут от моих проблем. Я был уверен, что в один прекрасный день они проснутся и решат, что им достаточно.

– Сколько тебе было лет? – спрашиваю я нейтральным тоном, несмотря на то, что у меня болит сердце.

– Я был лишь немного старше Нико, и за короткое время успел повидать слишком много дерьма. Я был в полном беспорядке.

– Ты был ребенком.

Он смотрит на небо, словно хочет накричать на него.

– А они знали, насколько все было плохо с твоими родителями? – спрашиваю я.

– Нет. Мой дядя и его брат не были в хороших отношениях до его смерти, поэтому они не были в курсе ситуации, пока им не позвонили и не сказали, что мне нужен новый дом.

– О, Рафаэль.

Он больше не может смотреть мне в глаза.

– Они сделали выводы на основе медицинской карты и нескольких анкет, но они никогда не подталкивали меня к тому, чтобы рассказать об этом.

Он несколько раз сжимает и разжимает руки, прежде чем снова заговорить.

– В течение года мне удавалось избегать этой темы, но я не мог скрыть свои кошмары или навязчивое поведение. Однажды я подслушал разговор тети и дяди о том, что они подумывают отправить меня куда-нибудь лечиться.

Его дыхание, как и мое собственное, вырывается с дрожью.

– Лейк-Вистерия – маленький городок, и я слышал о паре детей в школе, которые уехали из-за проблем, поэтому я запаниковал, решив, что тетя и дядя устали от меня.

Невидимая лоза, покрытая шипами, обвивает мое сердце и сжимает его.

– Они просто хотели помочь тебе.

– Сейчас, когда я уже взрослый человек и у меня есть свой ребенок, я это понимаю, но тогда мне казалось, что весь мой мир рушится, – от отчаянной улыбки Рафаэля у меня защемило в груди.

Мне хочется взять его дрожащую руку в свою, но я остаюсь сидеть, не желая, чтобы у него сдали нервы и он закрылся от меня.

– Так что я менялся понемногу, чтобы никто не заподозрил.

– Что ты имеешь в виду под словами «я менялся»?

– Я не хотел, чтобы тетя и дядя беспокоились обо мне, поэтому я притворялся, что мне становится лучше. Что мне больше не снятся кошмары о родителях, что я больше не стараюсь полностью съесть свой ужин, потому что переедаю.

– Как? – вопрос прозвучал шепотом.

– Некоторые вещи давались легко, например, приложить усилия, чтобы завести друзей, или сосредоточиться на положительных моментах, игнорируя все негативные, которые со мной случались, в то время как другие вещи были более сложными, например, контролировать кошмары. С ними я ничего не мог поделать, но я обнаружил, что если просунуть одеяло в щель между дверью спальни и полом и спать в шкафу, то никто не услышит моих криков, – его голос ломается вместе с моим самообладанием, и по моей щеке скатывается слеза.

Я быстро смахиваю ее, чтобы он не заметил.

– Мне так жаль.

– За что ты извиняешься? Ты же не виновата в этом.

– Нет, но это не делает меня менее сожалеющей о том, через что ты прошел, – искушение свернуться калачиком рядом с ним и заключить его в свои объятия становится слишком сильным, чтобы игнорировать его, поэтому я следую за распутывающейся сердечной струной в своей груди к тому, кто продолжает тянуть за нее.

– Подвинься, – я делаю движение руками.

– Почему?

– Я хочу тебя обнять.

– Это становится для тебя привычкой, – он бросает на меня взгляд, который я тут же возвращаю. Вскинув бровь, он немного отодвигается, почти не оставляя мне места.

Хорошо сыграно.

Я прижимаюсь к его боку и прислоняюсь щекой к точке прямо над его сердцем. Оно бьется громко, хотя и немного быстрее, чем обычно.

Это заставляет меня улыбнуться.

Рафаэль подставляет мою голову под свой подбородок и обхватывает меня руками.

– Я рассказал тебе об этом не для того, чтобы ты меня пожалела.

– Это называется эмпатией, но если ты не хочешь… – я начинаю отстраняться, но вместо этого его руки крепко обхватывают меня.

– Если подумать, позволь мне рассказать больше трагических историй из моего прошлого. У меня есть из чего выбрать.

Я понимаю, что он шутит, чтобы разрядить обстановку, но в груди у меня все сжимается.

Я постукиваю по месту над его сердцем.

– Тебе не нужно притворяться, что тебе хорошо со мной.

Между его бровей появляется складка.

– Я не…

Я прижимаю палец к его губам.

– Я бы предпочла, чтобы ты вообще ничего не говорил, а не лгал мне в лицо.

Его взгляд падает на мою руку, и я отдергиваю ее, заметив, что от прикосновения к его губам осталось покалывание.

– Спасибо… за доверие, – говорю я, игнорируя комок в горле.

От его смелости мне тоже хочется открыться ему, хотя я не уверена, с чего начать. Рассказать историю, скрывающуюся за моими шрамами, всегда непросто, но для Рафаэля это не составило трудности, так что остается лишь вопрос, с чего начать.

Судьба, похоже, решила вмешаться, когда Рафаэль провел рукой по моему бедру, и я вздрогнула.

– Прости, – он убирает свои руки и кладет их обратно на подушку.

