Текст книги "«Ивановский миф» и литература"

Автор книги: Леонид Таганов

Жуков при этом метко выбирает стихотворные формы народной поэзии, особенно частушку, которая способна передать всю горечь женского страдания и вместе с тем непоколебимую веру русской солдатки:

 
Ты подуй, подуй, погодка,
от Москвы
в Иваново,
Принеси-ка мне, молодке,
милого, румяного.
 
 
(… … … … … … … … … ……)
 
 
Стала главною впритык
силушка подсобная:
я – и лошадь, я – и бык,
я – и баба и мужик,
на сто дел способная.
 
 
Я – и сеять, я – и жать,
и в токарне мучиться.
Коль не кончим воевать,
без миленочка, видать,
и рожать научимся!..
 

Начиная с военных лет, для Жукова Иваново, ивановский край будет ассоциироваться с мужественным долготерпением женщины, с ее умением любить и ждать. Об этом любовная лирика Жукова военных лет:

 
Скупой солдатскою судьбою
ты мне обещана давно.
 

Глава X. «Ивановский миф» в литературе второй половины XX века

По своей интенсивности жизнь Иванова в середине XX века напоминает ивановскую действительность 1920-х годов. Наступает время нового экономического подъема текстильного края, идет строительство новых фабрик и заводов, разрастается жилищный сектор (знаменитые «хрущевки»). В городе появляется троллейбус. Иваново все в большей мере утверждается как вузовский город. В 1974 году на базе пединститута образуется Ивановский государственный университет.

Представление об Иванове как о «городе невест» в силу того, что здесь «незамужние ткачихи составляют большинство», начинает все больше не соответствовать действительности. Появление таких мощных предприятий, как завод расточных станков, завод испытательных приборов, чесальных машин и др. вносит значительные коррективы в демографическую ситуацию города. Впрочем, о трудовых успехах ивановцев во второй половине XX века историки написали уже много и обстоятельно[321]321
  См., например, кн. К. Е. Балдин, А. М. Семененко. Иваново: история и современность. Иваново, 1996.


[Закрыть]. Нас же интересует прежде всего общественно-политический, культурный климат города, повлиявший на развитие литературы ивановского края. Нас интересует, как функционирует в новое время «ивановский миф».

В середине 50-х годов Иванову присвоили имя города Первого Совета рабочих депутатов. Открывается музей, посвященный этому Совету. На всех въездах в город в качестве визитной карточки значилось: «Иваново – родина Первого Совета». Соответственно этому расширяется монументальная художественная пропаганда, нацеленная на прославление столицы текстильного края как хранительницы лучших революционных и трудовых традиций.

Мемориальные комплексы, посвященные событиям 1905 года на площади Революции и на берегу реки Талка. Роспись вокзала, представляющая героические сюжеты из жизни красных ткачей. Символическое изображение головы отважной революционерки на привокзальной площади. Памятники Фрунзе, Варенцовой. Бесконечное число улиц, названных именем ивановских революционеров… Все это должно было формировать представление об Иванове как образцовом советском городе, где нет места каким-либо идеологическим срывам, а если такое случалось, порядок восстанавливался быстро.

Здесь можно вспомнить, например, дискуссию о книге О. Кабо «В трудном походе», прошедшую в Ивановском пединституте в 1957 году. В ходе этой дискуссии некоторые вузовские преподаватели выступили с критикой системы школьного образования в СССР. Наказание не заставило себя ждать: был снят ректор, уволены преподаватели, среди которых были весьма известные ученые-математики В. А. Ефремович и В. А. Рохлин. Вообще говоря, тезис «то, что можно позволить в Москве, мы не позволим в Иванове» гласно или негласно действовал на протяжении всей второй половины XX века. Другое дело, что придерживаться этого тезиса с началом хрущевской оттепели властям становилось все труднее и труднее.

