Текст книги "Голубой Лабиринт (ЛП)"

Автор книги: Линкольн Чайлд

Соавторы: Дуглас Престон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

– Ты лжешь!

Тристрам не ответил, уставившись в пол.

Пендергаст сделал глубокий вдох.

– Я не знаю, как сказать тебе это. Твой брат умер.

Тристрам вздрогнул: «Альбан? Малыш?»

Пендергаст кивнул.

– Как?

– Его убили.

В комнате наступила тишина. Тристрам был шокирован, опять уставился в пол. Слезинка скатилась по его щеке.

– Тебе грустно? – спросил Пендергаст. – После того, как он относился к тебе?

Тристрам покачал головой: «Он был моим братом».

Это сильно подействовало на Пендергаста. Он был и моим сыном. Он задавался вопросом, почему он не сильно печалился из-за смерти Альбана, почему у него не было жалости.

Тристрам смотрел на него темно-серыми глазами: «Кто это сделал?»

– Я не знаю. Я пытаюсь выяснить.

– Это должно было быть сложно… убить его.

Пендергаст не ответил. Он чувствовал себя неловко из-за пристального взгляда Тристрама. Он не знал, как быть отцом этого мальчика.

– Ты болен, отец?

– Всего лишь оправляюсь от приступа малярии, подхваченной в одной недавней поездке, не более того. – ответил он поспешно.

Опять наступила тишина. Тристрам, который крутился вокруг своего отца во время этой беседы, вернулся за свой стол. Казалось, что в нем идет внутренняя борьба. Наконец, его взгляд вернулся к Пендергасту:

– Да. Я соврал. Я должен кое-что сказать тебе. Я обещал ему, но раз он умер… думаю, тебе надо знать.

Пендергаст молчал.

– Альбан приходил ко мне, отец.

– Когда?

– Несколько недель назад. Я был в Мер-Эглиз. Гулял в предгорьях. Он был там, впереди, на тропе. Он сказал, что ждал меня.

– Продолжай. – сказал Пендергаст.

– Он выглядел по-другому.

– В каком смысле?

– Он стал старше. Худее. Выглядел грустным. И то, как он говорил со мной, было по-другому. Не было,… не было… – он развел руками, не зная, какое слово использовать, – «vetachtung».

– Презрения, – сказал Пендергаст.

– Точно. В его голосе не было презрения.

– О чем вы говорили?

– Он говорил, что собирается в США.

– Он сказал, зачем?

– Да. Он сказал, что собирался... вернуть все. Исправить какое-то страшное действие, которое сам и запустил.

– Он так и сказал?

– Да. Я не понимаю. Вернуть все? Кому? Я спросил, что он имел в виду, но он отказался объяснить.

– Что еще он сказал?

– Он попросил пообещать не рассказывать тебе о его визите.

– И все?

Тристрам помолчал.

– Было еще кое-что.

– Что?

– Он сказал, что пришел просить у меня прощения.

– Прощения? – повторил Пендергаст, чрезвычайно удивившись.

– Да.

– И что ты ответил?

– Я простил его.

Пендергаст поднялся на ноги. С нарастающим отчаянием, он понял, что спутанность сознания и боль возвращаются.

– Как он просил прощения? – спросил он резко.

– Он плакал. Он чуть с ума не сошел от горя.

Пендергаст покачал головой. Было ли это настоящее раскаяние, или какая-то жестокая игра, в которую Альбан решил поиграть со своим братом-близнецом? – «Тристрам», – сказал он. – «Я отправил тебя сюда для твоей же безопасности, после того, как твоего брата убили. Я пытаюсь найти убийцу. Ты должен остаться здесь, пока я не решу это дело и не… позабочусь кое о чем. Когда это произойдет, я надеюсь, что ты не захочешь вернуться в Мер-Эглиз. Я надеюсь, что ты захочешь вернуться в Нью-Йорк и жить с…», – он замялся, – «С семьей».

Глаза молодого человека расширились, но он молчал.

– Со мной по-прежнему можно будет связаться либо напрямую, либо через Констанс. Если тебе что-нибудь понадобится, пожалуйста, напиши и дай мне знать. – Он подошел к Тристраму, легонько поцеловал его в лоб и затем повернулся, чтобы уйти.

