Текст книги "«Ивановский миф» и литература"

Автор книги: Леонид Таганов

Л. Н. Таганов
«Ивановский миф» и литература

От автора

Потребность в истории литературы ивановского края сегодня ощущают все, кто так или иначе причастен к литературному краеведению. Круг ожидающих довольно велик: преподаватели литературы, школьники, студенты, экскурсоводы и т. д. И было бы весьма полезно просто привести в должную систему то, что накоплено ивановскими краеведами, занимающимися литературой родного края. А накоплено немало.

Еще в 1920-е годы, на заре ивановского краеведения, усилиями М. П. Сокольникова, Н. Ф. Бельчикова, А. Е. Ноздрина было заложено основание для изучения местной литературы. После большого перерыва (с конца 20-х годов вплоть до середины двадцатого века краеведческое направление в литературоведении не поощрялось государством) был сделан значительный шаг вперед в литературном краеведении. Плодотворными здесь стали последние десятилетия, когда появилось множество работ, посвященных писательским именам, явлениям, о которых раньше в силу разных причин нельзя было писать без цензурных оговорок (К. Бальмонт, А. Воронский, А. Баркова, Н. Колоколов и др.).

В эти годы выявился и лидер ивановского литературного краеведения. Им стал, бесспорно, Павел Вячеславович Куприяновский, затронувший в своих краеведческих трудах множество насущных тем и разработавший широкую программу литературного краеведения на перспективу. В этой программе значатся следующие задачи: 1) изучение жизни и творчества местного писателя; 2) изучение писателя-классика в регионально-краеведческом плане; 3) исследование литературной жизни в области, регионе; 4) создание истории развития региональной литературы[1]1
  См: Куприяновский П. В. Проблемы регионального изучения литературы // «Русская литература», 1984. № 1.


[Закрыть].

П. В. Куприяновский и идущие вслед за ним краеведы (Л. А. Розанова, Л. А. Шлычков, О. К. Переверзев, В. С. Бяковский, В. И. Баделин, И. В. Синохина, Л. Н. Матенина, М. С. Лебедева и др.) подтвердили насыщенной литературно-краеведческой конкретикой почти все пункты выдвинутой программы и вплотную подошли к последней задаче – созданию истории литературы Ивановского края.

Встает вопрос: что должно лежать в основе этой истории? Неужели простая систематизация материала – как это? Но ведь это путь к чисто механической картине развития литературы, большой свод накопленных фактов, которым место во всевозможных видах справочной литературы (между прочим, потребность в такой литературе огромная).

Значит, нужен некий серьезный концептуальный стержень, помогающий представить систематизированный материал в его жизненно-философской целостности.

Философской подоплекой краеведения становится желания понять: откуда я, как связано мое частное существование, мое «родное» с общим или, как сказал бы Вяч. Иванов, со «вселенским».

Стало быть, глубинная суть краеведения определяется не простой земляческой прагматикой, а большими экзистенциальными запросами.

Эти запросы неизбежно рождают особое мифологическое поле, ибо миф всегда сопутствовал и сопутствует самоопределению человечества и отдельного человека в пространстве и времени.

Сразу объяснимся: под мифом в данном случае понимается не нечто придуманное, а то, что А. Ф. Лосев считал «совершенно необходимой категорией мысли и жизни, далекой от всякой случайности и произвола»[2]2
  Лосев А. Ф. Миф – Число – Сущность. М., 1994. С. 9.


[Закрыть].

Миф есть представление, претендующее на то, чтобы стать самой жизнью.

Как пишет современный культуролог: «Миф создает особая человеческая потребность – потребность в смысле. Человек – единственный живой вид, который задается смыслом, странное создание, которому мало просто жить.

<…> Животное влекомо к предмету естественными потребностями: чувством голода, опасности, инстинктом размножения. В силу своей особой биологической природы человек обречен на другое отношение к миру: игровое, культовое, мифосемантическое, эстетическое, вероятностное.

<…> Человек становится демиургом новой культурной реальности, избыточной по отношению к непосредственным, жизненно-биологическим и унитарным потребностям. Человек входит в универсальный диалог с окружающим миром, который открывается как таинственный и „всевозможный“»[3]3
  Крохина Н. П. «В начале было слово»: миф в системе культуры. // Перекресток: Сборник молодых ученых по культурологии и литературоведению. Иваново, 1998. С. 78.