Волны «шестидесятничества», общественно-культурного движения, несущего идеи «социализма с человеческим лицом», не могли не проникнуть в Иваново. Город студентов, вузовской интеллигенции был готов к их восприятию, какие бы ни ждали на этом пути трудности. Ярким проявлением «оттепели» стал, например, в Иванове Молодежный народный театр, созданный в 1957 году Региной Михайловной Гринберг. Она приехала из Москвы после окончания факультета политэкономии МГУ. Работала в техникуме общественного питания, потом поняла, что преподавание экономки не ее дело. Ее дело – театр, который привлекал ее с детства. Идея молодежного театра была поддержана местным начальством. Оно не знало, какого джина из бутылки выпускает они под именем Регины Гринберг. Уже первый спектакль «Походный марш», поставленный по пьесе А. Галича «Походный марш», имел оглушительный успех, и не только в Иванове. Далее – «Баня» Маяковского, поэтические спектакли, в основе которых лежали стихи А. Вознесенского, Б. Окуджавы, Е. Евтушенко и др., еще больше укрепили репутацию театра как одного из лучших театральных коллективов, несущих дух шестидесятников. Молодежный театр стал своеобразным интеллектуальным центром жизни города, который притягивал в основном вузовскую молодежь в ее романтических жизненных поисках.

В книге В. Корягина «Весь мир – театр» замечательно рассказано, чем был этот театр для молодых шестидесятников. Автор, в прошлом актер Молодежного, пишет о роли главного режиссера так: «Конечно же, Регина – наше духовное начало. Дух Молодежного, ее дух помог нам разобраться во многом. Что такое любовь (в самом высоком смысле слова), мы поняли благодаря ей. Научиться ценить дружбу, дорожить ею и разбираться в том, кто есть ху, а кто не ху, помогла она тоже. Мы стали выбирать друзей по образу и подобию ее героев. Мы стали различать врагов и говорили: мы не умрем, если они не поймут нас…»[322]322
  Корягин В. Весь мир – театр. Иваново, 2004. С. 8.


[Закрыть]. А начальство беспокоилось все больше. Регина Михайловна, обладающая вулканическим характером, не просила помочь своему театру, она требовала этого именем советской власти, которая очищается от всякой накипи, благодаря таким явлениям, как ее Молодежный. Тот же В. Корягин уже в стихотворной форме попытался изобразить мучения местных властей, причиненные ей «маленькой, дерзкой Региной» следующим образом:

 
Какие хлопоты уж сколько лет!
Она – как камень в почках.
Трясет всех, точно сели в драндулет,
И днем и ночью все по кочкам.
……………………………………
Кричит. Навешала портретов.
В самой «Америке» прознали про нее.
В Иванове, на родине Советов,
Шумим, как будто отыскали мумие.
………………………………………
Зачем нам Евтушенко, Вознесенский, Маяковский?
Они и пишут – сразу не поймешь.
И бросьте, все Высоцкий да Высоцкий…
Заладили свое, ядрена вошь!..
 

Молодежный театр, если можно так выразиться, прорубил окно в столичное шестидесятничество. С ним ворвался дух легендарных московских театров: «Современника» Олега Ефремова, «Таганки» Юрия Любимова. И еще: Молодежный внес в город лирические волны молодой поэзии тех лет. В Иваново начинают приезжать всем известные тогда Е. Евтушенко, А. Вознесенский, Б. Окуджава и др.

Конечно, это не значит, что культурное Иваново жило тогда исключительно Молодежным театром. Был хороший театр драмы с такими замечательными актерами, как Л. Ракатов, И. Пругер, В. Щудров и др. До сих пор помнится спектакль «Федор Иоаннович». В заглавной роли – Лев Раскатов. Его Федор был похож на светлого Ивана-Царевича, который тянется к свету, к добру… В 1960-м году в Иванове открылся Художественный музей, основу экспозиции которого составило собрание картин и других художественных ценностей (в их числе египетская мумия) из музейной коллекции Д. Г. Бурылина. Этот музей со временем завоевал репутацию одного из лучших художественных музеев в России.

И все-таки запомнилось то оттепельное время прежде всего лирико-романтическим порывом в будущее. Утренним, праздничным ощущением жизни, которое один из самых талантливых трубадуров «оттепели» Леонид Мартынов выразил в такого рода стихах: «Я буден не узник, не я им союзник, // А жизнь моя – праздник».

Вероятно, никогда в Иванове не было такой массовой тяги к поэзии, как во второй половине 50-х – начале 60-х годов. Впрочем, это было проявлением того лирического взрыва, под знаком которого шло развитие тогдашней литературы. Пятнадцатилетний ученик из ивановской школы № 33 (впоследствии ставший неплохим критиком) Марк Анцыферов выражал мнение многих юных романтиков, когда писал:

 
Туман разбавляет ночную тьму,
Скрывается звезд броня…
Проснитесь!
Не мне же смотреть одному
На утро нового дня.
 