– Отец? – сказал Тристрам.

Пендергаст оглянулся.

– Я знаю достаточно о малярии. Там, в Бразилии, многие Schwдchlinge умерли от нее. У тебя не малярия.

– Что у меня, это только мое дело, – ответил он резко.

– А разве это и не мое дело тоже, раз я твой сын?

Пендергаст помедлил.

– Извини. Я не хотел так говорить. Я делаю, что могу, со своей… болезнью. Прощай, Тристрам. Надеюсь, скоро увидимся.

С этими словами он поспешно вышел из комнаты. Медсестры, ожидавшие снаружи, снова заперли дверь и проводили его обратно по коридору.

Глава 44

Тэрри Гэблер занял свое место на открытой террасе кафе Ремуар и со вздохом раскрыл газету «Ле Курье». Потребовалось меньше минуты, чтобы официантка принесла его обычный заказ – бокал «Pflumli», тарелочку холодного вяленого мяса и несколько ломтиков черного хлеба.

– Бонжур, месье Гэблер, – сказала она.

– Мерси, Анна, – ответил Гэблер с, как он надеялся, победной улыбкой. Она отошла, и он наблюдал за покачиванием ее бедер долгим взглядом. Затем он обратил внимание на «Pflumli», взял бокал и сделал глоток, вздохнув от удовольствия. За год до этого он ушел в отставку со своей должности госслужащего, и для него вечерний аперитив в придорожном кафе стал чем-то вроде ритуала. Особенно ему нравилось кафе Ремуар – хотя с него и не открывался вид на озеро, оно было одним из немногих оставшихся в Женеве традиционных кафе, а также, учитывая расположение, в центре города на Place-du-Cirque, оно было идеальным местом для наслаждения городской суетой.

Он сделал еще один глоток бренди, аккуратно сложил газету на третьей странице, и огляделся. В это время кафе было заполнено обычным контингентом – туристами, бизнесменами, студентами и маленькими стайками сплетничающих женщин. Улица была загружена, мимо проносились машины, люди семенили тут и там. До праздника Fetes de Genиve оставалось совсем немного и отели города уже были заполнены людьми, ожидающими всемирно известного фейерверка.

Он аккуратно положил кусок вяленого мяса на хлеб, поднес к губам и собирался откусить, когда внезапно, с громким скрежетом тормозов, машина подлетела к бордюру в четырех футах от того места на террасе, где он находился. Это была не просто какая-то машина. Она выглядела как нечто из будущего – низкая посадка, одновременно гладкая и угловатая, кажется, слепленная из одного куска огненно-красного граната. Массивные колесные диски доходили до верха приборной панели, едва видной за тонированным черным стеклом. Гэблер никогда не видел такого автомобиля. Бессознательно, он отложил кусок хлеба и уставился на это зрелище. Он увидел эмблему Ламборджини на агрессивном капоте, где должна была быть решетка.

Водительская дверь поднялась наверх, как крыло, и оттуда вышел мужчина, не заботясь об автомобильном движении – проезжающая машина чуть не наехала на него, резко объехав и возмущенно посигналив. Водитель не обратил на это никакого внимания. Он захлопнул дверь машины и направился ко входу в кафе. Гэблер оглядел его. Выглядел человек также необычно, как и его машина – одет в строго скроенный черный костюм, белую рубашку и дорогой галстук. Он бы очень бледным – бледнее, чем любой, кого когда-либо встречал Гэблер. Его глаза были темными и с синяками, походка была осторожной и шатающейся, словно у пьяного, пытающегося не показывать этого. Гэблер видел, что он быстро переговорил с персоналом внутри. Затем он снова вышел и уселся на террасе в нескольких столиках подальше. Гэблер сделал еще один глоток Pflumli, вспомнил про хлеб с мясом, который он соорудил для себя, откусил от него, стараясь откровенно не пялиться на незнакомца. Краем глаза он увидел, что тому принесли то-то похожее на абсент, который только недавно был разрешен в Швейцарии.

