Текст книги "Аксель, Кри и Белая Маска"

Автор книги: Леонид Саксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)

– Потому… – начал Аксель, но Титир жестом остановил его.

– Неважно! Так вот, Кья убивает сам – но не разукрашенным кинжальчиком. Он любит оригинальничать не меньше Штроя и убивает жвалами…

– Жвалами?

– Да, жвалами гигантского доисторического паука, который обитал в лесах позднего палеозоя. Ваши учёные о таких чудовищах ничего не знают, поскольку они – я имею в виду пауков, а не учёных – беспозвоночные и не имеют внутреннего скелета, который мог бы сохраниться в древних породах. Но им – учёным, а не паукам – известно, что содержание кислорода в тогдашней атмосфере было намного выше сегодняшнего. Что и способствовало появлению гигантских членистоногих, которых мы-то, духи, знаем очень хорошо: ведь когда-то мы на них охотились! Благодаря обилию кислорода их органы дыхания – трахеи – были куда меньше, чем у теперешних членистоногих, а это позволяло укрупняться другим частям тела. Такой паук жил в земляной норе, и размах его лап составлял примерно метра три…

– Бр-р! – содрогнулся Аксель.

– Да, и по своему облику и повадкам он мало отличался от современных птицеедов. Хочешь на него взглянуть?

– Нет уж, спасибо, мне сегодня и без того хватит впечатлений…

– Понимаю. И вот, как-то на охоте – которая тогда была интереснее теперешней, – Кья выследил этого паука, вырвал у него жвалы…точнее, не вырвал, а скопировал заклинанием, – поправился Титир, видя гримасу отвращения на лице мальчика. – Я вообще часто выражаюсь неточно, вы слишком многого не знаете…и, отпустив его, увеличил их с помощью всё той же магии…

– А, так он его не убил? – удивился Аксель.

– Во-первых, пауки были защищены мораторием: истребив всех, на кого прикажешь охотиться? А потом, он всегда питал слабость к кровожадным тварям…В дальнейшем, кстати, паучок ему пригодился, и вот каким образом…

– Вы уверены, что я хочу знать? – перебил Аксель.

– Уверен. Это забавно. После того, как Кья сделал себе столь оригинальные «кинжалы» (они напоминают тёмные кривоватые когти длиной сантиметров в тридцать) – он мог теперь всегда иметь их в неограниченном количестве, и даже со свежим ядом, как в девонском лесу. Так вот, кто-то на него донёс, что он увеличил жвалы не в два раза, как это предписано Серым Приложением, а всего лишь в полтора – и, таким образом, виновен в немагических действиях….Это тяжкое переступление!

– Серым Приложением? К чему?

– В другой раз объясню…Кья вызывали в суд, а ему, в свою очередь, пришлось вызвать в суд паука – что было чистой воды комедией! Ведь до этого он мог наложить на него любое заклятие, отрастив или уменьшив ему жвалы до нужной длины…и этого мелкого, прикладного колдовства не докажешь. Всем известно: вызвать свидетеля должен суд, и только суд (а я как раз был в числе экспертов). Но Кья тогда был в самой силе, и ссориться с всемогущим Главным Диспетчером из-за какой-то мошки никому не хотелось. Дело кончилось ничем, Кья продолжал – и ныне продолжает – пользоваться жвалами. Так что, если бы твой фантом был делом лап Кья, у него в спине торчало бы кое-что не слишком красивое…Спокойной ночи!

Аксель долго ещё стоял у воды в сгущающихся сумерках, опустив голову и напряжённо размышляя. Затем медленно повернулся, чтобы уйти к себе, но вдруг ему показалось, что в тёмном канале мелькнуло что-то красное. Мальчик пригнулся и различил сперва два алых уголька, а затем – курьера-шпиона, который, поджав лапки, скользил под водой к берегу откуда-то со стороны Центральной Спирали. К счастью, стол было недалеко; Аксель несколькими прыжками достиг его и бросился в кресло. Шпион выбрался из воды, повернулся всем телом направо-налево – шеи у него не было – и шмыгнул к выходу из книгохранилища. Акселю всё это очень не понравилось, и он дал себе слово утром рассказать про незваного гостя Титиру.

