Текст книги "Золотой характер"

Автор книги: Лев Кассиль

Соавторы: Виктор Драгунский,Владимир Санин,Владимир Михайлов,Лазарь Лагин,Александр Вампилов,Иван Стаднюк,Юрий Казаков,Борис Ласкин,Николай Грибачев,Зиновий Юрьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

2. Любовь с первого взгляда

Когда я основательно подрос, взрослые домочадцы нет-нет да и затевали, так сказать, профилактические разговоры о любви.

Первой всегда начинала бабушка.

– Великое дело – любовь! – патетически и со вздохом произносила она. Я понимал, отчего бабушка вздыхает, и старательно изображал сочувствие на своем лице.

– Но чтобы не опростоволоситься, – продолжала бабушка, и тут я насторожился, – чтобы крепко полюбить, надо знать человека. Не зря говорится: «Человека узнать – пуд соли съесть!» Вот мы с моим семь годков встречались, пока под венец пошли. Так-то…

Вот сроки бабушка устанавливала, на мой взгляд, довольно растянутые. Семь лет! За это время (я высчитал точно!) человек потребляет не менее 25 килограммов соли, то есть значительно больше пуда, рекомендованного поговоркой.

После артиллерийского налета бабушки в бой вступила моя мама.

– Не только время решает дело, – утверждала она, – любовь познается в горе, в беде. Без этого никакой крепости в любви не будет, один красивый обман.

Меня озадачил тезис мамы. В самом деле, а вдруг у меня будет любовь, а горе знать мы с любимой не будем. Что же делать тогда? Ждать горя? А если оно не придет?

Удар завершил отец.

– Вот сынок, – назидательно говорил он, не искушенный в дипломатических приемах, – мотай все это себе на ус, пригодится!

Я протягивал руку к месту, где могли быть усы, но их не оказывалось. И мотать-то не на что было! Разговоры эти скорее возбуждали во мне интерес к вопросу о любви, чем вырабатывали сдержанность, на которую в конечном счете рассчитывали родители. Я, конечно, гордился тем, что со мной о любви говорят такие солидные люди, как мать, отец и бабушка.

Вообще мне нравилось, что вожжи, которыми все время придерживали меня, теперь ослабили, и я мог свободнее держать голову. Дело дошло до того, что отец даже разрешил мне теперь читать все, что я захочу.

– И Мопассана? И Куприна? И Золя? И Бальзака? – не веря своим ушам, спросил я отца. Он, как взрослый взрослому, подтвердил свое разрешение неторопливым кивком головы.

И я с жаром набросился на ранее недоступные для меня книги.

Должен вам сказать, что большинство художников пера, как оказалось, не согласно с утверждением моей бабушки. Все чаще и чаще замелькали на страницах книг с большим вкусом и тщательностью описанные картины молниеносно поражающей любви…

Село, в котором мы жили, отличалось удивительным постоянством населения: все знали друг друга сызмальства, первым взглядом мы обменивались, гоняясь за кошками, или выглядывая из-за юбки мамы при первом посещении детского сада.

И вот я окончил десятилетку и попал в большой город. Потекли напряженные дни институтских занятий. Прошли осень и зима. Наступила весна.

Хороши в эти дни вечера в Ташкенте! В особенности мне нравится поездка в трамвае по зеленым улицам, заполненным жизнерадостным людским потоком. В один из таких весенних воскресных вечеров я сел в первый попавшийся трамвайный загон, чтобы окунуться в людское море и отдохнуть от дневной зубрежки.

Не успел я окинуть взором обитателей вагона, как… Сердце мое забилось сладко, душа наполнилась чем-то далеким от институтских конспектов. Тысяча мелодий распирали грудь. В противоположном конце вагона стояла, держась за поручни, девушка в легком васильковом платье, блондинка с голубыми глазами и слегка вздернутым носиком. Двух таких в мире не могло быть! Я готов был немедленно съесть пуд соли, чтобы только приблизить решающие сроки судьбы!