Гэблер взял газету и принялся за чтение третьей страницы, время от времени позволяя себе взглянуть на мужчину за несколько столов от него. Тот сидел неподвижно, как камень, ни на что и ни на кого не обращая внимания, уставившись бледными глазами вдаль, изредка моргая. Он поднес бокал абсента к губам. Гэблер заметил, что рука мужчины дрожала и он поставил стеклянный бокал на стол с грохотом.

Бокал быстро опустел, и он заказал еще. Гэблер ел хлеб, пил Pflumli, читал Ле-Курье, в итоге, занимаясь своими привычными делами, он на какое-то время забыл про незнакомца.

И тут произошло нечто, привлекшее его внимание. Чуть дальше Place du Cirque Гэблер увидел офицера дорожной полиции, который медленно шел в их сторону. Он нес штрафные квитанции и осматривал каждый припаркованный автомобиль. Время от времени, когда он подходил к неправильно припаркованному автомобилю, или к тому, чье время на счетчике истекло, он останавливался, улыбался с чувством собственной удовлетворенности, заполнял квитанцию и подсовывал его под щетку стеклоочистителя.

Гэблер взглянул на Ламборджини. Правила парковки в Женеве были запутанными и строгими, но этот автомобиль явно был припаркован неправильно.

Офицер уже подходил к террасе. Гэблер оглянулся, уверенный, что человек в черном уже поднялся и идет переставлять машину, пока проверяющий не добрался до нее. Но нет – он оставался на месте, время от времени потягивая свой напиток.

Офицер подошел к Ламборджини. Он был невысоким, пухлым, с красноватым лицом и жирными белыми волосами, вьющимися из-под фуражки. Автомобиль был настолько явно неправильно припаркован – втиснувшийся в узкое место под залихватским углом, демонстрируя полное безразличие, даже презрение к власти и порядку, что улыбка офицера становилась шире и все более самодовольной, чем обычно, пока он облизывал палец и открывал штрафную квитанцию. Он заполнил ее, подписал и сунул под щетку стеклоочистителя – она была спрятана под капотом и потребовалось некоторое время, чтобы ее найти.

Только теперь, когда дорожный полицейский двинулся дальше, человек в черном встал из-за стола. Выйдя с террасы, он подошел к офицеру и встал между ним и следующей машиной. Не говоря ни слова, он вытянул палец и указал на Ламборджини.

Полицейский посмотрел на него, на машину и опять на него.

– Est-ce que cette voiture vous appartient? (этот автомобиль принадлежит вам? – фр.) – спросил он.

Мужчина медленно кивнул.

– Monsieur, elle est…

– Говорите на английском, пожалуйста. – сказал человек с американским акцентом. Гэблер узнал южный акцент.

Как и большинство жителей Женевы, полицейский хорошо говорил на английском. Со вздохом, словно это было очень тяжело, он перешел на другой язык:

– Хорошо.

– Похоже, я неправильно припарковал машину. Как вы можете заметить, я здесь чужой. Пожалуйста, позвольте мне переставить машину и давайте забудем про штраф.

– Простите, – ответил офицер, хотя в его тоне не было сожаления. – Штраф уже выписан.

– Я это заметил. И что за отвратительный поступок, скажите на милость, я совершил?“

– Месье, вы припарковались в синей зоне.

– Все здесь тоже припаркованы в синей зоне. Так что я подумал, что парковка в синей зоне разрешена.

– А! – сказал офицер, будто отметил важный момент в философской беседе, – Но на вашем автомобиле нет парковочного талона.

– Что?

– Парковочного талона. Вы не можете парковаться в синей зоне без талона, на котором указано время, когда вы приехали.

– В самом деле. Парковочный талон. Как странно. И как я, не местный житель, должен узнать об этом?

Полицейский посмотрел на него с бюрократическим презрением:

– Месье, как посетитель нашего города, вы должны знать и соблюдать мои правила.

– «Мои» правила?

– Офицер выглядел слегка раздосадованным: – Наши правила.

– Понятно. Даже если эти правила странные, ненужные, и, в конечном счете, пагубные?