«Может, это связной между двумя библиотекарями, только и всего», – успокаивал он себя, мысленно пожелав Пепе доброй ночи и погружаясь в сон. Как ни странно, ночь опять прошла спокойно – наверняка в ужин было подмешано что-то успокоительное. Аксель спал, как младенец, и проснулся утром, как взрослый муж, готовый к бою. Полюбовавшись на своего двойника и меркнущий звёздный потолок, он поздоровался с Духом-Выпрямителем, умылся и вскоре уже сидел за завтраком. Девочки, кажется, тоже спали вполне удовлетворительно. Было жаль портить аппетит, но Аксель первым делом всё-таки рассказал Титиру о шпионе.

– Ясно, – ответил тот с каменным лицом. И больше ничего не сказал.

Он отвёз детей на остров, пожелал удачи и уплыл, однако всю его былую словоохотливость как рукой сняло. То ли он считал, что сказал всё, что мог, и даже больше, то ли ему было уже не до них. Проводив его тревожными взглядами, все сгрудились у ненавистного стеллажа с Индексом Полноценных Родительских Проклятий, чтобы решить, что делать дальше.

– Твой метод не помог, Акси, – вздохнула Дженни, ещё раз припомнив вслух всё, сказанное вчера Титиром, и вновь обдумав каждое слово. – Всё это очень мило, но нисколько не сужает наших поисков! Старик просто смеётся над нами…

– А знаешь, Дженни, – неожиданно возразила Кри, проведя рукой по корешкам, – я с тобой не согласна! (Хотя обычно она соглашалась с Дженни почти всегда и во всём). Акси прав. Этот Титир просто так ничего не делает. И не говорит…Он тут у них хитрее всех, вот увидите, и на месте Штроя я давно назначила бы его Главным Диспетчером…

Услыхав такой вывод, Аксель и Дженни широко раскрыли глаза, но спорить не посмели и приготовились слушать дальше. Час Кри настал! Почувствовав всеобщее внимание, она приободрилась и заявила:

– Если бы меня сон не сморил, я бы всю ночь продумала. Время идёт, а мы…любуемся на новые жертвы! Давайте искать эти самые маргиналии, вот что я вам скажу!

– Объясни подробнее, – попросил Аксель, сев на стол и разглядывая светло-зелёную гладь лагуны. – Как можно искать то, что Штрой стёр? И, главное, зачем? Ведь он выделял неважное…

– Я знаю Штроя, – спокойно и твёрдо, со взрослой ненавистью в голосе сказала Кри, так, что у Акселя мурашки побежали по коже. – И он ещё пожалеет, что я жива…Он тоже ничего просто так не делает. Если он не запретил Титиру рассказывать о своей человеческой привычке, и не отдал её на хранение Белой Маске – значит, он ХОТЕЛ, чтобы о его привычке знали…Понимаете?

– Кажется, начинаю понимать, – нахмурилась Дженни. – Ты хочешь сказать, что…

– Да! Да! Он хотел, чтобы те, кто будет за ним шпионить, видели его пометки на полях. Я это точно знаю! Почему – я пока сказать не готова. Но, если я права, то пометки на нашем Индексе…

– Он не наш! – резко сказал Аксель, сплюнув.

– Хорошо, пометки на этом Индексе окажется очень легко восстановить. Давайте попробуем!

Аксель соскочил со стола, нахмурил брови и выдал:

 
Неважно, Индекс, часты или редки
Привычки тех, кто сел тебя читать.
Восстанови нам на полях пометки…
 

Он чуть запнулся, но Кри тут же закончила:

 
Их можно «маргиналиями» звать!
 

С полки стеллажа донёсся еле слышный шелест, словно бы своды чуть-чуть приоткрылись и по страницам их прошёл невидимый ветер – но тут же смолк. Дети не двигались. Книги тоже.

– Ну? – вопросительно сказала Кри.

– Ну…надо всё опять перелистывать. Все десять томов, – безрадостно сказал Аксель. – Впрочем…постойте! – Он выхватил наугад из проклятого – в прямом и переносном смысле – десятитомника один из сводов, перелистал и вздохнул: – Ничего…

– Может быть, заклятие не сработало? – робко спросила Кри. Тем временем Дженни уже потрошила другой свод.

– Ничего! – ответила она на вопросительные взгляды. – А ведь неважных пометок всегда больше, чем важных, верно? Он действительно стёр их, Кри!

