Текст книги "Золотой характер"

Автор книги: Лев Кассиль

Соавторы: Виктор Драгунский,Владимир Санин,Владимир Михайлов,Лазарь Лагин,Александр Вампилов,Иван Стаднюк,Юрий Казаков,Борис Ласкин,Николай Грибачев,Зиновий Юрьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

Ю. Алянский
ТРУДНЫЙ ДЕНЬ ВАСИ ПТИЧКИНА

Наука знает несколько способов проведения последнего дня перед экзаменом. Одни ученые считают, что необходимо как следует выспаться. Другие – что крайне важно отвлечь себя посторонним делом. Третьи настаивают на калорийном питании и спорте, дабы закалить организм перед встречей с экзаменационной комиссией. И только один специалист высказал предположение, что перед экзаменом полезно заниматься. Студенты сразу осудили его за вульгаризацию и примитивизм.

Вася Птичкин изучил все вышеизложенные теории, но ни одна не показалась ему разумной. Накануне сдачи экзамена по русской литературе он решил просто погулять по городу, отдохнуть, рассеяться.

Он сел в трамвай, занял место у окна и в ожидании кондуктора предался воспоминаниям о творчестве Лермонтова. Потом он подумал о Гоголе. Его Вася тоже знал неплохо. Кондуктор все не шел. Пассажиры стали почему-то оборачиваться. Вася подумал о Салтыкове-Щедрине.

Наконец сидевший рядом пожилой гражданин улыбнулся и сказал самым приветливым образом:

– Молодой человек, жаль беспокоить вас, но не потрудитесь ли подойти к кассе, опустить три копейки и оторвать билет, не дожидаясь требования бывшего кондуктора?

Птичкин вскочил. На месте кондуктора действительно стояла приземистая прозрачная касса. Все опускали деньги добровольно и отрывали билеты сами. Вася подумал о Чернышевском и его романе «Что делать?». «Если завтра попадется четвертый сон Веры Павловны, – решил он, – свяжу его с достижениями современности».

«Не пойти ли в кино? – строго спросил себя Птичкин. – Не посмотреть ли «Кроткую»? Та же подготовка к экзамену. Искусство – высшая форма эстетического отношения к действительности!»

Он купил билет и вошел в подъезд, но у дверей фойе остановился как вкопанный. Контролера не было. Вася точно помнил, что недавно, когда он готовился к семинару по лингвистике методом просмотра фильма «Рапсодия», контролер здесь стоял и даже подозрительно спросил у маленького мальчика, тоже жаждавшего высшей формы эстетического отношения: «А тебе сколько лет – до или после?»

Теперь проход был свободен. Птичкин метался с билетом в руках. Прозвонил третий звонок, и зрители устремились в зал. Шел журнал, когда Вася отыскал наконец уборщицу и сунул ей билет. Но даже она не заинтересовалась им и объяснила, что кинотеатр перешел на работу без контролеров. Вася кинулся в зал.

«Как же теперь жить? – размышлял Птичкин. – Кондукторов нет, билетов не проверяют, чего доброго, перронных контролеров на вокзалах отменят!..» Все смешалось в его сознании.

А когда, уже вечером, он зашел в магазин и вынужден был самостоятельно забрать с прилавка пакетик фасованной колбасы и кулек конфет, Вася Птичкин растерялся окончательно. Ночь прошла неспокойно. Под утро он забылся. Приснилось, что он против воли забрался в Государственный банк – будто бы за бабушкиной пенсией. Какой-то человек подталкивал его в спину к огромному мешку с деньгами и приговаривал: «Бери, бери, не стесняйся, сколько надо, столько и бери…» Вася проснулся в холодном поту.

Пора было бежать в институт.

Он вошел в аудиторию и увидел разложенные на столе билеты. За столом не было никого. Но Птичкин уже не удивился. Смекнув, что и в институте наступили перемены, он взял билет и даже застонал: ему достался Глеб Успенский. Именно его-то Птичкин и не успел повторить.