Девушка посмотрела на золотые часики, браслет которых окаймлял ее загорелую руку, и двинулась к выходу.

Я хотел заговорить с нею, рассказать о себе, о своих чувствах, о мнении бабушки по поводу любви, но только выпалил:

– Эх, бабушка!

На остановке девушка быстро сошла, бросив, как мне показалось, выразительный взгляд. Разве мог я раздумывать? О Мопассан, Золя, Бальзак!

Несколько кварталов я мчался следом, а она все прибавляла шагу. И вот мне на помощь пришел милиционер. Видимо, девушка плохо ориентировалась в городе и решила осведомиться у милиционера, как попасть в парк. А там объяснение, признание, любовь!

Девушка что-то сказала постовому. Он повернул голову в мою сторону, затем стремительно подошел ко мне, взял под козырек, как полагается.

– Гражданин! Ваши документы.

Это была неожиданная, для меня развязка, коварно подготовленная девушкой и старательно исполненная милиционером.

А девушка, пугливо озираясь, навсегда скрылась в толпе прохожих.

В отделении милиции постовой доложил дежурному:

– Подозрительный.

Безупречные характеристики месткома и коменданта общежития сделали свое дело. Работники милиции вежливо простились со мной, пожелав успеха в предстоящих экзаменах по сопромату.

Все мои попытки объясниться не привели ни к чему: комсомольская организация, профсоюз, товарищи из милиции, как и девушка-незнакомка, не разделяли моего мнения о любви с первого взгляда.

Да и у меня, пожалуй, теперь изменился взгляд на этот вопрос.

Милая бабушка! Прими мое искреннее поздравление в связи с твоей блестящей победой над классиками мировой литературы.

3. Взятка

Дать или не дать? – так вопрос и не ставился. Безусловно, дать, но как? С боку на бок всю ночь ворочался Спиридон Иваныч, перебирая в голове все возможные варианты исхода дела.

Когда он лег с вечера на правый бок, смежил глаза и начал дремать, на него нахлынул какой-то муторный сон с оргвыводами. Его обсуждали на профсоюзном собрании. Председатель месткома, увеличенный в гневе своем в тысячу раз, приблизив негодующие глаза-фары к жалкой фигуре Спиридона Иваныча, гаркнул: «Тридцать лет в профсоюзе и взятки даешь?! Жертва пережитка!». Затем все члены профсоюза слились в одно огненное пятно негодования, от которого Спиридон Иваныч начал неумолимо таять… Проснулся. Отдышался. Лег на левый бок.

И тут же Спиридона Иваныча снова охватил мучительный кошмар. Идет допрос. Прокурор спрашивает, Спиридон Иваныч отвечает. «Фамилия?» – «Неделькин». – «Год рождения?» – «1905». – «Семья?» – «Жена, четверо детей». – «Зачем взятку давали??!!» Посмотрел Неделькин, а кругом видимо-невидимо милиции, и у каждого во рту свисток. Хотел Спиридон Иваныч ответить прокурору, но раздался такой оглушительный свист, что начал он на этом свисте подниматься куда-то вверх, за облака… Проснулся. Отдышался. Лег на спину.

И пригрезился Неделькину положительный сон без единого конфликта. Светит солнышко. Поют птички. Благоухают цветы. Ему, Спиридону Иванычу, навстречу идет начальник, ведающий жильем. Спокойно берет деньги. И такая могучая улыбка озаряет лицо начальника, что на этой улыбке Неделькин вместе с женой и с четырьмя детьми, как на ковре-самолете, въезжает в новую квартиру. На улыбке – в квартиру. «Располагайтесь, – говорит начальник, – сейчас посмотрим мусоропровод…»

И этот положительный сон без конфликтов так успокоил Неделькина, что утром он решил прекратить бесповоротно внутреннюю борьбу, выпил на всякий случай брома с валерьянкой и, бросив жене на ходу решительное «Пошел!», направился к город. По пороге, в трамвае, еще раз проверил деньги в конверте: ровно десять сторублевок, пробежал заявление: написано со слезой. А вот коленки, когда подходил к учреждению, коленки почему-то подкашивались. Пока взобрался на второй этаж, сердце задребезжало часто и неровно. В приемной Неделькина встретила девушка, подобранная в секретарши в соответствии со всеми требованиями стандарта.