[Закрыть].

Все это дает о себе знать и в отношении к пространству, где суждено пребывать человеку. Дом, село, город становятся для него не просто строениями, территорией, но и мифом, культурно-духовной реальностью, где вещи и символы оборачиваются знаками, символами, образующими особый локальный текст большой культуры.

Этот текст, в свою очередь, «оказывается живой и действенной инстанцией, организующей отношения человека и среды его обитания. Его символические ресурсы включаются в процесс самоидентификации. Поэтому осознанное отношение к месту собственной жизни становится актуальной задачей духовного творчества. Особенно в современной России, пережившей крах символических структур советского геопространства»[4]4
  Абашев В. В. Пермь как текст. Пермь в русской культуре и литературе XX века. Пермь, 2000. С. 14.


[Закрыть].

Все это превосходно доказано, например, при исследовании «петербургского», «московского», «пермского» текстов (работы Н. П. Анциферова, В. Н. Топорова, В. В. Абашева), но в принципе какой-то особой избранности, ограниченности в изучении локусных мифов, локального текста быть не может. А потому вполне возможно и наличие так называемого «ивановского мифа».

«Ивановский миф», как и любой миф, создается усилиями коллективного большинства. Мифом становятся вещи и явления, анекдоты, домашняя переписка, вскользь брошенная реплика (вспомним знаменитое: «Петербургу быть пусту»). Вроде бы, все это вещи случайные. Но прислушаемся к мудрецу Лосеву, который писал: «Миф <…> вырывает вещи из обычного течения, когда они то не соединимы, то непонятны, то не изучены в смысле их возможного дальнейшего существования, и погружает их, не лишая реальности и вещественности, в новую сферу, где выявляется вдруг интимная связь, делается понятным место каждой из них и становится ясной их дальнейшая судьба»[5]5
  Лосев А. Ф. Указ. соч. С. 59.


[Закрыть].

Таким образом, прибегая к категории мифа в понимании великого философа, мы получаем возможность увидеть целостную картину жизни, особую историю мифологических представлений, безусловно, соотносимых с историей литературы и по-своему корректируемых ею. Не забудем, что А. Ф. Лосев подчеркивал: «миф не есть историческое событие как таковое, но он всегда есть слово. А в слове историческое событие возведено до степени самосознания»[6]6
  Там же. С. 151.


[Закрыть].

В контексте мифа литературный текст приобретает характер коллективной всеобщности. «Мифологическая отрешенность» высветляет духовные смыслы истории. Но при этом, разумеется, автор литературного текста вносит свою личную ноту в хоровое начало жизни и потому сам становится неким героем мифа.

В этой книге для нас в равной мере важно проследить, как «ивановский миф» воздействует на окружающую литературу и какую роль сама литература играет в создании этого мифа. Важно выделить основные этапы основные этапы «ивановского текста». Д. С. Московская, автор монографии о выдающемся ученом-краеведе Н. П. Анциферове, комментируя его взгляд на локусный текст, пишет: «…Одна и та же местность различно отражается в сознании поколений. Перерождаются люди, перерождается местность, и вместе с ними перерождаются и мыли о ней, и чувства, подсказанные ею, и вызванные здесь желания. Меняется в общем потоке и ее образ в общественном сознании. Наиболее яркое выражение этих изменений можно найти в динамике художественных хронотопов, отобразивших в себе лик одного и того же уголка земли». Далее идет цитата из краеведческих трудов Анциферова: «Изучая этот меняющийся образ, мы сквозь него угадываем перемены, совершавшиеся и в судьбе города, и в судьбе общества, его создающего и воспринимающего. Образ города – ценнейший источник при изучении социальных процессов»[7]7
  Московская Д. С. Н. П. Анциферов и художественная местнография русской литературы 1920–1930-х г. г. К истории взаимосвязей русской литературы и краеведения. М., 2010. С. 96.


[Закрыть]. Понятие «ивановского мифа» в нашей работе не ограничивается пределами определенного города, а включает в себя представление об ивановском крае как особой культурной общности.

