Текст книги "Золотой характер"

Автор книги: Лев Кассиль

Соавторы: Виктор Драгунский,Владимир Санин,Владимир Михайлов,Лазарь Лагин,Александр Вампилов,Иван Стаднюк,Юрий Казаков,Борис Ласкин,Николай Грибачев,Зиновий Юрьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

А. Светов
РАДОСТНОЕ СОБЫТИЕ

– Что, же ты, дорогой, увиливаешь? – укоризненно покачал головой мой приятель Иван Максимович, автор антиалкогольного романа «Шумел камыш». – Новоселья не справлять – счастья в доме не видать.

При этом он потер пухлые ручки, а маленькие, заплывшие глазки его, плотоядно прищурилась.

«А и в самом деле, – подумал я, – почему бы не отметить с друзьями радостное событие – переезд в новый дом? Тем более что квартира у меня, как картинка, – все удобства. Не каждый день приваливает к человеку такое счастье».

Гостей пригласили на воскресенье. Маняша – моя жена, не отходила от плиты. В белом фартуке, раскрасневшаяся, с сияющими от счастья глазами, она вдохновенно пекла пироги, бегала к соседям за каким-то редкостным рецептом шоколадного крема, колдовала над студнем, который почему-то упорно не хотел застывать.

Я неторопливо, словно по музею, ходил из комнаты в комнату, открывал дверь на балкон, заглядывал в ванную, заходил на кухню.

– А ты знаешь, – задумчиво говорил я жене, – в такой квартире и сам становишься как-то лучше. По-моему, с новосельем даже вкусы меняются. Посуди сама, можно ли в такой квартире, как наша, поставить в ракушечной вазе букет из бумажных цветов? Или налепить на стены открытки с целующимися голубками? Рука не поднимется.

– Хорошо, что мы весь старый хлам выкинули, – поддержала Маняша, – и купили все новое. В новом доме и жить надо по-новому. Я думаю, что вместе с прочим старьем нужно отправить на свалку и кое-какие старые привычки, – она лукаво улыбнулась. – я думаю, кое-кто теперь будет бриться не через пень, а ежедневно.

– Конечно, – согласился я, невольно потрогав гладко выбритый подбородок.

Наступило воскресенье. На сдвинутых и покрытых белоснежными скатертями столах красовались блюда, тарелки, салатницы со всякими закусками. Укутанный в салфетку «отдыхал» румяный пирог. Словно на параде выстроились тонконогие бокалы и важные, затянутые в блестящие мундиры и от этого похожие на военных атташе при всяких регалиях, бутылки с шампанским.

К назначенному часу собрались приглашенные. Даже плановик Лев Семенович, вечно опаздывавший на все мероприятия, явился вовремя. Иван Максимович приехал со всем своим многочисленным семейством. Он окинул стол придирчивым взглядом гурмана, крякнул от удовольствия и потер руки.

– Граждане, прошу занять места.

– Хозяину место, – послышались голоса.

– Хозяин, что чирей, – заметил Иван Максимович, оттесняя меня в угол, – где захотел там и сел.

Вдруг раздался чей-то запоздалый звонок. В пальто нараспашку ввалился Макитрин, мой хороший друг и рубаха-парень.

– Здоровкаться будем потом, – сказал он, вытаскивая из кармана горсть монет. – Не успели мы опомниться, как он швырнул монеты в новенький полированный сервант. Другая горсть полетела в телевизор. Еще горсть – в люстру. Жалобно зазвенело стекло, брызнули осколки разбитой лампочки.

– Что он делает? – ужаснулась Маняша.

– Молчи, – мужественно сказал я, – это обычай такой. Чтобы у нас в доме деньги не переводились.

Иван Максимович почему-то закричал «горько» и схватил со стола бутылку с шампанским.

– Разрешите, – проревел он, – бывшему морскому волку вспомнить другой хороший обычай. Мы, моряки, когда спускаем со стапелей новый корабль, разбиваем о форштевень бутылку с шампанским.

Морские термины «стапели» и «форштевень» произвели гипнотизирующее впечатление. Шум утих, все уставились на Ивана Максимовича. Он был великолепен. Его лицо дышало одухотворенностью, маленькие глазки блестели, как два ртутных шарика. Он был похож на шамана перед жертвоприношением.