Вася долго сидел у окна, вспоминая свою прошлую жизнь (со стипендией), и воображал картины будущего (без стипендии). Потом со вздохом поднялся, подошел к столу и начал отвечать.

– Творчество Глеба Успенского сложилось под влиянием… – дальнейший его рассказ был сбивчив. Творчество Глеба Успенского, равно как и оказанное на него влияние, остались скрытыми в тумане далекого прошлого.

Вася Птичкин сел. Открыл свою зачетную книжку. Вспомнилась мама, а также институтская кассирша, выдававшая стипендию. Что-то защекотало в носу.

Вася вынул вечное перо и, залившись краской стыда, вывел в зачетной книжке против строки «Русская литература» некрасивую, искореженную тройку.

«Можете идти», – сказал он себе с глубоким недовольством и направился к выходу.

В дверях он столкнулся с профессором.

– Куда же вы, Птичкин? – спросил тот. – Не будете сдавать?

– Я уже сдал.

– То есть как это «уже»?

– Очень просто. По новому методу экзамен без экзаменатора.

– Ну и как, успешно?

– Тройку схватил…

– Да что вы говорите! – сказал профессор. – Но вы по крайней мере задали себе дополнительные вопросы?

– Задал. Я спросил себя о раннем творчестве Льва Николаевича Толстого, но и на этот вопрос отвечал бледно и не сумел вскрыть литературных истоков…

– Ну, тогда другое дело. Сочувствую вам, молодой человек. Вообще-то нас, профессоров, не отменяли. Но так и быть, давайте подпишу.

– Благодарю вас, – грустно сказал Вася Птичкин и пошел домой.

«Значит, неправильно я готовился к литературе, – думал он. – Напрасно самостоятельно разработал метод подготовки. Над этим ведь тоже люди думали, специалисты!..» Постепенно Вася утешился. Литературу он пересдаст. Это факт. Но зато он доказал, что является человеком, достойным современности. Теперь все видели – он достоин доверия!

Вася Птичкин все бодрее шел по городу, а вокруг звенели трамваи без кондукторов, открывались двери кинотеатров без контролеров, продавались без продавцов продукты и даже лежали в окошечках касс без кассира предназначенные к выплате зарплаты деньги: каждый брал себе, сколько ему причиталось.

Сон, приснившийся после трудного дня, оказался в руку.

Мих. Андраша
СТРАНИЦЫ ЛЮБВИ

Различные торговые предприятия – магазины, палатки, ларьки, киоски – должны иметь и по первому требованию выдавать покупателям книги жалоб и предложений установленной формы и заверенные вышестоящей организацией.

…Лицу, желающему заявить, должны быть предоставлены чернила, ручка или чернильный карандаш, а также обеспечена возможность спокойно записать свое заявление.

(Из приказа министерства торговли).

В настоящей книге пятьдесят пронумерованных бланков для заявлений.

Заявление первое.

«Товара много – сбыта нет. Искал чайник заварить чай за 3—6 рублей – нету!»

Подпись неразборчива.

Ответ администрации.

«На ваше заявление, записанное в книге жалоб и предложений, сообщаем, что в настоящее время универмаг не имеет возможности обеспечить постоянно в наличии товар, затронутый в вашем заявлении.

Директор универмага Глухов».

Заявление десятое.

«Прошу объявить благодарность продавцу Чечевицыной А. А. в связи с ее быстрым и вежливым обслуживанием покупателей. Я выражаю особую благодарность за то, что она возвратила мне 10 рублей, которые я забыл на прилавке, когда покупал товар.

Мих. Кутузов.

Студгородок, корпус 7, комн. 121».

Заявление четырнадцатое.

«Плохо у вас поставлена торговля. Для того чтобы купить вещь, я должен был простоять в ожидании, когда продавец Чичивицина кончит строить глазки покупателю. В Главном универмаге продавец не должен разговаривать во время рабочего дня.

Иванович И.».

Заявление пятнадцатое.

«Опровержение на жалобу Ивановича И. Чтобы жаловаться, надо иметь основание и быть трезвым. Я стоял рядом с гражданином Ивановичем И., от него несло перегаром, как из старой винной бочки. Он сам стоял и те обращался к продавцу Чечевицыной А. А. с просьбами, а когда попросил ее показать плавки пятьдесят шестого размера, то их не оказалось. Он разозлился и написал жалобу.

Мих. Кутузов.

Студгородок, корпус 7, комн. 121.

П. С. О том, что гр. Иванович И. был действительно пьян, доказывает написание им фамилии продавца Чечевицыной А. А. через букву «и» – Чичивицина!!!»

Заявление восемнадцатое.

«Прошу дирекцию универмага отметить благодарностью работу продавца Чечевицыной А. А., которая очень внимательна и необыкновенно терпелива. Очень мало можно встретить продавцов с такими исключительными качествами.

Мих. Кутузов.

Студгородок, корпус 7, комн. 121».

Заявление двадцать четвертое.

«Я, офицер ВМФ, в течение месяца двенадцать раз делал покупки в секции № 44, где встречал исключительно высокий уровень обслуживания. Во время работы продавца Чечевицыной А. А. наблюдалось большое внимание и вежливость к покупателю, а также чуткость и высокоорганизованность по удовлетворению спроса чулочных изделий (шерстяных и безразмерных чулок). За большой труд и вежливое, внимательное отношение по обслуживанию покупателей высококачественными товарами прошу обратить внимание на почин высокой культуры обслуживания со стороны тов. Чечевицыной.

Капитан-лейтенант Гвоздик В.»

Заявление двадцать пятое.

«Уважаемый Гвоздик! Прежде чем писать благодарности тов. Чечевицыной А. А., вам следовало бы хорошо изучить синтаксис русского языка. На нескольких строках вашего заявления слово «высокое» встречается четыре раза, слово «большое» – два раза, слово «вежливое» – два раза. Как говорит Аркадий Райкин: «Ученье – свет, а неученых – тьма!»

Мих. Кутузов.

Студгородок, корпус 7, комн. 121».

Ответ администрации.

«Гражданин Михаил Кутузов! Настоящая книга жалоб и предложений не является трибуной для пререканий и споров. Если вам захотелось сделать замечание капитан-лейтенанту Гвоздику В., вы могли бы это сделать устно. Просим использовать настоящую книгу жалоб и предложений по прямому ее назначению.

Директор универмага Глухов».

Заявление двадцать шестое.

«В Управление городской торговли.

Начальнику торгового отдела.

В течение последних трех месяцев я неоднократно обращался к директору универмага с просьбой объявить благодарность продавцу секции № 44 тов. Чечевицыной А. А. за честное и вежливое обслуживание покупателей. Кроме меня, об этом же писал некий гр-н Гвоздик. Однако директор универмага остался равнодушен к этим заявлениям. Такое отношение к пожеланиям трудящихся нетерпимо в советской торговле. Прошу объявить тов. Чечевицыной благодарность с занесением в личное дело.

Мих. Кутузов.

Студгородок, корпус 7, комн. 121».

Ответ администрации.

«Уважаемый товарищ! Ваше пожелание учтено Горторготделом. Продавцу универмага тов. Гвоздик А. А. (Чечевицыной) объявлена благодарность за вежливое и культурное обслуживание покупателей.

Начальник Торгового отдела Петров».

Заявление тридцатое.

«Продавец Гвоздик А. А. груба и высокомерна. Прошу обратить внимание.

Мих. Кутузов».

Н. Баженов
ИРОНИЯ СУДЬБЫ

Начальник АХО был вызван к директору деревообделочного комбината Гарусову к концу рабочего дня.

– Встречайте, товарищ Кубышкин, гостя, – объявил ему директор. – К нам едет замуправляющего трестом Стрепетов. Букеты белых роз и ансамбль балалаечников, разумеется, заказывать не обязательно, но как-то отметить его приезд надо. Человек едет, чтобы, так сказать, лично поздравить коллектив с выполнением квартального плана. Что можно придумать?