Еще несколько предварительных замечаний. Автор этой книги, придерживаясь в основном научно-критической манеры повествования, тем не менее, в ряде случаев выступает как литератор, свидетель и участник литературной жизни родного края. Да и то сказать: тот, кто пишет о мифе, который так или иначе задевает его жизнь, вольно или невольно вносит в этот миф свои мифотворческие интенции. Нам близка мысль Н. П. Анциферова о том, что интуитивный метод познания мира, свойственный художникам (в расширительном смысле этого слова), родственен и вместе с тем нужен краеведу. «Для нас существенно, – пишет Анциферов, – найти материал, в котором отражен край в художественной форме, в котором творческая интуиция привела „к видению целостного образа“ многоликого края или же к познанию одного из его ликов (обличий)»[8]8
  Цит. по: Московская Д. С. Указ. соч. С. 97.


[Закрыть].

В нашей книге много цитат, сносок. Это вызвано стремлением по возможности полно раскрыть само текстовое, источниковедческое пространство, связанное с заявленной проблематикой. Что греха таить: мы живем в такое время, когда многое из литературного прошлого исчезает и суждения об этом прошлом нередко базируются не на конкретной фактографии, а на произвольных вымыслах сочинителя.

Глава I. Происхождение русского Манчестера: мифы и тексты

Историческое летоисчисление Иванова принято начинать с 1561 года. Эта дата впервые обозначена в книге историка-краеведа В. А. Борисова «Описание города Шуи и его окрестностей» (1851), где утверждается, что именно в этом году Иваново «как богатое имение» было подарено Иваном Грозным князьям Черкасским в связи с женитьбой царя на их сестре Марии Темрюковне[9]9
  См: Борисов В. Описание города Шуи и его окрестностей. Иваново, 2002. С. 102. Однако это свидетельство не подкреплено в книге В. Борисова какими-либо ссылками на конкретные документы, а потому оно носит приблизительный характер и должно быть зачислено в разряд краеведческой мифологии.


[Закрыть]. Комментируя введенные в краеведческий оборот В. А. Борисовым первоначальные сведения об Иванове, В. А. Смирнов увидел в них сакрально-геополитический смысл, напрямую связанный с историей российского государства. «…Такого рода родство с черкесской княжной было не только почетным (чему в древности придавалось особое значение), но и политически важным, – утверждает В. А. Смирнов. – Благодаря этому браку устанавливались связи с древней Тьмутараканью…, постепенно возвращались земли русские, „великое наследие“, о котором радели и которое приумножали по мере сил великие московские князья, а затем и цари. Кроме того, возникла реальная возможность в союзе с горскими племенами покончить с крымской угрозой, и поэтому совершенно ясно, что царь не стал бы отделываться чем-то незначительным»[10]10
  Смирнов В. А. Фольклор Ивановского края // Литературное краеведение: Фольклор и литература земли Ивановской в дооктябрьский период. Учебное пособие. Иваново, 1991. С. 6.


[Закрыть].

Мифологема «Иваново – царский подарок», утверждаемая сегодня многими краеведами, соотносится с какой-то изначальной сказочной нотой в подходе к ивановской истории: неведомо когда, неведомо кем построенное, возникло в России чудное село, о котором со временем узнала вся Россия…

Эта нота ощущается уже в сочинении Анания Федорова «Историческое собрание о богоспасаемом граде Суждале», написанном в XVIII веке. О селе Иванове здесь говорится следующее: «От села Кохмы… расстоянием верст восемь есть село Иваново Черкасских князей, а ныне за графом Шереметевым, село селением велико и пространно и строением богато… В том селе Иванове… у обывателей имеются фабрики полотняные, на которых штуки разные ткут, канифасы, салфетки и прочие тем подобные»[11]11
  Цит по кн.: Иваново: история и современность. Иваново, 1996. С. 12.


[Закрыть]. В начале XIX века об Иванове как уникальном промышленном селе могли узнать из работы В. С. Благовещенского «Статистическое описание Владимирской губернии» (1817), где утверждалось, что Иваново «превосходит своею торговлей и рукоделиями не только все города сей губернии (т. е. Владимирской – Л. Т.), но и может сравняться со знатнейшими губернскими городами, каков есть Ярославль и Калуга»[12]12
  Цит. по кн.: Гарелин Я. П. Город Иваново-Вознесенск, или бывшее село Иваново и Вознесенский посад. В двух частях. Часть 1. Иваново, 2001. С. 196.