На историко-филологическом факультете Ивановского пединститута активно работает литературно-творческий кружок (ЛТК). Здесь же в 1963 году был выпущен машинописный альманах «В поле ветер» (редактор Бронислав Николаев). Названию альманаха соответствовали стихи, помещенные в нем: по-молодому размашистые, гулкие:

 
Дождь шел,
   как я,
Размашисто и крупно,
Мы оба выходили из себя…
Автомашин надраенные крупы
Давили дождь,
   осколками звеня.
Он воскресал
   и бряцал снова шпагой…
 

(Э. Шапиро)

 
Даже здесь,
где громады дома
спят спокойствием серых льдин,
слышу, как прорастают слова
из неведомых мне глубин.
Слышу,
как, наливаясь соком
снов и солнц золотою смесью,
заражаются
гулким током
неизвестных доселе песен…
 

(Л. Таганов)

 
Зима! Холод!
Здравствуй, город!
Иду к твоему теплу,
Весенней зеленью хочу прорасти на твоих улицах.
 

(Л. Шлычков)

В 1962 году с инспекторской миссией проверки состояния молодой поэзии из Москвы в Иваново приезжал довольно известный поэт с весьма одиозной репутацией – Алексей Марков. Не отрицая факта поэтического подъема на родине Первого Совета, он тем не менее с нескрываемым раздражением писал об абстрактной романтике, о пагубности «разнообразных влияний от Северянина до Цветаевой, от Пастернака до Мартынова», проявляющихся в поэзии молодых ивановцев[323]323
  Марков А. Стихи ивановских поэтов // Ленинец. 1962. 2 февраля.


[Закрыть]. Конечно, «абстрактная романтика» присутствовала в их стихах. Давали знать всяческие влияния. И юношеское пижонство здесь было налицо. Но за этим стояло не только пресловутое «незнание жизни», но и тяготение к высокой культуре, к забытым традициям, освобождение от унылого стиля «рабочей» поэзии, прославляющей «наши достижения», которая, кстати сказать, и тогда, и после не уставала заявлять о себе.

Самое крупное литературное объединение той поры – «Клуб любителей литературы» при областной молодежной газете «Ленинец».

Клуб возник в Иванове в ноябре 1961 года. Инициаторами его создания стали молодые литераторы-журналисты Геннадий Серебряков и Виталий Сердюк. Возглавил клуб, став его «президентом», поэт Владимир Догадаев. В. Сердюк так вспоминал первое заседание клуба: «Уже не помню во всех подробностях тот день – 26 ноября 1961 года – но осталось ощущение праздника, чего-то значительного, веселого, волнующего. Лишь зрительная память возвращает картину людской тесноты в вестибюле и узком коридоре редакции, что находилась тогда на улице Степанова, а в ушах стоит плотный гул голосов, шуток и какого-то ощущаемого во всем напряжения.

Мы с Геннадием Серебряковым взволнованы: кто бы мог подумать, что объявление в газете о создании „клуба любителей литературы“ при нашем „Ленинце“ вызовет такой интерес и отклик? <… > Да, какое веселое, беззаботное, полное тепла и товарищества было время!

Чуть ли не на каждое очередное заседание клуба приходили новые ребята и девушки: студенты-медики Борис Смирнов и Марк Тверской, школьники Лева Кайдашов и Марк Анцыферов, инженер Василий Костин, студентка Ирина Багажкова, Мария Радионова, Виктор Криворук, Василий Рождествин (пос. Мыт). Иногда заглядывала инженер Лариса Щасная. И еще другие, другие…»[324]324
  Сердюк В. Судьба писателя. Иваново, 2000. С. 18.


[Закрыть].

Автор этой книги, которой состоял в клубе с первого дня его работы, может подтвердить, что это было одно из самых шумно талантливых мест в Иванове начала 60-х годов. Запомнилось разнообразие лиц, голосов, жестов, бесконечные споры о поэзии и вообще «за жизнь», состязание за право быть самым оригинальным, самым философичным и еще каким-то самым-самым.

Однако скоро выяснилось, что легко провозглашать свою избранность («Стыдно не быть великим» – с таким кличем выступал Евгений Евтушенко). Труднее быть личностью в литературе. Далеко не каждый подававший тогда надежды стал писателем, обогатившим «ивановский миф». Но были и те, кто сумел это сделать.

