Текст книги "Аксель, Кри и Белая Маска"

Автор книги: Леонид Саксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)

– Нет, что вы! – испугался Аксель. – Наоборот, очень даже нравится… Пускай танцуют, сеньора Мирамар! – И, набравшись храбрости, небрежно спросил: – А для чего они всё это репетируют?

– Учатся зарабатывать деньги, мои детки…сиротки мои! – Сеньора вынула изо рта полуметровую сигарету и смахнула навернувшиеся слезу. – Скоро будет день рождения Пепы, и соберутся гости. Вот эти двое ламбадьерос и опробуют своё умение, а потом будут выступать перед большими отелями и привлекать к нам туристов… – Она спохватилась и торопливо закончила: – Хотя иной раз их уже просто некуда селить!

– И когда же у неё день рождения? – ещё небрежнее спросил Аксель, сглотнув. Сердце его отчаянно колотилось: вот он, вот он, желанный случай!

– Послепослезавтра. Представь, Акселито, ей будет уже двенадцать! Но она у меня такая толковая, что кого хочешь заткнёт за пояс – хотя бы и двадцатилетнюю девчонку…Вот если бы Жоан был таким же. Ну ничего, он всё-таки приехал с Азорских островов, – гордо добавила сеньора, – и, надо думать, посмотрел мир. Он себя ещё покажет!

– Не сомневаюсь, – медленно сказал Аксель, нахмурясь. – А…давно он оттуда?

– О да, уже почти месяц!

– Так это не ваши дети?

– А разве не видно? – добродушно, и всё же чуть насмешливо усмехнулась сеньора Мирамар. – Мадонна не послала мне детей, а уж как молили её и я, и бедняжка Диниш…мой покойный муж, – пояснила она, словно Аксель был совсем уж дурачок. – Родители Жоана со мною в очень дальнем родстве, а вот Пепита – дочь моей двоюродной сестры Марии. Мария сама учила Пепу танцам, никому не доверила…

– Правда?

– Да! А уж она была лучшей танцовщицей на семнадцать окрестных деревень…Но лучше всех была мать Марии, бабушка Соледад – та дважды танцевала перед самим испанским королём. Так что это у нас семейное. Пепа-то давно выступает на острове, да с каким успехом!..Ах ты, господи, что же я здесь сижу! – спохватилась она, поднося к глазам нагрудный перламутровый медальон с крохотными часиками. – Мне же на кухню надо! Смотри, не опоздай на катер… – прибавила она, устремившись к двери.

Надо сказать, что она вовсе не сидела в комнате Акселя, а всё время машинально что-нибудь поправляла и прибирала, хотя это не мешало ей говорить, вспоминать и умиляться. А во-вторых, её прощальное «не опоздай» было очень уместным, но, увы, бесполезным напутствием. Аксель кружил по номеру, глядя в стену невидящими глазами. Он задыхался, он горел! День рождения…Таких удач не бывает. Но коль уж это случилось – не упустить!

И он с тоской посмотрел на уже опустевший патио. Ещё одно, ну, может быть, два утра – нельзя же без генеральной репетиции с таким идиотом! – и всё…Навеки. Ему не хотелось ни на какую экускурсию. Лучше бы он посидел в этом дворике, послушал плеск воды в фонтане и лишний раз вспомнил Пепу. Да и что ей стоит заглянуть в патио ещё разок, по какому-нибудь делу? Ведь это прямой путь от «ресепсьон» к свинарнику, где столько всякой спешной работы…

Он тоже глянул на свои наручные часы и решил, что минут пятнадцать у него ещё вполне найдётся. Присел к тумбочке и, покусывая авторучку, попытался сосредоточиться. Cначала это не получалось: в голове вихрем крутилась ситцевая юбочка и звучала гитара. Затем начали звучать стихи Лорки, и Акселю никак не удавалось отделаться уже от их ритма. Когда же ему показалось, что он это сумел и зазвучали собственные слова, он стал торопливо их записывать:

 
Никак не могу я в сердце
Унять предрассветной дрожи…
 

Хорошо! Дальше.

 
На крик больного младенца,
На сахар она похожа.
Хотел бы отдать в поклоне я
Что есть, и то, чего нету —
Земле и воде Каталонии,
Тёмному сну и свету!
 