Но девочка упрямо мотнула подбородком:

– Нет, я чувствую, что права! Я знаю! Давайте так:

 
Неважно, Индекс, часты или редки
Привычки тех, кто сел тебя читать.
Восстанови нам на полях пометки…
И не забудь страницы показать!
 

Три свода с быстротой молнии – уже без всякого шелеста – спрыгнули с книжной полки, приземлились на ближайший стол и, хлопнув переплётами, словно вороны – крыльями, распахнулись: первый – в конце, второй – почти точно в середине, и третий – тоже в конце.

– Трое… – медленно сказал Аксель, наклоняясь. – Только три мальчика из сотен. Тут стоят крестики на полях…Что же – эти трое неважные, а остальные – все подряд важны? Не понимаю…

– А что тут не понять, – усмехнулась Дженни. – Невелика хитрость…И всё-таки Кри – умница.

– О чём ты? – хмуро спросил Аксель, вглядываясь в жёлтые листы.

– Да ясно же, как день, что на самом деле Штрой помечал важные имена, а Титиру просто врал! Чтоб сбить шпионов со следа…Ты, Акси, прав: ну, будь ещё таких крестиков сто, или хотя бы тридцать – и можно бы поверить, что они неважны. Но три! Даже смешно…

– Вот именно, – сказал Аксель, хмурясь ещё сильнее. – Даже смешно…Только всё дело в том, Дженни, что Штрой – не смешной. Совсем не смешной! И не будет он держать шпионов Меданарфа или ещё кого – за круглых дураков, которые не понимают то, что сразу поняли трое школьников. Нет, что-то тут непросто…Я окончательно ничего не понимаю!

– А я, кажется, поняла, – вздохнула Кри, отворачиваясь от трёх драгоценных находок и оглядывая лагуну и каналы отсутствующим взглядом, словно бы забыла, зачем она здесь. – Но не думайте, что я такая умная. Если бы я не знала этого негодяя, который хотел моими руками убить моих родителей, я бы не догадалась. Да и вы сейчас помогли…

– Говори! – сказали Аксель и Дженни.

– Штрой никого не собирается обманывать. Если б он хотел сбить своих врагов со следа, то не делал бы никаких пометок. Или сделал девять тысяч, чтоб шпионы начали проверять оставшуюся тысячу и потеряли время…А троих можно очень быстро проверить – наверное, даже таким, как мы!

– Не хочешь ли ты сказать, – резко спросила Дженни, – что Штрой оставил эти пометки для нас?

– Да, Дженни, – всё так же вяло ответила Кри и села. Она словно была в том же полусне, который недавно охватил Акселя на пляже, когда девочки требовали, чтобы он взял их с собой в Подземный Мир. Но теперь настал черёд брата следить за ней с тревогой и удивлением…И в то же время он почему-то не сомневался, что Кри права.

– Но, Кри, – мягко сказал Аксель, – Штрой ещё не знал нас, когда делал эти крестики. Думаешь, он заранее предвидел, что духи обратятся к каким-нибудь земным волшебникам, чтобы отнять у него телохранителя?

– Да.

– И решил оставить нам подсказки? Одна из которых верна?

– Да…

– Зачем?

Кри колебалась. Казалось, её язык налился свинцовой тяжестью, и вместо того, чтобы бороться с ней, она сейчас закроет глаза и уснёт…Дженни хотела что-то сказать, но Аксель жестом остановил её.

– Скажи нам, Кри… – попросил он, погладив её волосы. – Мы верим тебе, не бойся…

– Штрою давно всё надоело, – медленно заговорила Кри, глядя в одну точку. – Он никого не любит. Никого не ненавидит. Только враги ещё придают его жизни какой-то смысл. Ему интересно испытать их. Он умеет их подразнить…и в последний момент, когда им покажется, что победа у них в руках, нанести удар! Поэтому он и не трогал Отто тогда, в Потустороннем замке…помните? Хотя Отто не был потомком Гуго Реннера и не мог ему принести никакой пользы. Штрою просто было любопытно, что ещё придумает этот человечек, чтобы помешать ему. А когда он увидел, что наш Отто – не человечек, а человек, что он сделал? Уничтожил его?

– Нет, – сказал Аксель. – Дал ему почётное прозвище и предложил стать звёздным духом! Ты молодец, Кри! И сам Отто не разобрался бы во всём этом лучше тебя!

– Вот почему полученные нами маргиналии – настоящие, – продолжала Кри, словно не слыша. – Может, Штрой даже и сам себя обманывал, оставляя их нам…

– Как это? – вновь нахмурился Аксель.

– Он чувствовал, что Белая Маска – всё-таки признак его слабости. У самого не хватает мужества от него избавиться, так, может, у нас получится его отнять…Но бороться с нами за него Штрой будет всерьёз.

Аксель и Дженни переглянулись.

– Штрой пробовал захватить всех трёх мальчиков, названных в этих пометках, – голос Кри иногда становился еле слышным, она даже побледнела от усталости, хотя ещё недавно у неё был такой бодрый вид. – С двумя у него не вышло…или они не подошли ему. Но третий – тот, кого мы ищем. И он наверняка связан с Сан Антонио…

– Да! – согласилась Дженни. – Иначе с чего бы Франадему заманивать нас туда, а Штрою так беспокоиться, что мы – на острове? Зачем ронять на нас сосны и подбрасывать фантомов?

– Что ж, – подытожил Аксель, – мы справились с первой частью задания – прежде всего, благодаря тебе, Кри. И сэкономили целый день! Теперь мы имеем право наседать на старика дальше. Пусть помогает выбрать из трёх имён одно…Что, Дженни?

– А я вот думаю… – нерешительно промолвила та. – Помните, Смерть говорила своему сыну, что нужно не подпускать вас к кресту? И маргиналии на полях – кресты…Может, это они и есть?

– Нет, – покачал головой Аксель. – Пометки-то здесь, а не в Сан Антонио…Тогда уж ей следовало бы сказать: «Не подпускать к Франадему». И, знаешь, мне не кажется, что Смерть – пусть даже она не служит больше Штрою! – порвав с ним, тут же примется делать то, чего он просил её ни в коем случае не делать. То есть сводить нас с его врагами. Она тебе не Фибах! Ну ладно, я сейчас размножу каждый свод в трёх экземплярах, чтоб нам было удобней их сравнивать – и вперёд! На последний штурм!

– Последний ли… – с сомнением пробормотала Кри, чьё странное состояние, казалось, прошло сразу и без следа. А Дженни, помешанная на разных записях и конспектах по любому случаю, тут же сказала:

– Но сперва, Акси, выпиши все три имени на бумажку – чтоб никто ничего не перепутал!

Аксель пожал плечами – лично он эти три имени помнил уже так твёрдо, словно всю жизнь высекал их в граните, – однако молча взял из ящика стола лист бумаги и написал столбиком:

«Жан Массар

Питер фан Донген

Октавио де ла Крус»

Затем, мигом размножив три свода, роздал экземпляры, и в полной тишине все начали читать. Но не прошло и минуты, как Аксель поднял голову:

– Кри!

– Что?

– Ты права! Во всём права. Это видно даже без маргиналий…

– Почему? – спросила вместо Кри Дженни.

– Потому что в двух последних сводах дата похищения не стоит. А вот в истории Жана Массара из Лиона она есть!

– Ну и что же? – нахмурилась Дженни. (Кри по– прежнему молчала).

– Штрой сделал так, чтобы мы…ну, может, не мы лично…а те, кто будут идти по его следу, не знали, кто из трёх детей похищен первым, а кто – последним. Так как последний…

– …это и есть Белая Маска, – закончила Дженни, кивнув. – Дальше искать ему не понадобилось. Только не забудем, что кто-то из троих мог и не достаться Штрою – его могли опередить люди! Но зачем он оставил дату в истории Массара? Стёр бы и её…

– Да всё за тем же! Показать, что он загадал нам загадку! Если мы – вот как наша Кри – окажемся достаточно умны, чтоб это понять.

Кри лишь тяжело вздохнула – собственная догадливость явно не радовала её. И Аксель вновь склонился над книгой.

ПИТЕР ФАН ДОНГЕН, 11 лет

Схевенинген

Дата проклятия —

Питер стоял на пирсе, жевал блинчик в сахарной пудре, слушал гам чаек, которые что-то разорались сегодня, и уныло разглядывал привычную глазу картину: пепельное небо, серое море и – метрах в двадцати от себя – пришвартованную отцовскую яхту. Он не торопился на борт.

Ему было тошно. Блинчик не имел к этой тошноте никакого отношения, ничего не прибавлял и не убавлял. Питер ел его, чтоб отвлечься от тяжёлых мыслей. Сегодня он опять – уже всерьёз – поругался с отцом, и ясно, что не в последний раз.

Первый неприятный разговор произошёл у них в День флажков, когда в гавани отмечали нацональный праздник селёдки – харинга. Отец тогда освободился пораньше, чтобы до харинг-банкета в «Курхаусе» побыть с Питером. Совсем не пойти на банкет он, конечно, не мог, да Питер от него этого и не ждал – слишком важную роль играет Лодевийк фан Донген в нидерландских рыбных промыслах…Короче, всем было весело. Десятки тысяч людей заполонили Схевенинген – морское предместье Гааги. Ещё бы! Сельдь, наконец, отъелась планктоном и к концу мая достигла нужного процента жирности – великое счастье…По сигналу крохотной пушечки все парусники – и папины, конечно, тоже – отправились в тот день на «селёдочные гонки». Правда, папа не выиграл: не его капитан первым вернулся с уловом, чтобы получить почётную премию и подарить бочонок «ниуве харинг» – новой сельди – королеве Беатрикс. Но папа в мелочах не азартен.

Они, как всегда, побродили в праздничной толпе, послушали музыку и пальбу из старинных ружей, полакомились малосольной селёдочкой, заглотнув по всем правилам.

(Попросить её у дюжего лоточника в красной рубахе и белом фартуке; взять её у него – добытую миг назад из мутного рассола; обмакнуть её – уже без чешуи, костей и внутренностей – в мелко нарезанный лук; поднять её за хвост повыше и, запрокинув голову, открыть рот; и втянуть в себя – почти всю сразу! Заесть её, нежную, как несолёное масло, серым хлебом и запить пивом. Повторять всё с начала, пока хватит сил). Для истинного нидерландца это не менее священный ритуал, чем для верующего – визит в церковь.

Семья торговала рыбкой веками и, подобно большинству сограждан, была обязана ей практически всем. Но мальчик в последнее время не раз с тоской вспоминал рыбака Виллема Бёйкельзона из зееландской деревушки Биерфлит: тот ещё в четырнадцатом веке, как мог, постарался испортить Питеру жизнь. Придумал удалять у сельди, об которую до него никто и пачкаться не хотел, то, из-за чего она, оказывается, горчила – жабры. После чего селёдка стала мировым деликатесом, Голландия – богатой страной, а предки фан Донгенов – торговцами рыбой. И теперь отец каждый год возит Питера на могилу Виллема Бёйкельзона. Нужно же поклониться его памятнику, к которому – заметь, сынок! – приходили и приходят выплакать свою скорбь по усопшему короли и императоры. А Бёйкельзон сидит в фартуке и бахилах, расставив ноги, глядит в далёкие века и даже не косится при этом на несчастную рыбёшку, которую потрошит…

Короче говоря, поклонение святым мощам. И вот, в хороший, праздничный день эти мощи таки настигли Питера. Набродившись всласть по гавани, Лодевийк привёл сына в первый попавшийся «пэнкейк», заказал ему блин «Романов» с клубникой, взбитыми сливками и сахарной пудрой, сел и тоже устремил взгляд вдаль. Глядя сквозь фан Донгена-младшего.

– Камбала – вот твоё будущее! – провозгласил он. – Твоё, и всего нашего дела. Не спорю, морской язык пока приносит больше денег, но весь мой опыт…а я, не забудь, кормлю камбалой пол-Италии и всю Германию…весь мой опыт ручается за направление главного удара. Кушай, кушай! Правда, эти брюссельские бюрократы всё время мудрят. Ограничивают, как я тебе уже говорил, сроки лова. Ну, а мои капитаны тоже не святые, начинают выкручиваться…Стараются ловить рыбку поближе к дому, чтоб хоть так, за счёт дороги, наверстать своё!

– Но это же хорошо? – вздохнул Питер, ковыряя блин. – Быстрей вернутся…

– Сколько раз тебе объяснять: это НЕхорошо! Здесь-то, у наших берегов, в южных водах – больше всего рыбной молоди, которая из-за этого зря гибнет. Мы же имеем право ловить максимум – понимаешь, МАК-СИ-МУМ – двадцатисемисантиметровую камбалу, и меньшую приходится выбрасывать…Или вот: придумали господа чиновники, которые селёдку от кальмара не отличат: чем более мелкой сетью ловишь, тем тебе опять-таки больше поблажек в смысле графика!

– Это тоже плохо? – вяло сказал Питер, которому любимый «Романов» уже казался жёваной промокашкой. А в нём сколько сантиметров?

– Хуже некуда! Мои люди шуруют мелкими сетями, вместо того, чтобы ловить, как положено – сто-или стодвадцатимиллиметровыми, – и молодняк опять гибнет. Мы проедаем наше будущее…твоё будущее, Питер. Ну что, сыт?

– Да, спасибо.

– Теперь слушай внимательно.

И Лодевийк преподнёс сыну свой праздничный дар. Чтобы окончательно приохотить его к морю и к камбале, он отправляет Питера юнгой на большом траулере-рефрижераторе к Скагерраку. Возраст вполне позволяет, и нечего тянуть. Шикарно, а?

– Нет, – сказал Питер. – Я не хочу быть моряком, папа.

– Ты и не будешь. Ещё чего! Это наше прошлое. Ты будешь делать дела на берегу. Но небольшой глоточек практики…

– Я не хочу торговать рыбой. Вообще, – прибавил фан Донген-младший для полной ясности.

– Кем же ты хочешь быть? – помолчав, спросил отец, и шея у него стала цвета красной меди.

– Не знаю.

Это несколько разрядило обстановку. Всё ясно: Питер дурит. Лодевийк мог сколько угодно ворчать на брюссельских чинуш, но в душе он был таков же, как они: человек порядка. Не любого, разумеется, а того, на котором стоит мир. И если порядок гласит, что все фан Донгены веками богатели за счёт рыбы – значит, и Питер должен.

Он, конечно же, услал сына на своём супертраулере в северные воды: понюхать моря. Что только укрепило Питера в его решении. Чем дальше шли на север, тем больше густел туман над зелёными стеклянными волнами, в чьих глубинах шла своя, недоступная человеку жизнь. А если даже доступная – то, разве что, с помощью грубой силы. Питер не очень любил море, но всегда уважал: в конце концов, он тоже был фан Донген. Его ухо улавливало обрывки разговоров. Рыба уходит от Фризских островов в глубинные воды, почему – бог её знает…И, стало быть, нет никакого смысла запрещать большим судам лов камбалы у южных берегов: мелкую молодь этим уже не спасёшь. Ну, а почему на ней, на камбале, всё больше красных опухолей – вот это дело ясное: превратили море в сточную канаву! Особенно оживились такие речи на подходе к Доггер-банке, где теперь сплошные нефтяные вышки да трубопроводы. В районе нереста! Нашли где гадить. Как говорится, «схизофрейн ис нойт аллейн» – шизофреник никогда не одинок…

Правда, Питеру нравилось, как слаженно работает команда этого статридцатиметрового пловучего холодильника. Улов выкачивали прямо из гигантского трала, не поднимая его на борт. Потом рыба попадала в танки с охлаждённой морской водой, а дальше – на нижнюю палубу, где её сортировали специальной техникой, замораживали, запечатывали в плёнку, как труп в полицейском фильме, и отправляли в морг – то есть, в морозильные камеры. Увы, такой вот двадатикилограммовый брикет тускло-глянцевых глаз, раскрытых в последнем удушье пастей и зализанных плавников не звал к приключениям и опасностям. Даже проходящий испытания новейший импульсный трал, который, в отличие от старых бим-тралов, поднимал рыбу со дна слабыми ударами тока, не показался мальчику ни интереснее, ни гуманнее. Ну, загубит такая вот штуковина чуть меньше морского языка – всё равно, это лишь песчинка в огромной куче, у людей одно на уме: поймать и съесть.

В этом не было никакой романтики.

– Но такова жизнь, – пожал плечами Лодевийк, когда Питер поделился с ним впечатлениями. – Все ловят всех…Кто может изменить это?

– Я, – сказал Питер. – Я не буду ловить. И торговать тоже.

На сей раз они не сидели в «пэнкейк», а были вдвоём в салоне вот этой самой отцовской яхты, причаленной к вот этому пирсу. Отец долго уламывал Питера и наконец, выйдя из себя, – что случалось с ним нечасто – тихо сказал:

– Будь проклят день, когда ты появился на свет! Я никогда не прощу себе этого…Но и ты никогда не унаследуешь дело, запомни.

Питер встал и вышел.

Он долго бродил по гавани, потом нашёл то заведеньице, где вся каша заварилась, и купил там пакет блинчиков «take away» – на вынос. У Питера была склонность верить, что если прийти в плохое место по-хорошему, беда подумает-подумает и отступит. Но, может, и камбала, получив электрошок и спасаясь от него в уютный трал, думает так же?

Побродив ещё час и сжевав почти все блинчики, он вернулся к пирсу. Смеркалось. Яхта белела в полумраке – ни движения, ни света на борту. Никого…только чайки орут, как сумасшедшие. Чего они, мельком подумал Питер, вроде завтра шторма не обещано. И решил, как помирится с отцом, уточнить прогноз погоды. Не эта же пожилая супружеская пара, ковыляющая мимо пирса, так взбудоражила птиц…

К его удивлению, те двое свернули с берега к нему, хотя здесь была лишь одна яхта. Высокий – даже по местным меркам – седой англичанин со снежно-белыми усиками щёточкой одной рукой опирался на трость, другой поддерживал крохотную старушку, которая явно смахивала на умирающую мышь. И оба были облачены в дорогущие серые костюмы одинаковой ткани.

– Говорю же тебе, это не здесь, Джек!

– Нет, здесь! Вот сама увидишь…

Приблизившись к Питеру, седой подслеповато, сквозь зелёные очки, оглядел почему-то сперва его, а уж потом яхту, и спросил по-нидерландски с акцентом:

– Простите, молодой человек, там, на корме, не чилийский флаг? Я по вечерам плохо вижу.

– Нет. Вы, кажется, заблудились? – живо спросил Питер, радуясь предлогу оттянуть возвращение блудного сына домой.

– Ничего подобного, я так и думал…Помолчи, Эмма! Мы ищем яхту, где нас ожидают друзья. Они сказали, что мы её и без флага легко заметим: такой белый траулер, «Nordhavn»…

– Джек, ты же понятия не имеешь, как они выглядят! Но сам не спросил, и мне не дал…

– Вот он – «Nordhavn», – кивнул Питер на белый силуэт, застывший в тёмной воде. – Только он не чилийский, а мой. Наш с отцом… – скромно уточнил он, вздыхая.

– О, какой красавец! – расплылась в беззубой улыбке старушка. – Я и не знала, что такие бывают…Прямо серебряный!

– Семьдесят шестая модель, – небрежно бросил Питер. – Отец их каждый год меняет. Сперва у него была «Nordhavn-72», но потом он заказал в Саутхэмптоне вот эту, поновее. Её на Тайване строили. А что серебрится, тут ничего удивительного: стекловолокно…

И тут у него на секунду перехватило дыхание. Скользнув взглядом по руке седого кавалера, он вдруг осознал, что у этой пары на двоих – ТРИ РУКИ. Левая рука старика срослась в локтевом суставе с рукой Эммы, а ниже нелепым обрубком торчало «общее» предплечье и скрюченная, увядшая, розовая кисть руки с поджатыми пальцами. «Как звериная лапа», – с отвращением подумал мальчик.

Теперь ему было ясно, почему они одеты в одинаковые костюмы: чтоб общий рукав не бросался в глаза. Ну что ж, сейчас они уйдут. А Питер пойдёт к отцу.

Пока он всё это соображал, оказалось, что пожилая пара подступила к нему вплотную и как бы «взяла в клещи» с двух сторон. Мальчику даже показалось на миг, что их общая рука стала чуточку длиннее…брр…хотя такое, конечно, было невозможно. Однако он вздрогнул и отступил на шаг.

– Ну, нам пора, – тут же сказала Эмма. Её горящий взгляд скользнул по лицу Питера и упёрся в его пакет. – Это у вас блинчики, юноша?

– Да. Хотите? – вяло сказал Питер.

– Что вы, что вы, нам нельзя! Мы на особой диете. Я только хотела спросить…на прощание…В вашей стране очень интересно едят селёдку. Заглатывают, можно сказать…А блины нидерландцы тоже так кушают?

«Вот идиоты», – весело подумал Питер. Это было слишком даже для туристов. Хотя…почему не позабавиться?

– Ну да, – важно кивнул он и, расставив крепкие ноги в кедах, потянулся за предпоследним блинчиком. – Вот, показываю…

И, подняв блин над головой, повёл его к открытому рту, оторвав наконец глаза от сиамских близнецов, или кто они там. Поэтому он не мог видеть, как за эту оставшуюся ему секунду они замкнули кольцо, растянув свою скрюченную руку резиновым шлангом. Последний блинчик в мятой упаковке шлёпнулся на пирс.

Трал закрылся.

«Ну, тут уже точно были духи», – сказал себе Аксель. Он медленно спустился к воде, нагнулся, поборол сильный приступ тошноты (стыдно было перед девчонками), умыл лицо, пытаясь избавиться от картины, которая маячила под его закрытыми веками, и неохотно побрёл назад к столу. Но при этом невольно косился по сторонам – не окружает ли его кто-нибудь. Дженни сидела спиной к нему, нервно мотая «конским хвостом». Кри с каменным лицом, кажется, даже не мигая, смотрела в книгу. Не заболела бы она от всего этого окончательно… «Я убью его», – твёрдо решил Аксель. И открыл третий свод.

ОКТАВИО ДЕ ЛА КРУС, 10 лет

Мерида

Дата проклятия —

Скучно…

Октавио вздохнул, покосился на пенал с фломастерами, надеясь, что они разделят (раскрасят?) его тоску, но так как они лежали и молчали, пришлось перевести глаза на светлую полоску вечернего неба за окном. Окно было открыто: главная жара уже спала, и даже веял лёгкий ветерок, колебля цветастую штору. Можно бы выйти на балкон, но там тоже будет скучно.

У него бывало так. Нахлынет уныние, и всё тут! Тогда не то что уроки (и кто только придумал такую гадость?), а и видик какой-нибудь, или вкусное – ничего не мило. Мама в подобных случаях говорит: «Ты мой меланхолик». А ведь не такое уж неинтересное занятие – разрисовывать денежные купюры. Это тонкая работа, достойная если не художника, то, уж наверно, настоящего фальшивомонетчика. Трудная и опасная судьба…Не надо ходить на службу. Никогда тебя не уволят, незачем ездить с места на место в поисках работы, как папе. Под кроватью всегда чемодан денег. Страшновато, наверное, нести их в магазин, но зато когда их там уже взяли, можно себе представить, как приятно тому, кто сделал их своими руками. Однажды тебя поймают, превернув вверх дном весь мир. И шеф полиции, тряся перед восхищёнными журналистами твоей работой, прорычит: «Не верите, сеньоры? Ладно, сейчас я сниму с него наручники, и он вам докажет, что это возможно! Эй, сержант – чистую бумагу и фломастеры!» А ты сидишь на жёстком, вонючем стуле с сонным видом, и когда все обступают тебя, наставив фотообъективы, цедишь углом рта: «Так уж и быть, полковник, только для вас…Но этот стул мне не подходит. И стол тоже. Пусть мне привезут из дома МОИ стол и стул, пятнадцатого века, и такую небольшую настольную лампу, только осторожно, она очень ценная…» Октавио даже язык высунул слегка от этого зрелища.

Правда, это нечестно. А, собственно, почему? Если ты сделал деньги не хуже настоящих, в поте лица, то разве плохо, что их станет немножко больше? Ведь их всё равно не хватает…

Как бы то ни было, мысли о собственном мастерстве развлекли его, и настроение повысилось. Да! Он, правда, ничего не подделывает, но уж разрисует эти эскудо на совесть. Даже жаль, что они теперь ничего не стоят. Вот и пригодятся для полезного дела.

Маленькая гостиная погружена в полумрак. На жёлтой выцветшей скатерти стола, за которым сидит Октавио, тикают часы. С улицы не доносится никакого шума. Да и кому шуметь в богом забытом городке? Здесь вообще ничего нет, кроме древнеримских развалин, и лично он, Октавио, в жизни бы сюда не приезжал на них пялиться. Но пока у папы не кончатся сезонные работы, домой семья не вернётся. А может, и вообще не вернётся…

К счастью, тут хотя бы школа ничего, в Мериде. Ребята не злые, и у него уже сто приятелей. Есть где развернуться…Он нарисовал по три карикатуры на каждого, но никто не обиделся. В прежней школе Октавио дважды схлопотал фонарь под глазом за это занятие. А здесь только один дурак предложил: «Рисуй лучше амфитеатр! Все так делают». «Я – карикатурист», – объяснил Октавио, и мысленно прибавил: «Тупое рисовать легче, чем овальное».