Маленький полицейский нахмурился. Он выглядел растерянным, неуверенным. – Закон есть закон, месье. Вы нарушили его, и…

– Минуту, – Американец положил руку на запястье офицера, останавливая его. – Какой штраф полагается за это нарушение?

– Сорок пять швейцарских франков.

– Сорок пять швейцарских франков, – по-прежнему преграждая путь мужчине, американец полез в карман пиджака и с наглой медлительностью достал бумажник и отсчитал деньги.

– Я не могу взять деньги, месье, – сказал полицейский. – Вы должны пойти в …

Внезапно, американец яростно начал рвать купюры. Сначала пополам, потом еще раз пополам, потом снова и снова, пока ничего не осталось, кроме крошечных квадратиков. Он бросил их в воздух, как конфетти, так, что они упали на фуражку и плечи полицейского. Гэблер смотрел на это, разинув рот. Прохожие и люди на террасе были также поражены странным зрелищем.

– Месье, – сказал офицер, с краснеющим лицом. – Вы явно в состоянии алкогольного опьянения. Я прошу вас не садиться за руль, или…

– Или что? – сказал американец презрительно. – Выпишете мне штраф, за мусор, в состоянии опьянения? Смотрите, сэр, я перейду улицу прямо здесь. Потом вы можете выписать мне штраф за переход дороги в состоянии опьянения. Но нет, дайте угадать, у вас нет полномочий, для таких штрафов! Для этого ведь нужен будет настоящий полицейский. Как грустно за вас! Скинь и клюв твой вынь из сердца! Прочь лети в ночной простор!

Собрав все свое достоинство, пухлый офицер достал сотовый телефон и стал набирать номер. Американец, увидев это, резко изменил свое внезапно возникшее мелодратаматическое настроение, снова полез в карман пиджака, на этот раз, вытаскивая другой бумажник. Гэблер увидел в нем изображение, напоминающее щит. Он быстро показал его полицейскому, потом сунул бумажник обратно в карман.

Сразу же манеры офицера изменились. Напыщенность, официоз и бюрократическое поведение прекратилось. – Сэр, – сказал он. – Надо было вам сразу сказать. Если бы я знал, что вы здесь по делам, я бы не стал выписывать штраф. Однако, это не оправдывает…

Американец наклонился к маленькому полицейскому: – Вы не поняли. Я здесь неофициально. Я всего лишь путешественник, который остановился выпить на посошок по дороге в аэропорт.

Офицер покачал головой и отошел. Он повернулся к Ламборджини и штрафной квитанции, которая медленно покачивалась на ветру, который дул на Place du Cirque. – Позвольте мне, месье, убрать квитанцию, но я должен попросить вас…

– Не убирайте ее! – рявкнул американец. – Не трогайте!

Офицер повернулся, теперь основательно напуганный и растерянный: «Месье? Я не понимаю».

– Не понимаете? – отозвался голос, который становился холоднее с каждым словом. – Тогда позвольте мне объяснить это в терминах, которые, я надеюсь, будут понятны даже людям с жалкими умственными способностями! Я решил, что хочу оставить этот штраф, Гудман Лизоблюд! Я собираюсь оспорить этот штраф в суде! И, если я не ошибаюсь, это значит, что вы тоже должны будете явиться в суд. Мне доставит огромное удовольствие указать судье, адвокатам и всем остальным собравшимся, на то, какая же вы позорная человеческая тень! Тень? Я преувеличиваю! Тень, по крайней мере, может быть выше, намного выше! Но вы – лилипут, засохший телячий язык, прыщ на заднице человечества! – Внезапным движением, американец сбил с полицейского фуражку. – Посмотрите на себя! Вам же все шестьдесят лет! И вы все еще здесь, до сих пор выписываете штрафы за парковку, точно так же, как и десять лет назад, и двадцать лет назад, и тридцать лет назад! Вы, наверно, прекрасно работаете, так необыкновенно эффективно, что ваше начальство просто не смеет повышать вас! Отдаю честь вашей удивительной, всеобъемлемой пресности! Человек – это просто шедевр, в самом деле! И все же, я чувствую, вы не совсем довольны вашим положением – тот алкогольных дух, который я явно чувствую от вас, намекает на то, что вы частенько выпиваете. Будете отрицать это? Полагаю, нет! И вашей жене это не особо нравится. О, я вижу в ваших затравленных чертах лица, ваше издевательское чванство, которое, однако, пропадает перед тем, кто сильнее вас, настоящий Уолтер Митти! Ну, а если вас утешит, я могу, по крайней мере, предсказать, что будет написано на вашем надгробии: С вас сорок пять франков! Теперь, будьте добры, отойдите от моей машины, и я просто пойду в ближайший полицейский участок, чтобы… чтобы…