[Закрыть]. Пройдет еще немногим больше полувека, и академик В. П. Безобразов напишет: «…Селу Иванову пора перестать быть селом; это официальное наименование начинает просто быть смешным. Пора перестать быть селом потому, что и у нас, и в Западной Европе, где Иваново давно уже прославилось, каждый признает его городом, и даже городом достопримечательным»[13]13
  Современная летопись. Воскресное прибавление к «Московским ведомостям». 1865. № 17. С. 17.


[Закрыть]. Тогда же, еще в пору, когда Иваново было не городом, а селом, о нем начинают говорить как о русском Манчестере.

И есть своя закономерность в том, что такая слава рождает миф об особом этногенезе села Иваново, связанный с его новгородским происхождением. Об этом много и горячо писал в своей книге «Город Иваново-Вознесенск, или бывшее село Иваново и Вознесенский посад» (1884) Я. П. Гарелин. По его мнению, первыми славянскими поселенцами на нынешней территории Иванова (до этого здесь жили племена мерян финско-угорского происхождения) были выходцы из Новгорода, появившиеся в суздальских землях после ударов по новгородской вольнице во времена правления Ивана III и Ивана IV. Демонстрируя новгородскую, жизненно-активную силу давних ивановцев, Гарелин пересказывает и комментирует одну из «жалобных» челобитных 1664 года, где говорится о некоем жителе села Иваново – Черкашенинове, учинившем грандиозный скандал на одной из ярмарок в Шуе. Утверждая свою правоту в споре с шуянами, Черкашенинов «со товарищи» до смерти испугал шуян. Ивановцы предстают в челобитной «разбойными людьми», о чьих подвигах Гарелин сообщает не без удовольствия: «Переполох вышел страшный – кто успел, затворился в доме, кто заперся в лавочке, улицы опустели, и по ним расхаживала на просторе толпа под предводительством Черкашенинова, вооруженная самым разнокалиберным оружием, начиная с кола и кончая саблей, которой грозно размахивал сам Черкашенинов, сидя на коне во главе своей шайки и грозясь разнести весь город. Толпа бушевала два дня, наконец это ей надоело, и она убралась восвояси»[14]14
  Гарелин Я. П. Город Иваново-Вознесенск… С. 27.


[Закрыть]. Гарелинское резюме из всего этого: «Кому бы могла придти в голову такая грандиозная мысль, выдержать в осаде целый город с порядочным уже и в то время населением, да еще во время ярмарки, когда множество пришлого люда, – кому как не тем, которые, собравшись в большом количестве, овладевали целыми областями, исключительно следуя поговорке: „храбрость города берет“. Так и хочется сказать, что это эпизод из целой серии рассказов об удальстве Новгородской вольницы»[15]15
  Там же.


[Закрыть].

Можно скептически относиться к версии о новгородском происхождении ивановцев (серьезные документальные свидетельства, подтверждающие ее, отсутствуют), но нельзя не признать достоверности представлений о незаурядной пассионарности первых строителей русского Манчестера. Тот же Я. П. Гарелин с огромной симпатией пишет, например, об Осипе Степановиче Сокове (1750–1801), первым сумевшем выведать в Шлиссельбурге на фабрике Лимана секрет составления красок и отделки ситцев и первым внедрившем новую технологию на своей ивановской фабрике. «По словам старожилов, лично знавших его, – замечает Гарелин, – он был грамотным, смышленым и весьма предприимчивым человеком»[16]16
  Там же. С. 148–149.


[Закрыть], и «этот деятель, давший толчок ситценабивной промышленности в Иванове на рациональных началах»[17]17
  Там же. С. 150.


[Закрыть], заслуживает, по мысли Гарелина, самой благодарной памяти, как и многие другие ивановские зачинатели фабричного дела.

Говоря об особом этногенезе ивановцев, нельзя не вспомнить того обстоятельства, что в своей основе Иваново было селом раскольническим. В связи с этим историки вспоминают «извет» (донос) старца Борисоглебского монастыря под Вязниками Серапиона царю Алексею Михайловичу, датируемый летом-осенью 1666 г., где изобличались «новые еретики», «богомерзкие пустынники и лживые учителя». Среди них старец называет и жительниц села Иванова – «черницу Екатеринку, да черницу Ферошку, да черницу Евпрасейку и иных многих с ними», «которые „поставили кельи у сродичей своих на огородах близ монастыря мужского Покрова пресвятой богородицы“»[18]18
  Цит. по: Иванов Ю. А. Шуйские раскольники. Шуя, 1997. С. 7.