Тогда я принимаю решение. Оно не такое уж и трудное – после того, как он открылся мне, но все равно заставляет меня нервничать. Я никогда не знаю точно, как отреагируют люди и что они скажут, но у меня есть ощущение, что Рафаэль найдет время, чтобы понять меня.

Я кладу его ладонь на место, а затем провожу ею по рельефной коже.

– Моя реакция была вызвана не тобой.

– А чем?

– Шрамами.

Он молчит, нежно проводя большим пальцем по тому же месту. Если коснуться чуть левее, он найдет еще один шрам… а потом еще один. Это несложно, ведь мое тело прокрыто ими, хотя мое длинное платье отлично скрывает их от посторонних глаз.

– Что случилось? – спрашивает он, поглаживая мою кожу через ткань платья.

Я помню тот первый порез, как будто это было вчера. Гнев. Ненависть. Давление, которое нарастало в моей голове, не находя выхода.

Мама не могла мне помочь, по крайней мере, пока. Она боролась со своими собственными демонами, и самым большим из них был Энтони Дэвис.

Отец. Контролер. Насильник.

– Ты не обязана мне рассказывать, – говорит он минуту спустя.

– Я думала о том, с чего начать, а не о том, хочу ли я говорить об этом.

Мы оба смотрим на звезды и ночное небо, которое так напоминает мне мои собственные бедра и звезды, вытатуированные вокруг моих шрамов.

По небу проносится падающая звезда, и я воспринимаю это как знак.

– Когда я была моложе, мне было трудно контролировать свои эмоции.

Его большой палец продолжает поглаживать мой шрам взад-вперед, давая мне уверенность в том, что я могу продолжать.

– Мой отец был злым человеком, которому доставляло удовольствие принижать свою жену и дочь. Но никто этого о нем не знал, потому что для общества он был добропорядочным гражданином. Помощник шерифа с блестящим будущим. Заботливый муж и отец, каких показывают в кино и журналах, – в этих словах сквозит явное отвращение.

Сердце Рафаэля замирает у моего уха.

– Он абсолютно ничего не контролировал, по крайней мере с нами. Это был лишь вопрос времени, когда я поняла, что он склонен к агрессии, – я переворачиваю ладонь на его груди, чтобы он мог видеть шрам. – Мне было всего одиннадцать, когда произошел мой первый… инцидент.

Его сердце снова ускоряется.

– Инцидент?

– Самоповреждение, – я провожу большим пальцем по своему первому шраму на ладони. – Все началось со случайности. Кто-то купил мне одно из тех старинных ручных зеркал, и однажды, после того как отец набросился на меня за то, что я рисовала на своей коже перманентным маркером, я разбила его. Просто швырнула в стену и увидела, как оно разлетелось на сотню осколков.

– И что он сказал?

– Что только уродливые девочки так рисуют на своей коже.

– Вот ублюдок.

– Когда он вошел и увидел это, он сказал, чтобы я сама все убрала. И запретил маме помогать. Сказал, что если я хочу быть непослушным отродьем, то должна усвоить урок, убрав за собой, – я напрягаюсь при этом воспоминании.

Рафаэль проводит рукой по моему позвоночнику.

– Тебе было всего одиннадцать.

– Несмотря ни на что, мне не следовало бросать что-то в гневе. Так поступает он.

– Ты была ребенком, – его слова подражают моим прежним. – Тебе разрешено совершать ошибки и злиться.

– Да, но только не в моем доме. Все должно было быть идеально, включая меня.

В глазах Рафаэля горит огонь, его гнев кипит под кожей.

– Он когда-нибудь бил тебя?

– Нет, но ему и не нужно было этого делать, потому что его слова всегда несли в себе удар.

Рафаэль обводит тонкие косточки на моих руках.

– Думаю, твои татуировки только подчеркивают твою красоту.

Я с трудом произношу «спасибо», учитывая, как сильно сжалось мое горло. Никогда еще никто не смотрел на меня и не говорил со мной так, как он.

– Что случилось дальше? – спрашивает он.

– Когда я собирала осколки, я случайно порезалась, – мое дыхание сбивается. – Рука болела просто адски, но боль в голове наконец-то утихла, хотя бы ненадолго, – я провожу пальцем по одной из своих татуировок на руке. – Я почувствовала облегчение, – я грустно смеюсь. – Это длилось недолго, но это было неважно. Родился новый механизм преодоления трудностей, – моя покрытая шрамами рука сжалась в кулак.

– Резаться стало еще труднее, когда мама съехала от меня перед моим двенадцатым днем рождения и подала документы на развод. Проводить будни с ней, а выходные – с кошмарным отцом, едва не разрушило меня, но, к счастью, мама получила полную опеку надо мной как раз перед тем, как мне исполнилось четырнадцать.

Рафаэль подносит мою ладонь со шрамом ко рту и целует ее. Это незначительный жест, но он невероятно сильно воздействует на мое сердце.

Сердце, которое Рафаэль медленно завоевывает, осколок за осколком.

Он не отпускает мою руку, и я тоже не пытаюсь отстраниться.

Не думаю, что смогла бы, даже если бы захотела, судя по тому, как напряглась его хватка, когда я снова заговорила.

– Я сохранила кусочек зеркала, пока не нашла более подходящие… альтернативы.