***

Бесспорным лидером молодой ивановской поэзии 60-х годов был Геннадий Серебряков (1937–1996).

Он запомнился ивановцам талантливым, красивым, молодым. Изабелла Шомова, работавшая с Серебряковым в редакции газеты, «Ленинец», вспоминает: «… Все его любили. Чувствовали – талант, самородок! Ну а что он, ко всему, был еще и очень симпатичным, даже красивым, умножало число поклонников и в особенности поклонниц. Он был красив именно русской красотой: голубые глаза, прямой точеный нос, благородно вылепленный подбородок, прекрасная шевелюра чуть волнистых волос.

Но, пожалуй, более всего его любили за добрый и веселый характер»[325]325
  Серебряков Г. Между прошлым и будущим. Посмертная книга стихов. Воспоминания друзей. 2—е изд. Иваново, 2004. С. 162–163.


[Закрыть].

Когда в начале 60-х годов Серебряков появился в Иванове, за его спиной был уже немалый жизненный опыт. Тяжелое военное и послевоенное детство. Индустриальный техникум. Работа на текстильных фабриках Поволжья. Целина. Журналистская работа в шуйской городской газете «Знамя коммунизма». Литературный институт.

Сохранились письма Серебрякова из Москвы в Иваново, адресованные другу Виталию Сердюку и написанные в ту пору, когда Геннадий учился в Литературном институте. Из этих писем видно, как захватила его Москва с ее шестидесятническими ритмами: «…Вот уже почти две недели, как я в Москве, с ее шумом, грохотом, душным запахом разогретого асфальта, сутолокой на улицах. Живется как-то легко и удивительно бездумно… Я имею в виду просто ощущение молодости и какой-то невесомости души. Мне нравится просыпаться на рассвете, смотреть, как ходят голуби по карнизу, как постепенно просыпается Москва. Нравится стоять вечерами на набережной и смотреть, как вода подбрасывает расплюснутые мячики электрических огней. Нравится медленно плыть по эскалатору, изучая мозаику человеческих лиц <…>

На вечере журнала „Юность“ в ЦДЛ познакомился с А. Вознесенским. Он оказался очень хорошим и простым парнем. Был у него дома. Он только что вернулся из Америки, куда ездил вместе с Евтушенко. Знакомиться с Вознесенским я не лез, но все получилось как-то само собой, отрекомендовал меня Н. Старшинов. На этом вечере выступали Евтушенко, Р. Рождественский, Римма Казакова, Аксенов – автор „Коллег“ и другие ребята»[326]326
  Там же. С. 261–262.


[Закрыть]. Читаешь это письмо, и сразу вспоминаются фильмы тех лет: «Застава Ильича» («Мне двадцать лет»), «Я шагаю по Москве».

Многие из тогдашних стихотворений Г. Серебрякова несут тоже «ощущение молодости и невесомости души», и в них дают себя знать многие приметы «громкой» поэзии, рассчитанной на эстраду. Стремительные ритмы А. Вознесенского:

 
Разберемся потом мы,
Кто был прав, кто не прав…
Пусть простят нам потомки
Наш безудержный нрав.
Это, видно, от дедов
Нам в сердца перешло:
Тяга к трудному делу
Маловерам назло.
 

Романтико-публицистическая струна поэзии Р. Рождественского:

 
Я слышал:
Где кровь на землю
Пролилась
Из горячей раны —
По весне
Расцветают маки
Величественно
И багряно.
 

Но, пожалуй, ближе всего ивановцу была поэтическая новеллистика Е. Евтушенко:

 
Они нас ждали: шесть плащей «болонья»,
Двенадцать рук, засунутых в карманы,
Двенадцать глаз холодных и колючих,
Шесть сигарет, закушенных в зубах.
Они нас ждали, это было ясно.
Здесь, у цветных витрин универмага,
В зеленоватом всполохе неона,
Они стояли, путь нам преградив…
 

Стихи эти и сюжетом, и стилистикой очень напоминают евтушенковское стихотворение «Сопливый фашизм».

Но если для Иванова такого рода поэзия была новостью, то для Москвы это было уже повторение найденного. Г. Серебряков не мог этого не чувствовать. Кроме того, его все в большей мере начинает раздражать, как бы сейчас сказали, плюрализм эстрадной московской поэзии, отсутствие в ней определенного идеологического стержня, тайное или явное противопоставление «детей» фронтовому поколению. Ивановцу были чужды социальные амбиции «евтушенковцев», которые считали, что фронтовики, выиграв войну, оказались слабыми в мирной жизни, а значит, их социальный опыт устарел, и во многом является помехой для тех, кто идет за фронтовиками.