Во время этой тирады, лицо американца потускнело, стало потерянным, осунувшмся и серым. На висках появились капли пота. Он запнулся, провел ладонью по лбу; помахал рукой перед носом, как будто отмахивался от какого-то запаха. Гэблер заметил, что все кафе, даже вся улица замолчала, наблюдая за разыгрывавшейся перед ними странной драмой. Человек этот был или пьян или под наркотиками. Теперь он двинулся нетвердой походкой в сторону Ламборджини, офицер быстро отступил перед ним. Американец потянулся к дверной ручке, попытался схватить ее слепым, размахивающим движением – и промахнулся. Он шагнул вперед, качнулся, удержался на ногах, снова покачнулся, а затем рухнул на тротуар. Кто-то закричал о помощи, некоторые встали из-за своих столов. Гэблер тоже вскочил, опрокинув стул. К его удивлению и ужасу, он даже не понял, что только что пролил свой наполовину полный стакан Pflumli на штанину своих хорошо отутюженных брюк.

Глава 45

Лейтенант Питер Англер сидел за столом своего кабинета в двадцать шестом участке. Все толстые пачки документов были раздвинуты по четырем углам стола, а центр он оставил пустым за исключением трех предметов: серебряной монеты, куска дерева, и пули.

В каждом расследовании наступало время, когда Англер чувствовал, что события достигли переломного момента. На случай именно таких моментов у него был маленький ритуал, который он всегда проводил: из запертого ящика стола он доставал эти три реликвии и по очереди рассматривал их. Каждая, по-своему, стала важной вехой в его жизни – так же, как и на службе каждое раскрытое им дело становилось своего рода его собственной вехой в миниатюре – и он, с удовольствием размышлял об их значимости.

В первую очередь он поднял монету. Это был старый Римский динарий, отчеканенный в 37 году нашей эры, с Калигулой на лицевой стороне монеты и с Агриппиной Старшей на обороте. Англер приобрел эту монету после того, как его диссертация об императоре – медицинский и психологический анализ преобразований внесенных Калигулой под действием его тяжелого заболевания, и роль недуга в его превращении из относительно доброго правителя в безумного тирана – выиграла первый приз премии Брауна в выпускном классе. Монета была очень дорогой, но почему-то он чувствовал, что просто обязан владеть ею.

Положив монету на стол, он поднял кусок дерева. Изначально кривой и грубый, он сам отшлифовал и сгладил его, пока тот не стал по размерам едва ли больше, чем карандаш, потом Англер залакировал его так, чтобы он ярко блестел при офисном освещении. Кусок был частью первой великовозрастной секвойи, которую он, в качестве экологического активиста во времена своей юности, спас от лесозаготовительных компаний. Он оставался на верхнем ярусе дерева почти три недели, до тех пор, пока лесорубы, наконец-то сдавшись, переехали на другое место. Когда он спустился с дерева, то отломал небольшую сухую ветку на память о победе.

Наконец, он потянулся к пуле. Она был согнута и деформирована от удара о его левую голень. Он никогда не обсуждал на работе или вне нее, тот факт, что он получил ранение; никогда не носил или не демонстрировал Полицейский Боевой Крест, который он получил за проявленный героизм. Несколько человек, работающих с ним, даже не знали, что он был ранен при исполнении служебных обязанностей. Это не имело значения. Англер повертел пулю в руках, потом опустил ее на рабочий стол. Он сам знал, и этого было более чем достаточно.

Он аккуратно сложил вещи обратно в ящик и запер его, затем поднял трубку и набрал номер секретаря департамента. – Пригласите их, – сказал он.