Размахнувшись, Иван Максимович метнул бутылку в потолок. На стол посыпались осколки, в блюдо с заливным судаком упал большой кусок штукатурки. Женщины и дети завизжали, мужчины принялись торопливо стирать с пиджаков следы известки и брызг шампанского.

– А теперь, – сказал «морской волк», – после того, как мы отдали, так сказать, дань старинным дедовским обычаям, можно, пожалуй, и начать. На этом столе должна быть зона пустыни.

– Кажется, здесь уже зона пустыни, – еле слышно прошептала Маняша.

Но и на этот раз нам не суждено было приступить к ужину. Из кухни, бесшумно вошло, вернее вползло существо женского пола. С неизъяснимой добротой, оно обвело нас водянистыми глазами из-под черного старушечьего платка и осенило себя крестным знамением…

– Кто это? – тихонько спросил я у жены.

– Разве я тебе не говорила, – это тетя Даша, из Монино. Наша дальняя родственница. Нельзя было ее не пригласить.

Тетя Даша молча развязала узелок, достала из него спичечную коробку и также молча открыла ее. Из коробочки выбежали два черных таракана и, бодро шевеля усами, стремглав бросились в темный угол за батарею.

– В штарину, – прошамкала тетя Даша, – в новый дом завшегда тараканов брали. Тараканы к шчастью. Вешь пошелок обошла, – вздохнула она, – нигде тараканов нет, хоть плачь. Нашилу нашла.

Новоселье было испорчено. Оно скорее смахивало на поминки. Гости молча сидели за столом. Они сосредоточенно выискивали на тарелках стеклышки, вытаскивали из заливного, студня, салата. Правда, молчание нарушил знакомый врач – отоларинголог. Он очень кстати рассказал несколько интересных историй о том, как ему приходилось извлекать инородные тела из горла и пищевода неосторожных граждан. После этого гости, как по команде, отодвинули тарелки. В эту минуту под столом раздался пронзительный визг.

– Ничего, ничего, – поспешил успокоить нас Макитрин, – чей-то ребенок стеклом занозил руку.

– Кажется, это мой ребенок, – побледнел Иван Максимович и принялся пересчитывать своих детей.

Но вот гости разошлись. Маняша беззвучно рыдала, припав головой к израненному осколками серванту. Я молча шагал из угла в угол.

На другой день я понес в домоуправление заявление с просьбой отремонтировать в новой квартире потолок. Неделю спустя, я уже бегал по всем аптекам: искал средство от черных тараканов.

А не знаете ли вы, чем их лучше выводить? Дустом, ДДТ или, может быть, попробовать дезинсекталь?

М. Семенов
ВТОРАЯ ЛЮБОВЬ

Павел Иванович Кошельков шел на работу. Неторопливо шагал он по омытому первым весенним дождем тротуару и весело поглядывал на прохожих. Путь, который ему предстояло проделать, был не таким уж долгим. Вот сейчас он спустится в метро, проедет три станции, сделает пересадку в центре и через две остановки покинет поезд метро. От станции «Красносельская» до его учреждения ровно три минуты ходьбы. Быстро, удобно!

Павел Иванович насвистывал потихоньку какую-то песенку и внутренне улыбался: чего это он так переживал раньше и боялся пешего хождения?

Работал Кошельков начальником подглавка и имел персональную «Победу». Хотя машина была и государственная, лично Павлу Ивановичу не принадлежащая, но он привык к ней так же, как привык к телевизору «Темп-3», фотоаппарату «Зоркий», магнитофону «Яуза» и охотничьему ружью, купленным за собственные деньги.

Собираясь утром на работу, он выглядывал в окно, и всякий раз видел у ворот бежевую «Победу». Когда надо было возвращаться со службы домой, бежевая «Победа» стояла у подъезда учреждения. Можно сказать, что она сопровождала Павла Ивановича на всем его жизненном пути. Ехал ли он в главк пред грозные очи начальства или на примерку в ателье индивидуального пошива, отправлялся ли на футбольный матч, по грибы, на театральную премьеру – с ним всегда была его «Победа». Она была персональной по своему глубокому существу.

Павел Иванович всегда знал, когда машину надо ставить на техосмотр, сколько километров прошла резина, как обстоит дело с горючим. Хотя Павел Иванович ни разу не брался за руль, он отлично разбирался во всех индивидуальных особенностях мотора и ходовой части бежевой «Победы» и был великолепно осведомлен о всех ее слабых и сильных сторонах. Для него не представляло никакого труда отличить ее среди тысяч московских машин, даже не глядя на номер.

Столь же хорошо он изучил и характер, склонности и вкусы шофера Кости, так же, как тот, в свою очередь, до тонкостей разбирался в привычках и вкусах Павла Ивановича. Больше того, Костя являлся своим человеком в семье Кошельковых, а Павел Иванович всегда был в курсе всех домашних дел Кости. Так продолжалось долгие годы.

И вдруг все переменилось.

Павла Ивановича лишили персонального автомобиля.

Вот сейчас, шествуя по московской улице, он вспоминает, как огорчен был такой переменой. Его страшила перспектива оказаться в общем потоке пассажиров метро, троллейбуса, трамвая. Павлу Ивановичу казалось, что его обязательно затолкают, запрут, затискают…

Но это были напрасные тревоги. Скоро Павел Иванович обрел необходимое проворство и увертливость, хорошо изучил маршруты автобусов, метро, трамваев и стал заправским московским пассажиром. Ему даже нравилась его новая жизнь. «Теперь я больше хожу, больше дышу свежим воздухом, это очень полезно для здоровья», – рассуждал Кошельков. А тут еще вышло и некоторое послабление: Павлу Ивановичу разрешили вызывать для срочных служебных поездок машину из общего гаража.

Занятый этими мыслями, Кошельков незаметно для себя добрался до учреждения и оказался в своем служебном кабинете. И сразу на него нахлынули привычные и чаще всего срочные, не терпящие отлагательства дела.

В полдень позвонила жена:

– Павел, тебя ждать к обеду?

– Нет, Лена, не смогу. Срочное дело есть.

– А что такое?

– Да вот, еду в Черемушки на выставку малогабаритной мебели.

Елена Дмитриевна давно интересовалась этой выставкой и стала упрашивать Павла Ивановича, чтобы он захватил ее с собой.

Кошельковы прожили вместе долгую жизнь. Павел Иванович с уважением относился к жене, ценил ее заботы о доме, о детях. Ему казалось, что круг ее интересов этим и ограничивается. И вдруг такая просьба!..

– Да ведь неудобно, Лена, машина-то для служебных надобностей…

– Ну что особенного, ведь все равно будешь ехать мимо нашего дома.

И Павел Иванович скрепя сердце согласился.

– Только ты, пожалуйста, в машине не очень-то про домашние дела распространяйся, – предупредил он. – Неловко будет перед посторонним человеком. Еще брякнет потом ненароком, что вот, мол, Кошельков жену в служебной машине катает…

Когда они уже подъезжали к дому, Павел Иванович сказал шоферу:

– Остановитесь на минутку у «Гастронома», прихватим тут одного товарища.

Шофер затормозил. Кошельков вышел из автомобиля, открыл вторую дверцу, пригласил Елену Дмитриевну и сам сел рядом.

Елена Дмитриевна с удивлением посмотрела на мужа. Раньше он никогда не делал этого.

– Скажите, Елена Дмитриевна, прочитали вы во вчерашней «Литературной газете» статью об этом фильме «Все начинается с дороги»? – промолвил Павел Иванович, когда автомобиль тронулся. – По-моему, рецензент очень точно подметал промахи режиссера. Не прайда ли?

Жена не верила своим ушам: он ли это говорит? Раньше, когда им случалось ехать вместе в бежевой «Победе», разговоры были другими. Павел Иванович имел обыкновение ворчать на жену то по поводу пережаренных котлет, от которых у него изжога, то по поводу невнимательности домашней работницы, опять всучившей ему рубашку с оторванными пуговицами… Но чтобы говорить с ней о фильме? Этого не случалось уже много-много лет. Да и как это он заметил, что вчера она, готовя завтрак, читала в «Литературке» именно эту рецензию?

– Нет, Павел Иванович, – ответила Елена Дмитриевна, – я не совсем с вами согласна. Рецензент слишком сгустил краски. Если бы режиссер следовал его советам, то картина была бы невыразимо скучной и плоской…

Теперь пришло время поражаться Павлу Ивановичу. «Откуда у нее такие смелые суждения?» – подумал он. И заинтересованно спросил:

– Ну, а вот «Озорные повороты»? Как вы находите этот фильм? Ведь в нем конфликт и не ночевал!

– Это и хорошо. Нам нужны и такие фильмы, где интрига проста и несложна, но зато много юмора, веселья. На таких фильмах зритель по-настоящему отдыхает.

Между тем автомобиль подъехал к выставке. Павел Иванович проворно открыл дверцу и помог Елене Дмитриевне выйти. «Какой внимательный», – благодарно подумала жена. – А я-то на него последнее время обижалась!»

«Молодец, Ленка, – решил Павел Иванович. – Кажется, совсем погрязла в домашних делах, а, поди ты, не утратила интереса к искусству и рассуждает очень здраво».

Возвращались Кошельковы тоже в служебной машине, но уже с другим шофером. И опять Павел Иванович делал вид, что они не муж и жена, а просто добрые сослуживцы. Делились впечатлениями о выставке. И Елена Дмитриевна высказала столько тонких наблюдений, что Павел Иванович просто поражался.

Когда жена сошла у дома и Павел Иванович остался в автомобиле один, он дал волю своим чувствам. «А, все-таки порядочная ты, братец, свинья, – ругал он себя. – Привык относиться к жене, как к домашней работнице. На службе любишь порассуждать на всякие темы, а дома все только о котлетах, рубашках, носках, галстуках. «Подай то, сделай это». Как ей, наверное, осточертела такая жизнь!»

А Елена Дмитриевна взволнованно ходила по комнате и заново переживала впечатления поездки. Как она была неправа, обвиняя мужа в том, что он окончательно очерствел, что его чувства притупились и от прежнего Павла – внимательного, чуткого друга, интересного собеседника – ничего не осталось. Как можно было так жестоко заблуждаться!

Мы не знаем, как дальше развивались отношения между супругами Кошельковыми. Но, несомненно, памятная поездка в Черемушки внесла в них много нового.

И понятно, почему. Персональная бежевая «Победа» фактически была продолжением семейной квартиры, со всеми ее мелочами и дрязгами, подчас отравляющими супружеские отношения. А в служебной машине Кошельковым пришлось на некоторое время забыть о том, что они муж и жена, и, может быть, впервые за многие годы взглянуть друг на друга со стороны.

Результат оказался поразительным.

Так иногда рождается вторая любовь…

Игорь Седов
МЕРОПРИЯТИЕ

Захожу я вечером в клуб, а там собрание. Ладно, собрание, так собрание. Не привыкать. У нас в клубе каждый день мероприятие – собрание или кино. Раньше танцы часто устраивали. Но с этим мероприятием надо поосторожнее. Накладных расходов много. То люстру кокнут, то дверь выставят, а то и по окнам шарахнут. Веселятся, между прочим, некоторые…

На собрание я опоздал. Присел в сторонке, сижу, слушаю. Самостоятельно повестку дня определяю.

Для порядка на председателя взглянул. Ничего, сидит себе смирно. Да по нему ни черта не поймешь! Уткнул голову в бумажки, что перед ним разложены, и горя ему мало. Смотрю на трибуну. Вижу – парень с чубом, в ковбойке. Руками энергично размахивает. Головой в разные стороны вертит. И воды не просит. Даром, что вода рядом в графине. И стаканчик имеется. Возле графина аккуратно стоит. Еще не троганный. Хотя зачем парню глотку полоскать, если она у него и так, как луженая. На весь зал режет. Без радиофикации и акустики.

– Почему такое безобразие, – говорит, – допустили? Сидели… ждали. Чего, – говорит, – ждали? У моря погоды, у курицы икры? Он, – говорит, – наш основной кадр, а мы ждали. Давно надо было засветить этот вопрос! Законно! И крышка! Забыли про человека.