Начальник АХО мгновенье озадаченно моргал белесыми ресничками, потом просветлел лицом.

– Так ведь известное дело, Василь Василич, – бодро воскликнул он, – накормим гостя хорошим обедом, и вся недолга! Высоких особ завсегда обедами потчуют. Вот только, – Кубышкин нахмурился, – жмот-то наш согласится ли? Он скорее удавится, чем даст хоть копейку та общее дело.

– А давайте пригласим его и посоветуемся, – предложил директор.

Спустя несколько минут в кабинет вошел худой блондин с подвижным нервным лицом. Это был главный бухгалтер комбината Рябикин. Поздоровавшись, он выжидательно взглянул на директора.

– Хочу с вами посоветоваться, Иван Прокофьевич, насчет одного дельца, – обратился к нему директор.

– К вашим услугам, – слегка поклонился главбух и, покосившись на Кубышкина, прибавил. – Только имейте в виду, что статья по административно-хозяйственным вопросам давно…

– Успокойтесь, – Гарусов улыбнулся, – Кубышкин ничего не просит. Наоборот, я прошу. К нам товарищ Стрепетов завтра приезжает. Вот мы с Кубышкиным и надумали организовать встречу представителя треста с нашим командным составом за… гм… тарелкой супа. Поднимем мы это дело?

Главбух сдвинул брови и медленно покачал головой.

– Нет, Василий Васильевич, не поднимем, – ответил он жестко, – никак нельзя. В смете нет статьи, предусматривающей кормление супом ответственных сотрудников треста.

– Жаль, жаль… – на лице директора отразилось искреннее огорчение. – Ну раз нельзя – значит, нельзя. А может, все-таки можно? За счет других, каких-нибудь статей?

Рябикин снова отрицательно замотал головой. На помощь директору ринулся нач. АХО.

– Иван Прокофьевич, голубчик, – умоляюще заговорил он, – я в бухгалтерии, конечно, профан. Но я бы на твоем месте организовал чествование товарища за счет мм… хотя бы техпропа. У нас эта статья из года в год не используется. А мы все оформим так, что комар носу не подточит.

Главбух задумался.

– По статье технической пропаганды, пожалуй, можно, – нерешительно сказал он, – только при условии, что вы, Василий Васильевич, напишете мне специальное распоряжение о выдаче, и сумма должна быть самая минимальная.

– В этом положись на метя, – повеселел директор. – Лишней копейки не позволю истратить. Опыт в этом деле у меня есть: когда старшую дочь замуж выдавал, все расходы по свадебному столу высчитывал и подсчитывал.

Когда Рябикин ушел, Кубышкин всплеснул своими пухлыми ладошками.

– Даже не верится, что мы нашего Плюшкина обломали!

Придя домой, Гарусов, наскоро перекусив, уселся за подсчеты.

«Все должно быть прилично, вкусно, но без этакого гастрономического гусарства, – рассуждал он, – например, утка с яблоками. А может, поросеночка с гречневой кашей? Нет, слишком отдает старым режимом, вроде чествования по случаю тезоименитства купца Обалдулина в ресторане «Медведь». Котлеты с макаронами будут как-то созвучнее эпохе. Ну и борщ, конечно, и черный кофе по-турецки. А из питий – дюжину пива на стол, не больше».

Огонек в директорской квартире светился далеко за полночь.

…Высокий гость прибыл на дрезине во второй половине дня. Встреченный на платформе узкоколейки руководящими работниками комбината, он проследовали самый обширный по объему бондарный цех, где собрались люди, и, встреченный бурными аплодисментами, поздравил коллектив. Директор Гарусов удовлетворению улыбался. К нему, как к полководцу во время сражения, то и дело подлетали курьеры, рапортуя о положении дел в столовой.

– Все готово, – свистящим шепотом докладывал на ухо директору начальник АХО Кубышкин, – и винегрет и отбивные. Вот только заяц немножко не упрел.

– Какой заяц? – изумился Гарусов. – Откуда?

– В лесу поймал, – хихикнул Кубышкин и сгинул с глаз, как призрак после пенья третьих петухов.

И сгинул, надо сказать, вовремя. Гость кончил свое выступление, уступив место перед микрофоном Гарусову. Тот от имени собравшихся поблагодарил руководство треста за высокую оценку деятельности комбината. Когда народ разошелся по цехам, он обратился к Стрепетову:

– Большая просьба от коллектива отведать хлеба-соли. В столовой все готово. Даже зайца наш начальник АХО где-то раздобыл.

Стрепетов, тучный блондин с меланхоличным лицом гастритчика, испуганно отшатнулся.

– Нет, нет… Благодарю за приглашение, но я очень тороплюсь. В восемнадцать у меня совещание. Кроме того (он кисло усмехнулся), зайцы и вообще жареное мясо для меня яд.

Гость распрощался, сел в свою дрезину и укатил восвояси.

– Что же я теперь с обедом-то делать буду? – рвал на себе волосы Кубышкин. – Одного винегрету два ведра сделано. Куда мы его теперь, на помойку?

– Зачем на помойку? – неуверенно сказал директор. – Пригласите… э… командный состав, представителей общественности… пускай покушают.

Кубышкин просиял.

– Вот это – другой разговор. Как говорится, чем в таз, лучше в нас, – и помчался со всех ног в столовую.

Полчаса спустя столовая гудела. Обедающие поочередно исчезали в соседней комнатушке и, появившись, с новой силой набрасывались на еду. Тамадой пира был единогласно избран начальник АХО. Чепчиков, правда, в воздух никто не бросал, но в левом углу уже пытались затянуть:

 
М-мы с тобой два бе-е-рега
У одной реки…
 

На следующее утро помятый, с мешочками под глазами Кубышкин стоял перед главным бухгалтером Рябикиным и заискивающе говорил:

– Вчера, Иван Прокофьич, было очень и очень мило. Можно сказать, праздник для коллектива. Жаль, что вас не было, нигде не могли найти. Я с ног сбился вас искамши. Вот, пожалуйте, счетцы за отбивные… виноват, за чтенье лекций в рабочих общежитиях. Вот расписка на зайца – этот у нас по частному сектору проходил. Но вы не извольте беспокоиться, – Кубышкин заговорщически подмигнул главбуху, – я его как покупку редких справочников оформил. А вот накладная на пиво, то есть на приобретение различной популярно-технической литературы.

Главбух слушал с каменным лицом. Когда начальник АХО кончил, Рябикин заложил руки за спину.

– Никаких счетцев и накладных я у вас не приму, – сказал он с жутким спокойствием, – потому что встреча с товарищем Стрепетовым не состоялась.

– К-как не состоялась? – заикаясь, пролепетал Кубышкин. – Отбивных даже не хватило на всех. Я уж о зайце и не говорю.

– Что вы меня все вашим зайцем тычете? – вспылил Рябикин. – Повторяю вам: ни одной копейки я за вчерашний обед не заплачу, поскольку заместитель начальника треста на нем не присутствовал.

– Но ведь обед-то съеден! – доказывал чуть не плача Кубышкин.

– И на здоровье. Только я со всех вас все до копейки удержу из зарплаты.

– Кошмар! – простонал нач. АХО, побледневший как полотно и, быстрой молнии подобный, полетел к директору.

– Василий Василич, катастрофа! Рябикин не желает принимать к оплате счета, поскольку гостя на обеде не было. Прикажите ему немедленно прекратить издеваться над живым человеком.

Гарусов развел руками.

– Не могу я ему приказать. Главбух прав. И у меня к вам большая просьба: скажите Рябикину, когда он будет составлять ведомость на удержание – пускай включит и мою фамилию. Неважно, что я не был на этом обеде, я несу за него полную моральную ответственность.

…Вечером Кубышкин и его заместитель Кошкоянц сидели в закусочной и пили пиво. Нач. АХО, расстроенный и осунувшийся, громко жаловался.

– Ну кто бы мог подумать? А я-то дурак вчера свой кусок зайчатины старику Тутову уступил! Выходит, я его из собственного кармана потчевал?

Кошкоянц задумчиво возвел свои влажные очи горе и глубокомысленно изрек.

– Ирония судьбы!

И оба единым махом опорожнили свои кружки.

Николай Бораненков
ПРОПАВШИЙ МАЛОВЕР

Научный сотрудник Скорняков-Ухватов отправился рано утром в совхоз «Раздолье», чтобы защитить там диссертацию на тему: «Кукуруза как таковая и ее патологическая деградация на целине». Отяжелевшая от бессонных ночей голова его была полна благих намерений. В ней беспрестанно ворошились различные формулы, гипотезы, которые связывались в прочную цепь и сводились к единственной цели: доказать, что на целинных землях в условиях короткого сибирского лета кукуруза произрастать не может, что создание кормовой базы на ее основе – это фантастика, граничащая с безумством.

Над этой животрепещущей проблемой Скорняков-Ухватов трудился в поте лица своего целых три года. Более тысячи дней и ночей провел он в мучительных поисках неопровержимых, научно обоснованных доказательств! Были перерыты все местные архивы, опрошены многие бородатые старожилы, прослежено развитие злачно-бобовых от кочевых племен «динлинов» до первых комсомольцев-целинников… Но все это осталось теперь позади. Впереди же ждала слава, ученая степень, признание широких масс. Скорняков-Ухватов уже видел себя кандидатом кукурузоведческих наук, увенчанным лавровым венком. Однако злой рок предательски подстерег его. Он подкараулил его на степной дороге по пути в совхоз и завел в такие дикие непролазные заросли кукурузы, что научный сотрудник потерял всякую ориентировку и заблудился. Как это случилось, Скорняков-Ухватов не мог даже себе представить.

Примерно в пятнадцати километрах от совхоза он слез с попутной машины и по совету водителя пошел напрямую через кукурузное поле. В придорожном массиве кукуруза была редкая, низкая, сплошь заросшая сорняками, и это как раз было на руку Скорнякову-Ухватову. Для более веского доказательства своей гипотезы он начал собирать чахлые экспонаты и вскоре сам не заметил, как очутился в кукурузе, которая вопреки научному трактату вымахала в удивительно дьявольскую высоту!

Скорняков-Ухватов был не из приземистого десятка, однако в кукурузе он оказался совсем карликом. Длинная жилистая рука его едва дотягивалась до половины стебля.

– Эка вымахала, зеленая дура, – бормотал научный сотрудник, приподнимаясь на носки и пытаясь увидеть дорогу. – Словно сам черт ее на дрожжах поднимал. Упаси бог, если эта кукуруза из раздольнинского совхоза. Прощай тогда диссертация, ученая степень, и вообще полетит все к шутам собачьим.

Предпринимая отчаянные попытки выбраться из кукурузы, Скорняков-Ухватов поворачивал вправо, влево, лез напропалую назад, но нигде не было видно ни куста, ни деревца, только знойное небо над головой да безмолвию парящие степные коршуны над землей.

Скорняков-Ухватов несколько раз пробовал кричать, звать на помощь, но на голос его никто не отзывался. Лишь где-то по соседству испуганно попискивали суслики да жужжали пчелы.

«Ах, если бы мне крылья, – думал научный сотрудник. – Я бы поднялся над кукурузой и высмотрел дорогу. На худой конец хотя бы попался курган. С него можно заметить какой-либо ориентир». Но сколько он ни колесил по степи – нигде не встретил ни бугра, ни кургана…

Между тем наступила ночь. На зеленые кукурузные листья упала прохладная роса. Низко над землей повисли крупные звезды. Скорняков-Ухватов попробовал сориентироваться по звездам. Однако познания вселенной у него оказались настолько малы, что вскоре он перепутал все светила и с ужасом заметил, что на небе вдруг оказалось три Большие Медведицы, четыре Венеры и даже две Луны вместо извечно одной.

В полном изнеможении повалился он на кукурузные стебли, подложил под голову портфель с тезисами диссертации, попытался уснуть. Но это оказалось не так-то легко. В голову неотвязно лезла мысль о защите диссертации. Там, в клубе совхоза, за столом сидит комиссия, и зале полно публики. Все волнуются, ждут, а он беспомощно лежит здесь, в зарослях кукурузы. Убийственная досада сжала сердце Скорнякова-Ухватова. Он вскочил на ноги и, с яростью ломая кукурузные стебли, ринулся снова вперед.

…На рассвете научный сотрудник почувствовал страшные рези в желудке. По всему животу катились громовые раскаты. Никогда еще не хотелось есть так, как теперь. Кажется, сжевал бы собственный портфель, проглотил целого барана. Но, увы! Портфель был сшит из кирзы, а о жареной баранине можно было лишь помечтать.

Скорняков-Ухватов тщательно обшарил все закромки портфеля, вывернул все карманы, но нигде не оказалось ни крошки. Запах некогда лежавшей в портфеле селедки лишь еще пуще расщекотал железы и вызвал полынно-горькую слюну.

«Что же делать? Как быть? – терзал себя вконец проголодавшийся ученый муж. – Хотя бы изловить, какую птицу, найти съедобную траву!» И вдруг он увидел прямо над головой толстые кукурузные початки, аккуратно завернутые в желтоватые листья. С жадностью набросился на них. Обгладывал початок за початком, ел с волокнами и без волоков, со стержнем и без стержня.

Наевшись досыта, Скорняков-Ухватов снова двинулся на поиски запропавшей дороги. Теперь он чувствовал себя гораздо бодрее. Острые рези в животе прекратились. Мучила лишь жажда. Во рту все пересохло. Губы потрескались, голос осип. Ему то и дело мерещилась речка, морской залив. Он встряхивал головой, но перед глазами были по-прежнему синее небо да буйная зелень предательской кукурузы.

Вторые сутки безуспешных поисков выхода из зарослей кукурузы окончательно подкосили силы Скорнякова-Ухватова. Идти он уже совсем не мог, а лишь помаленьку полз на четвереньках. О защите диссертации уже не мечтал. Теперь единственной целью его жизни было неодолимое желание спастись, выбраться из кукурузных дебрей. Но как выбраться? Что предпринять? Идти дальше невозможно. Болят руки и ноги. Наломать кукурузных стеблей и сложить копну, чтоб с нее сориентироваться, нет сил. Неужели вот так и придется погибнуть в зарослях кукурузы? Придут через месяц комбайны, скосят растения, и обнаружат люди в сухих будыльях скелет научного сотрудника Скорнякова-Ухватова. О, какой ужас! Какой позор! Но что же делать? Как быть? Остается единственное средство: разжечь костер и тем самым дать знать о себе. Но из чего разжечь? Вокруг нет ни единого сухого стебля, ни листка. А что, если?.. От неожиданно возникшей страшной мысли Скорнякова-Ухватова бросило в пот. Волосы стали дыбом, и он даже почувствовал, как шляпа поднимается на голове. «Это ужасно! Это непостижимо! – со страхом подумал он, но тут же сам себя успокоил: – Что делать, браток. Жизнь есть жизнь. Она дороже твоего трактата. Была бы голова на плечах, а диссертации будут. Ведь есть же в конце концов места, где не растет эта бесовская кукуруза».

Скорняков-Ухватов дрожащими руками извлек из портфеля пухлую трехкилограммовую рукопись, нащупал в кармане спички, закрыл глаза и печально прошептал:

– Прощай, несчастный плод моего труда! Прощай, неспетая лебединая песня!

Сухо чиркнула спичка, хрустнул скомканный лист, и научный трактат о невозможности произрастания кукурузы на целинной земле запылал огромным костром.

…Через час заблудившегося кукурузовода Скорнякова-Ухватова обнаружила поисковая партия школьников совхоза. Научный сотрудник стоял на пепелище измученный, обросший бородой и тихо, по-детски плакал.

Рисунок Ю. Черепанова

– В вопросах сельского хозяйства у меня котелок варит!