Минуту спустя дверь открылась, и вошли трое мужчин: сержант Слейд и два дежурных сержанта, назначенных на расследование убийства Альбана. – Докладывайте, пожалуйста, – сказал Англер.

Один из них вышел вперед. – Сэр, мы закончили изучение записей Управления Безопасности на транспорте.

– Продолжайте.

– Как вы и поручили, мы просмотрели все доступные записи за период времени в восемнадцать месяцев, в поисках любых свидетельств того, что жертва могла совершить поездки по США, помимо четвертого июня этого года. И мы нашли такие упоминания. Жертва, используя то же самое фальшивое имя Тапанес Ландберг, въехал в страну из Бразилии примерно год назад, семнадцатого мая, отметившись в аэропорту Джона Кеннеди. Пять дней спустя, двадцать второго мая, он вернулся в Рио.

– Что-нибудь еще?

– Да, сэр. Используя данные Агентства Национальной Безопасности, мы обнаружили, что мужчина, используя то же имя и паспорт, летал из Ла-Гуардии в Олбани восемнадцатого мая, и обратно – двадцать первого мая.

– Фальшивый бразильский паспорт, – сказал Англер. – Он, должно быть, был отличного качества. Интересно, откуда он его взял?

– Без сомнения такие вещи легче достать в такой стране, как Бразилия, чем здесь, – ответил Слейд.

– Несомненно. Что-нибудь еще?

– Нет, это все, сэр. В Олбани след простыл. Мы проверили все возможные пути его следования через местные правоохранительные органы, туристические фирмы, автобусные терминалы, региональные аэропорты и авиакомпании, гостиницы, компании по прокату автомобилей. И не нашли никаких записей о Тапанесе Ландберге, пока он не сел на обратный самолет в Ла-Гуардию двадцать первого мая, а оттуда на следующий день в Бразилию.

– Спасибо. Отличная работа. Вы свободны.

Англер подождал, пока эти двое покинут кабинет. Затем он кивнул Слейду и указал мужчине на стул. Из одной стопки бумаг, которые разместились по краям стола, он достал большую пачку негабаритных карточек. Они содержали информацию о Пендергасте, с энтузиазмом найденную сержантом Слейдом за последние несколько дней.

– Зачем наш друг Альбан ездил в Олбани? – спросил Англер.

– Понятия не имею, – ответил Слейд. – Но я держу пари, что эти две поездки связаны.

– Это маленький городок. Аэропорт и Центральный автобусный вокзал объединены административным портовым залом ожидания. Альбану было бы трудно замести там свои следы.

– Откуда ты знаешь так много об Олбани?

– У меня есть родственники на северо-западе, в Колони, – Англер снова обратил свое внимание на карточки. – Ты дотошный парень. В другой жизни, ты мог бы стать превосходным журналистом разоблачителем.

Слейд улыбнулся.

Англер медленно перетасовывал карточки. – Налоговая декларация Пендергаста и учет его имущества. Могу представить, как трудно ее было заполучить.

– Пендергаст – весьма закрытая личность.

– Я вижу, что он владеет четырьмя объектами недвижимости: двумя в Нью-Йорке, одним в Новом Орлеане, и еще одним неподалеку. Тот, что в Новом Орлеане – это автостоянка. Странно.

Слейд пожал плечами.

– Я не удивлюсь, если ему также принадлежит оффшорная недвижимость.

– И я бы не удивился этому. Я боюсь, что возникнут затруднения, если я продолжу дальше рыть в этом направлении, сэр.

– Уверен, это не относится к делу, – Англер отложил эти карточки, и стал изучать другой комплект. – Его послужной список арестов и обвинительных приговоров, – он просмотрел их. – Впечатляет. Действительно, очень впечатляет.

– В статистике, которую я нашел, наиболее интересным стало то, что несколько подозреваемых погибли в процессе задержания.

Англер поискал эту статистику, нашел ее и удивленно приподнял брови. Затем он продолжил свое изучение. – Я вижу, что Пендергаст имеет почти столько же официальных выговоров, сколько и благодарностей.