От его пламенных слов меня грусть разобрала. Ай-ай-ай! Нехорошо-то как! Об основном кадре не позаботились. Про человека забыли. Про самое дорогое на свете. Может, он в отдыхе нуждался? Может, ему путевочку надо было подкинуть куда-нибудь на Кавказское побережье? Море, солнце, горы, воздух! Двадцать восемь дней, без дороги. Смотришь, опять человеком бы вернулся. То-то председатель голову повесил. Стыдно небось людям в глаза смотреть. Дай-ка я его еще построгаю! А? Выступить, что ли? Или подожду? Ладно, подожду, спешить некуда.

Другой выступавший потише себя вел. Локти на трибуну и ни-ни ими. Зато говорил складнее и больше на сознательность упирал. Дескать, мы выросли и сознание вместе с нами выросло. Поэтому он в конкретной постановке указанного вопроса усматривает правильный подход к обсуждаемой нами проблеме. В заключение он что-то насчет медали завернул. Вроде данный вопрос, как и медаль, имеет две стороны, в том числе одну оборотную. И сошел с трибуны.

Про Кавказское побережье и путевку ни звука. Насчет человека тоже. По какой повестке дня говорят, думаю? Шарада какая-то, а не собрание. Сиди тут и ломай себе голову. А если голосовать станут? За кого руку поднимать-то? Я даже растерялся из-за своей непонятливости.

Ну, кажись, этот товарищ внесет ясность. Серьезный… солидный… Зря болтать не будет. И впрямь серьезный. Вынул из кармана листки. Разложил их. Воды попросил налить. Волосы пригладил. Часы с руки снял. И все не спеша, спокойно. Солидный оратор. И речь начал с переживаемого момента. Говорил эдак минут десять. Вообще и в частности. Сперва больше вообще, а потом и в частности. В частности он сказал:

– Я думаю, что выражу единодушное мнение нашего коллектива, если скажу, что Маслову мы можем оказать доверие. Да! Доверие коллектива! Товарищ он молодой, быстро растущий. Я считаю, что наше доверие он оправдает с честью.

«Ага, – подумал я, – обстановка проясняется. Товарищ молодой, растущий. Опять же, насчет доверия. Значит, выдвигают кого-нибудь. От всего нашего коллектива. Правильно. Раз выдвигают – обсудить положено. Всесторонне, чтобы, значит, со всех сторон ответить человека. Что он и как он? Дышит, к примеру, чем? И как насчет выпить? Узнать тоже не лишне…»

Еще выступали. Фамилий я не запоминал. Хвалили Маслова. Здорово хвалили. Все его положительные качества перебрали. Он и честный, и отзывчивый, и чуткий, и молодой, и веселый, и вежливый, и… Много их у него накопилось. Даром, что молодой. Из молодых, видать, да ранний. Один недостаток отметили, серьезный. В рационализаторской работе слабо участвует. «Но это уже зря, – подумал я. – Придираются к человеку. Выдвинем его – и учтет критику. Повернется к рационализации. А куда же его выдвигают? Надо спросить. А то голосовать скоро».

Подсаживаюсь к своему соседу и интересуюсь, куда это мы должны доверие Маслову оказать? В комиссию какую, на премию, или в суд товарищеский, или, может, в вышестоящую инстанцию двигают парня. А он, сосед мой, отвечает:

– Никуда мы его не выдвигаем. Откуда ты взял?

Распалился я. Как так не выдвигаем? А доверие? А молодой и быстрорастущий? А такой-сякой хороший?

– Что же здесь происходит?! – кричу я соседу.

А он, сосед мой, спокойно отвечает:

– Мероприятие! Хулигана тут одного местного на поруки берут. Прокурор просил. За себя и за милицию. Говорит, замучились мы с ним.

Рисунок А. Баженова

 
Барана на поруки волки взяли,
Услышав, как он выл при всех в
                              судебном зале.
 

Сергей Михалков

О. Смирнов
ПОМИДОРЫ

Эту весть Еремей Захарыч принес со станции, куда ходил к поезду продавать семечки.

На станцию он отправлялся каждый вечер. Насыпав в кошелку ядреных подсолнечных семян, он брал ее на руку, по-женски, и выходил из хаты во двор. У ворот его неизменно встречала жена Акулина Ивановна – рослая, могучих форм, с засученными рукавами. Уперев кулаки в бока и сдвинув густые мужские брови, она иронически спрашивала:

– Что, спикуль, опять до железки подался? Гроши зашибать, меня позорить?

Еремей Захарыч знал, что спикуль – это значит спекулянт, и поэтому сердился. Постное, морщинистое лицо его покрывалось пятнами, он тряс головой и кричал фальцетом:

– А ты, дура безмозглая! Что ты за баба, не понимаю! Вон другие идут к поезду, торгуют чем ни есть…

– А я не пойму, что ты за мужик. Семечками бегает к поезду торговать… Тьфу, пятно кладешь на нас!

– Много ты разбираешься! Пусти с дороги! – И, выставив вперед кошелку, Еремей Захарыч грозно шел прямо на супругу. Та нехотя отступала в сторону.

Шагая из станицы на станцию, Еремей Захарыч обычно рассуждал о глупости жены. Вот дожила до сорока лет, а понятия никакого. Дура безмозглая! Чего ж тут зазорного – подторговать на станции? Все, глядишь, в дом прибыток: двадцатка за вечер – она на улице не валяется. А колхоз колхозом. Верно, трудодень неплохой, так ведь подработать никогда не вредно. А рынок, хоть он какой малый, не подведет, не-ет, не подведет!..

В пристанционном скверике Еремей Захарыч водружал свою кошелку на скамейку и ждал прихода поезда. Пассажиры налетали на базарчик, шумливые и веселые. Кто хватал жареную курицу, кто яйца, кто сметану. Подбегали и к Еремею Захарычу. Он важно отвечал: «Рупь два», – то есть рубль за два стакана, и отмеривал граненым стаканом с необыкновенно толстым дном. Пассажиры неодобрительно переглядывалась, но семечки брали.

На этот раз все получилось по-иному. Едва состав остановился, как к Еремею Захарычу подошел пассажир – пьяненький, без ремня, в тапочках на босу ногу, косоглазый – и запустил руку в кошелку. Он высыпал себе в карман жменю семечек, и тут Еремей Захарыч узнал его:

– Неужто Федька Кривой? Здоров!

– Привет, Еремей, привет! – сказал тот и высыпал в свой карман вторую жменю.

Когда-то Федька жил в станице, работал в колхозе конюхом, но был лодырем и пьяницей. Лет пять назад удрал из колхоза, а вот теперь, гляди, объявился.

– Ты что, к нам приехал? – спросил Еремей Захарыч, разглядывая Федьку.

– Никак нет, я проездом. Все торговыми операциями занимаюсь. Деньги делаю…

Обтрепанные брюки и рваные тапочки как-то не вязались с этими словами, но голос Федьки звучал бодро и уверенно:

– Ох, дела заворачиваю!.. А ты все с семечками? Все мелочишься? Плюнь ты на них да займись настоящим делом. Вот возьми, к примеру, помидоры. Их тут, на Кубани-то, завались, а в Сибири – фьють! Раскусил? Сам года три назад возил туда ящиками, знаю. Деньги сделал…

– Сколько? – почему-то шепотом спросил Еремей Захарыч.

– Большие тыщи, – сказал Федька Кривой и насыпал себе третью жменю.

Поезд давно ушел, а Еремей. Захарыч все стоял задумавшись. Да, заманчивая штука, это тебе не на рупь два. Сразу можно взять… как он сказал-то?.. Большие тыщи!

Дома Еремей Захарыч рассказал о разговоре с Федькой Кривым жене. Акулина Ивановна всплеснула полными руками:

– Тю, скаженный! Уж не собрался ли ты ехать с помидорами в ту Сибирь?

– Об этом подумать надо. Помадоры – штука стоящая, – Еремей Захарыч так и произнес, ласково и вкусно: «помадоры».

Ночью он спал беспокойно, ворочался, бормотал:

– Помадоры… Большие тыщи…

Мысль о том, чтобы съездить в Сибирь, свозить туда помидоры, крепко засела в голове Еремея Захарыча. Целыми днями он прикидывал, как это сподручнее сделать. Во-первых, выработать минимум трудодней, чтоб не придирались. Во-вторых, взять бумажку в сельсовете, что помидоры выращены на своей усадьбе. Понятно, помидоры надо везти недозрелые – в дороге дойдут. Ящики легкие для того подготовить. Ну, железнодорожников придется подмазать…

Акулина Ивановна знала о приготовлениях мужа, бурно ругалась с ним, а потом вдруг стихла. Накануне отъезда Еремея Захарыча она подошла к нему с большим рогожным мешком:

– Ну, собрался в бега? Давай, давай! Это даже к лучшему – будешь позориться не в станице, не на глазах, а на стороне. Смотри только в тюрьму не угоди. Жалко будет тебя, дурака… А вот это на, возьми, – и она протянула мешок.

– Для чего?

– Для больших тысяч!

Хлопнув дверью, Акулина Ивановна вышла. Ну и безмозглая баба! Никакого понятия! Да за такую поездку можно сколотить целый капиталец. И – на сберкнижку!..

Утром приехала машина, сговоренная в соседней станице. Быстро погрузили ящики. Еремей Захарыч залез в кабину, поглядел на крыльцо. Жена не вышла. Сердится, не одобряет. Ну и пес с ней! По-другому она запоет, когда он, Еремей Захарыч, вернется домой. Тогда и про рогожный мешок можно будет вспомнить!

…Долог и труден путь от Кубани до Сибири. Ну и натерпелся Еремей Захарыч в дороге! Сколько раз перегружали ящики, сколько раз «подмазывал»! А сколько раз заходилось сердце, когда мимо проходил милиционер. Ну, страхи…

Зато теперь все позади. Вот он, один из областных сибирских городов, в который Еремей Захарыч так стремился. Многоэтажные здания, тонущие в тополевой зелени, трубы заводов, трамваи, троллейбусы. И жара, такая жара, как будто это на Кубани. Асфальт на перроне был податлив, как желе.

На вокзале Еремей Захарыч подрядил грузовое такси. Шофер, разбитной малый в соломенной шляпе, понимающе стрельнул глазами на ящики:

– Яблоки, дядя, привез?

– Почти, – кратко ответил Еремей Захарыч.

Погрузились и покатили прямо на базар. Еремею Захарычу страшно хотелось заговорить с шофером о помидорах, о рыночных ценах, но он промолчал из предосторожности. Да и за всю дорогу от самой Кубани он никому не проговорился, с чем и куда едет. Зря болтать не надо…

Машина въехала на рынок, остановилась. Еремей Захарыч, потный, усталый, разминая затекшие ноги, вылез из кабины. И первое, что он увидел, – это помидорные горы. Красные, крупные помидоры грудами лежали на деревянных столах, вытянувшихся чуть ли не на целый квартал.

Пораженный Еремей Захарыч замер на месте: «Опоздал! Другие обскакали!» Потом он, с трудом переставляя ставшие непослушными ноги, подошел к крайнему столу и спросил у бородатого старика в белом фартуке:

– Откуда помидоры?

– Из колхоза «Красный огородник», – бодро отрапортовал старик в фартуке. – Знаменитая продукция, гражданин!

– Я не про то, не про колхоз. Привезли откуда? С Дона? С Кубани?

– Ах, вы вот про что, гражданин… Нет, свои, сибирские. Теперь уже не завозим с юга, хватит. Теперь у нас не только кедровые орехи да картошка. И овощ пошел, а как же! Скоро яблоки свои будут – свободно покупай. Вот так-то, гражданин… Помидоры будете брать?

– А почем они? – сипло спросил Еремей Захарыч.

Говорливый старик назвал цену за килограмм, ненамного выше той, что была на Кубани. Еремей Захарыч рассеянно глядел на белый фартук старика, а его мозг в это время лихорадочно подсчитывал килограммы и рубли. И получалось, что после продажи помидоров денег наберется как раз на обратный билет.

Еремей Захарыч смотрел на высившиеся в кузове машины ящики, вспоминал о рогожном мешке, который ему преподнесла перед отъездом Акулина Ивановна, и лицо у него скучнело с каждой секундой.