Такая позиция толкала Серебрякова к полемике, к поэтическим декларациям, явно метившим в «плюралистов»:

 
Я научился разбираться в красках —
Мир разделен на белых и на красных.
 
 
Есть цветовые гаммы, есть оттенки.
Но мир я вижу все-таки контрастным,
Ведь белые
Всегда готовы к стенке
В звериной злобе нас поставить,
Красных.
 
 
О нет, не умерла еще Антанта,
Она лишь облик приняла иной,
Она на нас бросается
В атаку
Журналом, фильмом, радиоволной…
 

Не надо спешить зачислять эти стихи по части официальной пропаганды. В них много живой страсти. Стихи воскрешали, между прочим, традиции яростной советской поэзии «юношей 41-го года», считавших, что наступает время, когда им, людям первого поколения, воспитанным советской властью, дано защитить революционные ценности в грядущей войне с фашизмом. Серебряков идет вслед за Майоровым и его друзьями, по-своему «военизируя» свою поэзию:

 
Война идет. Пусть даже пушки немы,
Пусть слышен свист синиц, а не свинца,
Пусть ветер голубей швыряет в небо,
Война идет,
Сражаются сердца.
 

Может быть, самое сильное стихотворение Серебрякова о фронтовиках – это «О, где мальчишкам мужества набраться?..» (1961). Здесь говорится о молодых ребятах, которые с именем Сталина поднимались в атаку и бросались на амбразуры:

 
Они о культе личности не знали,
Да и откуда знать они могли?
Им имя было словно знамя,
Они сквозь сто смертей его несли.
Так, может, зря?
А если б перестали
Солдаты верить в правду и в него?
Тогда б без этой веры даже Сталин
Не значил ровным счетом ничего.
 

Стихи эти не защищают пресловутый культ личности. Они предлагают задуматься над непростой правдой XX века, где так трагически переплетены сталинизм и бескорыстная любовь к Отечеству, истина и ложь.

Интересно, что Серебряков пришелся по душе многим поэтам-фронтовикам. Его любил Владимир Жуков. Ему посвятил стихотворение московский поэт-фронтовик Михаил Львов:

 
Есть ребята,
   с Майоровым Колею
     схожие,
(Хоть —
   в другое совсем
     поколение вхожие),
С ярославско-ивановской
   светлою кожею.
И – глаза его волжские
   в них
     будто ожили…
Тоже пишут стихи. Из Иванова – тоже.
И – как он – молодые
   иль даже моложе,
Чем тогда —
   в институтские годы
Майоров,
В пору наших
   прекрасных
     студенческих споров!
Хоть никто
   никогда
     не заменит мне Колю,
Хоть не сладит никто
   с этой памятью-болью,
Все же дорого мне
   это милое сходство,
И в душе —
   ощущение родства
     остается…
 

Этими стихами лишний раз утверждается место Г. Серебрякова в «ивановском мифе»: наследник поэтов фронтового поколения, воспринимающий Иваново как город, хранящий нетленные заветы революции.

И совсем не случайно поэтической эмблемой города (мы об этом уже говорили) стало именно стихотворение Серебрякова – «Иваново». Вот его начало.

 
Нет, не безродными Иванами
На белом свете мы живем…
Всегда я помню об Иванове,
Рабочем городе моем.
И снова мне ночами снится
Его неброская краса:
И небо в васильковом ситце,
Дымов фабричных паруса.
И Фрунзе бронзовый
   под сенью
Деревьев, что вокруг плывут.
Его до сей поры Арсений
Здесь по-домашнему зовут.
Мой город светит ровным светом,
Не господин, не исполин.
Мой город – родина Советов.
Такой на всю страну один…
 

Да, в этих стихах была риторика, которой пользовалась официальная пропаганда, воспитывая ивановцев в «правильном» духе. Но для самого поэта эти строки были выстраданным убеждением, которое было связано с узловыми моментами его поэтической биографии.