[Закрыть]. Гонения на «новых еретиков» в Иванове, получавшие нередко весьма широкую и скандальную огласку, длились до второй половины XIX века. Об одной из последних историй такого рода напомнила недавно в ряде публикаций Г. П. Муравьева, где автор, опираясь на материалы Государственного архива Ивановской области, рассказывает, как в июне 1855 года в Иванове в доме крестьянской вдовы Енафии Гарелиной были задержаны два старообрядческих инока, Павел и Конон, остановившиеся у нее на ночлег. Конон в ходе следствия признался, что четыре года назад его постриг в иноки в Иониной обители Комарова настоятель скита Ефрем, в прошлом ивановский крестьянин Ефим Иванов Головин. Священство же Конон получил полтора года назад от Архиепископа Владимирского Антония в деревне Большой Двор в доме крестьянина Епифана Федорова. Дело это показалось настолько серьезным, что к нему был привлечен сам Павел Иванович Мельников, чиновник особых поручений при Министерстве внутренних дел, считавшийся тогда главным искоренителем раскольнической «язвы государственной». (Это уже потом П. И. Мельников превратится в писателя Андрея Мельников-Печерского, автора романов «В лесах» и «На горах», который скажет немало добрых слов в адрес тех же раскольников). Побывав в Шуе и в Иванове, Мельников нагнал на их жителей много страха. Но вот что интересно. Судя по протоколу, «удивительную солидарность проявили соседи Енафии Гарелиной, православные грамотные и неграмотные крестьяне, вызванные на допрос в качестве свидетелей. Даже сотский, участвовавший в задержании иноков, добавляет: „Считаю своим долгом присовокупить, что я по обязанности сотского имел наблюдение в доме Гарелиной, никаких сборищ не видал и об оных, живя около 50 лет, в Иванове не слышал“»[19]19
  Муравьева Г. П. Страницы из истории ивановского старообрядчества // Старообрядец: газета для старообрядцев всех согласий. Нижний Новгород. Март 1998. № 8. С. 17. См. также: Муравьева Г. П. Царская власть против старообрядцев: эпизоды гонений 1885 года // Старообрядец. Апрель 1999. № 12. С. 4.


[Закрыть].

«Удивительная солидарность» в этом экстремальном эпизоде, по всей вероятности, объясняется тем, что Иваново, несмотря на все гонения, было насквозь пропитано старообрядческим духом, идущим от прадедов и дедов. По сведениям П. М. Экземплярского, большинство ивановских первонакопителей, так называемые «капиталистые» крестьяне, принадлежало к расколу[20]20
  Экзеплярский П. М. История города Иванова. Иваново, 1958. С. 79.


[Закрыть]. Среди них особенно выделяется фигура Ефима Грачева (1743–1819), беспоповца феодосеевского согласия. По имеющимся сведениям, в 1800 году он обладал капиталом в 100 тысяч рублей. Жил он в двухэтажном каменном доме, обнесенном стеной, имел свою конюшню и сад. Е. Грачев, заплатив своему барину, графу Н. П. Шереметеву, 135 рублей, первым из «крепостных» фабрикантов в 1795 году выкупился на волю. К началу 1830-х годов «на свободе» оказались 15 семейств из крепостных фабрикантов, и, как правило, они были старообрядцами, ибо старообрядство сделалось в то время «купеческой верой», «которая помогала ивановским „фабрикантам“ установить тесные связи со старообрядцами – купцами Поволжья, державшими в своих руках важнейшие торговые пункты в Нижегородском крае и ниже по Волге»[21]21
  Там же. С. 80.


[Закрыть].

Главой общины старообрядцев-поповцев был в Иванове фабрикант из крестьян М. И. Ямановский. По его инициативе один из фабричных корпусов, принадлежавших прежде О. С. Сокову, был перестроен в молитвенный дом, ставший своеобразным символом старообрядческого братства ивановцев. (Дом этот сохранился и по сей день.)