– Сегодня нет приема, – рыбьим голосом предупредила она.

– У меня… дело особое, – таинственно произнес Спиридон Иваныч, да так таинственно, что секретарша тут же спасовала и вежливо показала на дверь начальника.

Неделькин взялся за ручку, но мысль «это произойдет сейчас» оттолкнула его обратно, и он умоляюще спросил девушку:

– А может, я как-нибудь… в другой раз.

– Зачем же? Заходите, если дело особое, товарищ.

Она так ласково сказала «товарищ», что Неделькин, не задумываясь, самоотверженно взялся за ручку и одним духом открыл дверь. В глубине кабинета за столом сидел немолодой человек в очках и перебирал бумаги. Когда Спиридон Иваныч приблизился к нему, он, не отрываясь, промолвил:

– Как вы смотрите насчет чайку, Элиз? Крепкого, сладкого, горячего…

Неделькин кашлянул, стараясь придать своему кашлю самый мужской характер, и этим обозлил начальника. Он поднял голову, окинул недовольным взглядом посетителя и казенным голосом спросил:

– Грамотный?!

– Среднее образование, – робко ответил Неделькин.

– Табличку на дверях читали?

– Да у меня… особое дельце. – Спиридон Иваныч робко вынул из кармана руку и положил конверт на стол.

– Я сегодня не принимаю! – сказал решительно начальник.

– А когда вы… примете? – не понял начальника Неделькин и кивнул на конверт, из которого виднелись новенькие сторублевки. Лицо Спиридона Иваныча так исказилось, что по желанию на нем можно было найти любые эмоции: страдание, насмешку, отвагу, оторопь, готовность к решительным действиям. Начальник выбрал последнее. Он был уверен, что посетитель вручает ему взятку с целью разоблачения. Начальник нажал на все имеющиеся в его власти кнопки, вопя не своим голосом:

– Я вам покажу, как давать взятки!!!

Дальше Спиридон Иваныч вспоминает все, как во сне. Помнит только, как выбежал в приемную, сбил на ходу пустой стул секретарши, вынесся на лестницу, стремительно съехал на перилах вниз, не на шутку напугав встречных, затем, хотя здесь же были остановки автобуса, трамвая, троллейбуса, он остановил грузовую машину и, перемахнув через борт, приказал шоферу: «Гони!» К счастью, на борту машины в этот знойный июльский день оказался лед, и через некоторое время Неделькин пришел в себя…

А как же начальник? Увидев, с какой не по возрасту прытью посетитель оставил кабинет, и проследив в окно за его кроссом по улице, жилуправ успокоился. А его подчиненные медлили. Начальник подвинул к себе конверт, открыл, привычным жестом подсчитал сторублевки и, небрежно сунув их в карман шелкового кителя, принялся читать заявление Неделькина.

В это время в кабинет начали сходиться вызванные по тревоге: секретарша, завотделами и квартирный агент. Они почтительно стояли в ожидании распоряжения. Закончив читать заявление, начальник вынул носовой платок, смахнул слезу и, не приглашая подчиненных сесть, произнес такую прочувствованную речь:

– Методы наши – методы негодные, товарищи! Нет чуткости к людям, нет чувства ответственности, а наоборот. Вот я сейчас внимательно, со всей душой прочел заявление товарища Неделькина. Семья – шесть человек, четверо деток, одиннадцать метров площади. Член профсоюза с 1929 года. И хотя я сегодня не принимаю, но у товарища Неделькина (начальник поперхнулся), то есть товарища Неделькина я принял… Надо немедленно, в ближайшие дни вселить семью этого человека с золотыми руками, семью товарища Неделькина в новую, со всеми удобствами квартиру…

…Не успел еще Спиридон Иванович вселиться в новую квартиру, как жилуправа уже выселили из его уютного кабинета.