– Мои друзья в Бюро говорят, что его персона противоречива. Одинокий волк. Он достаточно обеспечен, получает жалование один доллар в год только для того, чтобы все было официально. В последние годы высшие эшелоны ФБР придерживаются в отношении него политики невмешательства, учитывая его успешность, так как он не делает ничего слишком вопиющего. Судя по всему, у него есть могущественный, невидимый друг, большая шишка в Бюро – может быть и не один.

– Хммм, – еще несколько просмотров карточек. – Служил в спецназе. Что именно он там делал?

– Засекречено. Все, что я узнал, это то, что он получил несколько медалей «За мужество» под обстрелом и выполнял некие тайные операции высшего значения.

Англер сложил карточки в стопку, потом выровнял их, постучав ребром по рабочему столу, и отложил в сторону. – Сбило ли тебя с толку это все, Лумис?

Слейд вернул взгляд Англера. – Да.

– Меня тоже. Что же это все значит?

– Вся эта история дурно пахнет... сэр.

– Наверняка. Ты это знаешь, и я это знаю. И мы уже это знаем некоторое время. Отсюда и все это, – и Англер погладил стопку карточек. – Давай все проясним. Последний раз, когда Пендергаст видел своего сына живым – по его собственному признанию – было восемнадцать месяцев назад, в Бразилии. Год назад Альбан под вымышленным именем ненадолго вернулся в США, поездил по северной части штата Нью-Йорк, потом вернулся в Бразилию. Около трех недель назад он приехал в Нью-Йорк и на этот раз был убит по неизвестной причине. В его теле был найден кусок бирюзы. Агент Пендергаст утверждает, что этот кусок бирюзы привел его в Солтон Фонтенбло, где на него якобы напал тот же человек, который выдавал себя за ученого, и который, возможно, убил лаборанта в музее. Неожиданно, после отказа сотрудничать и уклонения от расследования, Пендергаст становится приветливым... и это случилось, как только он узнал, что мы нашли «Тапанеса Ландберга». Но затем, после того, как он вывалил нам кучу сомнительной информации, он опять замолчал, прекратив сотрудничество. Например, ни он, ни лейтенант Д'Агоста не удосужились рассказать нам, что липовый профессор покончил с собой в тюрьме Индио. Мы должны были узнавать это сами. И когда мы послали сержанта Доукинса изучить Фонтенбло, он вернулся, сообщив, что изнутри это место выглядит так, как будто его не посещали в течение многих лет, и этот город не мог стать сценой недавней схватки. Вы совершенно правы, Лумис – это дело попахивает. А если быть точным, то воняет до небес. Неважно, какие аргументы рассматривать, я прихожу к одним и тем же выводам: Пендергаст отправляет нас то по одному ложному следу, то по другому. И я могу найти только одну причину для этого – он сам является соучастником смерти своего сына. И потом, есть еще вот что, – наклонившись вперед, Англер вытащил статью на португальском языке из одной стопки бумаг на столе. – Репортаж одной бразильской газеты, туманный и непроверенный, который описывает бойню, которая произошла в джунглях с участием неназванного гринго описано здесь как мужчина «de rosto palido».

– «De rosto palido»? Что это значит?

– Бледный ликом.

– Святое дерьмо.

– И все это произошло полтора месяца назад – именно тогда, когда Пендергаст сам находился в Бразилии.

Англер положил газету на стол. – Эта статья привлекла мое внимание этим утром. Это ключ, Лумис – я чувствую это. Ключ ко всем тайнам, – он откинулся на спинку стула и взглянул на потолок. – Я считаю, что есть только один отсутствующий фрагмент. Только один. И когда я найду этот фрагмент... тогда я и поймаю его.

Глава 46

Констанс Грин шла по отражающему свет коридору на пятом этаже женевской частной клиники Ла Коллин, ее сопровождал доктор в халате.

– Как бы вы охарактеризовали его состояние? – спросила она на чистейшем французском языке.

– Было очень трудно поставить диагноз, мадемуазель, – ответил доктор. – Это нечто чуждое нашему опыту. Мы – многопрофильная клиника. Полтора десятка специалистов были созваны, чтобы обследовать пациента. Результаты консультаций и тесты... озадачивают. И они противоречивы. Некоторые сотрудники считают, что он страдает от неизвестного генетического расстройства. Другие думают, что он был отравлен или страдает абстинентным синдромом от нескольких веществ или наркотиков – в крови были найдены необычные компоненты, но они не соответствуют каким-либо известным веществам в наших базах данных. Еще несколько специалистов считают, что проблема должна быть, по крайней мере, частично психологической – но никто из них не может отрицать ее острые физические проявления.

– Какие препараты вы используете для лечения этого заболевания?

– Мы не можем лечить его фактическое состояние, пока у нас диагноза. Мы контролируем боль трансдермальными пластырями с фентанилом. Сома как мышечный релаксант. И бензодиазепин для успокоительного эффекта.

– Какой бензо?

– Клонопин.

– Это довольно серьезный коктейль, доктор.

– Так и есть. Но до тех пор, пока мы не знаем, что является причиной, мы можем лечить только симптомы – если бы мы не делали и этого, нам бы пришлось использовать удерживающие ремни

Врач открыл дверь и пропустил Констанс вперед. Перед ней лежала современная, чистая и функциональная палата с односпальной кроватью. Многочисленные мониторы и медицинские приборы окружали кровать, одни мигали, сообщая текущие жизненные показатели на ЖК-экраны, другим пищали устойчивым ритмом. В дальнем конце комнаты шел непрерывный ряд окон, с синей тонировкой, что выходили на Авеню-Де-Бау-Сежур.

На кровати лежал специальный агент Алоизий Пендергаст. К его вискам были прикреплены датчики; в сгиб руки был вставлен катетер; манжета, измеряющая кровяное давление, была зафиксирована на одной руке и датчик кислорода закреплен на кончике пальца. Уединенный экран располагался на подвесных кольцах у подножия кровати.

– Он говорит очень мало, – сказал доктор. – А то, что говорит, имеет мало смысла. Если вы можете дать нам какую-либо информацию, которая может помочь, мы будем вам благодарны.

– Спасибо, доктор, – сказала Констанс, кивнув. – Я сделаю все возможное.

– Мадемуазель, – и на этом врач слегка поклонился, повернулся и вышел из палаты, тихо закрыв за собой дверь.

Констанс постояла мгновение, глядя на закрытую дверь. Потом, разглаживая свое платье взмахами руки, она присела на единственный стул, расположенный рядом с кроватью. Хотя никто не мог быть хладнокровнее, чем Констанс Грин, то, что она увидела, тем не менее, глубоко обеспокоило ее. Лицо агента ФБР было ужасного серого цвета, а его белокурые волосы растрепались и потемнели от пота. Точеные линии лица были размыты выросшей за несколько дней бородой. Он, казалось, излучал лихорадку. Его глаза были закрыты, но она могла рассмотреть, что глазные яблоки движутся под посиневшими веками. Пока она смотрела, его тело напряглось, как будто от боли, сжимаясь в судорогах; потом расслабилось.

Она наклонилась вперед, положив руку поверх его сжатого кулака. – Алоиз, – сказала она тихим голосом. – Это Констанс.

Мгновение не было ответа. Затем кулак расслабился. Голова Пендергаста повернулась на подушке. Он пробормотал что-то непонятное.

Констанс нежно сжала его руку. – Прости?

Пендергаст открыл рот, чтобы заговорить, глубоко, прерывисто вздохнув. – Пусть недостойный, – пробормотал он. – Бьется со мной. Я убит рукой злодея.

Констанс перестала сжимать его руку.

Еще один спазм прошел через тело Пендергаста. – Нет, – сказал он тихим, сдавленным голосом. – Нет, ты не должна. Портал в ад... отойди... отойди, пожалуйста ... не смотри... в раскрытый горящий глаз...!

Его тело расслабилось, и он замолчал на несколько минут. Затем он снова шевельнулся. – Это неправильно, Тристрам, – произнес он, теперь его голос стал яснее и более отчетливым. – Он никогда не изменится. Я боюсь, что ты заблуждаешься.