Несмотря на то, что к середине XIX века многие из ивановских старообрядцев начинают все в большей мере примыкать либо к единоверческой церкви, либо к каноническо-официальному православию, старинная религиозная закваска в них так или иначе остается. И, как мы увидим дальше, отзываться она будет весьма неоднозначно.

Здесь уместно будет сказать о практической мудрости владельцев села Иванова и прежде всего семействе графов Шереметевых, которые не мешали «капиталистым» крестьянам жить по своим правилам. Предоставляя своим крепостным самостоятельность в деловых начинаниях, не вмешиваясь в их веру, хозяева села получали огромную прибыль, и подчиненных такое положение вполне устраивало. Характеризуя главную особенность села Иванова, академик В. П. Безобразов подчеркивал, что здесь мы имеем дело «с полным, безусловным отсутствием барского элемента»[22]22
  Безобразов В. П. Село Иваново. Общественно-физиологический очерк // Отечественные записки. 1864. № 1. С. 290.


[Закрыть].

* * *

Само название этого необычного села во многом связано с его этногенезом, о котором говорилось выше. Интересно отметить, что в мифологическое толкование имени «Иваново» вовлечены не только поэты, прозаики, но и историки-краеведы. Не имея достаточных документальных свидетельств, одни из них идут вслед за Я. П. Гарелиным, считая, что Иваново названо в честь Иоанна Богослова, обосновывая это тем, что предел его имени с давних времен существовал при старейшей Крестовоздвиженской церкви (разрушена в 1929 году). Однако большинство историков придерживаются версии В. А. Борисова, автора книги «Описание города Шуи и ее окрестностей», согласно которой Иваново названо по имени первого православного храма в селе, носящего имя Иоанна Предтечи (крестителя). П. Н. Травкин, соглашаясь с этой версией, подчеркивает, что храм был возведен на месте проведения купальских обрядов. «Здесь, – пишет автор „Заметок об исторических истоках города Иванова“, – достаточно отчетливо прослеживается откровенная замена языческого символа христианским, но в то же время наблюдается и определенная преемственность, позволяющая, в частности, говорить, об очень глубоких сакральных корнях даже самого названия села»[23]23
  Травкин П. Н. Заметки об исторических истоках города Иванова // Краеведческие записки. Иваново, 1998. С. 13.


[Закрыть]. Что и говорить: красивая версия. Невольно вспоминаются кадры из кинофильма А. Тарковского «Андрей Рублев», где представлена в соблазнительной красоте купальская ночь, завершающаяся столь драматично: государевы стражники вылавливают вольных язычников, искореняя древнюю веру. И где это все происходит? В центре современного Иванова, в районе нынешней площади Революции, где когда-то располагалось устье речки Кокуй!

Но, как ни красива эта «языческая» версия, принять ее за достоверный исторический факт не представляется возможным. К. Е. Балдин, один из самых основательных исследователей истории ивановского края, считает, что если нет серьезной документальной основы для подтверждения выдвинутых «именных» версий, то «вполне вероятно, что село было названо в честь своего основателя или первожителя – безвестного крестьянина, носившего самое распространенное в прошлом русское имя»[24]24
  Иваново: история и современность. Иваново, 1996. С. 9.


[Закрыть]. Интересный момент: историк вольно или невольно становится откровенным мифологом, доверившимся своему подсознанию, где живет стойкое представление о мужицких корнях Иванова. И надо сказать, что это представление очень во многом отвечало и до сих пор отвечает патриотическим чувствам ивановцев, желающих видеть в самом названии своего местожительства некую коренную, народную, русскую основу. И здесь я позволю себе привести стихотворный текст, принадлежащий автору этой книги, в котором представлено в какой-то мере типовое сознание интересующего нас имени:

 
Я постигаю имя заново,
Ищу подтекст в знакомом слове.
Какое же оно – Иваново —
В своей земной первооснове?
О сложность имени неброского!
В нем теплота веков хранима.
Оно как Русь с ее березкою,
Как пятнышко ее родимое.
И не царей в нем поступь грозная, —
Соленый пот его работников.
Оно звенело в дни морозные
В мятежном имени – Болотников.
Не отступало на попятную,
В глухих лесах себя выламывало.
Сплеча рубили бородатые
Иваны первые Иваново.
 
 
И жгли костры над тихой Уводью,
И заводили песнь раздольную,
И, глядя вдаль, о чем-то думали,
Как будто видели, что строили.
 

Это стихотворение было написано в начале 1960-х годов, и пафос «шестидесятничества» в нем весьма ощутим: «Иваны первые Иваново» строят село вопреки «грозным царям» (здесь нетрудно найти перекличку с поэмой «Мастера», с которой Андрей Вознесенский ворвался в большую поэзию). Иваново предстает в процитированном тексте не просто как часть России, а как символ лучшего, что в ней есть, символ здоровой народной основы. Конечно, сегодня видно художественное несовершенство, наивность этого стихотворения, а последние строки сейчас воспринимаются в явно ироническом ключе: неужели первостроители Иванова уже тогда видели нынешний город повышенного риска существования? Но общее настроение, связанное с восприятием имени «Иваново», выраженное в приведенном выше тексте, сохраняется и сегодня. Ивановцы не без гордости, например, вспоминают, как, выступая перед земляками на последнем юбилейном вечере, Михаил Дудин заявил: «Я здешний, и, где бы я ни был, в Венесуэле или в Чили, на Северном полюсе или в Йемене, я всегда оставался ивановцем, человеком из страны Иванов». Показательно название одной из последних книг известного ивановского краеведа В. И. Баделина «Земля Иванов», где собраны многочисленные очерки об известных людях, так или иначе причастных к ивановской земле, начиная с Александра Невского и кончая Андреем Тарковским. Основной пафос этой книги определяется автором так: воспеть людей, без которых «окружающий нас мир, наш дом был бы менее красив, жизнерадостен и… менее прочен»[25]25
  Баделин В. Земля Иванов: историко-литературные очерки. Иваново. 2001. С. 7.


[Закрыть].

При всем понимании такой патриотической направленности в осмыслении ивановской родословной и личной причастности к нему, все-таки с сожалением констатирую, что при таком подходе нередко утрачивается сложная диалектика «ивановского мифа», уходит лермонтовская «странная любовь» к родине, без которой нет истинной любви к России.

Одна из самых распространенных в советское время мифологем, связанных с названием города Иванова, акцентирует то обстоятельства, что именно здесь летом 1905 года в ходе всеобщей стачки ткачей образовался Первый Совет рабочих депутатов, послуживший прообразом советского государства.

 
Нет, не безродными Иванами
На белом свете мы живем…
Всегда я помню об Иванове,
Рабочем городе моем.
Мой город светит ровным светом,
Не господин, не исполин.
Мой город – родина Советов,
Такой на всю страну один.
 

Долгое время, вплоть до «перестройки», эти стихи Г. Серебрякова были официальной поэтической эмблемой Иванова.

Вездесущий Е. Евтушенко написал в 1976 году поэму «Ивановские ситцы», где всячески обыгрывая исконное русское имя Иван, поэт приходит в конце концов к хлесткому, но довольно сумбурному стихотворному тезису: «Иваны русские сильны, когда не розные, // когда поймут, что в самом деле – грозные!» И затем под этот тезис подверстывается небрежно зарифмованная история революционного движения Иванова, начиная с того времени, когда

 
Не гудок-горлан
взвыл,
буянствуя, —
взвыл
в Иванове
Иван
во всю Ивановскую!
 

Кстати сказать, ивановская власть довольно лояльно отнеслась к этой поэме Евтушенко, но стоило ему через два года написать стихотворение «Москва – Иваново», где он поведал о продовольственных бедах ивановских текстильщиков, вынужденных вывозить из столицы «порошок стиральный импортный, и кримплен, и колбасу», как все это было расценено местной партийной властью покушением на основы славной ивановской истории. Евтушенко был объявлен врагом города Первого Совета, жителям которого вменялось в обязанность даже и в «колбасных поездах» помнить: «Мой город – родина Советов / Такой на всю страну один».

В советском мифе о городе Иваново выхолащивается в угоду господствующей идеологии память о драматической сложности ивановского существования, где изначально сошлись крайности российской жизни. А это было честно зафиксировано уже первыми писателями «русского Манчестера».

* * *

Ивановская тема в русской литературе впервые крупно обозначается в шестидесятые годы XIX века. Выше были ссылки на блестящий «физиологический очерк» В. П. Безобразова «Село Иваново», напечатанный в журнале «Отечественные записки» (1864), который может быть по праву назван открытием «русского Манчестера» для широкого читателя. До сих пор этот очерк остается непревзойденным в плане анализа противоречий ивановского существования, где с поразительной наглядностью выявляется «удивительное сочетание и переплетение давно отжившей для образованных классов русской старины с явлениями самого крайнего мануфактурного индустриализма Европы»[26]26
  Безобразов В. П. Село Иваново. С. 299.


[Закрыть]. Автор статьи чуть ли не с восхищением пишет о самом психологическом складе ивановцев, повторяя вслед за суздальским летописцем Ананием Федоровым: «Это люди беспечальные!». Особый упор делает на то, что «этот русский Манчестер создан единственно русскими крестьянами, и притом еще крепостными крестьянами»[27]27
  Там же. С. 270.


[Закрыть]. Не будем забывать, что очерк написан спустя год после отмены крепостного права, и, подчеркивая «крестьянское» происхождение Иванова, Безобразов тем самым нацеливает власти на дальнейшие демократические преобразования.

Но В. П. Безобразов пишет в том же очерке о крайней противоположности богатства и нищеты, наблюдаемой в Иванове: «Мы до сих пор нигде не замечали таких резких, как в Иванове, проявлений этого так называемого общественного, или социального вопроса, этой общечеловеческой вражды между богатством и нищетой. Так и должно быть, ибо нигде у нас нет такого развития европейского индустриализма, как здесь»[28]28
  Там же. С. 285.


[Закрыть]. И далее автор очерка обращает внимание на такие стороны ивановской жизни, как беспощадная эксплуатация рабочих фабрикантами, отсутствие умственной и нравственной разницы между разными классами, плохое образование и т. д.

В те же годы начинает сотворяться «черный» миф об Иванове, ставший литературным текстом. Первыми авторами его следует признать Василия Алексеевича Рязанцева (1829–1866) и Филиппа Диомидовича Нефедова (1838–1902). Судьбы этих ивановских писателей чем-то схожи между собой. Оба родились в селе Иваново, вышли из семей бывших крепостных крестьян, выбившихся в купеческое сословие. И перед Рязанцевым, и перед Нефедовым открывалась возможность идти путем, завещанным отцами, но они пренебрегли им. На обоих огромное влияние оказало участие в литературном кружке, которым руководил Василий Арсеньевич Дементьев – «вольный учитель», публицист, автор известных в свое время народных рассказов, переселившийся в Иваново в начале пятидесятых годов. Это был, по характеристике М. П. Сокольникова, «чрезвычайно даровитый, отзывчивый, прекрасный человек; в темном ивановском царстве 50-х—60-х годов он являлся настоящим светлым лучом»[29]29
  Сокольников М. П. Литература Иваново-Вознесенского края. Иваново-Вознесенск. 1925. С. 12.


[Закрыть]. Именно В. А. Дементьев заставил Рязанцева и Нефедова поверить в свои литературные силы, настроив их творчество на демократический лад, вывел молодых литераторов на «ивановскую» тему. Но литературная судьба Ф. Д. Нефедова сложилась более счастливо, чем у В. А. Рязанцева. Первый имел долгую литературную жизнь. Печатался в самых известных журналах. Еще при жизни Нефедова стали выходить собрания его сочинений. Рязанцев прожил всего тридцать семь лет. После отъезда Нефедова, а затем Дементьева в Москву, он остается в Иванове в полном культурном одиночестве. Бедствует. Пьет. Умирает.

Небольшое литературное наследие Рязанцева до сих пор по-настоящему не осмыслено. Не напечатано и главное произведение Рязанцева – повесть «Тихий омут» (Ивановское издательство намерено было выпустить эту повесть в 1941 году. Но началась война, и произведение Рязанцева осталось в гранках. В таком виде оно и сейчас хранится в Литературном музее Ивановского госуниверситета). А между тем «Тихий омут» заслуживает того, чтобы быть опубликованным. Здесь впервые ивановская жизнь предстает как художественная картина того резкого контраста между богатством и нищетой, о котором так точно сказано в очерке В. П. Безобразова.