Иваново в художественном сознании Серебрякова – звено в его родословной. А начинается она с Палеха. Родители Геннадия Виктор Алексеевич и Клавдия Ивановна родились в деревне Смертино, в пяти верстах от известного села иконописцев. Дед был ковальщиком: расковывал золотые и серебряные пластинки в фольгу, которая шла на отделку икон. (Не отсюда ли и фамилия – Серебряков?) Палех притягивал Серебрякова с самого начала его творчества, и вехой в нем он считал поэму «Солнечные кони», законченную им в 1983 году. В этой поэтической хронике рассказывается о том, что мы уже знаем из произведений Е. Вихрева о Палехе. Но усилен момент, связанный, как говорил сам поэт, с показом, его пути в революцию:

 
Палех правду искал не в иконе.
Шел с такой же,
Как сам, голытьбой.
Революции красные кони
Над его пролетали судьбой…
 

Рядом с публицистическим истолкованием Палеха – фрагменты семейной хроники, где проявляются лучшие стороны лирического дарования Г. Серебрякова. Я имею в виду прежде всего его стихотворение «Богомаз», написанное в 1963 году и включенное в расширенном виде в поэму «Солнечные кони»:

 
Он по дорогам поскитался вдоволь
Среди крестьянских стонущих телег.
Стыдливые, робеющие вдовы
Его к себе пускали на ночлег.
И, накормив наваристыми щами,
Кисеты доставали с табаком
– Кури, кури!.. – радушно угощали. —
Пускай в избе запахнет мужиком…
 

Так живо, человечно начинается это стихотворение, рассказывающее об одном из палехских прадедов поэта. Веришь в земную силу таланта серебряковского «богомаза», в его любовь к людям, которые становятся прообразами иконописных работ палешанина:

 
И грузный поп, промыть велевший окна,
Вдруг враз терял размеренность шагов:
На стенах храма узнавал он, охнув,
В святых – знакомых баб и мужиков.
 

«Лучший» Серебряков не там, где он учит жить, выступая «комиссаром» нового времени, а там, где идет лирическое повествование о пережитом, родном. Вот почему до сих пор трогают его стихи о военном детстве, проведенном в ивановском крае, в материнской деревеньке близ Палеха, где будущему поэту отрылась вся мера сердечности русской провинции:

 
Изба. Кровать. Портреты в рамке черной.
Полати с провалившейся доской.
Четыре белобрысые девчонки
За печкою шептались: – Городской…
А руки, сеном пахнущие пряно,
Несли на стол ноздрястые блины,
Совали мне окаменевший пряник,
Из лавки принесенный до войны.
……………………………………
И в памяти стушевывались странно
От злобы перекошенные рты.
И я впервые плакал не от страха,
Впервые плакал я от доброты…
 

Русская деревня приобщила лирического героя к труду, она заставила его увидеть красоту родной природы. Некоторые лирические пейзажи Серебрякова просятся в антологию:

 
Я просыпаюсь рано на рассвете
Вокруг цветами все убелено,
И ветви любопытные, как дети,
Глядят в мое раскрытое окно.
 
 
Восток над садом алой ниткой вышит.
Проснулись работящие грачи.
Я жду, когда скользнут по мокрым крышам
Проворные весенние лучи…
 

При всей своей любви к природе «тихим» лириком Серебряков стать не мог. Он мыслил себя прежде всего как поэт социальный, оберегающий и защищающий правое дело дедов и отцов.

Заостряет эту позицию Москва. Туда переезжает Серебряков по приглашению ЦК ВЛКСМ в конце шестидесятых годов. В Москве он ведет активную общественную деятельность. Сотрудничает с журналами «Молодая гвардия» и «Наш современник». Совместно с В. Фирсовым создает книгу «Вершина братства» – о дружбе русского и болгарского народа. Периодически выходят стихотворные сборники, где непременно присутствует ивановская тема. На стихи Серебрякова пишут песни, снискавшие большую популярность: «Разговоры», «Живая вода», «Любит – не любит». Пробует себя Серебряков и как прозаик. В серии ЖЗЛ выходит его повествование о Денисе Давыдове. Сделано много, но что-то важное утрачивается с переездом в Москву. Жесткий политический курсив, приверженность к определенной партии литераторов, для которых разоблачение инакомыслящих становилось основой деятельности, иссушала лирическое начало поэзии Г. Серебрякова. Декларативная гражданственность (вещь сама по себе не противопоказанная поэзии) начинает вытеснять естественность поэтической интонации, драматическую напряженность мысли:

 
Гражданственность
Не терпит суеты,
Как самое высокое искусство,
Гражданственность —
Она шестое чувство,
Ее слова
Весомы и скупы.
Гражданственность —
Она скорее боль,
Она остра,
Как резкий свет прозренья.
Она на смертный
Поднимает бой
И ложь клеймит
Позором и презрением…
 

Как говорится, от таких стихов не холодно и не жарко. А ведь целая поэма «Первопроходцы» написана в таком роде. И не она одна.