Г. Рыклин
ВТОРОЕ ЗЕРКАЛО

Мне рассказали, что Горшечкин, приходя домой, обращается к жене с речью:

– Настоящим сообщаю для вашего сведения о своем приходе и при сем прилагаю горячий привет. Благоволите поставить меня в известность о проценте готовности обеда на сегодняшний день, о часе приема пищи и какой первый пункт повестки дня: суп с клецками или борщ со свининой…

Сначала я, грешным делом, подумал, что это шутка. Но, поразмыслив малость, пришел к выводу: это на него похоже! Пусть даже чуть-чуть преувеличено, но в общем Федя Горшечкин именно так и разговаривает.

Федя Горшечкин уверен, что так надо разговаривать. Зачем думать над своей речью, когда есть готовый набор проверенных слов и фраз?

Я вспомнил далекие годы. Мы с ним вместе учились в школе, в старших классах. Уже тогда, на заре туманной юности, Федя чурался всякого проблеска самостоятельной мысли. Он аккуратно повторял чужие слова. Особенное пристрастие имел он к пышным фразам.

Говорят, что глаза – зеркало души. Не спорим, но добавляем: вторым зеркалом души является язык.

Язык Феди Горшечкина всегда свидетельствует о засорении его мозгов такой ерундой.

Как-то в ту пору я познакомил его с девушкой. Дело было вечером, а девушка была очень поэтически настроена и спросила Горшечкина:

– Вам нравится гулять при луне?

– Про Луну мы еще не проходили, – ответил Горшечкин, – но знаю, что она спутник Земли и согласно данным науки является небесным, извините за выражение, телом…

Все его классные сочинения были очень чистенькие, аккуратные и похожи друг на друга, как одна заплата на другую. О Евгении Онегине: «Это был продукт своей эпохи». О Печорине: «Это был продукт своей эпохи». О Тарасе Бульбе: «Это был продукт своей эпохи». О Марфе-Посаднице: «Это был продукт своей эпохи».

Словом, вся литература, вся история были превращены учеником десятого класса Горшечкиным в большой продуктовый магазин.

Сейчас, надо полагать, этому «продукту» уже под сорок. Судя по тому, что мне, приезжему человеку, рассказали о нем его сослуживцы, Горшечкин ничуть не изменился.

Ему по-прежнему лень думать. Ему по-прежнему нравятся двадцатилетней давности формулировки, давно взвешенные и расфасованные, – бери и пользуйся.

На собраниях он выступает с речами, в которых отмечает, что «международное положение чревато последствиями» и что «в отдельных звеньях еще не изжиты недостатки».

Я решил навестить Горшечкина и лично убедиться, как он живет и существует. Предварительно созвонившись с ним, я однажды вечером пошел к нему на квартиру. Принял он меня радушно.

– Пламенный привет, дорогой товарищ! – с этими словами обратился он ко мне.

Я не понял, шутит ли он своим «пламенным» приветом или говорит серьезно. Но тут же вспомнил, что Горшечкин боится юмора, как огня.

Сели. Помолчали. Потом для оживления говорю:

– Погода сегодня чудесная.

– Да, – ответил он, – ветер юго-западный, слабый до умеренного. Утром ожидаются заморозки на почве.

– Это по сведениям бюро прогнозов? – спросил я его.

Он на меня косо посмотрел и после небольшой паузы спросил:

– Ты все шутишь? Это хорошо. Как говорит наш заврайздравом товарищ Лемешко: «Смех – признак здоровья».

– А как твое здоровье, Федор? Ты всегда был могуч и крепок, бодр и весел.

– Ты все шутишь?

– Да, – сказал я, – согласен с твоим высокоавторитетным Лемешко: «Смех – признак здоровья».