Аксель сам не мог понять, откуда у него выскочила «Каталония» – ведь он сейчас уже не там, да и там видел разве что аэропорт. Ничего, сойдёт! И рифма такая удачная: «в поклоне я – Каталонии». Да, очень хорошо…Но кому это показать? Кри? Невозможно…Стоит ей услышать про предрассветную дрожь, и она тут же догадается – хоть топи её после этого в море или сам топись! А папе и можно бы, но он ничего не смыслит в стихах. И тоже догадается.

– Ну и жизнь пошла, – с горечью сказал себе Аксель. – Не с кем слова молвить! Ладно…Пусть это будет Кри, но только вторую строфу! Я и так знаю, что первая – самая лучшая.

– Акси, ты где? – раздался из коридора сонный голос сестры. – Тебя к завтраку ждут…

– Подождут! Кри, можно тебя на минутку?

– Ну что случилось? – Кри, уже одетая и умытая, но всё ещё не очень бодрая, вошла в номер и уставилась на брата. – Ты что, заболел?

– Почему это? – смутился Аксель, покосившись на лежащий перед ним блокнот.

– Красный весь…И дышишь, как после стометровки.

– Нет, всё в порядке. Хочешь послушать моё четверостишие?

– Сейчас?

– Да!

– Слушаю, – деловито сказала Кри, разглядывая его и тоже забыв о завтраке. – Ну? Чего молчишь?

Аксель, не глядя на неё, прочитал своё «Хотел бы отдать в поклоне я…» – и сам уже не знал, стоило ли это делать. – Нравится? – спросил он с замиранием сердца.

– Нет.

– Почему?

– Как можно отдать то, чего у тебя нету? Это же чушь, Акси!

– Никакая не чушь, – сердито сказал Аксель, вставая и нервно потирая подбородок. – Ты не понимаешь…Я хотел сказать, что если бы у меня было ещё что-нибудь… кроме того, что уже есть…я бы и это отдал!

– Ну вот так бы и написал, – наставительно, как малому ребёнку, заметила Кри, и вдруг прищурилась на блокнот: – Постой, это же не всё! – Она потянулась вперёд, но Аксель в последнюю секунду успел выхватить блокнот и спрятать за спину. – Что там у тебя? Дай-ка сюда…

– Не твоё дело! И, к твоему сведению, читать без спроса – нечестно!

– А писать без спроса – честно?! – выпалила Кри, развернулась на каблуках не хуже Пепы и хлопнула дверью. Аксель скрипнул зубами, положил блокнот в тумбочку, затем, подумав, перепрятал под матрац и поспешил в «Сервисиос», тем более, что снизу уже доносился голос Детлефа: «Кри, Акси, да где же вы?»

Экскурсия в Альбуферу доставила ему мало удовольствия – он дулся на Кри, а та отвечала полной взаимностью. И оба, как могли, старались скрыть это от отца. «Надо же… – думал Аксель, бессознательно выплёскивая на сестрёнку всю досаду от мысли, что патио скоро опустеет. – Я ещё должен спрашивать у неё разрешения, чтобы…Совсем зарвалась!»

– Акси, ты не заболел?

– А?

– Ты не болен, сын? – повторил Детлеф, наклоняясь к нему над бортом катера и кладя большую ладонь на его макушку. – Может, перекупался? – добавил он не очень уверенно.

– Да…Да, папа! Перекупался! – обрадовался Аксель. – Я завтра утром пойду на пляж попозже, ладно?

– В самую жару?

– Ничего…

– Дело твоё…Полежи в номере, поспи.

– Может, в номере. А может, в патио посижу, – согласился послушный сын. – На холодке…

– В лес только один не ходи.

– Что ты, я же понимаю…

– Тьфу! – явственно донеслось до них, и оба быстро взглянули в сторону Кри. Но та с каменным лицом глядела куда-то в море и к вопросам явно не поощряла.

С нетерпением дождавшись вечера, Аксель улизнул из пансиона и сбегал на пляж, к телефону-автомату. С «ресепсьон» Реннеры никогда не звонили, это стоило дороже, а кроме того, мальчику хотелось поговорить без свидетелей. Он поспешно набрал номер и нетерпеливо задышал в трубку, утонув невидящим взглядом в голубизне вечернего неба.

– Здравствуй, Незримый Лис, – сказал Аксель, дождавшись, когда трубку сняли.

– Здравствуй, Спросивший Смерть, – ответил Хоф. – Как отдыхается? Надеюсь, папа, ты и Его Луна в порядке?

– Да, Отто, спасибо! – скороговоркой выпалил мальчик. – Ты сейчас спросишь, не было ли происшествий, так вот, было одно… – и он всё так же торопливо рассказал о сосне, стремясь поскорей перейти к главному.

– Cтранно, – заметил Хоф, выслушав его и задав несколько уточняющих вопросов. Голос его был спокоен, но Аксель словно воочию видел и нахмурившийся лоб, и сосредоточенный взгляд маленьких глазок. – Странно потому, что я тоже согласен с Кри. Это не похоже на месть духов. Но ещё меньше это похоже на случайность. А не вернуться ли вам в Мюнхен, друзья мои?

– Ты же понимаешь, Отто: если что, они нас везде найдут, – с досадой ответил мальчик. Меньше всего на свете ему сейчас хотелось уезжать!

– Вот именно: если что…Учитывая, что в Германии с вами ничего подобного не происходило, а на Сан Антонио случилось немедленно, почему бы не предположить, что данный остров отличается какими-то особенностями…которые развязывают противнику руки…то есть лапы, – знакомым Акселю до мелочей кабинетным тоном сказал Хоф. – Скажи, Акси, а волшебная защита ваша сработала?

– Не знаю…

– Что значит «не знаю»?

– Эта сосна…упала мимо. Она накрыла машину только кончиками ветвей!

– И чем это тебя так озадачивает? – поинтересовался комиссар.

– А почему ты решил, что я озадачен? – хмыкнул Аксель, в который раз подивившись сверхъестественному чутью собеседника.

– Про голосу, дорогой, по голосу…Так в чём дело?

– Сам не пойму, – признался мальчик. – Что-то во всём этом было и впрямь не так. А вот что – никак не соображу!

– Если всё же сообразишь, немедленно звони мне. Прямо на «хэнди», не дожидаясь вечера, о’ кей? Жаль, меня с вами не было…

«Да уж, – подумал Аксель. – Ты-то сразу догадался бы, в чём загвоздка!»

– Ну, а о чём ещё ты хотел со мной посоветоваться? – продолжал Хоф. – Выкладывай.

– Это ты…тоже по голосу?

– Угу.

– Жуть! – признал Аксель. – Как хорошо, Отто, что ты ловишь не меня! Ну ладно, я…В общем…Можно, я прочту тебе один стих?

– Валяй! – согласился Хоф. – Только учти, я в этих делах тот ещё спец…

– Ничего, ничего, лучшего мне не надо!

И Аксель с чувством прочитал ему «Никак не могу я в сердце унять предрассветной дрожи…» – но не половину, как Кри, а всё целиком. И с трепетом спросил: – Ну как?

– Мм…Для начинающего стихотворца, по-моему, неплохо.

– Спасибо, Отто! А тебе одна строчка не кажется…глуповатой?

– Какая?

– «Что есть, и то, чего нету…» Нельзя ведь отдать то, чего нет, правда?

– Ну…можно, конечно, выразиться и поточней, – признал Хоф, – но в целом понятно, что ты хотел этим сказать. Стихи, друг Аксель, – не полицейский протокол, верно?

– Да! – с жаром согласился окрылённый поэт.

– А вот другая строка, – безжалостно продолжал Хоф, – и вправду немножко странновата…

– Какая? – уныло спросил уже Аксель.

– «На сахар она похожа». Дрожь допустимо сравнить с криком больного младенца, поскольку то и другое – не вещь, а, выражаясь языком судебной медицины …хм…нервная реакция. Но сравнивать дрожь с сахаром – при всём понимании твоих чувств – я бы поостерёгся. Хотя, повторяю, ты слышишь мнение человека, далёкого от поэзии. Может, чуть-чуть доработаешь это место?

– Да некогда мне его дорабатывать! – с отчаянием сказал Аксель. – Времени осталось – всего ничего!

– Какого времени?

– Неважно…Большое тебе спасибо ещё раз!

– Не изменились ли твои планы на будущее, Акси? – спросил Хоф, оставив, к счастью, опасную тему нехватки времени. – Ты, может быть, решил стать поэтом?