Скованность идеологическими догмами ощутима в стихотворном ответе Серебрякова Е. Евтушенко – автору стихотворения «Москва – Иваново» (1978). В первой главе уже говорилось, какой переполох вызвали эти стихи у ивановских властей. «Изобразить ивановцев в роли несчастных пассажиров „колбасного“ поезда? Представить славных ткачих Иванова в отчаянном виде, горько вопрошающих: „Мы за столько горьких лет // Заслужили жизнь хорошую? //Заслужили или нет“? Клевета!»

В стихотворении Г. Серебрякова «Иваново – Москва» поэт прибегает к поэтическому фельетону, создавая портрет ложных, по мнению автора, защитников текстильного края. Ивановцев «понять не дано»:

 
Тем, кто слишком собой озабочен,
Для которых
Как съемка в кино —
Пребывание в крае рабочем.
 
 
Кто привык снисхождение иметь
Ко всему, где бездумно кочует,
Кто Россию
Не прочь пожалеть,
Если тайную выгоду чует…
 

По мнению Г. Серебрякова, Евтушенко морально не состоятелен, и не ему писать об ивановцах. Писать о них имеет право он, Серебряков, потому что в свое время он «люто… в цехах уставал», потому что давно знает, что здесь «на сердце берут все заботы и беды России». Потому что давно понял: «не хлебом единым живем // В нашем ситцевом крае от века». Есть, конечно, и в ивановской жизни трудности, но на родине Первого Совета, как нигде, сознают: апельсинов и икры на всех не хватает. Тем более, что «на нашей общей планете где-то мыкают горе друзья, где-то пухнут от города дети».

Обком КПСС был доволен стихами Серебрякова. А простой ивановский люд аргументы автора стихов «Иваново-Москва» не принял, понимая, что скудная жизнь, заставляющая томиться в «колбасных» поездах, объясняется отнюдь не интернациональным долгом. Причины глубже. «Прогнило что-то в нашем государстве».

Ивановцы переписывали из журнала «Аврора» стихи Евтушенко[327]327
  В. Баделин свидетельствует, что это стихотворение не только ходило по Иванову в списках, но «кто-то умудрился пририфмовать к сочинению Евтушенко несколько дополнительных куплетов о „скотской жизни“ жителей Иванова» (Баделин В. Земля Иванов. С. 595).


[Закрыть], оставаясь равнодушными к стихам Серебрякова.

Г. Серебряков очень тяжело пережил «смену вех», происшедшую на стыке 80—90-х годов. Всю жизнь писавший стихи о несокрушимости советской России, он не мог принять перестройку. Поэтому и слышен в последних серебряковских стихах горький вздох:

 
Будто все лишились связи и родства,
Все порушилось, чем раньше были живы.
И летит по ветру броская листва,
Как зазывные и лживые призывы.
 
 
Позолота кое-где еще ярка,
Но вокруг уже дыханье обнищания.
И плывут над русским небом облака,
Как высокие, пустые обещанья.
 

Ему были ненавистны пришедшие на смену коммунистам «реформаторы». «Я, старичок, все сердце изорвал!» Это были последние слова Серебрякова, сказанные Виталию Сердюку во время их последней встречи.

Встреча происходила в поселке Семхоз, в нескольких километрах от Сергиева Посада, где в последние годы почти безвыездно жил Серебряков. Людей вокруг становилось все меньше. Зато все бездомные собаки поселка искали у него защиты. Одинокий, грустный, окруженный собаками, медленно идущий по тихой улице – таким видится друзьям Геннадий Викторович в конце его пути… Жизнь обнажалась в своей трагической непредсказуемости. Но сил на ее новое осмысление уже не было…

Лучшее, что было в творчестве Г. Серебрякова, останется в русской поэзии. И это лучшее неотделимо от «ивановского мифа». Доказательство тому – книга его избранных стихов и воспоминаний о нем «Между прошлыми будущим» (составитель В. Сердюк), выдержавшая уже два издания (1998, 2004).