– Я плохо выразился, что ли? Формулировка четкая. Хотя, правду сказать, малость того… подержанная. Но зато никакой ошибки.

– А давай, Федор, разговаривать без формулировок и цитат.

– Это ты вполне прав. Как метко выразился однажды наш третий секретарь горкома товарищ Капустин, «в свободном слове есть отрада».

– Это еще до Капустина сказал известный поэт.

– Не знаю. От поэта не слыхал, а от Капустина слыхал.

– Но мы же, Федор, условились говорить без цитат. Побеседуем просто, по-товарищески, по-человечески. А то, если записать твой разговор, многие не поверят. Скажут: старомодный тип…

– Ты все шутишь?

– Нет, я серьезно… А как у тебя, Федор, на работе?

– Наметил сокращение бумажной волокиты и рост внимания к живому человеку. Однако в отдельных звеньях еще не изжито.

– Ну, и попадает тебе за эти отдельные звенья?

– Не считаю нужным скрывать. Попадает. Недавно в нашей стенгазете был фельетон. Я сразу осознал и дал развернутую критику своих ошибок… Но малость и посмеялся.

– В чем дело?

– В том фельетоне, смеха ради, сказано, что к таким заболевшим канцелярщиной людям, как Горшечкин, надо применять особый курс водолечения: два раза окунуть в глубокий бассейн, но вынуть только один раз. Очень смешно. Не правда ли?

– А как у тебя с учебой?

– Охвачен лекциями и консультациями.

– Бываешь в театре, Федор?

– В прошлом году смотрел пьесу не то «Вешние вздохи», не то «Вешние воды».

– Ну и как?

– Спектакль имеет большие достоинства, хотя и не свободен от больших недостатков…

– Федор! – воскликнул я в отчаянии. – Остановись!

В это время в комнату вбежал мальчуган лет двенадцати.

– Чего тебе, Петя? – спросил его Горшечкин.

– Папа, вот я написал… Домашнее сочинение… О Борисе Годунове…

Горшечкин начал читать и сразу нахмурился:

– Ну, чему вас там учат в школе? Штамп. Шаблон… Борис Годунов – продукт своей эпохи… Даже смешно… Ну, иди. Посиди еще над сочинением. А главное, самостоятельно подумай… И зачеркни все «продукты».

– Правильное замечание, Федор! От души приветствую!

– Формулировка отличается неточностью. Что значит: от души? Все разговоры о душе отвлекают трудящихся от насущных задач культурного строительства, потому что…

– Позволь мне, Федор, тоже привести одну цитату. Как сказал один приезжий докладчик: «Каким ты был, таким остался». Прощай!

На этом мы и расстались.

В. Санин
КОШМАРНАЯ ДОЛЖНОСТЬ

Степан Васильевич Куклин неожиданно почувствовал, что его плечи пригнуло к земле тяжкое бремя популярности. Неделю назад его назначили директорам института, зазвонил телефон и – началась чертовщина!

– Степан Васильевичу наше с кисточкой!

– Здравствуйте, – сдержанно произнес директор.

– Ну, как живем, хлеб жуем, Степан?

Директор поежился.

– Простите, не имею чести… с кем я говорю?

– Ишь ты, друзей уже перестал узнавать. Мышкин говорит, Илья.

Степан Васильевич доподлинно знал, что ни один из его знакомых не является Мышкиным. Стесняясь, он сказал об этом абоненту.

– Экой ты! Как бутылки с трещинкой сдавать, так «Здорово, Илья!», а как друг позвонил – в кусты!

Теперь Степан Васильевич смутно припомнил, что год назад жена послала его сдавать посуду, и принимал ее бородатый детина по имени Илья.

– Хм… Почему же, почему же, – с трусливой предупредительностью пробормотал Куклин. – Ну и как, Принимаете, значит, посуду? – закончил он, поражаясь наивности вопроса.

– Принимаем, браток! – гремело в трубке. – Дочка школу кончила, понял? Потолковать надо. Так приходи посуду сдавать, неси с трещинками, щербатые – все у приятеля возьму! Ну, жму.

Не успел Степан Васильевич опомниться, как в кабинет вкатилась дебелая дама с куриным хвостом на шляпе.

– Полина Трофимовна Вздор, – трескучим голосом сказала дама и величественно протянула Куклину руку, которую тот нерешительно пожал. – Я таким вас себе и представляла, мужественным и прекрасным!

Степан Васильевич сконфуженно хрюкнул, подбоченился и с недоверием покосился на зеркало в гардеробе. На него смотрело помятое лицо человека, уже много лет ведущего утомительную борьбу с катаром желудка.

– Чем обязан? – предупредительно спросил он.

– Вот именно! – восторженно подхватила дама, раздавливая кресло. – Вот именно обязаны, дорогой земляк! Не проходит дня, чтобы мы в нашем далеком Гусевске не вспоминали о вас. Ах, золотое детство!

Дама вытащила платок, вытерла уголки глаз и лукаво спросила:

– Небось забыли про нас – Вздоров? И не отнекивайтесь, проказник вы этакий, вы за мной бегали и за косы дергали!

– Ни за кем я не бегал, гражданка, – нервно сказал директор, – и никогда в Гусевске не жил. Вы обознались.

– Ну, значит, то был ваш однофамилец, – не унывая, трещала дама, – а он все равно бегал и дергал, вот.

– Что вам угодно? – возмутился Степан Васильевич.

– Мне угодно сказать вам, что у нас есть дочь!

У директора екнуло сердце, и он лихорадочно начал рыться в памяти, перебирая грехи молодости.

– У кого это – «у нас?» – испуганно спросил он. – Надеюсь, вы не…

Дама игриво улыбнулась.

– Девушка – загляденье, вся в меня! Поет, играет в пинг-понг, танцует – чудо! Так примете ее в свой институт? – неожиданно закончила она.

– Если пройдет по конкурсу, – металлическим голосом сказал директор. – Всего хорошего.

После посещения очередного визитера Степан Васильевич почувствовал тихую грусть. Только теперь он понял, почему коллеги-преподаватели смотрели на него с таким глубоким сочувствием, когда узнали о его назначении.

– Боже! – сказал он себе. – Огради меня от визитеров и сохрани нервы!

Не тут-то было. Прошли приемные экзамены, и…

– Товарищ Куклин? Вас категорически приветствует Михаил Стрептоцид!

– Здр!

– Вам нужны новые штаны?

– Что?!

– Ну, ко мне на базу поступила партия зеленых штанов, самых модных. Сколько штук вам оставить?

– Сын, дочь, племянник?

– Видите ли, мой племянник сдавал…

– Дзинь! – полетела трубка.

А когда жена позволила и сообщила, что на квартиру заехал какой-то усатый джигит и привез живого барана с нижайшим поклоном «директору Степану», Куклин не выдержал. «Пройдусь немного, – решил он, – а то с ума можно сойти». Держась за сердце, он вышел и, сутулясь, пошел по улице.

Неожиданно он обратил внимание на вывеску: «Отдел народного образования».

«Зайду-ка сюда, – решил Степан Васильевич. – Расскажу про этих беззастенчивых пап и мам, пусть проводят среди них воспитательную работу».

– Какое безобразие! – воскликнул заведующий гороно, выслушав гневную речь директора. – Вы правильно сделали, что зашли ко мне, товарищ Куклин. Мы пригвоздим этих наглых родителей к позорному столбу! Мы не допустим! Мы… Да, кстати, – по лицу заведующего разлилось умиление, – племянник моей жены провалился по…

Очнулся Степан Васильевич в поликлинике. Добравшись до дома, он написал заявление с просьбой освободить его от обязанностей директора, приложил справку врача о нервном переутомлении и – впервые за последние недели, – заснул спокойно.