– Э-э…и да, и нет, – честно ответил Аксель. – Я, наверное, буду полицейским, и буду работать у тебя, а в свободное время – писать стихи. Вот.

– Ясно, – очень серьёзно сказал комиссар. – Если у тебя всё получится (кроме работы под моим скромным началом, потому что я к тому времени давно уйду на пенсию), то ты, наверное, будешь единственным в мире полицейским – поэтом.

– Почему?

– Эти два ремесла плохо сочетаются, дружок. И нужно быть особенным человеком, чтобы совладать с тем и другим. Но, вполне возможно, ты такой и есть, – успокоительно закончил комиссар полиции Отто Хоф, которому духи дали заслуженное прозвище «Незримый Лис».

На том и порешили.

А на следующее утро, посмотрев из-за шторы предпоследнюю репетицию, Аксель не пошёл на пляж. Вместо этого он полтора часа сидел в тени у фонтана, опустив босые ноги в воду. Глядел на журчащую струйку воды, которая, прежде, чем стечь вниз, лужицей собиралась в грубо высеченном капюшоне каменного святого. Думал. Читал Хименеса и Лорку, набрасывал что-то в уже наполовину исписанном блокноте. Он уже знал, что то же сделает завтра. И послезавтра. И во все оставшиеся ему на острове дни.

И только сидя в дремотном солнечном одиночестве, слушая вялые утренние шорохи полупустого дома, но не слыша того единственного звука, которого он ждал – шлёпания босых ступней по тёплым каменным плитам – Аксель наконец понял то ощущение, которое охватило его с первых же минут на Сан Антонио. Он никогда не был в Португалии и не слышал тамошней пословицы: «Коимбра учится, Брага молится, Лиссабон пускает пыль в глаза, а Порту работает». Но, конечно, мальчик знал, что у каждого места на свете – свой нрав и обычай. И вот сейчас он наконец понял душу острова.

Этот остров спал.

Спали его домики, его крыши, початки маиса в его полях и кончики ушей злого осла Агапито в тёмном стойле. Спал дымок сигареты, идущий из-под вуали. И скособоченный краб в полосе прибоя, и мёртвый лорд в мёртвых апартаментах, и оливковые деревья, и танцующий что-то гадкое Жоан, и чёрный гриф в голубом зените, который был способен видеть всё это сразу, но не хотел, потому что спал. Спало прошлое, настоящее и будущее Акселито Реннеро, его жизнь и его смерть. И, казалось, ничто не может нарушить это заклятье сна, наложенное (кто знает?) может, злым духом, который всегда всё умеет, а может, как всегда, не умеющей ничего – доброй судьбой.

Аксель вздрогнул и очнулся.

В тишине дворика возник непонятный шорох, подбросивший мальчика со ступеней, как электрический разряд. Правда, ощутив влажными ногами горячие плиты, Аксель опомнился и, судорожно дыша, плюхнулся на прежнее место, приняв независимый и, как ему казалось, безразличный вид. Из задней двери «ресепсьон», видимо, держа путь в курятник или свинарник, выходила Пепа. Всё в том же простеньком платьице, со слабо колыхающейся волной каштановых волос до талии, она не шла, а прямо-таки плыла мимо старого, убогого фонтана, принадлежа явно к какому-то иному, прекрасному, проснувшемуся миру. И, окружая её босые ноги правильным полукругом – так конвойные суда следуют за большим кораблём – со слабым шорохом семенили вслед за ней шесть крупных ежей.

У Акселя отвисла челюсть. Он беззвучно шевелил губами, но что в них было толку, если, проснувшись, не получалось издать ни звука? Так Пепа и проплыла бы мимо него, оставив его в позоре и унижении, если бы, к счастью, не один из её любопытных спутников. Самый крупный ёж деловито отделился от остальных, подкатился мальчику под ноги, требовательно фукнул и оцепенел, явно ожидая подачки. Проклятье! У Акселя не было с собой ничего съестного!

Пепе пришлось замедлить шаг и оглянуться. Надменно сузив глаза, она коротко щёлкнула языком, и ёж, выйдя из оцепенения, покатился догонять хозяйку. Тут к Акселю наконец вернулся дар речи.

– Ничего, ничего… – хрипло сказал он. – Я…люблю животных.

– А я не люблю попрошаек, – отрезала Пепа. – И он не животное! – фыркнула она не хуже ежа.

– Что? – растерянно спросил Аксель. – Разве ёж – не животное?

– Его зовут Хоакин, – презрительно сказала Пепа, и Аксель вдруг понял, до чего же глупо и даже грубо – обозвать животным такое умное и верное существо, как ёж. (Уж если кто после этого и животное, так это он, Аксель!) А Пепа тем временем повернулась и явно собиралась удалиться. Этого нельзя было допустить!

– Э-э…Пепа! – слабо позвал он. Девочка остановилась и уничтожила его непонимающим взглядом. Он посмел назвать её по имени! Но отступать было некуда.

– У тебя сегодня день рождения? – вымолвил Аксель давно заготовленную фразу, в которой, однако, каждое слово стало вдруг кошмарным, нелепым и выдающим его, Акселя, с головой.

– И что? – непередаваемым тоном осведомилась она.

– Я…мм…хочу тебя поздравить, – промямлил Аксель, ненавидя этот дворик, и фонтан, и провокаторов-ежей, и себя, идиота, и весь мир…но только не Пепу!

– Спасибо, – сухо обронила та. Но уже не повернулась к нему спиной, а молча и даже с каким-то слабым любопытством смотрела на него, словно говоря: «Ну, а как ты ещё осрамишься?»

– И…вот…мой подарок! – выдохнул Аксель с мужеством обречённого. Потной ладонью он вытянул из кармана шёлковый, расшитый бисером мешочек с тесёмками, который купил вчера на местном рынке вместе с содержимым.

А затем произошло невероятное: Пепа чуть улыбнулась краем рта! И протянула руку навстречу немеющим пальцам Акселя! И взяла мешочек, вместо того, чтобы запустить им в акселеву пылающую физиономию! Но, конечно же, не открыла. Только ещё раз чуть заметно кивнула: ладно, мол, живи пока, а там увидим.

– Гости придут завтра к пяти, – бросила она. – Тётя вам скажет. Чтобы каждый сидел на своём месте, – ледяным тоном прибавила Пепа, словно оправдывая такую неслыханную честь необходимостью соблюдать порядок. – А это что?

И Аксель понял: ЕМУ ЗАДАЛИ ВОПРОС!

– Стихи… – гробовым голосом ответил он, протягивая Пепе аккуратно сложенный листок из блокнота. (Сперва Аксель хотел положить их в мешочек, но потом испугался: вдруг их не заметят или примут за обёрточную бумагу?) – Мои… – добавил он, как во сне. – К дню рождения.

На сей раз Пепа нахмурилась и деловито развернула листок.

– Тут не по-нашему, – бросила она, и Аксель понял, что даже злой осёл Агапито – гений в сравнении с ним. Ну в самом деле, откуда Пепе знать немецкий?!

«Дедушка! Я умираю! Помоги!!!» – мысленно закричал он так, что, если б это было не мысленно, стены пансиона Мирамар рухнули бы и погребли всех участников безумной сцены. Дрожь сотрясла тело мальчика – но не то чувство, которе вызывал у него мысленный разговор с дедушкой Гуго. Случилось что-то иное, непонятное и не менее чудесное…

– А…да… – выдохнул Аксель. – П…постой…Я сейчас переведу на «катала»!

– Что ты сделаешь? – изумилась Пепа. Но Аксель, уже не замечая ни этого последнего чуда, ни её самоё, рухнул на колени, где стоял, как богомолец перед образом Мадонны, и, что-то лихорадочно шепча, выхватил авторучку. Минута – и текст стихотворения «Никак не могу я в сердце унять предрассветной дрожи…» был мастерски переведён с немецкого на каталонский. Красивым, каллиграфическим почерком, будто каждую строчку выводили полчаса, а не гнали на колене по мятой бумаге дикими, размашистыми кривулинами!

Пепа медленно оглядела Акселя с головы до ног, потом ещё раз – с ног до головы, словно проверяя, не исчезла ли эта часть тела, будучи упущена из виду. Затем надменная принцесса субтропиков, королева ежей, и прочая, и прочая…медленно и внимательно прочитала листок, густо побагровела, как клюква, и, бросив на Акселя взгляд, полный благоговейного почтения, вихрем унеслась прочь. За ней, шурша, мчались ежи с Хоакином во главе, а следом за ними – что-то невидимое, лихорадочное, дрожащее, вырвавшись из груди Акселя вместе с его стеснённым дыханием.

– О! – простонал он, закрыв глаза. – О… – Потом медленно нагнулся и подставил голову под струйку прохладной воды, бьющую из полураскрытых ладоней каменного святого. Когда Аксель выпрямился, ему показалось, что один из ставней, прикрывающих окно кухни, чуть шевельнулся. Ещё не хватало…

– А что я такого сделал? – пробормотал он, тяжело дыша и не глядя больше в ту сторону. Но, кроме ощущения чего-то сладко-запретного, в нём росло радостное удивление: вот что она, оказывается, может, поэзия!

И весь день он прожил в радости. Стараясь не показывать это Кри и борясь с ощущением, что она видит его насквозь и ждёт своего часа.

Час этот наступил на следующее утро, когда Аксель, томясь и одновременно блаженствуя, вновь не пошёл на пляж и проводил время всё там же – во дворике, у фонтана. (Недавно подсмотрел из окна последнюю репетицию – она длилась на пятнадцать с половиной минут дольше обычного, и Пепа танцевала, как никогда). Именно с этого утра, то есть немного не по порядку, началась наша повесть, и именно тогда Кри закатила Акселю скандал с утоплением. То, что родная сестра швырнула его любимое чтение в фонтан, было для мальчика бесспорным потрясением. И он искренне обещал уделять ей побольше внимания. Увы, он выбрал неподходящий момент для своих обещаний…

Ecли патио днём был пуст и заброшен, этого никак нельзя было сказать о кухне. Из её окна уже давно полз невыносимо вкусный запах «лечоны» – запечённого молочного поросёнка, так что Акселю было труднее обычного оставаться в мире своих мечтаний. Никто из семейства сеньоры Мирамар после завтрака не попадался на глаза ни ему, ни Детлефу, ни Кри. Завтрак был не хуже обычного, но никто не пришёл убрать со стола. А к пяти часам, когда кончилась сиеста, под виноградным навесом начали собираться гости. Судя по незнакомому для Акселя языку – красивому, но слегка шепелявому – это, в основном, были португальцы из окрестных усадеб. Видно, сеньора Мирамар продолжала бросать вызов испанскому большинству здешнего населения, которое не забыло ей брака с иностранцем. (Но, когда мальчик поделился этой мыслью с отцом, тот, пожав плечами, ответил: «А может, это вовсе и не вызов, Акси? Может, испанцы просто не придут, хоть как ты их зазывай..») В пёстрых национальных нарядах – почти у каждого с какой-то особинкой, – в широкополых «сомбрейру», с кофейными, небритыми, но очень добродушными лицами, они слезали со своих осликов или подходили пешком, оживлённо лопотали, хлопали друг друга по плечам и лопаткам, и вдвадцатером производили столько шума, что, казалось, их собралось сто двадцать. Снимали с сёдел и распаковывали внушительные корзины со снедью (хотя стол уже и так ломился от яств), вытягивали из мешков пузатые, узкогорлые, оплетённые бутыли с домашним вином, а один старый крестьянин торжественно нёс на плече аккордеон. У двух или трёх гостей Аксель заметил незнакомый ему музыкальный инструмент, похожий на мандолину, но двенадцатиструнный.

– Гитар-ра пор-ртугеза, – объяснил ему сосед по столу, заметив его вопросительный взгляд. И разразился длинными восторженными объяснениями, размахивая ручищами, перебирая мозолистыми пальцами невидимые струны и цокая языком. Аксель не понял ни слова, но вежливо улыбался и кивал, чем привёл соседа в окончательный и буйный восторг. Тогда сеньора Мирамар наклонилась и тихо, но величественно успокоила крикуна, а Акселю так же тихонько и ещё более величаво объяснила: речь, мол, идёт о португальской гитаре. В отличие от гитары обычной (которую португальцы называют виолой), португальская гитара с её высоким звучанием в умелых руках творит просто чудеса. Только это и хотел сказать сеньор Афонсу.

Наверное, «гитар-ра» была и впрямь чем-то выдающимся, но мальчик пердпочёл бы сидеть не с таким шумным опекуном, а, скажем, рядом с Пепой. Однако её нигде не было видно. Что ж, пока можно было бы потерпеть на стуле не справа от папы, а, допустим, между ним и Кри… Он знал, что виновница торжества вот-вот появится, и уже не раз чувствовал на себе косой взгляд сестры. А может, даже и хорошо сидеть от такой настырной и лезущей в твою личную жизнь проныры чуть поодаль?

Не успел Аксель додумать эту невесёлую мысль, как толпа издала восхищённый рёв, и под навесом – конечно же, под руку с Жоаном – из воздуха возникла Пепа. В белой вышитой блузке с длинными рукавами и полупрозрачной накидке на плечах, в широкой зелёной юбке с жёлтой каймой по нижнему краю, поверх которой празднично сверкал тёмно-зелёный передник – она была ослепительна! Да и принаряженный Жоан рядом с ней, увы, не выглядел больше таким уж неотёсанным олухом, каким он на самом деле был и всегда будет. На нём были синяя клетчатая рубаха и такой же жилет, тёмные короткие штаны с гетрами, широкий красный шарф с бахромой, обмотанный вокруг талии как пояс, а на голове мальчика возвышалось громадное чёрное «сомбрейру», в котором он напоминал экзотический гриб. И весь он, весь светился самодовольством, с которым могла бы поспорить разве что гордость сеньоры Мирамар, не сводящей очей со своих питомцев! Он просто изнемогал, кидая нагло-презрительные взгляды на Акселя. Такое могло бы взбесить кого угодно, но, к несчастью соперника, Аксель неотступно глядел в одну точку, заслонившую для него весь мир – на шею Пепы. Ведь там, на этой шее, оттеняя её золотисто-абрикосовую кожу, блестело жемчужное ожерелье из Манакора, которое он, Аксель, купил вчера в сувенирной лавочке после долгого, тщательного выбора и многочисленных консультаций с продавцом! Его подарок принят!!!

И так как он заранее обдумал всё это, он тут же опустил глаза, продолжая видеть нужное ему внутренним зрением, и, чувствуя на себе тяжёлый взгляд Кри, начал судорожно запихивать в рот «фритос майоркин». (Сегодня, правда, кто-то изготовил его из наждака пополам с резиной). Но Аксель сумел проглотить немного, а тем временем вновь прибывшие дети чинно заняли места за столом. Хозяйка дома, как башня с траурным знаменем-вуалью, тут же подняла Пепу и признесла громадную речь по-португальски (с синхронным переводом на «катала» для уважаемых немецких гостей, что продлило эту речь ровно вдвое, – но никто из присутствующих не выказал ни малейшей досады). Затем подняли тост за именинницу Хосефу (лишь теперь Аксель узнал полное имя Пепы и нашёл его замечательным).

И начался пир… Стоит ли говорить, что сеньора Мирамар превзошла самоё себя? После того, как Аксель немного успокоился, оказалось – блюда и напитки имеют отличный вкус! Мы даже и перечислять не берёмся всё, что там ели, а уж то, чем запивали, мог бы охватить разумом лишь коренной уроженец Сан Антонио, с детства посвятивший себя виноделию.

Между третьей и четвёртой переменой блюд, когда от звона посуды и шумных возгласов у Акселя звенело в ушах не меньше, чем от собственного счастья, гости с шумом поднялись. Скамьи из-за столов, чуть не своротив навес, вытащили на лужайку, поставили длинным прямоугольником и торжественно расселись со всеми удобствами на фоне яркой вечерней зелени. В руках у крестьян замелькали музыкальные инструменты, и чувствовалось, что для этих смуглых ладоней они не менее привычны, чем мотыга или невод. Сеньор Рейналду с аккордеоном уселся на почётное место, вытянув вперёд ногу с протезом, а в соседнем скрипаче Аксель и Кри с негодованием узнали того самого старого клеветника с рынка, который уверял их, что у сеньоры Мирамар фамилия Фахун, а имени нет совсем.

Под гром аплодисментов Жоан и Пепа вышли на середину зелёного прямоугольника, поклонились гостям и разбежались в разные стороны. Затем, при первых звуках ламбады, две ярких, словно бы кукольных фигурки начали неуверенно кружить навстречу друг другу, видимо, сомневаясь – подойти или нет? Наконец они взялись за руки, Пепа смерила партнёра взглядом, явственно говорившим: «Подведёшь – убью!» – и оба превратились сперва в пёструю юлу, а затем – в цветной вихрь. Нет, Жоан не подвёл! Он явно хлебнул сегодня чего-то покрепче «пало», к тому же обилие гостей притупило в нём всегдашний страх перед Пепой, – и он был в ударе. А Пепа, казалось, вообще отделилась от земли и поднялась в воздух. «Она же просто как фейерверк!» – еле дыша, поражался Аксель. Ббах – поворот на месте! Вввз – полуобъятие с этим олухом, но тут же оба с размаху стукаются спинами, словно створки моллюска, почуявшего опасность, и – жжхххх! – зелёный круг юбки и чёрное колесо «сомбрейру» разлетаются на длину полусогнутой руки…Даже бабушка Соледад сегодня гордилась бы своей внучкой. А что вытворяли присутствующие! Они ритмично раскачивались, орали, хлопали в ладони, и Аксель, уже не заботясь, смотрит ли в его сторону надоеда Кри, буйствовал больше всех, не сводя глаз с жемчужного ожерелья…Пока на плечо ему не легла рука отца.

– Сынок, – прошептал в ухо сыну Детлеф Реннер, – что-то у нас Кри захандрила. Погляди сам…

Разгорячённый Аксель обернулся и увидел, что его сестра, не участвуя в общем веселье, стоит, как статуя, с каменным лицом, стараясь подавить слёзы. Мальчику стало и досадно, и немного совестно, и опять досадно…Он любит Кри. Очень! Но при чём тут она?

– Вот что, принеси—ка свой «Кэнон», – сказал отец. – Сделаешь пару снимков на память, пока не стемнело. А я её успокою…

Аксель даже языком щёлкнул с досады. Идиот! Балбес, в десять раз больший, чем любой Жоан! Ведь как раз теперь можно безбоязненно и безнаказанно снимать Пепу, и это таки будет память на всю жизнь! Он испытующе покосился на отца – угадывает тот его мысли, или нет, и случайно ли именно сейчас отсылает прочь? Но широкое и тоже будто вытесанное из камня папино лицо, освещённое предзакатным солнцем, было, как всегда, спокойно и доброжелательно.

Коротко кивнув и стараясь не глядеть на Кри, Аксель стрелой промчался мимо навеса, вдоль ряда карликовых пальм, юркнул в парадную дверь, обогнул стойку «ресепсьон» и вылетел в патио. Как он ни спешил, пробегая мимо фонтана по гулким плитам, в мозгу его мелькнула мысль, что ничего тише и красивее этого увитого плющом вечернего дворика он никогда не видел…Дверь на чёрную лестницу под самым его окном…Ещё полминуты – и он у своего номера. Торопливо открыв дверь ключом, Аксель выхватил из тумбочки заряженный до зубов фотоаппарат и, разгибаясь, почувствовал, что в комнате что-то не так. Может, дверца шкафа как-то иначе приоткрыта, чем он её оставлял…или чемодан чуть выдвинут из-под кровати? Рывком открыв его и уже досадуя на потраченные драгоценные секунды, мальчик увидел, что всё там, внутри, конечно же, в порядке. Показалось…А шкаф он просто не закрыл как следует, уходя. Вперёд!

Он обмотал ремешок от футляра «Кэнон» вокруг запястья, выскочил из номера, запер его, чувствуя спиной неуют пустого, тёмного коридора, вихрем скатился по чёрной лестнице во дворик и побежал к фонтану. Но, поравнявшись с ним и увидав краем глаза сгорбившуюся фигурку святого, охваченного непонятным ужасом, Аксель резко, на манер Пепы, развернулся и окинул взглядом пространство за своей спиной.

Патио был пуст.

По его каменным плитам гулял лишь вечерний ветерок.

Аксель медленно поднял глаза к своему окну и опять не увидел ни одной живой души. В этом можно было не сомневаться. Потому что у его окна, держась костлявыми пальцами левой руки за распахнутый ставень, висел в воздухе скелет ребёнка и жадно глядел Акселю вслед.