***

В начале 60-х годов в ивановской поэзии все более настойчиво дает о себе знать фольклорное начало, которое так сильно ощущалось в поэтическом творчестве ивановцев в 20-е годы. Это возвращение к родниковому истоку литературы особенно наглядно проявилось в стихах Владимира Смирнова (1934–1990). Его поэтические сборники «Нерль» (1967). «Ведро» (1969), «Перелески» (1971) и др. были замечены не только в Иванове. Причем, о стихах В. Смирнова хорошо отзывались приверженцы диаметрально противоположных, казалось бы, поэтических школ. Понятно, например, благосклонное отношение к его творчеству Александра Прокофьева или Виктора Бокова – поэтов с ярко выраженной ориентацией на устное поэтическое творчество. Но был и сочувственный отзыв признанного «конструктивиста» советской поэзии Ильи Сельвинского, который писал в письме, адресованном В. М. Смирнову: «Ваши стихи из книжки „Нерль“ полны обаяния. Прочитал их с наслаждением. Даже позавидовал Вам». А в письме Константина Симонова автору сборника «Талка», в частности, говорилось: «…Вы сами, конечно, понимаете, чувствуете, что я учился в поэзии в другой школе… Поэтому, когда я читал Ваши стихи, мне приходилось в чем-то преодолевать в себе пристрастие к другой школе поэзии. Тем более я был рад тому чувству радостной свежести Ваших стихов, которое я испытал, преодолев это ощущение известной первоначальной отчужденности. Просто очень и очень рад был прочесть Вашу книжку. В ней много хороших стихов, экономных, точных, поверху очень простых, а по сути – глубоких, с хорошим большим размышлением о жизни».

«Радостная свежесть» – вот что принес «в ивановский миф» Владимир Смирнов.

«Людей и жизнь, – писал он в автобиографии, – я узнавал из фольклора, которым неисчерпаемо богата ивановская земля, изучая русский язык, историю края, записывая семейные предания. Много для души дала газетная работа в качестве собкора „Рабочего края“, когда мне довелось исходить и изъездить Тейковский, Ильинский, Гаврилово-Посадский районы – добрую половину Ростово-Суздальской Руси»[328]328
  Писатели земли Ивановской. Ярославль, 1988. С. 259.


[Закрыть].

Обладая редким филологическим слухом (Владимир Михайлович закончил литературное отделение Ивановского пединститута), автор «Нерли» воскрешал, как он сам говорил, «звон славянской речи». Фольклорная вязь его стихов вбирает в себя и широкий былинный распев, и мотив протяжной русской песни, и лукавый частушечный перебор. В поэзии В. Смирнова чувствуется удовольствие от игры словом, которое предстает здесь живым и многообразным и которое как бы само по себе ведет автора по давней и вечно современной народной тропе:

 
Этот конь —
Под дугой,
И другой —
Под дугой.
А мой
Дорогой —
Под радугой.
– Уж ты, конь,
Мой конь, —
Я скажу, —
Вези.
Не довольно ли
Быть на привязи?
На то радуга,
Чтоб светить светлей.
Не одним же нам
Любоваться ей!
 

В поэзии В. Смирнова возникает образ народной молвы в ее многоликости, в разнообразии личностно-ролевых начал. То откликнется здесь кручина девушки, разлученной с милым дружком:

 
Говорили,
Выдали,
Что нас вместе
Видели.
А я только раз взглянула
Да и то лишь издали.
 

То прорвется в стихи голос древнего сказителя, повествующего о трагикомическом выборе князя в городе Путивле («Путивль»). А потом мы услышим задорную речь нерльских девчат, обращенную к незадачливому ухажеру:

 
Ах, моряк ты, моряк,
Ты, видать, не земляк.
Что к нам тебя направило?
Запомни наше правило:
Перво-наперво учти,
Радость полосатая, —
Ты любовью не шути
С нерльскими девчатами.
Ты, по чести говоря,
Не кичися: я да я.
Не такие якали,
Да здесь бросали якори.
 

Именно ощущение своей причастности к народной молве, начало которой теряется в далеком прошлом, делает лирического героя В. Смирнова счастливым. Открытие первозданности речи ведет его к вере в добрые начала общего и личного существования. А потому и пишутся такие светлые, духоподъемные стихи, как это, например: